Мы живы

Павел Васильевич Коптяев

Воспоминания мальчика, родившегося в Ленинграде в самой середине чудесной эпохи, оттепели. О счастливом детстве, светлой юности и прекрасной молодости. О предках, родителях и родственниках. И немного о войне и блокаде.

А ВОТ И Я

Я родился в субботу, 6 февраля 1960 года, в самой середине шебутной хрущевской эпохи, и в самом начале таких прекрасных шестидесятых. Был небольшой мороз и солнце. Этого я не помню, но знаю. Ученые вообще утверждают, что дети до 3 лет ничего не помнят. Не знаю, не знаю — у меня остались какие-то воспоминания из раннего детства.

Такие же смутные, как эта фотография

Вот чего точно не помню — как меня крестили в «Куличе и Пасхе». Отец был членом партии, но бабка и тетя Катя тайком утащили меня туда. Тетя Вера накормила меня, и это было большим бонусом — у мамы почти сразу после родов начался мастит, и как всякий «искусственник» я рос на эрзацах. А тут, после нормального питания, я уснул и проспал все религиозное таинство. Зато помню, как на первый новый год мне подарили металлический ночной горшок. Было так здорово громко стучать по нему крышкой, пока этот музыкальный инструмент у меня не отобрали.

И еще помню, как в радостном оживлении все бросились к окну — смотреть в ночное небо. И я тоже смотрел — это в космос полетел Гагарин. Понятно, что корабля не увидеть, но эта традиция сохранялась с еще одного недавнего триумфа — запуска первого спутника. Об этом многое напоминало в доме и стране — от названия бритв и сигарет, до кинотеатра «Спутник» напротив наших окон, моего ровесника.

«На пыльных тропинках далеких планет

останутся наши следы…»²

И еще радость — 1 мая 1960 года над Уралом сбили американский самолет-шпион Пауэрса. Ракетой, к созданию которой приложил руки и голову отец. И это оставило в памяти ощущение радости и гордости от победы.

Помню, как нас не пускали на улицу гулять, когда проводили испытания водородных бомб на Новой Земле, чтобы на голову радиация не сыпалась. Особенно после взрыва в октябре 1961 года «кузькиной матери».

И страх матери перед новой войной во время Карибского кризиса в 1962 году. А отец говорил, что войны не будет — американцы сдрейфят, и был как всегда прав. Его должны были отправить на Кубу как специалиста по ракетам. Я и мама должны были ехать с ним, а Мишу хотели оставить дома, на что он очень обижался. Но не получилось. А то был бы я специалистом по мулаткам.

Единственное напоминание о несостоявшейся Кубе — эта открытка с припиской в углу «все будет, и пальмы тоже»

И совсем смутно помню, как меня моют на кухне, в тазу. Мне холодно, а в открытой духовке, как цветок, горит голубое пламя. От него идет тепло, и я тянусь к огню.

И еще более смутные воспоминания о Шнитиных. Они жили в деревянном доме у проходной Обуховского завода и много нянчились с Мишей, которого им оставляла мама, уходя на работу. И со мной им тоже пришлось понянчиться. И вот я сижу на одеяле, расстеленном на полу со своим любимчиком — плюшевым зайцем, и постоянно пытаюсь уползти с этого одеяла в путешествие по неизведанным краям.

Ну надо же, каким я был маленьким

И наивным — жду, когда вылетит птичка. А сидим мы на огромной, старинного типа оттоманке.

Я с бабушкой и Мишей. Ну и Танюха Федорова влезла.

Опять я, Танюха, Миша, Коля Копылов, Галка и Василий Федоровы. И родительская металлическая кровать с сеткой-батутом и никелированными шарами.

Еще одним местом моего заключения была металлическая кроватка у нас дома. У нее были высокие спинки с решетками, одним боком она была прислонена к стенке, на которой висел коврик с семьей зайцев, убирающих урожай морковки, а с другой была натянута сетка высотой почти во весь мой рост. Хорошо помню, что все смотрят телевизор и смеются. Похоже, показывали «Лимонадного Джо», а мне ничего не видно. Ой как обидно.

Очень хорошо помню, как тетя Клава с мамой куда-то меня собирают. Зима, они надевают на меня ненавистные валенки, которые мне совершенно не хочется надевать, а я показываю им на солнце, освещающее дома напротив, и утверждаю, что на улице солнце, поэтому нет мороза. Не убедил. Куда мы ехали, не знаю. Наверняка в гости. Или к тете Клаве, или к тете Ларисе. Эти путешествия вдохновляли меня на таскание с грохотом по комнате деревянного стула. Толкая его по кругу, я, таким образом, изображал троллейбус.

К моменту моего рождения Копыловы и Федоровы получили комнаты в коммуналках и разъехались. Остались в двух комнатах квартиры в переулке Матюшенко дом 16 квартира 35 только мы вчетвером и бабушка. А в третьей комнате соседи — семья Григорьевых.

На входе в квартиру была большая прихожая с небольшой кладовкой, направо — ванная, слева — коридорчик в кухню с дверью в туалет. Прямо, справа — дверь в наши комнаты, а слева — дверь в небольшую комнату Григорьевых. Они жили там впятером: дед — старовер и знахарь, тетя Валя и дядя Володя, новгородский партизан, их дети Юрка, ровесник Миши, и чуть помладше Татьяна.

Вот они — окна наших комнат на четвертом этаже.

И вот вид из наших окон. Церквуху снесут, а примерно на ее месте в 1970 построят метро.

Наши комнаты были огромные, но выстроены были буквой Г — первая комната была проходная, вытянутая вдоль входной двери, и в конце ее, направо, была дверь в следующую комнату. Дом был сталинский, теплый зимой и прохладный летом, с огромными окнами — чтобы открыть форточку, даже взрослому нужно было встать на стул. Окна выходили на восток, и если утро было ясным, по стенке бегали солнечные зайчики, которые я безуспешно ловил. Ну и где теперь моя наивность?

А за окнами был простор. Даже Неву видно. И салюты над крышами на 9 мая и 7 ноября. А еще помню высоченное, на 10 этажей пламя, когда на правом берегу горела бумажная фабрика имени Володарского.

Да и каждый день было чем полюбоваться, глядя в окно. Днем летали стрижи, а на асфальтовой площадке прямо под окнами мальчишки с грохотом играли в «попа» — странную игру, помесь городков с пятнашками, для начала пытаясь железными битами сбить пружину от матраса. Вечером заходящее солнце окрашивало бежевые и коричневые стены домов в неописуемо красивые розово-оранжевые тона. А в темноте главное развлечение — наблюдение за вывеской кинотеатра «Спутник». Сначала голубым светом загоралась надпись. Потом земной шар. Потом из него вылетал спутник, и летел по орбите, оставляя за собой голубой след. Когда он скрывался в земле, вывеска гасла. А потом все начиналось сначала. Завораживало круче голливудских фильмов

А еще трамваи. До реконструкции Володарского моста они спускались с него по Ивановской, поворачивали на улицу Бабушкина, и перед «Спутником» сворачивали в переулок Матюшенко, где была трамвайная остановка. Потом мимо районной администрации выезжали на набережную Невы. На повороте трамваи разбрасывали из-под дуг фонтаны искр. Красота…

Тогда в нашем районе бегали все типы трамваев, кроме «американки». Начиная от резвых довоенных МС, послевоенных тяжелых и тихоходных «слонов»

МС-4

За эти ручки, подвешенные на ремнях, очень хотелось держаться, как взрослому.

И это удавалось, сидя у кого-нибудь на руках. Точно помню — было такое, сидел на дяде Жене Федорове.

«Слон» снаружи…

…и «слон» внутри.

и заканчивая стремительными оттепельными «стилягами». Я еще не знал, насколько судьба свяжет меня с ними, и как «стиляга» станет одним из символов моей юности.

«Стиляги» на кольце у трампарка им. Володарского

«Стиляга» внутри.

И отдельным бонусом были грузовые трамваи.

Самым таинственным объектом в поле зрения наших окон была церквуха на месте станции метро «Ломоносовская». Официально это когда-то была Свято-Духовская церковь Фарфоровского кладбища. Во время блокады там был морг, а потом цех по производству сковородок. К моменту моего сознательного возраста она была заброшена и полуразвалена. Как всякая живописная руина, она казалась таинственной и притягивала к себе, но гулять возле нее было как-то страшновато. А вот кидать обломки кирпича в ее затопленный подвал — ни капельки. На этих развалинах мальчишки играли то в рыцарей, то в мушкетеров, периодически что-то там поджигая. Тогда приезжали пожарные, и можно было любоваться в окно на красные пожарные машины и пожарных в блестящих медных касках.

Ну разве можно не любоваться такими пожарными машинами?

Еще один объект наблюдения — помойка под нашими окнами. Не какая-то грязная чмонь, а деревянный павильон с крышей, выкрашенный зеленой масляной краской. Внутри него стояли круглые баки с крышками. Когда приезжал мусоровоз на базе ГАЗ-51, сзади у него откидывались направляющие, по ним двое грузчиков с грохотом спускали пустые баки, с грохотом роняли их на землю, катили в павильон, и переворачивали. Потом опять же с грохотом роняли на бок полные баки, катили к машине, водружали на направляющие, и с помощью специального троса подтягивали баки к кабине.

Потом такие машины сменили ГАЗ-53 с гидравлическим манипулятором, и один водитель со всем справлялся.

Крупный мусор вроде деревяшек и прочей мебели мальчишки радостно жгли на костре рядом, на полупустыре-полусквере на месте бывшего кладбища. И мне иногда перепадало такое удовольствие.

Прямо под нашими окнами были кучи угля — в подвале была угольная котельная. В окно полуподвала было видно, как кочегары подкидывают уголек и шуруют в топке кочергой. В те дни, когда не давали отопление или горячую воду, раскрытые дверцы печей в темноте выглядели жутковато, словно крематорий концлагеря. Зато завоз угля — это просто праздник. Приезжают самосвалы. У них поднимается кузов, уголь сыпется, водители хлопают задним бортом, чтобы высыпалось все, что прилипло, кузов опускается, самосвал уезжает. Красота.

Позже котельные прикрыли и стали прокладывать теплотрассы. Какие только самосвалы не покрутились под нашими окнами. И «Шкоды», разгружавшиеся вбок, «Татры», ЗИЛы с прикольными одноосными прицепами. И автокраны. За ними можно было наблюдать целый день.

А на улицах было не оторвать глаз от тяжелых панелевозов.

Тогда наш район активно застраивался, хрущевки собирали быстро, как дети дома из кубиков.

Панелевозы и переезжающие новоселы — точная примета эпохи. И настолько важная, что сам Хрущев в 1957 году приезжал на домостроительный комбинат на Александровской Ферме и на стройку квартала возле Ивановского карьера.

«Н.С.Хрущев на строительстве в районе Щемиловки во время своего пребывания в Ленинграде, 1957 год».

А первый панельный дом был построен на улице Полярников и виден из окна нашей кухни.

Ул. Полярников 10. Первый в СССР крупнопанельный дом.

Кроме всех этих чудес техники не давали мне покоя уборочные автомобили, зимой сгребающие снег с проезжей части и поливающие улицы в жару, летом подметающие мусор, даже из-под бордюра, своими щетками.

На такой поливалке на базе ЗИЛ130 работал Толя Веселов, муж Галины и отец Сереги, и нам с Василием Федоровым удалось на ней покататься.

Как-то купила мама нам с Мишей книжку-раскраску с такими коммунальными машинами. У него получилось все ровно и красиво, а у меня карандаш постоянно вылезал за контур, все машины получились жуть какими лохматыми. Что оставалось делать? Только обидеться на Мишу.

А во дворах шастали такие вот агрегаты на основе мотороллера. С прицепом, цистерной и еще черт знает чем. На этой тарахтелке коммунальщики возили уголь, песок, лопаты с метлами, воду.

Ну а как вам такой снегоуборщик? Его лапы нагребали снег на транспортер, и он поднимал снег, сбрасывая его в кузов самосвала.

Такое обилие техники явно наложило отпечаток на мою личность. Купленный для меня диван сразу превратился в грузовик-трансформер. Боковые стенки, которые могли откидываться под разными углами, становились задним бортом или капотом, а прямоугольные, чуть скошенные подушки были идеальным сидением со спинкой. Оставалось наваливать груз в кузов и крутить баранку. И совершенно не смущало, что раскраска дивана — в желто-синие перчики.

И главное, что я помню из своего детства — это дружную компанию всей нашей родни. И как все собирались, если кому-то что-то нужно было сделать. Тот же диван тащили все вместе из магазина в доме 94 на улице Седова. И я его тоже тащил вместе со всеми. И как делали ремонты друг у друга. И в этом я тоже принимал участие — возил на своем игрушечном самосвале оторванные обои.

«Мы здесь когда-то жили веселою гурьбой»³

Ну а как отмечали все родней праздники — это отдельная тема.

Примечания

2

Н. Добронравов «Четырнадцать минут до старта».

3

Д. Сухарев «Звенигород»