Разговоры с живым мертвецом

Павел Владимирович Рязанцев, 2022

Летним вечером в московскую больницу, где работают доктор Емельянов, фельдшер Владислав, медсестра Марина, а также проходит практику Максим, доставили таинственного пациента. Неизвестный, волей случая занявший пустовавшую палату, приковал к себе внимание медиков мрачными высказываниями и жуткими историями об отчаянии, насилии и смерти, в которых правда соседствует с вымыслом… Или не соседствует?Что же на самом деле угрожает медикам: больные фантазии пациента или собственные старые травмы?

Часть 1. Глазами свидетеля

Можно ли работать медсестрой, не испытывая к людям сочувствия хоть на грамм? Вопрос риторический, но тлевшие угольки человеколюбия отнюдь не мешали Марине злорадно скалиться, глядя на переводящего дух интерна. Док с Вячеславом тем временем перекладывали пациента на койку — в джинсах, кедах и футболке.

— Бух! — воскликнул Дмитрий, не очень аккуратно опуская ноги спящего. Фельдшер жиденько посмеялся и чуть более аккуратно пристроил голову, венчавшую длинную шею парня, на подушку.

«Этот едва помещающийся на койке акселерат больше юнец, чем мужчина», — отметила про себя медсестра.

— Ладно, Славик, что это за фрукт и с чем его едят?

Вячеслав окинул лежащего без сознания пациента беглым взглядом и ответил:

— Там лежал, у пруда, — кивнул в окно: предзакатное солнце мягко очерчивало сосны Аршиновского парка. — Возможно, сотрясение. Документов нет, денег нет. Наверное, жертва местных ремесленников.

— Радость-то какая! — прошипела Марина, с прищуром поглядывая на окно. — И так житья нет, а теперь ещё и парк обнесут.

— Зачастили что-то, — согласился Док, — хоть легализуй разбой на территории парка. Свободная экономическая зона, блин!

— Зато ходить далеко не надо! — выпалил фельдшер, и вся троица рассмеялась.

Интерн не смеялся. Он даже не понял и не услышал шутки, всё ещё приходя в себя после забега (или заезда?) по коридору. Уставший Максим смотрел перед собой и ничего не видел.

— Ну ладно, — протянул Вячеслав, — пойду я.

— Да, давай… Что? — Док положил ладонь на плечо Максима, тем самым выведя его из полубессознательного состояния. — Нравится? Да, хорошего клиента Славик подогнал. Постереги его, а то убежит! — и направился к двери. Медсестра бросила студенту едкое «Служить!» и, улыбаясь собственной остроте, последовала за доктором.

Дверь захлопнулась, и интерн остался наедине с единственным «клиентом» в палате.

Максим не имел сил для возмущения, их хватало лишь на то, чтобы доковылять до табуретки и усесться на неё. Потребовалось ещё около минуты, чтобы парень окончательно пришёл в себя и смог рассмотреть того, с кем на тот момент дышал одним воздухом.

На койке лежал тощий и долговязый парень с нездоровым цветом кожи и губ

(«Авитаминоз, почти наверняка»)

и неопрятными чёрными волосами. Чёлка свисала на лоб и лезла в глаза, делая чуть ли не ровесника Максима похожим на великовозрастного эмо-кида.

Как-то сам собой вспомнился эпизод «Интернов» с то ли готом, то ли недосатанистом на приёме; Максим усмехнулся забавному совпадению.

«Больше, чем врачи, странностей и чудачеств наблюдают только таксисты, — Максим сложил руки на коленях. — И патологоанатомы, если не считать их за врачей».

Тишина в комнате не была абсолютной. Отвлёкшись от безмятежного соседа, будущий врач удивился обилию звуков в комнате, в которой ничего не происходит. Из коридора доносился стук каблуков. В соседней палате — звукоизоляция не есть сильная черта этих стен — общались пожилые пациенты. За окном тоже бурлила жизнь: птицы, автомобили, прохожие…

— Так и вся жизнь пролетит, — прошептал Максим. Ему вдруг стало жарко, а комната, рассчитанная на стационарное пребывание шести человек, показалось тесной и для одного.

Максим упёр локти в колени и уткнулся лбом в ладони.

— Жизнь полна разочарований.

Интерн встрепенулся и огляделся. Дверь по-прежнему закрыта, значит…

«Очнулся».

Из-под чёлки на Максима смотрела пара мутноватых карих глаз. Поймав взгляд будущего врача, пациент вяло передвинул подушку, чтобы было удобнее лежать.

— Не двигайтесь! — интерн вскочил с табурета. Не то чтобы он точно знал, чего ещё не обследованному больному можно делать, а чего нельзя, но рисковать не хотелось.

Больной (раз он здесь, значит, больной, верно?) простонал.

— Как ваше самочувствие? — пробормотал студент, жалея, что под рукой нет конспектов.

Больной скорбно засмеялся. Словно он задыхался, и смех вышел непроизвольно, сам собой.

— Тяжёлая же работа тебе досталась. Династия?

— Нет, сам захотел.

Пациент насмешливо улыбнулся, но внезапно охнул и потянулся к затылку.

— Говорю же вам, не двигайтесь! — Максим подскочил к койке и вернул руку пациента в исходное положение.

— «Сам захотел» значит «не заставили, но внушили», — неторопливо продолжал собеседник

(пора бы уже и спросить об имени, паспорта-то нет),

смотря не столько на студента, сколько в стену за ним. — Я прав, не так ли?

Максим задумался, но не ответил.

— Ладно, будем считать, что это осознанный выбор, — примирительно поднял ладони незнакомец. — Призвание, любовь к ближнему, все дела.

— Вас нашли в парке без сознания, — начал интерн. — В карманах ничего не обнаружили, — кивнул он на джинсы, — мы даже не знаем, кто вы. Как вас зовут?

— Симеон.

(«Армянское, вроде, имя, но что-то не похож он на армянина».)

— Симеон, на вас напали? Били по голове?

Симеон отвёл взгляд. Судя по выражению лица, он обдумывал, что ответить.

— Не только по голове…

— Вы пили?

— Нет. Не пью, смысла нет.

— А раньше пили? — Максиму вдруг пришло в голову, что Симеон не жертва нападения, а просто напился с друзьями и попал в какое-то пьяное приключение, о чём не горит желанием рассказывать.

— Нет, не пил.

— Даже по праздникам? — не унимался интерн. — Я врач, мне можете рассказать.

— Мы, русские, можем и без повода, — пациент разразился каркающим смехом. — Шучу-шучу.… Не пью.

Максим вздохнул. Разговор только-только начался, а он уже устал.

— Ну а так, чем занимаетесь?

— Даже не знаю, — пациент пожал плечами, — работаю. Или думаю, что работаю. Сейчас много за что платят деньги, да пользы от всей этой «работы» как будто и нет.

— Понимаю. В офисе сидите?

— Ах да, эта тесная, как гроб, коробка, в которой торчишь до пенсии либо до нервного срыва, после чего тебя вежливо попросят уйти…

Максим закатил глаза, едва сдержавшись, чтобы не зевнуть.

— Ты тратишь лучшие годы жизни на непонятно что, а затем наступают эти пресловутые «сроки дожития», и даже близкие отворачиваются от тебя, денег-то в дом уже особо не приносишь. Разве что за наследство какое-нибудь могут пободаться.

— Скучная у вас жизнь, раз вы так быстро в ней разочаровались, — студент прервал этот поток сознания. — Может, я чего-то не понимаю, но мы с вами вроде как ровесники. И я не считаю свою работу бессмысленной и бесполезной. Помощь людям всегда была в цене.

— Посмертные почести и статья в газете — такая себе награда за жизнь, потраченную на других.

— Лучше такая жизнь, чем потраченная в никуда, — студент повысил голос, не сдержавшись.

Симеон расплылся в улыбке и затрясся в беззвучном смехе. Отсмеявшись, он вновь обратился к интерну.

— В чём-то ты, наверное, прав. Извини, — в его голосе звучала нотка издёвки. — Каждый выбирает свой путь, исходя из жизненного опыта. Видимо, наш опыт не совпадает.

— Выбор зависит не от опыта, а от принципов и характера, — парировал Максим с самодовольной ухмылкой. — Если ты разочаровался в людях из-за горстки дегенератов, то это больше говорит не о них, а о тебе самом.

Симеон комично выпятил нижнюю губу и одобрительно потряс головой.

— Сильно! Правда, хороший панч! — и снова мерзко засмеялся. — Ну, раз уж ты тоже перешёл на «ты», пока врач не вернулся — ты ведь ещё учишься, да? — можешь рассказать что-нибудь интересное?

— На самом деле, ничего особенного, — смущённо начал студент после паузы. — Латынь на первом курсе учил, — демона в шутку призывали, как видишь, безуспешно…

— Безуспешно? — протянул Симеон, разглядывая ногти на своих пальцах, но, встретившись с интерном взглядом, улыбнулся и махнул рукой. — Шучу-шучу! Продолжай.

— М-да…Пару раз, значит, подрался с хулиганами… не знаю даже. На самом деле, скучная у меня жизнь. Может, даже скучнее, чем у тебя, — Максим подмигнул пациенту.

— Трупы уже доводилось видеть?

— Да. В «анатомичке».

— В психушку на экскурсию водили?

— Да-а…

Симеон широко улыбнулся, демонстрируя нескладно расположенные желтоватые зубы.

«Твою же за ногу! Не мог ли он видеть меня в «Столичной»?». Максим лихорадочно перебирал лица, отпечатавшиеся в памяти за время практики в психиатрической клинике.

Видимо, все мысли и переживания отразились на лице.

— Ой, не могу! Да расслабься ты! — Симеон трясся, словно в эпилептическом припадке. — Я не из этих! Просто… хочу понять, что ты видел, а чего ещё нет.

— Откуда мне знать, чего я не видел?

— Вот я и спрашиваю. Видел, как человек умирает?

— Нет, — признался Максим, не жалея, впрочем, об отсутствии такого опыта. — А ты?

Пациент прищурился и заговорщически оглядел комнату, насколько это вообще было возможно, не поворачивая головы. То ли убедившись, что в палате нет камер, то ли не найдя их, то ли совершив этот ритуал, что называется, для порядку, Симеон снова улыбнулся студенту.

— Рассказать, как это было?

Хотя Максим и не был в восторге от перспективы услышать очередную байку или лагерную страшилку, это всё-таки лучше, чем разговаривать ни о чём с каким-то чудаком. Поэтому интерн пододвинул табурет поближе к койке Симеона и устроился поудобнее.

— Валяй!

Просьба

1

— Молодой человек! Молодой человек!

Понадобилось несколько мгновений, чтобы осознать, что звали меня. Одиночество притупляет восприятие, и голос должен был пробиться через пелену рефлексии и музыки в голове (я и без наушников могу оградиться от этого мира). Плюс ко всему, я шёл с работы и сильно устал. Даже не от самой работы, а от дороги туда-обратно. Толпа в метро высасывает жизнь, аж в сон клонит.

На другой стороне дороги стояла пожилая пара, довольно симпатичная, если не обращать внимания на морщины: высокий старик в строгом костюме, блестящий сединой на висках, и миниатюрная, улыбчивая, с блестящими глазами бабулька-живчик в бежевых свитере, брюках и туфлях-лодочках. Она махала рукой до тех пор, пока я не пошёл в их сторону.

— Вы не торопитесь?.. Простите, пожалуйста. Видите ли, — начала старушка, — мы приехали за внучкой, забрать её за город. Поле, лес, речка… Она не в курсе, это сюрприз. Все говорят ей, что мы не сможем приехать… Мы хотим забрать её, но так, чтобы ни с кем не видеться; моего сына удар хватит, если он нас увидит — так давно мы не общались… Молодой человек, можно, мы вас попросим кое о чём?

У меня нет привычки отказывать пожилым людям. То ли они так убедительно просят, то ли мне попросту жалко их из-за присущей их возрасту немощи. Я молча кивнул, давая понять, что выслушаю просьбу, хотя, признаюсь, высказанное желание забрать ребёнка незаметно от родителей должно было насторожить.

— Динка сейчас во-он в том доме, — заговорил старик, указывая на четырёхэтажное здание в конце улицы, — срединный подъезд, третий этаж… — Старик не успел договорить, так как его перебила бабушка.

— Квартира номер 27. Не могли бы вы подняться и позвать её выйти к нам?

Тут уж я не смог промолчать.

— Лол! То есть, вы считаете, что незнакомец, заходящий в чужой дом и зовущий ребёнка выйти с ним — это нормально?

Старики переглянулись. Я, конечно, выразился жёстко и даже грубо, но — вот реально! Не хотят, чтобы их заметили, втихую вывести ребёнка уговаривают… Больше похоже на похищение, а не на сюрприз.

— Это не похищение, юноша, — произнёс старик, пристально глядя мне в глаза, — это освобождение.

***

— Пап, а мама приедет меня навестить?

— Боюсь, что нет.

— Мама всё ещё в карантировке?

— Да, Динозаврик, ей пришлось там задержаться.

— А когда она вернётся?

«Как сказать ребёнку, что мама больше не приедет?» Мужчина понуро опустил голову, словно искал ответ где-то на полу. «Сказать, что она очень-очень далеко? Что надо терпеливо ждать её возвращения?» Он не знал, что ответить. К счастью, в этот момент его позвали снаружи:

— Андрей Иванович, можно вас на минутку? Надо кое-что обсудить.

Андрей Иванович вышел за дверь.

Дина неважно себя чувствовала. Голова болела, подташнивало, сил бегать-прыгать не было. Да и не дали бы ей играть сейчас. Все говорили, — папа говорил, — что нужно пару недель поменьше шевелиться, лежать в кровати, да в целом «поберечь себя» Тогда ей станет лучше. Но шла уже третья неделя, а лучше почему-то не становилось.

«Пара недель — сколько это на самом деле?»

Девочке стало плохо, когда они всей семьёй поехали в парк аттракционов. День прошёл чудесно. Маме нанесли на лицо боевой раскрас индейца. Папа чуть не подавился попкорном. В целом, было весело. Вечером же, когда они возвращались, она уснула в машине, а когда проснулась, то уже лежала в этой самой кровати, а папа сидел на стуле, с поцарапанным лицом, грустный и какой-то «помятый». Мамы рядом не было. Папа тогда сказал, что мама уехала куда-то по делам, в ко-ман-ди-ровку.

«Командир-коровка? Как же она носит фуражку, с рогами-то? Ах, у коровок нет рогов, они только у бычков и барашков. И у невезучих пап, как говорила воспитательница».

2

Я вошёл в комнату. Девочка лежала в кровати со страдальческим лицом и забинтованной головой; правая рука бессильно свисала с края, левая покоилась поверх одеяла.

Часы на стене как будто не шли — я не слышал тиканья. И не слышал собственных шагов. Слышала ли она их? Неясно, но, по крайней мере, она почувствовала, что больше не одна в комнате. Засопев и скривившись как от неприятного запаха, когда я приблизился в кровати, она открыла глаза.

— Ты не папа.

— Да, я не папа. А тебе пора.

— Чиво?

— Тебя. Ждут. На улице.

Ребёнок недоверчиво вскинул бровь, но приподнялся — проверить, не маячит ли кто-то в окне, однако всё, что можно было увидеть из кровати, — это окна соседнего дома.

— О, не-ет, тебе придётся встать!

Изображая на лице страдания Прометея, девочка сползла с кровати и доковыляла до окна.

— Мама!!! — взвизгнула она и, не обращая на меня никакого внимания, с улыбкой до ушей и выпученными глазами рванула в открытый дверной проём. Мне оставалось лишь последовать за ней.

Спустившись и выйдя из дома, я увидел, что все: старики, девочка и некая женщина, которая, надо полагать, и есть «мама», — в сборе.

— Я тоже рада тебя видеть, Диночка, золотко моё! — женщина заключила свою «золотку» в капкан объятий и подняла глаза на меня: «Спасибо!»

— Спасибо, молодой человек, — старушка будто бы озвучила её мысли. После этих слов все четверо собрались в кучку, словно собираясь сделать семейное фото.

Я всё ещё не понимал, что тут происходит. Почему нельзя было войти в дом самим? Что это вообще такое? Какого чёрта?!

Видимо, все эти мысли нашли своё отражение на моём лице

(«Смотри и учись, Динозаврик, смотри и учись — перед тобой настоящая drama queen»),

и все они дружно и беззлобно рассмеялись, глядя на меня. Внутри уже забурлило нечто вроде обиды, но что-то в их поведении казалось неправильным. А может, слишком правильным, картинным.

— Цените свою жизнь, мальчик мой, — всё ещё смеясь, выдала бабушка, — и близких своих тоже цените, любите и берегите.

Туман. Раньше я не замечал его, но теперь он стремительно наползал на семейство, а через мгновение и окутал вовсе. Я посмотрел на старика. Он стал ещё бледнее, чем был, ещё тоньше. Перевёл глаза на старушенцию. Её улыбка, словно натянутая на лицо, скорее устрашала, чем вызывала желание улыбнуться в ответ; казалось, на месте глаз зияли чёрные дыры, настолько они утонули в глазницах.

Туман становился всё плотнее и непрогляднее. Когда их черты стёрлись окончательно, а силуэты стали почти неразличимы, яркая вспышка (словно это не туман, а грозовое облако) осветила их

…закутанные в погребальные костюмы скелеты.

***

Всё закончилось так же стремительно, как и началось. Туман рассеялся, семейство исчезло. Вернулись звуки. Я обернулся, но на месте «хрущёвки», из которой я вышел две минуты назад, стояла больница.

(Две минуты назад? И уже стемнело? Так быстро?)

Из больницы вышел мужчина со шрамами на лице; он шатался, словно пьяный, и глядел в никуда. Шёл он тоже в никуда. Проходя мимо меня, он, впрочем, остановился и принюхался.

— Пахнет дымом и смертью… — задумчиво пробормотал он, поворачивая голову в мою сторону. В его глазах на мгновение вспыхнуло… что-то. Рот дрогнул. Я видел, он едва сдерживался, чтобы не разрыдаться.

— Скажи мне, они теперь в лучшем мире? — спросил он у меня с дрожью в голосе.

— Скажу лишь, что они вместе. Все вместе.

— Меня нет с ними! — почти заплакал мужчина.

Что я могу на это ответить? Его родные уже пересекли черту, он — ещё нет. Иногда обстоятельства непреодолимой силы рушат все планы и сокрушают надежды. Как торнадо проносятся по воздушным замкам, оставляя за собой бесплотные руины. Можно принять это и пытаться жить дальше, можно не принимать. Каждый сам делает выбор. И всё-таки…

Я не ангел.

– Дверь заперта, но окна…

3

В переполненном автобусе стояла почти невыносимая духота, как это обычно и бывает летними вечерами. В унисон с июньским солнцем тепло источали и разгорячённые людские тела, пытавшиеся спастись от перегрева обильным потом.

— Как в сауне, блин, — простонал менеджер низшего звена, скованно снимая пиджак; лавандовая рубашка местами превратилась в фиолетовую. Вслух мыслят только ради сочувствия слушателей, но Андрей не обратил внимания на возмущение незнакомца. Его глаза скользили по дворам и тротуарам. Кое-где уже стояли будки торговцев квасом, отчаянно нуждавшиеся в продавцах, ибо покупателей с избытком хватило бы для достижения самых смелых плановых показателей. Чуть поодаль, в глубине, иногда мелькали детские площадки. Когда за окном осень, они выглядят заброшенными и жуткими, и неважно, есть ли там дети или нет; летом все эти незамысловатые качели, карусели и горки притягивали улыбки вне зависимости от численности малышей-оккупантов.

— А где-то сейчас ветерок, прохлада… — не унимался офисный планктон. К счастью, автобус затормозил, и Андрей смог сойти до того, как возмущённый жарой пассажир попытался бы расширить свой монолог до диалога. Видит Бог, он и так сказал всё, что нужно.

На лавочке у подъезда дома, в котором жил Андрей с семьёй, шла партия в шахматы, но она не была удостоена вниманием. Пока мальчик делал ход конём в атаке на пешку ухмыляющегося старика, Андрей успел миновать дверь с магнитным замком и вызвать лифт. Как долго пришлось ждать, сказать сложно, ведь время, проведённое в пустом мире, не имеет веса, оно как дым: такое же серое и такое же бесплотное.

Лифт поднялся на самый верх, и когда Андрей дёрнул за ручку, оказалось, что…

— Дверь заперта…

Тяжёлая металлическая дверь выдержала несколько сильных толчков плечом, и он перестал упорствовать. Как это ни странно, боль всё ещё имела на него влияние.

Нужен был другой выход.

–…но окна…

Ещё одна минута в лифте, и Андрей очутился на лестничной клетке девятого этажа. В одной из здешних квартир он и жил со своими девочками: с Диной и Машей. Жил до этого самого вечера. Смерть шла без спешки, но каждый её шаг был подобен подземному толчку. Бух — из тьмы вынырнула фура, бух — в лицо Андрею глядят остекленевшие глаза Маши, бух — маленькая Дина уснула вечным сном, и поцелуй даже самого благородного диснеевского принца её не пробудит.

(Лучше без всяких там принцев: оригинальная версия сказки куда жёстче и правдоподобнее.)

Теперь смерть стучится в дверь.

На полу уже собрались клочья пыли, она же успела тонкой серой плёнкой осесть на чашках и тарелках, оставленных на кухонном столе. Закатное солнце сквозь окно высвечивало витавшие в воздухе частицы и придавало пространству красноватый оттенок, словно в фантастическом фильме о мире будущего. О неоновом мире победившего киберпанка.

Андрей прошёл в спальню и остановился у окна. Закрытого, но без труда отпираемого изнутри. За двойным слоем стекла в раме сновали люди, ездили автомобили и летали голуби. Снаружи жизнь, а что внутри? Обернувшись, он увидел лишь следы своего пребывания в комнате: в спешке недозаправленная кровать, торчащий из выдвижной полки носок…

— Я иду к вам, — прошептал Андрей и распахнул окно.

— Бэтмен! — восторженно прошептал маленький мальчик, задравший голову вверх, вместо того чтобы копаться в песочнице как все нормальные дети…

Дверь неожиданно распахнулась, и в палату, чуть ли не пританцовывая, вошёл довольный доктор Емельянов с планшетом и ручкой.

— О, очнулся, жертва социал-дарвинизма! Как у вас дела, Максим? — обратился врач к интерну, от чего последний на секунду растерялся.

— Да ничего так. Общаемся вот, разговариваем…

Док перевёл взгляд на пациента. По лицу бывалого врача и не скажешь, но вид пострадавшего всё-таки вызывал у него беспокойство: чёрные круги под глазами на фоне нездорово бледной кожи делали парня похожим на Чезаре из одного старого фильма.

«А ещё эта чёлка! Знаем, плавали. Отвернёшься на секунду, и этот сыч вскроет себе вены канцелярской скрепкой».

— Да так, — пожал плечами «сыч», — кул-стори¹ делимся.

— Кул-стори — это хорошо, — усмехнулся Док, сурово глядя на интерна.

«Не тем ты занят, салага, ох не тем!»

Тот спешно освободил табуретку и отошёл к стене.

— Я бы тоже послушал, но давай сначала соблюдём формальности, — Емельянов приготовился записывать. — ФИО?

— Симеон Константинович Тёмный.

— Семён? — уточнил доктор.

— Эх, — театрально вздохнул пациент, — пускай будет Семён. Мне Симеон как-то больше нравится.

— Симеон…. Это что-то из «Истории государства Российского» Карамзина, нет? — пробормотал Док. — Кажется, был какой-то Симеон Гордый.

— Да, был.

— А ещё что-нибудь из истории помнишь? — ухмыльнулся доктор, попутно занося информацию в форму. — Или ты у нас по пейрингам² «Сумерек» да «Гарри Поттера»?

— Владимир, который изнасиловал Рагнеду, но стал святым; Василий Тёмный, которого ослепили просто «потому что»; Грозный, об которого в детстве бояре ноги вытирали, а ему — внезапно! — не понравилось; Сталин, у которого было своё видение благодарности, но у которого цель оправдала средства; «Атака мертвецов»…

— Всё-всё, хватит, — поспешил прервать Док, — всё с тобой ясно. Номер телефона, паспортные данные помнишь?

Симеон пожал плечами.

— Ну, ты, конечно, и хоббит. Адрес-то свой помнишь?

Адрес пациент помнил и озвучил, Док записал.

— Родные и близкие есть? Родители там, бабушка, девочка? Может, спиногрызы?

Симеон скривился.

— На что жалуешься, Константиныч?

— Голова болит, а так всё нормально.

— Поня-я-ятно… Ладно! — Емельянов всучил планшет студенту и развалился на табурете. — Давай, Кот Баюн, рассказывай!

— И что же мне рассказывать? — рассказчик попытался приподняться на локте, но вскрикнул от внезапной боли.

— Тих-тих-тих-тихо! — Док и Максим разом подскочили к страдальцу и помогли ему принять желаемое полувертикальное положение. — Не знаю даже, — Док развёл руками и уселся обратно на табурет, — что-нибудь из жизни своей, что ли. Интересно мне, какого цвета у тебя в голове тараканы.

— Ха! Ну смотрите, сами попросили…

Дитя похорон

1

«Я проснулась.

Я лежала на спине, и течение медленно несло меня головой вперёд. Мой взгляд упирался в своды тоннеля. Плеск тёплой воды звучал как голос. Голос успокаивающий и родной. Небольшие волны иногда накатывали на тело; казалось, что это поглаживания.

В конце тоннеля был яркий, очень яркий свет, но мне и так было хорошо. Я чувствовала, что пока не готова, что ещё рано… Мне так хорошо… Я повернула голову набок и слегка выпятила губы вперёд, словно целуя кого-то, кто мог бы плыть рядом со мной. Забавно, в ту же секунду крохотная волна накрыла мою щеку, словно целуя в ответ. Я провела пальцами по животу и груди — волны тут же стали биться о моё тело (может, в воде живёт какой-то чересчур игривый дух, ммм?), разливая теплоту волнами. Мурлыча от удовольствия, я готовилась снова упасть в объятия сна…

Вдруг волны участились, а течение ускорилось; я проснулась окончательно. Разнервничавшись, уже не могла спокойно лежать на спине, поэтому пришлось активно бороться со стихией, дабы удержаться на плаву. Вода больше не казалась такой уж тёплой и приятной.

Из глубин тоннеля несся поток высотой до самого свода, грозясь утопить меня. Но Смерть — это та мать, к которой всегда можно прийти погостить и нельзя опоздать, ибо она вечно ждёт с распростёртыми объятиями. Поэтому за секунду до того, как вода должна была врезаться в меня, я задержала дыхание и нырнула.

На свет!»

2

В моей руке две розы,

Я иду на могилу.

Небеса плачут, они грустны,

И я пускаю слезу с ними.

Вокруг меня только кресты;

Никого, кроме ветра.

Всё будто во сне… —

напевал подросток, сидя в плохо освещённой и почти не проветриваемой комнате перед экраном компьютера. Впрочем, будь освещённость и циркуляция воздуха лучше, ничего бы в корне и не изменилось.

Который раз

(который год)

он развлекает себя созданием одних и тех же персонажей в редакторе какой-нибудь игрушки. Вернее, одного и того же, лишь изредка экспериментируя. Игры тоже не отличаются разнообразием. Десятки раз — одно и то же…

Сколько бы минут ни уходило на детали, всё всегда сводилось к женщине с бледной кожей, длинными чёрными распущенными волосами и светло-серой радужкой глаз; иногда глаза были голубые, а на одной из щёк появлялся шрам, но первое «не канон», а второе — необязательное, почти случайное нововведение. Чем мрачнее, тем лучше.

Есть ли у этой дамы прототип? Пожалуй, есть. В детстве гик³ обожал персонажа Кристины Риччи в кинодилогии про семейку Аддамс (позднее он примет и других актрис в сём амплуа, но это позднее). При просмотре второй части она для него раскрылась во всей красе.

(Джоэл Гликер, везучий же ты гад!)

Впрочем, к чему ограничиваться вымышленным персонажем? Жизнь тоже знает толк в извращениях.

Она никогда не истязала и не мучила его. Нет, как такое можно было подумать! Она же милая и беззащитная девочка (так мама, папа и тренер говорили — может быть, даже сами верили в это). Скорее так: он был единственным мальчиком в лагере, которого она не попыталась побить или как-то иначе обидеть, остальные так или иначе получали, младше ли они её или такие же (тем, что постарше, она просто выносила мозг, формально не вступая в конфронтацию). Почему? Может, потому что он сам никогда не обижал её? Звучит логично. Мама с папой ещё в детсадовском возрасте научили, что слабых обижать нельзя.

(Объяснить, чем определяется эта слабость, или сказать что-то в духе «умей постоять за себя» забыли, но ничего страшного: на карате же зачем-то отдали, в лагеря вот отправляют — это ведь так работает! Ведь правда?)

Но разве кто-то кроме двух-трёх парней-одногодков к ней приставал? Он такого не видел, значит, такого не было. Логично. Может, потому что они виделись несколько лет кряду, и она успела к нему привыкнуть? Но тогда почему страдают те, кто видится с ней не только в лагере, но и 2-3 раза в неделю на занятиях? Нелогично.

(Джоэл Гликер, везучий же ты гад!)

Он видел, как она с удовольствием пинала одного из десятилетних (ей на тот момент было лет 15-16) братьев-новичков, поглядывая на второго. Тот стоял и ничего не делал.

(Да что с вами со всеми не так? Да что с ТОБОЙ не так?!)

«Запинываемый» вёл себя странно. Вроде бы и «ай-больно, ай-ай-ай», всё как положено, а вроде и улыбался, зажмурив глаза.… Это что, игра такая?

А было ли что-нибудь из этого на самом деле, или всё это — плод излишней впечатлительности? Спустя несколько лет, думая о том случае, уже двадцатилетний, но едва ли повзрослевший «подросток» мог лишь представить себя, застывшего с выпученными глазами и пялящегося на… что-то. Что-то, что отбрасывает на стену пляшущие тени.

И звуки… Глухие звуки ударов и какие-то вялые наигранные вопли:

— Ай…а-ай…

Персонаж готов. Осталось вписать в строку имя. И снова, в который раз — Тёмная Анна. Почему такое имя? По той же причине, по которой сам он — Символист. Просто нравится. Захотелось.

В какой момент жизни «нравится» и «захотелось» перестают быть весомым аргументом?

3

«Не знаю точно, сколько я пролежала без сознания, но если яркий свет в конце тоннеля, по которому я плыла, был от солнца, то в момент моего пробуждения небо уже алело в закате.

Первые минуты после «рождения» были поистине ужасными. Стоило мне прийти в сознание и открыть глаза, как отвратительные ощущения от воды в желудке, лёгких и носоглотке едва не отправили меня обратно в небытие, на этот раз — навсегда. Наверное, нечто подобное чувствовали жертвы пыток, жертвы того проклятого «позорного стула». Я перевернулась на бок, скрючилась и, приподнявшись на одной руке, с широко раскрытыми от тихого ужаса глазами попыталась исторгнуть из себя воду. «Пожалуйста… хватит… я больше не могу», — билось в моём мозгу; я почти слышала собственный голос, измученный, плачущий, словно молящий о пощаде. В какие-то мгновения хотелось умереть, лишь бы это закончилось. Только бы умереть…

В конце концов, полегчало. Дышать стало проще, давящая изнутри тяжесть сошла на нет; я могла видеть и осознавать происходящее. Голова ещё была налита свинцом, но я всё-таки поднялась. Надо осмотреться и понять, что произошло, а главное, что делать дальше.

Я в овраге; то, что раньше было тоннелем с высокими сводами и с чистейшей тёплой водой, оказалось смрадной канализацией. Выбравшись из оврага, я обнаружила простирающийся до самого горизонта осенний лес. В свете умирающего солнца корявые ветви без листьев уже напоминали костлявые лапы неких фантастических тварей

(где я такое видела?),

а потрескавшаяся кора и дупла в стволах вызывали ассоциации с посмертными гримасами ужаса и боли на лицах людей, столкнувшихся с чем-то по-настоящему жутким.

(ДА ГДЕ Я МОГЛА ТАКОЕ УВИДЕТЬ?!)

По уму, чтобы выйти из леса, следовало идти вдоль трубы, ибо я и представить себе не могу, как бы провела ночь тут. С заходом Солнца придёт холод, исторжение канализационной воды из тела уже привело к голоду и жажде. В лесу вполне могли водиться опасные дикие звери. Мне всё ещё было плохо, но уже не хотелось умирать. И всё же я пошла вглубь леса. Не знаю почему. Я ощутила, что там что-то есть. Даже не знаю.… Иногда люди идут на поводу каких-то внутренних, не понятных никому импульсов, рискуя свести на нет миллионы лет эволюции и ставя под сомнение собственную разумность. Такие люди зачастую погибают в страшных мучениях.

Либо остаются единственными выжившими».

4

Нет лица у моего отражения

По ту сторону сна…

Кроме Тёмной Анны, Символист создавал и других персонажей. Редко, но всё же. Чаще всего женских

(на них приятнее смотреть… не смущайся, это нормальное проявление сексуальности),

но пару раз он пытался создать себя. Получалось не очень. Не то что бы темноволосая «бледняшка» всегда выходила идеально, но такие вещи как форма носа, губ или небольшое отклонение в длине подбородка в данном случае и не играли весомой роли. Она — это Образ. Важны общая концепция и отдельные детали. А вот когда пытаешься изобразить себя, сталкиваешься с тем, что себя-то и не знаешь. Хоть ежесекундно смотрись в зеркало, подбирая нужный разрез глаз, определяя расположение прыщей и тому подобное!

В конце концов, ему это надоело, и он придумал ещё пару концептов, образов. Оригинальностью они не блистали, но он мог ассоциировать себя с ними. Нелюдимый и обросший тёмный эльф-некромант

(прячущийся за спинами реанимированных голодранцев),

повелевающий сильнейшей нежитью. Или волк-одиночка, справляющийся со всеми и вся своими силами

(боящийся опозориться перед командой).

Это стало происходить всё реже, так как никаких положительных эмоций в этих персонажей никогда не вкладывалось. Они лишь констатация факта

(что ты урод и изгой с руками, растущими не из того места!),

что Символист не может принять себя.

5

«Волки. Сама не заметила, как оказалась в месте расположения стаи. Я попятилась назад, но слишком поздно: меня заметили. Десять зверей спешно поднялись на лапы и двинулись ко мне. Те, что поближе, были готовы совершить рывок, стоило мне отвлечься хоть на секунду; остальные подбирались сбоку, намереваясь окружить меня. Я понимала это, но что можно предпринять? Под ногами были лишь опавшие листья, прикрывавшие корни, и холодная земля.

Солнце окончательно скрылось за горизонтом. Теперь глаза волков горели жёлтым пламенем. Отступая, я не следила за тем, куда ставила ноги, и в любой момент могла споткнуться о корни и рухнуть на спину на потеху этим собакам. «Всё. Эта девочка кончилась. Было вкусно. Несите новую».

«Хоть бы глаз выцарапать какой-нибудь из этих мразей», — подумала я и уже приготовилась принять последний бой. Страха больше не было, ему на смену пришла решимость. Тот, кто не волен делать выбор между жизнью и смертью, всё ещё может уменьшить свою боль, продав жизнь подороже.

Во тьме вспыхнула ещё одна пара глаз. Вспыхнула и тут же погасла. Мгновение спустя рядом с почти обошедшим меня с левого бока волком возник силуэт какого-то животного. Прежде чем волк успел среагировать, существо резко дёрнуло передней левой лапой. Волк, не издав ни звука, завалился на бок. Силуэт убийцы растаял и тут же появился возле следующей жертвы. Всё повторилось. Затем ещё раз…

Третий успел взвизгнуть перед смертью, тем самым привлёк внимание оставшихся. На две или три секунды обо мне забыли, и этого было достаточно, чтобы замахнуться и изо всех своих сил нанести ближайшему ко мне волку удар локтем по макушке. Кости черепа хрустнули и поддались, я даже, казалось, ощутила локтем склизкое месиво мозгов, расползающееся под нажимом. Старая школа психиатрии всё ещё актуальна, ведь её целью никогда и не являлось исцеление, лишь извращённое удовольствие для господ, которых по привычке называли врачами. Кстати о господа́х…

Четыре волка бросились туда, где стоял мой спаситель. Судя по очертаниям, это была кошка. Очень большая чёрная кошка (мне показалось, что она мерцает в темноте). Оставшиеся два волка, находившиеся от неё дальше всех, рванули ко мне. Успешно проведённая лоботомия пробудила во мне уверенность в собственных силах. Я даже не стала искать на земле какого-нибудь подручного средства, просто уверенно пошла навстречу пуделям-переросткам.

Когда один из них подбежал достаточно близко и собрался прыгнуть на меня, я ударила наотмашь. Удар пришёлся животному в морду справа, костяшкой пальца я ощутила желеобразную субстанцию глаза. Видимо, на меня прыгнул совсем уж молодой волчонок, не весивший и трёх десятков килограмм, так как от удара он отлетел метров на пять. Но было не до того, чтобы думать об этом. Второй волк приближался.

Он уже прыгнул, на замах времени не было. Всё, что пришло в голову — это ткнуть в разинутую пасть собаки руку и затолкать как можно глубже.

Клыки посекли кожу на предплечье в процессе погружения руки и вонзились в плечо, но из-за бушевавшего в крови адреналина боль казалась несущественной. Скорее, она меня даже возбудила. Псина сучила передними лапами по воздуху, не способная достать до меня когтями, и вращала глазами в бессильной злобе.

О, да…

Я начала раздирать пищевод ногтями. Тело пса забилось в конвульсиях, из глубин заткнутой пасти послышался скулёж. Я смотрела в звериные глаза и видела в них слёзы. Он молил о пощаде, даже будучи неспособным подумать об этом.

Оглядевшись, я уверилась, что сражение подходит к концу: кошка, целая и невредимая, уклонялась от выпадов остатков стаи с такой грацией и изяществом, что можно только позавидовать. Её редкие, но точные удары приходились в шею или глаза. Мой малой лежал в отключке неподалёку. Один из четырёх бросившихся к кошке зверей лежал мёртвый, ещё один скулил и тёр лапами морду где-то в сторонке. На меня он даже не смотрел. Смотреть было уже нечем.

Скулёж ослеплённого пробудил было во мне жалость, но перед внутренним взором тотчас возникла картина: моё истерзанное тело потрошат и пожирают эти величественные и благородные создания; на то, что когда-то было моими волосами, стекают слюни; по тому, что когда-то было моей кожей, ползают щенки. Этот образ пробудил совсем другие чувства. Я сама стала чем-то первобытно-жестоким, не обременённым узами морали и сострадания.

С волками жить — по-волчьи выть, не так ли?

Я вонзила пальцы в стенки кишечника и прорвала его. Волна отвращения подкатила к горлу, но я подавила её. Закусив губу и взглянув на обречённого зверя с непроизвольной издёвкой, я ухватилась свободной рукой за его верхнюю челюсть и попыталась рывком развести руки. Собачий визг звучал вперемешку с барабанной дробью моего собственного сердца.

Зрачки животного смотрели в разные стороны; передние лапы больше не дёргались, а задние не держали тело, оно осело. Волк, вероятно, уже умер от ран или болевого шока. Я быстро, но аккуратно вытащила руку из его пасти, однако необходимо удостовериться, что мне ничто не угрожает. Не только люди учатся у зверей простоте, верности или копируют их повадки в моменты отключения сознания, но и звери учатся у людей. Поэтому я нанесла проникающий удар на случай, если он очнётся и решит напасть снова, не понимая, что эта овечка ему не по зубам. Шкура порвалась, нижние рёбра хрустнули, кишки вот-вот начнут выползать из раны. Будь он жив, была бы какая-то реакция, но её не было.

Хорошо.

Невредимая кошка перегрызала горло слепцу, который даже не сопротивлялся, остальные волки лежали, бездыханные; волчонок дышал, хоть и был в отключке. Боль в правом плече стала ощутимей, но не настолько сильной, чтобы заполонить все мои мысли. С момента захода солнца едва ли прошла минута, а уже похолодало.

Теперь я не могла оторвать глаз от оглушённого волка-подростка. Воображение рисовало его щупленьким, едва повзрослевшим мальчиком с короткими светлыми волосами и еле пробившимся пушком на смазливой мордашке. Казалось, всё тепло, вся горячая кровь моего тела сосредоточилось в промежности; дыхание стало неровным, ладони будто сами собой заскользили по бёдрам, животу и грудям, размазывая кровь и соки искорёженной волчицы по телу. Да, оказалось, это была волчица, может, даже мать мальчика… то есть, волчонка.

Ему всё равно не выжить без стаи. Будь на его месте обыкновенные щенки, я бы их просто раздавила, чтобы не мучились. А так…»

Кошка-тотем наблюдала, как её подопечная подняла с земли камень и направилась в сторону побитой собаки.

6

То ли он, то ли она —

В этом нет значения.

Важно то, что есть лицо,

И оно разбито.

Персонаж нарисован. Он красивый, у него есть имя, но это лишь оболочка, практически не влияющая на процесс. Даже пол персонажа никак не сказывается на игре. Что Тёмная Анна, что Акакий Акакиевич, что кошко-мальчик Кеша — всё едино, если не считать расистских реплик стражников в Скайриме. Хотя казалось бы… А что остаётся? Предыстория, которую знает лишь игрок, прокачка, стиль ведения боя и отыгрыш там, где это возможно.

Предыстория…. Родители и близкие где-то далеко или уже покинули мир живых, но они частенько вспоминаются, когда нет требующих немедленного решения проблем.

(Какие чары наложить на кольцо? Купить драгоценный камень или отправиться зачищать локацию за локацией в надежде, что он будет в сундуке или… в желудке грязекраба?)

В такие моменты на героиню накатывает беспросветная тоска и ощущение собственного одиночества, заглушить которые в силах лишь очередная волна всепоглощающей жестокости и насилия. Да, такой вот у Анечки мотив для спасения мира, зачистки заброшенных бункеров и сбора ядовитых паучьих желез: двигаться, чтобы не останавливаться.

(Как и у всех.)

Порой приходится быть мразью, чтобы не стать трупом.

Высокая цена за право быть собой.

Прокачка и ведение боя. Боевой маг с мечом в одной руке и заклинанием в другой. Первое время так, потом чисто маг с прокаченной некромантией и призывом всяких магических кошечек, собачек и прочих адских созданий. Когда всё это надоест, играем как получится.

(«Великолепный план, Символист, просто офигенный, если я правильно поняла; надёжный как двемерские часы⁴».)

В каком-нибудь Fallout, где нет магии, можно вкачивать энергетическое оружие и взрывчатку.

Отыгрыш… Социальные навыки не развиваем, кроме тех, что завязаны на умственных способностях, умственные же способности развиваем до предела, остальное в физические возможности.

(Ты похож на мамашу, которая сама ничего не добилась, но гоняет ребёнка по всем секциям города, забив на ЕГО свободное время и потребности. Не на свои же забивать, в самом-то деле!)

Напарники не нужны. Зомби, роботы и призванные существа вполне справятся с ролью живых щитов и сумконосцев. Или сумконосиков, как угодно. Угрюмо и сухо отвечаем на вопросы, задаём вопросы исключительно по делу и не слушаем, когда собеседник начинает рассказывать о любимом цвете носков его бабушки (у-ух, больная на голову психопатка!); если есть возможность «поиграть» с противниками без вреда для любимицы — «играем». Смерть — это лучшее, на что могут рассчитывать враги сильной и независимой Тёмной Анны.

Стоп! Разве «сильная и независимая Тёмная Анна» и «садистка-психопатка» — это не одно и то же? Хмм.… Как неожиданно…

7

«Время не имело значения, как и риск подхватить вшей или болезнь. Или то, что чувствует существо, имевшее неосторожность напасть на меня, даже в составе стаи. А оно, судя по издаваемым звукам, могло чувствовать, по крайней мере, боль, отчаяние, беспомощность; если оно способно мыслить, то мысли в духе: «Пожалуйста! Прекрати это! Убей меня, я больше не вынесу!» — определённо имели место.

Для собственной безопасности, я перебила волку (да, милый, ты больше не мальчик, ты теперь совсем взрослый) все лапы и аккуратно сломала челюсть…

Я очень признательна своей спасительнице (у сияющей пантеры не было гениталий, к моему удивлению, так что мне проще думать, что это она). Она стояла рядом и лизала моё исполосованное клыками волчицы плечо (такой себе способ продезинфицировать раны, но выбирать не приходится). Я гладила ей шёрстку и целовала морду, стараясь изобразить благодарность. Одна из перебитых конечностей мальчика держалась на хлипкой полоске кожи, и я не придумала ничего лучше, чем оторвать её окончательно и предложить кошке в качестве угощения (хотя мяса вокруг было много — целых девять свежих трупов); та даже не взглянула. Зато волчонок всё видел и чувствовал; из искалеченной пасти вылетало что-то похожее на серию всхлипов вперемешку с нытьём, из глаз текли ручьи слёз, тело содрогалось от каждого моего рывка.

Пантера зашла ко мне за спину. Я приняла это за намерение присоединиться к моему маленькому увеселению (в самом деле, почему бы и нет?) и прильнула к волку, сердце которого уже едва-едва билось, чтобы кошечке было удобней «пристроиться», ведь таз существ, ходящих на четырёх лапах, устроен иначе…

(У неё нет гениталий, ей всё равно, а вот ты, похоже, отбитая на голову извращенка!)

Тёплый и влажный язык заскользил по спине. Щипало. Оказалось, что вся спина и бока были усыпаны неглубокими порезами и царапинами. Наверное, волна в «тоннеле» протащила меня по острым камням. Странно, что я раньше не обратила на это внимания. Намерения моего ангела-хранителя в данной ситуации ограничивались лишь дезинфекцией ран.

(Лишь?! То есть, спасения от смерти тебе мало?!)

К тому времени волчонок перестал как-то реагировать на порывы моей сексуальности и, кажется, впал в кому. Его ресурс вышел. Пора заканчивать.

Я бы сказала, что быстрая смерть — это лучшее, что может случиться с тем, что от него осталось: вся его стая погибла, ноги перебиты, челюсть сломана — ни охотиться, ни передвигаться, ни даже самостоятельно есть он не сможет.

(А ещё над ним только что надругалась вымазанная в крови матери психопатка, предварительно убившая всю его семью и изувечившая его самого!)

Я наступила ему на горло и раздавила трахею.

Пантера отбежала вглубь леса и посмотрела на меня, словно ожидая, что я последую за ней. Что же, выбор невелик.

Веди!»

8

Наступает ночь, город засыпает

(просыпается мафия),

тишина становится абсолютной и всеобъемлющей. И это странно. Неестественно. Комната словно оказалась в некой «зоне вакуума», в которой нет и не может быть звуков. Человек с нормальным слухом не готов к такому, его всегда окружают звуки, абсолютной тишине просто нет места в его жизни. Тикают часы, жужжит лампа, воет соседская собака — что-то есть всегда. Что же происходит, если всё замолкает?

Тишина предшествует рывку подкравшегося хищника. Тишина означает: что-то, обязанное работать, не работает — двигатель, система вентиляции, сеть электропитания. Может, из-за этого возникает ощущение тревоги, надвигающейся катастрофы. А может, в тишине мы начинаем слышать нечто нежелательное и стремимся заглушить посторонними звуками. Тело начинает говорить с нами: мы ощущаем биение сердца, кости скрипят громче обычного, желудок напоминает о себе всеми доступными способами. Из тишины выплывают и мысли с воспоминаниями. Те воспоминания, что смешивают нас с грязью, мешают уснуть. Те мысли, после которых хочется не просыпаться завтра. Не просыпаться вообще никогда.

Возможно, гнетущая тишина развивает паранойю и другие психозы, возможно, даже приводит к галлюцинациям. Хотя, оптические обманы и искажения света тоже многое объясняют…

(Меньше ужасов, больше фильмов от BBC и TED Talk-ов!)

В любом случае, у того, что ночью в зеркале Символист иногда видит не совсем себя, должно быть разумное объяснение.

***

«Мне казалось, что для тебя я большее, чем имя и набор черт, казалось, что для тебя я существую, казалось, что мы едины. А ты решил уйти…

(В соседней комнате во сне заёрзал ребёнок — младший брат.)

Я должна была прийти вместо тебя, но бабушка решила, что ей лучше знать, кто должен родиться. Чёрт с ней! Вселенная дала мне ещё один шанс, но тут уже ты не дал случиться тому, что должно было случиться.

(Дыхание ребёнка стало более шумным, это вызывало опасения.)

Почему?.. Отвечай! ОТВЕЧАЙ!!!»

— Я хочу… Я хочу самостоятельно привести тебя в этот мир.

Девушка по ту сторону зеркала опустила голову, обдумывая услышанное. Молчание длилось не дольше пятнадцати секунд. Пятнадцати бесконечно долгих секунд. Когда она подняла голову, выражение лица с гневного сменилось на привычное нейтральное с ноткой безразличия и психопатии.

(«Я изображаю маньяка-убийцу, они ничем не отличаются от обычных людей».)

«Не сжигай записи обо мне…

(ребёнок заплакал; родители вот-вот проснутся)

… или я изведу их всех!»

Страх — это очень сильный мотиватор.

***

— Брат! Брат, что это за девочка?

— Какая девочка?

— Вон та, в углу.

Младший брат Символиста указал пальцем на угол комнаты. Обычно там стоит гитара, на которой никто никогда не играл. Сейчас её там не было. Там вообще ничего не было.

— Серенькая девочка… Брат, почему она плачет? — продолжал мальчик

Символист не знал, что ответить. В углу было пусто. Но некие смутные сомнения на этот счёт всё же прокрались. Разыгравшемуся воображению ничего не стоило нарисовать её такой, какой она была в далёком 2013 году (или в 2012 году, или в 2014, уже и не вспомнить точно), стоящей в углу спиной ко мне. Но что это даст? Взрослые уже не в том состоянии, чтобы прямо видеть и слышать мёртвых.

— Не вижу никакой девочки, но допускаю, что она там есть. Может, она чего-то боится…

Символист снова сел за компьютер.

Есть ли у этой рыжей вампирши, улыбающейся с экрана, прототип?

(«А может, она на кого-то обижена?» — думал маленький мальчик, переводя взгляд со спины старшего брата на угол комнаты и обратно.)

Пожалуй, есть…

— Да, приятель, — протянул Док, — ты, как бы помягче выразиться, человек завершённый. Психиатр немного в другом здании…. Ну, ладно! — Емельянов хлопнул ладонями по коленям и решительно встал. За окном алел закат. — Пока здесь полежишь. Марина, наша mistress, переоденет тебя во что-нибудь попросторнее.

«В саван, например».

— Слушайся её и не обижай.

Док забрал у Максима планшет и, еле слышно произнеся: «Слушать на практике байки без куратора — себя не уважать», вышел из палаты. Уже из коридора до ушей интерна донесся крикливый голос медсестры.

— Ну? Чего замер истуканом? Марш разносить «утки» по палатам!

Примечания

1

Cool story (англ.) — крутая/прикольная история.

2

Пейринг (англ. pairing) — в фанфиках два персонажа, связанные романтическими отношениями.

3

Гик (англ. geek) — человек, чрезвычайно увлечённый чем-либо; фанат.

4

Почти дословная цитата из компьютерной игры Morrowind