Письма и записки Оммер де Гелль

Павел Вяземский, 1845

«Я не узнаю моей книги ни в издании 1860 года, ни в издании моего покойного и незабвенного мужа (1843–1845). Это заметки, не имеющие ни малейшей связи, сшитые как попало или связанные вместе, но наобум. Правда, я согласилась с мнением моих лучших, самых веских и влиятельных друзей – исключить кое-какие подробности самого конфиденциального характера. Я преклонилась перед волею графа Сальванди. По возвращении моем из России, в конце 1841 года, несмотря на смерть герцога Орлеанского, мои отношения к королевской фамилии сделались еще интимнее, я была в еще большей милости (1842–1845); у ног моих были герцог Немурский, принц Жуанвильский и д'Омаль…»

№ 20. ПОЛИНЕ ‹МЮЕЛЬ›

Париж. Понедельник, 2 июня 1834 года

Душка ты моя, как грустно без тебя. Что тебе делать в твоем скучном Эпинале? Приезжай лучше в Компьен. Мы весело заживем, у меня дача прекрасная, близ леса. Мы переезжаем через десять дней. Но не пугайся, у старика своя дача: его вилла за две версты от моей дачи. Мой предмет теперь герцог Немурский. Я люблю его несравненно больше, чем большого Цыпленка, которого отпустила на время в отпуск; пусть ходит в школу графини Л‹егон). Ему это нужно; пусть попробует. Герцог Немурский горячо взялся поправить мои дела в Мартинике. Граф Дюшатель принялся за дело и отстаивает наши интересы. Оно не только ничего не будет стоить правительству, но сбережет еще несколько миллионов субсидий, платимых туземным сахарозаводчикам. Я поручила г. Риду осмотреть мои плантации и представить планы. Тюфякин взял на себя все расходы на поездку. Скажи отцу, чтобы он тебя привез, скажи ему, что я о том прошу его на коленях. Моя мать и во сне бредит о моем величии. Она все воображала, что я выйду замуж за Демидова, и так ему надоела, что он, избегая наш дом до свадьбы, совсем отвык к нам ходить. И бог с ним. Тюфякин также его терпеть не может.

Я обязана г. Геллю знакомством с графинею Суза. Это чудная женщина, она так восхищается моими стихотворениями, доселе не изданными. Ей было более семидесяти лет, когда мы познакомились. Я часто обедаю у нее и провожу с ней вечера до восьми часов. Граф Морни вдается в религию. Мы втроем читаем одного из отцов церкви. Когда я ухожу поранее, то Морни меня провожает пешком по Елисейским полям до дому, куда я спешу, чтобы переодеться. В двенадцать, когда я возвращаюсь, расфранченная, от князя Тюфякина, я часто встречаю Морни на нашей улице, ожидающего моего возвращения. Ты не можешь себе представить, как это меня трогает. Он много говорит с г. Керминьяном о своих плантациях свекловицы и читает ему свои записки. Жиске ему советовал устроить свеклосахарный завод в большом виде. Они так много об этом говорили, что я во сне видела, как из большущей свеклы я сама вывожу на огне растопленный сахар. Когда я им рассказывала мой сон, они помирали со смеху; сон повторяется очень часто. Уж не несчастие ли какое-нибудь? Матью де Домбаль и генерал Бюжо постоянно приводятся этими господами как авторитеты. Я молчу и думаю про себя, сколько я теряю с моими невольниками в Мартинике. Я сильно работаю в пользу уничтожения субсидий, платимых правительством в пользу туземных сахарозаводчиков. Они все поставят вверх дном и нарушат порядок, устроенный самой природой. Я нашла у моего Тюфякина брошюру четырнадцатого года «Три послания о Николае Бонапарте»:

Сдавите, заставьте бродить свекловичный сок,

Все вино в погребах обратите в сироп —

И получите сахар. Вы кофе хотите,

Бобы и цикорий тогда обожгите —

И Мокко чистейший получите вы.

Триумфа искусства достигнули мы.

Морни почти каждый день ходит к нам и понимает совершенно мои отношения к Тюфякину, и я так привыкла к нему, что, думаю, очень бы полюбила его. Досадно, что его интересы заставляют его поддерживать партию, враждебную нашим колониям. Моя мать часто уезжает в Лион, г. Керминьян навещает нас изредка и останавливается в отеле «Мирабо». Мой муж еще реже посещает меня. Он был в Париже всего два раза по два дня в течение шести месяцев: один — при отъезде в Марсель и раз при переезде из Вьена в Куломье. Моя мать не унывает и явно, хотя заочно, покровительствует Анатолю. Она желает разжечь мою страсть к нему. Не понимаю ее расчета. Понимаешь ли ты что-нибудь? Я его ненавижу, потому что он не захотел жениться на мне. Я с ним была бы верная жена. Я так боюсь его.

Моя мать купила альбом Шеффера, не настоящего: «Что говорят и что думают», где я представлена на бале, кажется, в 1832 г., в пансионе. Я имела с Демидовым очень мне памятный разговор. Он просил моей руки. Я тогда думала, что мы — родные, мы себя держали совершенно как брат и сестра. Я вклеила на память лист из альбома, а остальные изорвала на папильотки. Моя мать, так ему надоедавшая прежде, возвратясь из Лиона, мелким бесом распинается перед ним. Он ей дарил пустяки, но, однако, ценные. Я и бровью не моргнула. При посещении г. Гелля моя мать еще более возненавидела его. Я страстно его любила и на два дня заперлась с ним вместе, никого не допуская, кроме моей девушки.

На третий день мой бедный муж имел сильный припадок кровавого поноса, с корчей в кишках, и уехал, опять харкая кровью. Моя мать в остервенении его ругала всячески за то, что он видимо притворяется и выеденного яйца не стоит. Доктора решили, что нам надобно иметь две спальни и что лучшее, что можно придумать, это нас отделить морем. Я была в оцепенении. С десятого года я была одержима припадками чувственности. Замужество казалось исходом для моих припадков, ниспосланным провидением, которое сжалилось как будто, видя мои мученья. И вот жданная свадьба открыла настежь обе двери для приключений. Моя мать бранила мужа на всех перекрестках, но он весьма понравился Тюфякину, который пригласил его на партию виста, Морни также, а карточку Демидова он отослал назад. Демидов для твоего приезда мне подарил очень красивую лошадь. Ее зовут Джипси, очень смирна, а рысью бежит отлично.