Не время для человечности

Павел Бондарь, 2020

Где-то посреди пространства и времени существует место, которое некоторые его обитатели называют Выворотом. Там пересекается множество судеб, что принадлежат самым разным людям, зачастую совершенно незнакомым друг с другом. Истории их жизней странны и неопределенны, но сами они этого обычно не замечают, и лишь некоторые задаются одними и теми же вопросами. Почему мир таков, какой он есть? Как и чем они связаны? Что на самом деле такое жизнь и кто в ней они? Когда героям открывается, что их реальность – вовсе не то, чем она казалась, каждый делает свой выбор. Их мысли, слова и поступки, которые часто представляются отрывочными и незначительными, снова и снова мелкими мазками складываются в большую картину, у которой нет ни автора, ни единственно верного толкования. Для тех, кто попал на эту бесконечную спираль, есть только один выход – понять, с чего все началось. Содержит нецензурную брань.

ОНЕЙРОИД. ПОГРУЖЕНИЕ?

Я не чувствую прикосновений

Я не помню о том, что знаю

Я за рамкой людских представлений

Я не верую в дни и ночи

Я не слышу чужих изречений

Я закинул за спину язык

Я летаю снаружи всех измерений

Гражданская оборона — Снаружи всех измерений

Будильник с отвратительным, звонким четырехкратным писком с секундной паузой между повторениями сигнала ворвался в мою голову, пронзая ее насквозь и выдергивая из сна. Это было похоже на бомбардировку, серии из снарядов одна за другой с нестерпимо громким звуком находили свою цель, и возмущенное сознание в шоке поднималось из глубин забытья, потрясая воображаемыми кулаками, движимое единственной целью — добраться до источника шума, схватить и приложить о стену. Странно, что этого до сих пор ни разу не произошло.

Сигнал всегда срабатывал в восемь утра, независимо от того, нужно ли мне было в какой-то конкретный день вставать именно в восемь. Таким образом я хотел выработать привычку всегда просыпаться в одно и то же время, надеясь, что благодаря этому пробуждения когда-нибудь станут даваться хотя бы немного легче. Спустя два года утренней ненависти, порывов раздолбать будильник и отчаянного нежелания выбираться из постели я начал смутно подозревать, что что-то пошло не по плану. Через полминуты после начала сигнала четырехкратный писк прервал холодный женский голос: “Время пользователя — 8:00. Внимание: целевой пункт достигнут. Время пользователя — 8:00. Внимание: начать воспроизведение”. И вновь на первый план вышел неприятный писк.

Я позволил себе еще ненадолго остаться в мысленном переходе между сном и явью. Что за сон мне снился? Первой мыслью, которая могла сообщить что-то на этот счет, было неуловимое ощущение, что я, наконец, в безопасности. Кажется, это был тот же мутный сон, что мне снился каждую ночь последнее время — я не помнил о нем ровным счетом ничего, кроме размытых ассоциаций с событиями прошлого дня, закручивающихся в тугую спираль. Да, сон был определенно похож на обычный мой день, но было в нем что-то настораживающее и тревожное, словно какое-то зловещее предзнаменование. Возможно, это просто говорило о том, что в самом конце сна, когда раздался сигнал будильника, я умер — я довольно часто умирал во снах раньше, когда еще мог их запоминать.

Минут через пять после пробуждения я сквозь сонную пелену мыслей почувствовал что-то странное — холод под задницей и какую-то тяжесть в мышцах, будто я лежал в очень неудобном положении. С некоторым трудом разлепив веки, я был очень удивлен, вместо привычной картины — потолка комнаты с одинокой лампочкой на проводе — увидев потолок ванной и нависающую надо мной лейку душа, с которой раз в несколько секунд падала капля воды, ударяясь об акриловую поверхность ванны в паре сантиметров от моей щеки. Такое неожиданное положение вещей окончательно разбудило меня, и я принял сидячее положение так резко, что слегка закружилась голова. Да, все верно: я сидел в собственной ванне, с включенным светом, без одежды, на запястье — часы, которые я, впрочем, никогда не снимал, а рядом со мной в ванне валялись очки-наушники, упираясь в бедро. Возможно, я вовсе и не спал, а просто поскользнулся, когда принимал душ, ударился головой и потерял сознание? После беглого осмотра головы и помещения ванной я не нашел никаких следов крови, что совсем не исключало версию с потерей сознания — ее вполне могло вызвать что-то кроме удара головой. Хотя какая-то часть меня слушала эти мысли скептически и насмешливым тоном намекала, что все это просто отмазки, и что я знаю настоящую причину. Причину для пробуждения в ванне, для трясущихся рук, для усилий, которые необходимо было прикладывать, чтобы сфокусироваться на одной точке, для легкого озноба, для усталости, для легкости движений, сопряженной с какой-то едва заметной задержкой по времени, с такой же задержкой отклика для чувств восприятия. С другой стороны, все это можно было замечательно объяснить тем, что я провел ночь на холодной поверхности и в неудобном положении, так что я задвинул этот насмешливый голос подальше.

Я выбрался из ванны, накинул халат и поплелся в другой конец коридора, к тумбе, с которой будильник продолжал издавать раздражающие звуки. Его громкости хватало, чтобы разбудить кого угодно в любой части квартиры — даже через закрытую дверь. В квартире было всего лишь две двери — в ванную и в туалет, кухня была отделена от основного пространства только барной стойкой, а длинный коридор, который вел к входной двери, был чем-то вроде прихожей. Последние три из моих съемных квартир были студиями, и я уже решил, что буду и дальше поддерживать эту закономерность. Когда почти все время находишься дома один, нет ничего лучше, чем свобода от стен и дверей.

За то время, что было необходимо для мучительного расставания с постелью (обычно это все же была постель) и пересечения коридора, по мере того, как просыпался рациональный и цивилизованный человек, с усталым смирением каждый день покорно взваливающий на себя приземленные нужды, обязанности и ответственность за свою жизнь, жажда убийства будильника сходила на нет ровно к тому моменту, когда он оказывался под рукой.

Сначала я глянул на наручные часы и задумался. Ставить ли таймер? Вроде бы никаких поздних тусовок сегодня не намечается, значит, я лягу в более-менее адекватном состоянии, разве что выпью немного, так что можно и поставить. В случае чего выключу заранее, я еще ни разу об этом не забывал. Ну, предположим, что я засижусь за компом допоздна, как это часто случается в последнее время. Тогда поставлю на 1:40. Таймер пиликнул, уведомляя о том, что запись пошла. Я закрыл глаза, запоминая нужный момент как можно четче, задавая ключевую точку для подсознания.

Закончив с таймером на наручных часах и мысленными манипуляциями, я выключил сигнал будильника и начал установку нового. Мелодия сигнала — та же, хотя скоро ее придется менять, потому что эта уже понемногу теряет свою раздражающую силу. Время сигнала — как всегда, 8:00. Функция “отложить” по умолчанию включена, выключаем. Функция “повторять всегда” по умолчанию тоже включена, выключаем. Внезапный звонок домофона заставил меня вздрогнуть, и я случайно дважды нажал на кнопку, снова включив повтор и одновременно подтвердив установку сигнала. Я подумал, что нужно перенастроить сигнал и направился к входной двери.

В ответ на мое “да?” из трубки домофона раздался звучный и вместе с тем неуверенный мужской голос.

— Привет, слушай, позови сестру.

Какое-то время я пытался вспомнить, что могла у меня дома делать сестра. Она даже не знала, где я сейчас живу, и в гостях у меня была в последний раз две квартиры назад, когда я пригласил к себе семью на Рождество. С другой стороны, я уже понял, что совершенно ничего не помню о вчерашнем дне. Чувствуя себя полным идиотом, я попросил человека подождать пару секунд и заглянул в комнату, только лишь для того, чтобы убедиться, что сестры там не было. Вернувшись к домофону, я спросил, кого именно позвать, и в ответ услышал совершенно незнакомое имя.

— Ошиблись, такая тут не живет.

Повесив трубку, я еще пару секунд постоял у входной двери, почесывая подбородок и размышляя, откуда в комнате взялся легкий аромат духов, и не пора ли уже побриться. Решив определиться с этим минутой позже, я забрал из ванны очки и направился в комнату, закинул очки на полку под журнальным столиком, выстучал из пачки предпоследнюю сигарету и двинулся в туалет. Через десять минут я вышел оттуда и вновь наведался в ванную. Умывшись и сильно протерев все еще слипающиеся глаза, я заметил кое-что, что прошло мимо моего внимания сразу после пробуждения — на полке под зеркалом лежала помада. Похоже, мне предстоит еще кое-что вспомнить о вчерашнем дне. Я взял помаду с полки и закинул в ящик в нижнем отделении шкафа в прихожей, и оттуда раздался звук пластмассы, ударяющейся о пластмассу.

С протяжным вздохом я пересек комнату и открыл холодильник. Полупустая пачка апельсинового сока — отлично. Сок был очень холодным, и я пил, пока не перестал чувствовать его вкус. Теперь настало время для типового завтрака, быстрого и скромного. Разбивая яйца над сковородой, я пытался мысленно прикинуть, во сколько сегодня нужно закончить на студии, чтобы успеть зайти в магазин за новыми холстами и красками. По всему выходило, что можно спокойно выйти в шесть вечера, значит, на работе нужно быть не позже одиннадцати. Я взглянул на часы — у меня был еще примерно час до выхода из дома. Отлично, значит успею просмотреть мейлы за последние пару дней, посмотрю что-нибудь не слишком залипательное на ютюбе, даже побреюсь. И да, нужно не забыть зайти на почту, пора бы отправить посылку для Минс — она уже неделю названивает.

Когда чай был заварен, а аккуратно сложенная вдвое яичница заняла свое место на тарелке рядом с двумя тостами, я перенес завтрак на журнальный столик перед диваном, частично заваленный красками, бумагой и различной канцелярией, и с удовольствием плюхнулся на мягкий матрац. В последнее время я стал замечать, что перестаю наслаждаться едой в той же степени, что и раньше, из-за чего порой обжираюсь всяким трэшем — лишь бы напомнить себе, что это не просто питательные вещества, это должно быть приятно. Если меня разнесет, я не смогу себя заставить бегать, ходить в зал или что-то вроде того, так что теперь я периодически ловил себя на том, что стараюсь есть медленнее, не проглатывая жадно каждый кусок. Наверное, с точки зрения здоровья так тоже было более правильно.

Два коротких аниме-обзора спустя с завтраком было покончено, и я с сожалением допил пачку сока. Наверное, он все же слишком холодный, чтобы одного литра хватало хотя бы на день. Быстро пробежав по папке входящих писем, я не нашел там ничего важного или срочного — сплошные рекламные акции букмекерских контор и книжных магазинов, пара ответов на отправленные по работе письма с вложенными концепт-артами, пара подтверждений регистрации на очередном одноразовом сайте. Онлайн-таблица с ежедневником тоже порадовала: холсты, краски, почта — обо всем этом я вспомнил и сам.

Я быстро принял душ и собирался было побриться, но снова заметил, как жестко у меня сегодня трясутся руки. Если задуматься, то и едва ощутимый озноб, который я так хотел связать с ночевкой в ванне, никуда не делся. Но вот странная заторможенность постепенно проходила, и отклик движений и чувств становился все меньше, а сами движения теряли ту несколько пугающую непринужденность, что сразу после пробуждения. Успокоив себя этими наблюдениями, я все же решил отложить расправу с бородой до завтра. Возвращая бритву в боковой шкафчик, я заметил в самом его углу сигарету, завалящую и одинокую, забытую мной и всем миром. Эта находка значила, что я могу позволить себе еще раз покурить перед выходом из дома, чтобы добить последнюю из пачки уже по пути на почту, а там и до киоска недалеко.

Я сделал себе какао и вышел на балкон. Да, технически в квартире было все-таки три двери — третья вела в царство коробок, высыхающего белья и ненужных мне вещей хозяев, которые те почему-то решили не забирать — например, старый пустой аквариум, шкафчик с покосившейся дверцей, набор детских игрушек. Среди них была рука робота, которая сжимала ладонь в кулак при нажатии на ручку, и первые пару часов после того, как я нашел ее, меня это весьма забавляло. В остальном балкон мне нужен был только для определенной разновидности задумчивых перекуров и развешивания одежды и белья после стирки. Хоть он и не был очень уж маленьким, его общие захламленность и дряхлость, резко контрастирующие с остальной квартирой, сводили на нет все мои порывы немного его расчистить и для чего-нибудь приспособить. Учитывая, что где-то через полгода мне снова нужно будет менять квартиру, это не стоило усилий.

Потягивая какао с неэстетичным сербаньем, я еще раз попытался вспомнить хоть что-то из вчерашнего дня. Или из своего сна. Тщетно — ничего конкретнее расплывчатых образов и ощущений, не дающих себя подробно изучить, память не предоставила. Ну и ладно. Какой может быть вред от одного выпавшего из памяти дня? В конце концов, я помнил, что делал позавчера. Быть может, это и есть то самое вчера, которое я безуспешно пытался нашарить, принимая за него сон. Быть может, я немного сбился во времени, и мой подсчет по календарю споткнулся. Какая разница? Если я что-то забыл, то это или неважно, или мне об этом рано или поздно что-то или кто-то напомнит, тогда и буду с этим разбираться. Я допил какао, потушил сигарету о кирпич под подоконником с внешней стороны окна и щелчком среднего пальца отправил бычок в полет. Выдохнув небольшое облачко дыма, я слегка вздрогнул — то, что я видел сейчас перед глазами, казалось очень знакомым. Мысль о том, что бычок в полете встретит ветку дерева и отскочит в сторону стены дома, пришла одновременно с тем, как именно это и произошло. Забавно, давненько у меня не было дежавю.

На часах было 9:15, и я неторопливо начал готовиться к выходу: почистил зубы, натянул джинсы, выбрал из висящих в шкафу черных и белых футболок самую чистую черную — она же по удачному совпадению оказалась самой плотной и широкой из всех — закинул в рюкзак планшет, кое-какие тетради, запасные наушники, убедился, что на месте оранжевый прозрачный пузырек с таблетками — уже на две трети пустой, скоро нужно будет снова наведаться за рецептом — и электронный пропуск на студию.

Одевшись и собрав все необходимое, я снял с мольберта холст и еще раз осмотрел картину. Ну, в общем-то, здорово получилось — при первом взгляде на полотно даже нельзя было с точностью сказать, что на нем изображено, и только через несколько минут глаз начинал различать портрет темноволосой девушки, затем очертания принимали форму абстрактного пейзажа, и дальше количество различаемых образов только увеличивалось. Я довольно улыбнулся и завернул картину в прозрачную пленку и упаковочную бумагу, заклеил почтовым скотчем и налепил заранее заполненный бланк.

Наконец, когда минутная стрелка показала половину десятого, я нацепил солнцезащитные очки, взял упакованную картину под мышку, захватил пустую пачку из-под сока и подошел к входной двери. Неожиданно вспомнив кое о чем, я протянул руку в шкаф и взял с полки зеленый конверт, незапечатанный и без каких-либо надписей, с минуту посмотрел на него, вспоминая о разном — в основном о том, что нужно было оставить позади и забыть — и вышел из квартиры.

Моя квартира располагалась на последнем этаже шестиэтажного дома, в котором не было лифта, зато была любопытная лестница, уходящая вниз круговыми витками спирали. Эта лестница напомнила мне спиральные образы из сегодняшнего сна, и я еще больше убедился в том, что снилось мне что-то рутинное и повседневное. Выйдя из подъезда, в первую очередь я увидел большую ворону, может даже ворона, на спинке скамейки, что стояла на крыльце. Птица переминалась с лапы на лапу, наклонив голову, искоса поглядывала на меня. Даже когда я прошел совсем близко, она не испугалась и не улетела, только отметила этот момент глухим клекотом.

Я смял зеленый конверт, выкинул его в урну и, включив музыку в наушниках, направился в сторону почтового отделения.

* * *

После отправки посылки для Минс я купил пачку сигарет в киоске, посмотрел на часы и зашагал вдоль трамвайных путей к остановке. Последние два года каждое мое место проживания находилось не больше, чем в получасе езды от работы. Надо признаться, поиск новой квартиры всегда давался нелегко: необходимо было каким-то волшебным образом найти не слишком потрепанное судьбой место, которое бы сочетало в себе адекватную цену, все нужные удобства и хорошее расположение относительно работы и мест, куда я обычно хожу в свободное время, и при всем при этом подразумевалось, что я сговорюсь с хозяевами первым, даже не дав шанса каким-нибудь благонадежным молодым семейным парам и девчонкам-студенткам. Обычно на все уходило около двух недель облизывания сайтов с арендой и поездок по городу, но в итоге как-то всегда все складывалось.

Когда я уже подходил к остановке, мне позвонил Эйч, и через минуту-две стандартного трепа ни о чем и взаимных подколов сообщил, что сегодня неплохой день для пула — Курт вчера вышел в отпуск и хочет встретиться вечером, рассказать про какие-то грандиозные планы (у него всегда во время отпуска появлялось непреодолимое желание куда-то съездить, посмотреть все фильмы, заняться теннисом, футболом, боксом, пройти все игры, устроить тусовку-другую на пару десятков человек и так далее), ну и повыпендриваться своим отпуском, конечно. В этот раз он хотя бы начал всего лишь с пула, так что я сказал Эйчу, что да, забились, встретимся в семь вечера у бильярдного клуба на Солях. Солями называли или весь проспект Солидарности, или — чаще — место его пересечения с двумя главными улицами Верхнего города, которое собственно и было точкой соприкосновения этого торгово-туристического района, состоящего из мощеных узких переулков, пафосных заведений и магазинов, колоритных площадей с монументальной архитектурой, с лежащим по другую сторону проспекта уже довольно приземленным северо-восточным районом, где в основном располагались офисные и жилые кварталы. Если Верхний город был южной оконечностью центра, всегда казавшегося мне совершенным с точки зрения застройки, благоустройства и баланса между современным миром стекла и асфальта и историческим миром кирпича и брусчатки, то Северо-Восток находился на “втором поясе”, а за ним лежали уже совсем не живописные окраины.

Трамвай не заставил себя долго ждать, и я занял привычное место в конце салона по правой стороне, куда большую часть пути не попадало солнце. Такие вещи, как память о положении солнца в определенное время относительно положения трамвая, одни и те же билборды, проплывающие мимо, одни и те же паттерны движения и остановок на перекрестках, одинаковые каждый день мысли при взгляде на одинаковые каждый день вещи под одинаковую каждый день музыку — все это постепенно проникало в мой мозг и медленно отравляло его ощущением, будто я застрял в топи, и все вокруг ужасно вялое, предсказуемое и тягучее. Не спасали ни походы в новые заведения, ни появление эпизодических запойных увлечений, ни разнообразие рабочих проектов, ни периодические знакомства с новыми людьми, и лишь на какое-то время это ощущение затихало после смены обстановки, что и вынуждало меня чуть ли не каждые полгода переезжать. Словно рутина и однообразие были болезнью, разгорающейся все острее по мере того, как я вырабатывал алгоритмы поведения на новом месте, неосознанно заводил новые привычки, начинал замечать одни и те же вещи — казалось бы, что за пустые мелочи, но нет, каждый раз при взгляде на рекламу мебельного магазина, возвышающуюся над перекрестком за две остановки до нужной мне, на котором трамвай стоял от 20 до 40 секунд, что-то внутри меня отчаянно хотело взять в руки аварийный молоток, разбить окно и выпрыгнуть, только бы не видеть все это еще раз. Это наверняка было как-то связано с постепенной потерей удовольствия от пищи, да и еще с кучей похожих странных наблюдений, которые я не мог не делать, внимательно наблюдая за ходом своих мыслей. У всего этого определенно есть общая первопричина, выяснение которой понемногу становилось навязчивой целью в те моменты, когда мозг не был занят чем-то, что требовало полного внимания — то есть, довольно часто. Но что можно было сказать с уверенностью — проблема была не внешнего типа. Можно ли было решить эту проблему обычными способами? А необычными? Представим, что какой-то человек может по собственному желанию изменять реальность: ну, например, при неугодном ему развитии событий он способен вернуться к какому-то определенному моменту, с которого, как ему кажется, все пошло не так. Отлично работает в случае, если ты завалил экзамен, проиграл ставку, нагрубил девушке, накосячил по работе и так далее. Ведь реальность — штука субъективная, разве нет? Даже если нет, то ее восприятие — точно штука очень субъективная. Что ж, если у него сохраняется память обо всем случившемся — это явно имбалансная тема, то есть он делает выигрышную ставку, сдает экзамен на отлично, восхищает девушку своим красноречием… По сути, обманывая время. В таком случае он быстро становится богом в своем мире, и ничто не в силах ему навредить — до тех пор, пока он жив и в сознании. Но даже тогда его могут без особых усилий шлепнуть. Думают ли люди, что такой человек может жить рядом с ними? Наверное, кто-нибудь думает, но обнаружить такого человека все равно не может. Но если и его сознание точно так же возвращается к состоянию в определенный момент в прошлом, то это звучит уже не так оптимистично. Допустим, он осознает свою способность только в критической ситуации. Тогда стоит задуматься, что именно вызвало неблагоприятный исход, и можно ли на это как-то повлиять, не зная о том, что произойдет? Сказал бы он те же самые нелестные слова, сделал бы ту же самую проигрышную ставку? А почему нет? Что должно изменить ход его мыслей, если знаний о последствиях нет? Случайность, внешний фактор? Но ведь все находится в движении, все имеет направление действия, ко всему приложены определенные силы. И с чего бы чему-то из этого меняться? Если я перемотаю песню на десять секунд назад, я не услышу ничего нового, только повторение отрезка, который уже слышал. Могу его расслушать внимательнее, найти что-то, чего не заметил сразу, изменить свое мнение, но, по сути, никакой новой информации этот отрезок содержать не будет.

Я так увлекся размышлениями о предопределенности всего вокруг, что чуть не пропустил свою остановку. Но мозг, разумеется, получил какой-то знакомый сигнал, который всегда означал “мы приехали”, и дал команду встать и подойти к двери, уже готовой открыться. Возможно из-за солнца, довольно яркого даже через темные стекла очков, возможно — из-за резкого подъема с места, краем глаза я заметил небольшое черное пятно прямоугольной формы где-то на периферии — там, где было только окно трамвая, за которым не было ни единого черного предмета, лишь сияющий асфальт и бежевые фасады зданий, перемежающиеся зелеными кронами деревьев. Я вышел из трамвая, и пятно еще секунду-две перемещалось вместе со мной, но стоило мне зажмуриться и открыть глаза, как оно пропало.

Все четыре минуты пути от остановки до офисного здания, в котором находились два этажа студии, мне казалось, что кто-то идет за мной — не просто следует куда-то той же дорогой, что и я, а целенаправленно следует именно за мной. Сложно объяснить, почему я так подумал, но, остановившись на крыльце главного входа и внимательно оглядев улицу, я увидел только дворника, понуро гоняющего метлой пыль возле здания аптеки через дорогу. Осуждающе покачав головой своей неожиданной паранойе, я снял наушники и вошел в крутящуюся дверь.

* * *

Мне всегда нравилось, как быстро летит рабочее время, когда поступает в разработку новый проект. Сегодня был как раз такой день. Я заварил себе чай горячей водой из кулера, сменил кеды на мягкие тапки и заглянул в кабинет. Там было довольно оживленно — почти все на месте и чем-то заняты, перекрикиваются и нервно прихлебывают из кружек и стаканов — кто чай, кто кофе. Спустя минуту приветствий и комментариев в духе “Чел, слишком свежо выглядишь, меня аж мутит”, “Сон для слабаков, да?”, “Ты может еще в 9 начнешь приходить?”, я добрался до своего рабочего места у широкого, почти панорамного окна, кинул рюкзак на подоконник, а задницу — в кресло. Оно протяжно скрипнуло, когда я повернулся к сидящему с другой стороны окна Р. и пару раз надавил тапком на боковую часть спинки, так, чтобы кресло слегка повернулось.

— Уважаемый, не просветишь, что за бренная суета охватила это место?

Тот развернулся ко мне и состроил задумчивую гримасу — так крепко и показательно мог задуматься, наверное, только шимпанзе.

— Хм, ты еще не знаешь? Тут часик назад Кэп заходил, — задумчивость на его лице медленно перетекала в удивленное одобрение. — И сказал, что решили выдать премию всем, кто за сегодня-завтра закроет дополнительные задачи. Тебе выделил отрисовку текстур для зала с витражами.

— Реально? Хе, так я удачно попал! — моя рука резко потянулась к кнопке питания, но замерла, не успев нажать ее. — Погоди-ка, как это “заходил”? Он мне утром писал, что до вечера будет на приемке во втором офисе.

Р. разочарованно цокнул языком и вздохнул.

— А ведь вин был так близок.

Я все же включил питание, хотя и без начального энтузиазма.

— В какую гнилую тему ты меня хотел втянуть? И при чем тут зал… — и тут меня осенило, ответ был максимально банальным — Р. просто не хотел работать. — Ааа, так ведь этот зал на тебе висит! Неплохо, но все равно недостаточно, чтобы обмануть меня…

— Видел бы ты, какая это херь. Мало того, что там витражи на полстены, а лока солнечная, так еще и пол зеркальный. — он отхлебнул из кружки и поморщился, то ли от вкуса кофе, то ли от мыслей об отражениях в зеркальном полу. — Я бы в ирл не вывез на такое смотреть, не то что самому лепить.

— Да не ной, уж за два дня ты, наверное, успеешь его закончить. Если забросишь дешевые попытки слить это еще кому-то — точно успеешь.

В ответ Р. громко и с надрывом промычал что-то неразборчивое. Я тем временем отрегулировал высоту кресла, подключил наушники и достал из шуфлядки пачку крекеров. Собирался уже откинуться на спинку и запустить просмотр анимаций, как вдруг вспомнил, о чем вообще спрашивал Р.

— Так это, если серьезно, что за кипеш?

— А. Ну да. Поступили спецификации нового проекта, типа совсем нового, который нам еще в мае хотели дать. Через час будет собрание, расскажут, че почем. Все добивают или передают текущие задачи. — Р. страдальчески вздохнул и повернулся к мониторам. — Ну, все кроме меня.

Я ободряюще похлопал его по спинке кресла и тоже повернулся к рабочему столу. Когда я залогинился в свой кабинет на внутреннем сайте и проверил список задач, то к собственной радости понял, что завершение работ по анимации и прорисовке мелких деталей для пары оставшихся персонажей перенаправили кому-то другому, так что я мог еще час хрустеть крекерами, откинувшись на спинку и загрузив модуль для обзорного тура по проделанной работе.

Когда я уже собирался надеть наушники, позади раздался голос Р.

— И кстати, тебе дадут кого-то в напарники, свежее мясо из команды по задникам или типа того.

Я хотел было протяжно завыть, но прервал сам себя на полувое.

— Из команды по задникам? Ну, там вроде бы в основном девчонки, так что не буду заранее жаловаться.

Р. только фыркнул и застучал по клавиатуре.

* * *

“Свежее мясо” из команды по задникам оказалось вовсе не девчонкой, а здоровенным патлатым чуваком, правая часть лица которого всегда имела удрученный вид, даже когда он улыбался. Выглядел он в такие моменты, признаться, немного жутковато, но я понял, что быстро привыкну к этому.

В целом Фил, как он представился, оказался нормальный типом — быстро схватывал все, что я объяснял насчет предстоящего плана работ, еще на собрании сделал несколько довольно уместных заметок в блокноте, не слишком умничал, как часто бывает с новенькими, но и не казался человеком, который забьет на все болт и будет просто бездумно нажимать на клавиши и двигать мышкой туда-сюда. Я немного рассказал обо всяких бытовых моментах насчет положения вещей в этом отделе в целом и этом помещении в частности, и мы взялись за работу, навскидку разделив обязанности на начальном этапе проекта, пока еще не было четких задач и собственно материала, а нужно было только в общем прикинуть дизайн тех или иных элементов по не очень подробным описаниям в спецификациях. К тому же, когда после двух часов народа стало заметно меньше, а градус дедлайнового напряжения упал, Фил ничего не имел против того, что я пустил музыку через колонки вместо наушников, к чему остальные уже давно привыкли. Более того, когда плейлист добрался до треков Nero, некоторые из которых я когда-то использовал для мести соседу-перфоратору, Фил подкинул мне двух похожих чуваков, да и вообще оказалось, что он очень неплохо шарит в электронщине — в отличие от меня, слушающего все это эпизодически и поверхностно. Я уж точно не знал о каких-то подробностях карьеры конкретных исполнителей, вплоть до случаев ареста и всего подобного. Впрочем, он не начал без умолку об этом болтать, и вовремя заметил, что он единственный в кабинете, кому это настолько интересно. Насколько я мог судить по первому впечатлению, напарник мне попался вполне адекватный, что не могло не радовать — чем больше я думал о масштабе проекта, тем более он казался впечатляющим. Это вполне могло занять целый год.

Еще больше меня радовало то обстоятельство, что сошли на нет все мои утренние симптомы, от трясущихся рук и расфокусированности взгляда до озноба. Что ж, почему бы мне не сделать себе этически спорное, но приятное одолжение, и не поверить окончательно в то, что причиной всему был неудачный выбор места для сна и, возможно, легкий перебор с выпивкой вчера вечером, отчего у меня и сложилось впечатление, будто из жизни выпал один день? Я с легкостью согласился на такой замечательный вариант, успокаивающий и простой. Воздадим почести Оккаму и его бритве, и перестанем думать об этом.

Незадолго до обеда мы с новеньким вышли на перекур. Курить у нас разрешалось на балконе, объединяющем оба этажа студии парой коротких лестниц. Кроме места для курения, там располагалось продолжение комнаты отдыха с двумя гамаками, парой столиков со стульями и трехуровневыми деревянными рядами для сидения, усыпанными подушками.

— Ничего так у вас тут обстановка. — Фил был явно впечатлен, оглядываясь по сторонам. — Гамаки, серьезно?

Солнце в это время висело прямо перед лицом, и мне отчаянно не хватало очков, оставшихся на столе в кабинете. Я равнодушно пожал плечами и затянулся.

— Ну да, поначалу удивляет. Но это ты еще основного спэйса не видел — он там, на втором этаже, сразу за выходом на балкон.

— А что там есть?

— Диваны, разные настольные игры, бильярд, приставки, теннис, ну и еще по мелочи всякого. — я еще даже не упоминал про зону для VR-тестов, полагая, что все сразу для него будет слишком. — На вашем офисе такого не было?

Фил медленно покачал головой, щурясь на солнце.

— Какое там, у нас балкон был размером с ваш туалет, и никаких гамаков. В коридоре стоял настольный футбол, и все. А такое, как тут у вас, я последний раз видел на “ДотКоме”.

Он коротко рассказал о том, как со своим братом полгода работал у самого крупного в городе частного интернет-провайдера, и, судя по его описаниям, там в плане рекреационных зон и прочих ништяков все было ни разу не хуже, чем у нас. Впрочем, это не помешало компании сократить штат, и оба оказались без работы. Фил в итоге перебивался фрилансом, пока не устроился к нам на студию, пару месяцев назад, а его брат занялся организацией тусовок в районе за Старым городом — в основном электронных и по хип-хопу.

— А, так это он привозит чуваков на “Стрит Спирит”, “Луч” и “Ночь-24”? — я хорошо знал эти названия, потому что довольно долго посещал последние две тусы, да и на первой частенько бывал, хотя в последние пару месяцев как-то подзабил.

Фил закивал, широко улыбаясь моей осведомленности.

— Да, это все его замуты. Он и меня звал в команду на постоянку, но я пока только иногда к ним залетаю вечером, бывает за пультом немного постою, и все.

Теперь я понимал, откуда у него такие обширные познания в электронной музыке и такая увлеченность темой.

— Еще в прошлом году был пару раз крутой движ летом, вроде бы от той же команды, только не помню, как назывался.

— “Пир” что ли? Там еще было несколько сцен с разным музлом и огромный бар на веранде.

— Да, точно, оно и есть. Тоже твой брат мутил?

Фил утвердительно промычал, старательно туша сигарету о стенку пепельницы.

— Это его коллаб с одной чувихой, которая давно в этой теме. Кстати, они и в этом году делают, сегодня как раз первая за лето ночь будет.

— Оп, как я удачно спросил! — если подумать, я довольно давно не ходил ни на какие движухи активнее посиделок в баре. — А где и во сколько они стартуют?

— Да там же, где и в прошлом году, на кирпичке в кольце, — под “кирпичкой” имелся в виду один из корпусов кирпичного завода, переделанный под проведение разных культурных мероприятий, а “кольцом” часто называли полузаброшенный промышленный квартал за Старым городом, вокруг которого река делала почти полный изгиб, одно из самых популярных мест в городе среди тех, кому не нужно рано вставать на следующий день. — Вроде как собираются в десять вечера начинать. Думаешь пойти?

— Может быть, в прошлом году было круто. Надо будет глянуть билеты после работы.

Оказалось, что у моего напарника, как у брата одного из оргов, было при себе билетов десять, и он не только решительно отказался брать с меня деньги за один, но и заявил, что даст еще три билета сверху, аргументируя это тем, что пять были для него самого и нескольких человек из его компании, а остальные он все равно собирался просто раздать на входе. Билеты были в сумке в кабинете, и Фил попросил меня самого напомнить, если он забудет. После перекура я показал ему основной зал отдыха, и пока Фил ходил по помещению и разглядывал его, уважительно кивая то в сторону приставок, то при взгляде на внушительные стопки настольных игр, я сыграл короткую победную партию в аэрохоккей с Л.П. из отдела ИИ, которая зашла в зал одновременно с нами, после чего мы вернулись в кабинет.

* * *

В три часа я решил сходить на обед. В общем-то, на студии была собственная кухня, куда привозили довольно неплохие комплексные обеды, но мне куда больше нравилось пройтись до ближайшего кафе или фастфуда, провести полчаса вне работы, немного разгрузить голову — это и для рабочего настроения было полезно.

Захватив с собой очки и сигареты, я двинулся к выходу из офиса, но вовремя вспомнил о наушниках и вернулся за ними, и заодно достал из рюкзака пузырек, вытряхнув из него одну таблетку. Фил обедал на кухне, а Р., который обычно составлял мне компанию по выходу за “правильной едой” (под которой он имел в виду бургеры и хот-доги), сегодня был с самого моего прихода погружен в борьбу с прорисовкой зеркального зала, и в ответ на приглашающие взмахи руками только скорбно махал в ответ.

Вышел я не в главные крутящиеся двери, через которые проходил утром, приходя на работу, и вечером, покидая студию, а через крыльцо на втором этаже, от которого вел длинный проход в стиле каких-нибудь средневековых замков с поправкой на минималистичный эко-дизайн деревянной крыши и оконных проемов. Это было мое второе любимое место для курения в здании, и порой под настроение я выходил сюда. Змеящаяся кривая коридора выходила на небольшую прямоугольную площадь, усеянную лавочками, с зеленой зоной и небольшим фонтаном в центре. Через площадь проходила кривая улица, ведущая от оживленного проспекта между аккуратных зданий хостелов, баров и небольших офисов банков и мобильных операторов к Верхнему городу, встречающему уже настоящей просторной площадью, с фигурной плиткой — такой гладкой и ровной, что это место, сколько я себя помню, пользовалось неослабевающей популярностью у скейтеров — и с внушительным зданием ратуши во главе всей композиции. Две высокие арки, на уровне третьего этажа сформированные дугообразными переходами от основного здания к двум корпусам-башенкам по левую и правую сторону, известные как “рогатка”, вели на две отдельные улочки, разделенные основным корпусом ратуши и расположенным сразу за ним продолговатым двориком, огороженным высокой фигурной оградой, которые чуть дальше перерастали в две главные параллельные улицы Верхнего города, сплошь забитые вычурными магазинами, роскошными ресторанами и дорогими отелями. Хотя для меня там ничто не представляло особого интереса, мне нравился сам Верхний город и его окружение, включая вот эту небольшую площадь с фонтаном, так что я периодически встречал ребят из студии, когда гулял по городу на выходных и забредал сюда.

По периметру площади можно было сосчитать почти с десяток заведений, из которых я обычно и выбирал место для обеда. Тут было несколько кафе, в том числе один фастфуд, пекарня, небольшой суши-ресторан, кальянная, будка с хот-догами и картошкой, фургончик с крафтовыми бургерами, а в дальнем конце площади — что-то вроде бюджетного паба. В его сторону я и направился, вспомнив, что самая вкусная картошка среди всех этих заведений — именно в пабе.

По пути через площадь я наблюдал забавную сценку. На одной из лавочек в тени дерева сидела женщина, которая одной рукой держала поводок средних размеров пса дворняжьей наружности, проявляющего активное любопытство ко всему вокруг, другой рукой усердно рылась в сумочке, периодически отвлекаясь на пару детей, бегающих около скамейки справа от нее, судя по цветам одежды — брата и сестру. Как раз в тот момент, когда я проходил мимо, брат с коварным выражением, присущим задумавшим недоброе старшим братьям, достал из кармана комбинезона игрушечную змею. Хоть факт ее резиновости и безобидности был однозначен, она все же была длиной с мое предплечье и имела весьма неплохой реалистичный окрас. Так что, когда девочка обернулась и увидела игрушку у себя под ногами, для нее все было не совсем очевидно, и она вскрикнула так тонко и пронзительно, что я услышал даже через наушники. Мать поспешила вновь обернуться, но пес успел быстрее — он отважно подскочил к девочке, схватил змею зубами и принялся трясти ее. Теперь уже настала очередь мальчика недовольно закричать.

Все еще улыбаясь этому небольшому эпизоду — одному из тех, что могли выдернуть меня из ощущения болезненной рутины и зацикленности, понемногу крепнущего всегда, когда я был предоставлен сам себе — я зашел в паб и заказал большую картошку с апельсиновым соком. Через пару минут мой скромный обед был готов, и я занял место в углу, где сходились две затемненные поверхности витрин. Я кратко записал случай с псом и змеей в заметки на телефоне, куда частенько заносил всякие интересные происшествия, которые наблюдал вокруг, наряду с разными мыслями и идеями. Давно пора было как-то разобрать их и рассортировать по разделам, но мне никогда не хватало терпения, чтобы взяться за это.

Пролистывая заметки вверх, от старых к новым, я наткнулся на одну довольно пространную мысль, такую тяжеловесную и мрачную, что посреди жаркого дня мне на пару секунд стало холодно, будто вернулся утренний озноб. “Почему я боюсь смерти? Неужели я настолько дорожу существованием, пусть даже таким бессмысленным и жалким, что просто не могу от него отказаться, как торчок за гранью спасения, который уже не может не зависеть от дерьма, на котором сидит? Так и мы, ни во что не верим, где-то глубоко уже мысленно сдались и поняли, что ничего хорошего впереди не ждет, что дорога к счастью — не к удовольствию, не к благосостоянию, не к развлечениям — для нас почему-то закрыта. Из-за нашей природы, возможно. В тот момент, когда мы обрели самосознание, началась самая грустная история во всей вселенной: история взаимоисключающих чувств, история познания, которое в конечном счете приносило только боль, и чем дальше мы продолжаемся, тем мы ближе к безумию. История о том, как кто-то не выбирал, но получил ответственность за то, чего не может даже понять в полной мере, будучи вынужден тысячелетиями бороться с собственной сущностью, рвать на куски самого себя без какой-либо на то причины. Разве я хочу быть собственным заложником? Разве я не хочу хоть что-то в жизни выбрать самостоятельно, даже если это будет последнее, что я сделаю? Я привык считать, что такие мысли — это глупость, что такие идеи свойственны незрелым подросткам, что есть миллион аргументов против такого мнения. Но какой из них может ответить на вопрос, почему я — нет — почему мы должны оставаться рабами? Разве не рабство все вокруг так ненавидят и презирают? Ах да, конечно, рабство мы можем понимать только в очень узком смысле, оно значит для нас физическое лишение свободы и принуждение к чему-либо. С таким рабством готовы бороться все, потому что его давно не существует как общественного явления, все что осталось — это редкие случаи в современном мире да память о постыдном прошлом. Но ни у кого не хватит смелости бороться с рабством в более широком смысле, в которое мы влипли черт знает как давно. Конечно, так легко сказать, что “это другое”, что мы на самом деле свободны, мы можем делать со своей жизнью что угодно, все зависит только от нас самих, но это лишь пустые оправдания людей, которые не хотят взглянуть в лицо своей настоящей проблеме, которые не хотят признавать, что они рабы. Кто же наши хозяева? Положение вещей — вот наш самый жестокий хозяин. Вся наша жизнь чем-то ограничена: другими людьми и их правами, которые ограничены уже нашими правами, властью — от государственной и религиозной до корпоративной и экономической, моралью, законами — слишком несовершенными, чтобы гарантировать защиту от чего-либо, настроениями и мнениями других людей, нашими собственными желаниями и целями, сформированными под влиянием жизни в обществе, потребностями и нуждами, биологией и психологией, материей и идеей. Все вокруг — наши цепи, каждый из нас — тюремщик для остальных. И только две вещи могут кого-то освободить: жизнь вне человеческого мира — частично, и смерть — окончательно. Я отказываюсь бояться смерти и принимаю ее как дар.” Что ж, бывали порой и такие мысли. На самом деле спорить с тем мной, который это писал, текущему мне было сложно, ведь я так и не нашел ответ на главный его вопрос. Поэтому я решил отнестись к этому без той серьезности, которая им двигала в момент написания.

Я потягивал сок и раздумывал, как бы я это сделал, если бы хотел умереть? Наверное, имело смысл подготовиться заранее, и подготовиться так, как ни к чему прежде. Серьезнее, чем люди готовятся к свадьбе. Стоило бы подкопить денег, а лучше взять кредит — максимально возможный без поручителей. Ну а дальше план действий в целом понятен, недели две-три адского отрыва и угара, смотря на сколько здоровья хватит. Сама смерть — конечно, от передоза чем-нибудь абсолютно эйфорическим. Стоило бы также сделать все то глупое, безумное, безответственное и сомнительное, чего всегда хотел, но всегда откладывал. Уйти следовало во время какого-нибудь отменного развлечения, которое бы либо невероятно взбудоражило мозг и каждое чувство, либо тотально поглотило бы вообще любую мозговую активность. Но ведь есть риск, что мне этот короткий отрезок жизни так понравится, что я передумаю. Я захочу жить так всегда. Вопрос лишь в том, смогу ли я вспомнить, что единственное условие, без которого это финальное буйство было бы невозможно — отсутствие последствий. Каждое мое действие порождало бы долгоиграющие последствия, и рано или поздно мне пришлось бы держать ответ за все это — перед окружающими, перед своим здоровьем, перед кредитовавшим меня банком. И только знание, что все скоро закончится — знание, доступное только мне одному, позволяло бы не думать об этих последствиях. Уход от ответственности, ничего не дающей, бесполезной, тяжкой, проигрышной — вот что такое суицид. Отказ от участия в игре, отказ от правил, переворачивание шахматной доски посреди партии. Чем дольше я об этом думал, тем больше проникался серьезностью собственной заметки в телефоне, терял способность рассматривать ее в качестве объекта для иронии. Так я понимал ценность чего-либо: если мне было неприятно или сложно над чем-то иронизировать, значит, это чего-то стоило — среди всего вокруг, что подвергалось насмешке со стороны мира, выглядело нелепо, будто было создано для того, чтобы быть высмеянным, включенным в карнавал идиотизма, поглощенным истеричным, рекурсивным и бесконечным издевательством, в какой-то момент ставшим основой всего, что нас окружало. Глубоко внутри я понимал, что, хоть и не могу представить свою жизнь без этого ежедневного театра абсурда, развращающего все, что кто-то воспринял бы всерьез, я все же ценил — по-настоящему ценил — только то, что мне казалось неуязвимым для глумления. Вздрогнув, я нервно принялся поедать остывающую картошку. В образовавшейся в голове пустоте я отчетливо слышал, как непривычно медленно и гулко бьется сердце.

Пытаясь отвлечься от мрачных мыслей, я перенаправил внимание на телевизор, который висел над барной стойкой. Крутили какую-то смутно знакомую передачу, в которой, насколько я помню, приглашенных гостей, в основном людей искусства, просили рассказать об источниках вдохновения, разобрать концепцию их произведений, что-то анонсировать и так далее. Сейчас в кресле гостя сидел упитанный мужик средних лет в пиджаке поверх желтой майки. Лицо его разительно контрастировало с телом — оно было худое, почти иссушенное и строгое, а прищуренные глаза и опущенные уголки губ придавали ему невероятно скептический вид. Ведущий, похоже, как раз задал ему какой-то вопрос, и он собирался с мыслями, переведя взгляд куда-то вверх и вправо.

— Ну смотрите, я задумывал ее так, что на основной сюжет, состоящий из двух частей, довольно симметричных, как бы наслаиваются несколько побочных, по объему больше основных или равные им. Они дают указания на то, как можно интерпретировать часть с основным сюжетом, чем, собственно, закончилась история.

— То есть, как можно понять ее концовку? Вообще, сильно ли меняется понимание истории, если не найти никаких подсказок?

— Грубо говоря, есть десять основных трактовок, и их можно классифицировать несколькими способами. Первый интерпретирует, собственно, саму суть произошедшего, чем на самом деле являлись показанные события, включает три категории. Второй основывается на том, что какая-то из частей могла быть нереальна, то есть, происходить во сне, в иллюзии, в чем угодно, только не в реальном мире. Возможно, реальны обе части, возможно — только одна, возможно — обе нереальны. Четыре категории. И, наконец, третий способ классификации трактовок завязан на последовательности событий. Он предполагает, что события обеих частей могли происходить как одновременно, так и последовательно. Две категории. Вот, в общем-то, все. Кроме того, у каждой есть параметр цикличности и хронологического порядка.

— Вы сказали, что основных трактовок десять. Не могли бы вы…

На этом моменте я потерял интерес к их беседе, к тому же, картошка закончилась, да и время обеда тоже подходило к концу. Я двумя глотками допил сок, тщательно вытер руки салфеткой и встал из-за стола. Перед выходом я подумал, что стоит зайти в туалет. Когда я уже зашел в кабинку, к горлу подступила неожиданная тошнота, и меня вырвало — горько и коротко. Я стоял, упершись кулаком в стену, и пытался понять, какого черта происходит. Это определенно не было симптомом перепоя, ведь тогда бы меня вырвало еще утром. Я не ел ничего, кроме яичницы, тостов и картошки, и насчет каждого из пунктов этого списка мог с уверенностью поставить галочку в графе “надежность и проверенность”. Справив нужду, я вышел из кабинки, умыл руки. Когда я перевел взгляд на свое отражение, оно показалось мне каким-то бледным, но это было и неудивительно после прочих странностей. Вытерев руки полотенцем, я вышел из туалета и покинул паб, быстрым шагом направившись в сторону студии, совершенно забыв про музыку. По пути мне не встретилось ничего забавного.

* * *

Фил сказал, что ему нужно было уйти в половину шестого, и спросил, нет ли чего такого в том, что он в первый же день уходит раньше. Я успокоил его, сказав, что главное у нас — успевать делать все в срок и качественно, а распределение времени по большей части уже зависит от него самого. Еще раз поблагодарив его за билеты и договорившись встретиться на движе, я попрощался с ним и сам начал понемногу готовиться к выходу. В принципе, за сегодня мы накидали несколько хороших вариантов для моделей персонажей, даже начали нескольких в цвете — для первого дня неплохо. Я обошел тех из ребят, кто еще остался в кабинете, посмотрел, как идут дела у них, спросил у Л-Т., что он думает насчет ворваться вечером на тусу. В прошлом году он был на “Пиру” все три раза, что его проводили, один раз даже без меня, но в этом сезоне все сложилось не так удачно — сегодня у его девушки был день рождения, и они с ней уже давно запланировали какой-то особый вечер, в который посещение тусовок не входило. Л-Т. с досадой в голосе пообещал, что в следующем месяце присоединится, и попросил скинуть пару видосов с места действий.

Когда минутная стрелка образовала с часовой ровную прямую, я проверил бэкап данных, сохранил базу и выключил рабочий комп. Закинув в рюкзак все, что за день разбросал по столу, я пожелал Р. удачи в его битве с витражами — надо сказать, что к вечеру он немного приободрился, и в последний перекур даже обрел привычную болтливость, так что можно было сделать вывод, что его день усердия и целеустремленности прошел не зря, и работа близилась к завершению — попрощался с ребятами и вышел в коридор. Там я налил в стакан холодной воды из кулера, сменил тапки обратно на кеды и собирался было выйти из студии, но вспомнил о звенящей в кармане мелочи, полученной на сдачу в пабе и уже несколько часов меня раздражающей. Рядом с кулером у нас стоял небольшой автомат в виде шкатулки, в котором можно было за гроши купить печеньку с предсказанием, а полученные деньги раз в месяц извлекались и вроде как направлялись куда-то на благотворительность. Мелочи у меня хватало на две печеньки, и я скормил шкатулке почти все монеты из кармана. Печенье было наполовину шоколадное, а на улице неплохо припекало, так что я решил съесть обе сразу. Внутри первой оказалась бумажка с надписью “Ничто никогда не заканчивается, но берегите свою жизнь!” — довольно странное предсказание, как мне показалось. Бумажка из второй гласила: “Завтра для вас станет особенным днем, вы встретите нужного человека!” — вот это уже что-то более привычное. Пожав плечами, я выкинул обертки в мусор и вышел из студии.

Через несколько минут я уже был в магазине, неторопливо шагал между витрин и разглядывал ассортимент, бессознательно почесывая бороду. В итоге я остановился на наборе акриловых красок, и к ним взял две банки белил. Холсты выбрал те, что и всегда — набор из трех грунтовых холстов без подрамника, 40 на 60 сантиметров. Расплатившись на кассе, я вышел из магазина ближе к половине седьмого, перед самым закрытием. Кассир, с которой я был немного знаком, вышла за мной на последний перекур — кому не было знакомо это желание хоть немного приблизить конец рабочего дня, пусть даже он вот-вот закончится сам по себе. Мы курили и болтали обо всяких незначительных мелочах, я спросил, как у нее продвигаются дела с продажей фотографий на стоках, она спросила, “рисовал” ли я недавно что-нибудь клевое. Рефлекторно сдержав порыв исправить ее, я показал фотку картины, которую утром отправил Минс. Девушка долго вглядывалась и постепенно менялась в лице, что меня порадовало — значит, все работает именно так, как должно.

Попрощавшись с ней, я вернулся на ту дорогу, которой шел утром с остановки, чтобы теперь сесть на ней в уже другой трамвай и доехать до Солей. Туда можно было добраться и автобусом, но трамваи мне нравились куда больше. По пути мне встретилась белая кошка, сидящая на скамейке. Я машинально наклонился, чтобы погладить ее, ожидая, что животное, как это всегда бывает с бродячими кошками, отскочит с недоверием, но к моему удивлению, этого не произошло. Кошка осталась сидеть на месте, только повела ухом и зажмурилась. Отворачиваясь от нее, я как будто заметил что-то странное: мне показалось, что кошка на секунду дернулась, словно сдвинулась немного вправо и вернулась обратно. Встряхнув головой, я пошел дальше.

* * *

Когда я подходил к бильярдному клубу “Портос”, на часах было еще без пяти семь, но Курт и Эйч уже оба были на месте. Второй сидел на четвертой ступеньке лестницы, опершись локтями на шестую, и с ехидным видом слушал, как первый что-то очевидно втирает, помогая себе жестикуляцией. Я сразу подумал, что Курт, должно быть, уже начал описывать, как он свободно себя чувствует, и что нужно, наверное, после отпуска уволиться вообще, и что на ближайшую неделю у него уже готово расписание: от пробежки утром и здорового завтрака, через первую фазу напряженной и эффективной работы “на себя”, разумеется — удаленно, за компьютером, сквозь сиесту и чтение классической литературы обратно к самозанятости и работе с ежедневником, до легкого ужина, тренировки, подкастов перед сном и так далее. Курт был чем-то похож на меня — не внешне, он был плотным белобрысым дылдой — но этой тягой к излишнему, местами даже нездоровому планированию того, что в итоге реализовано не будет. Впрочем, я со временем смог отчасти побороть себя, существенно ограничив свои амбиции и цели, смирившись с тем, что такой ленивой жопе это все не под силу. А вот Курт пока сдаваться не собирался, и, хотя он был так же ленив как я, и куда менее дисциплинирован, конфликт между ожиданиями и действительностью не вызывали у него заметного диссонанса. Мне иногда казалось, что он так просто развлекает себя, отлично понимая, что на самом деле не сделает и десятой части задуманного. Эйч, куда больше похожий на меня внешне, почти во всем остальном отличался. Это был куда менее серьезный чувак, с трудом переносящий любую мороку и тягомотину, планы строящий не дальше, чем на вечер завтрашнего дня, выбравший по жизни принцип “запариваться как можно меньше”. С ним почти невозможно было договориться о чем-то на следующую неделю, или — куда уж там — на следующий месяц, но при этом именно Эйч обычно звал куда-то других людей — чаще всего это было что-то в стиле “Йоу, бро, че как, ты где сейчас? Мы тут с Вик решили прогуляться, погнали с нами!”, и ему часто приходилось ждать, пока кто-то приедет на встречу, о которой заранее не думал — но Эйча это не напрягало, и ждал он всегда с легкостью и сколько нужно. Порой я думал, что это удивительно — именно он, при всей своей беспечности и непродуманности, из всех моих факультетских знакомых первым женился. В общем-то, он сделал Вик предложение еще на предпоследнем курсе, и все четыре года, что прошли с тех пор, я имел удовольствие периодически наблюдать почти идеальный брак, и это все наводило меня на определенные мысли о природе отношений в целом.

Курт так увлекся своим рассказом о том, как в бухгалтерии ему неправильно посчитали отпускные, что даже не заметил, как я подошел. На том моменте, когда Курт принялся изображать бухгалтершу, испытывающую недоумение и растерянность, передразнивая ее голос и разведя руки в стороны, я пожал вытянутую в моем направлении руку. Курт так удивился, что даже немного подпрыгнул. Я строго посмотрел на него и деловито кивнул, демонстрируя свое безмерное внимание к истории.

— Так. Продолжайте.

Эйч хохотнул со ступенек, я поздоровался и с ним и тоже сел, стягивая с носа очки. Ближайшие несколько минут мы слушали продолжение истории с бухгалтерией, которая под натиском отпускного Курта все же нашла у себя ошибку и пообещала начислить недостающее, потом мы с Куртом курили, а Эйч рассказывал, как недавно встретил в тренажерке одну нашу однокурсницу, которая в те годы была подобна линкору, как ее некоторые и называли из-за созвучия с именем, а сейчас, по словам Эйча, сжалась почти что до размеров катера.

— Блин, ну красава, что тут сказать. — Курт был явно впечатлен, уже секунд пять сбивая пепел с сигареты и уважительно кивая. — Вот что значит мотивация, шарите!

Мы с Эйчем переглянулись.

— Слушай, так может сходи тоже в этот зал, а? — Эйч намекающе поднял бровь в направлении Курта. — Пригласи ее куда-нибудь.

— А ну как она тебя научит правильной мотивации! — я наклонил голову, громко хрустнув шеей. — Пора бы тебе уже становиться за штурвал корабля своей жизни…

Нам пришлось постараться и проявить немалую ловкость, чтобы увернуться от предпринятой Куртом попытки пинка.

Мы зашли в клуб и заказали стол для пула на полтора часа. Стол находился в зале на нижнем этаже. Прихватив три кия, мы спустились по витой широкой лестнице и направились к своему столу в ближнем углу. Мне нравился “Портос”: здесь было много столов, от пула и снукера до русского, сами столы были в отличном состоянии — ровное чистое сукно, никаких выщербин или бугорков, корзины под лузами не отваливались, как в паре других заведений, огромный выбор киев — легких и тяжелых, разборных и цельных, длинных и компактных, я никогда не видел, чтобы было занято больше половины столов, цены в баре были весьма демократичны, к тому же, тут можно было взять неплохую пиццу. Побросав вещи на полку рядом с вешалкой, мы привычно разделили обязанности: я взял со столика меню и нажал кнопку вызова официанта, Курт принялся выкладывать шары на стол и ровнять их треугольником в положение для игры в девятку, Эйч развалился на диванчике и залип в телефон.

Через минуту к нам подошла девушка и спросила, что мы будем заказывать. Я попросил шесть стаканов пива, а от пиццы чуваки отказались. Приняв заказ, официантка ушла, и Курт разбил. Ни один шар не нашел свою цель, и к столу подошел Эйч.

— Кей, так что ты там уже надумал делать? Есть какие интересные темы? — спросил я из мягкого бежевого кресла, покрытого узором из нарисованных животных. Эйч почти забил первый шар, но тот все же остановился у края лузы, и я встал с кресла.

— Для начала нужно сегодня-завтра сходить куда-нибудь прочистить башку от работы. Как насчет сгонять после пула погудеть на Трикотаж?

Я спокойно загнал первый шар, подаренный мне Эйчем, и прицелился во второй. Трикотаж, также известный как улица Трикотажная, был одним из самых шумных питейных мест города. Эта длинная улица с несколькими прилегающими к ней переулками, небольшими площадями и подворьями начиналась в Верхнем городе и изгибалась вокруг здания одного из концертных холлов, чтобы закончиться образующим тупик зданием пивоваренного завода в восточной, “кирпично-брусчатой” части центра. На самом деле это был не совсем тупик — за пивоварней был выход на бетонную набережную, откуда можно было попасть на мост, пересекающий реку, к входу в центральный парк — если идти по набережной налево, и к одному из офисных кварталов — если идти по набережной направо, по обратной стороне Трикотажа. Эта улица была, наверное, одной из самых посещаемых в городе — особенно по пятницам и субботам. Я разочарованно цокнул языком, когда второй шар ударился о борт сантиметрах в пяти от лузы.

— Ну не знаю, я там был пару дней назад, когда приезжал знакомый чел, — Эйч поморщился. — Зашли в “Exit”, сидели часа три, и в итоге так налились пивом и их коктейлями, что я поругался с барменом, а знакомого начало морочить, что он приехал к нам, чтобы устроиться таксистом, и еще полчаса мы ходили по Трикотажу в угаре и искали его тачку, пока до Вик не доперло. В общем, я бы отдохнул от этого места.

Пока Эйч рассказывал, Курт забил второй и третий шар, но с четвертым дал маху.

— Ну что, шит хэппенс. Забавно, что вы подумали сначала о том, что тачки нет, а не о том, что твой знакомый в хламину.

Эйч только отмахнулся и попытался забить четвертый рикошетом от борта, но у него не вышло. Я снова вылез из кресла и обошел стол вокруг, раздумывая над ударом.

— Месье, а давно ли вы были на кольце? — я понял, под каким углом лучше бить четвертый и тщательно прицелился.

— В смысле вообще или на тусе? — Эйч призадумался. — Вообще — недавно был там днем по делам, купил шаву в новом лотке у парковки, там, где “Луч” прошлым летом проходил. Нормально делают, кстати, давно такую сочную не ел. И лаваш такой хрустящий, что…

Забив четвертый, я уже собирался загнать в лузу пятый, но описание шаурмы заставило мой желудок слегка заурчать — картошки днем явно было маловато.

— Чел, вы не захотели брать пиццу, так что давай без этого. — пятый разминулся с лузой и остановился у противоположного края стола, при этом опасно близко подбив к угловой лузе девятый, и Курт издал короткий торжествующий вскрик. — Нет, я про тусы на кольце. Я там с марта не был.

Курт забил пятым девятку и начал обходить стол, доставая шары из луз. Нам принесли пиво, и мы, поблагодарив официантку, звонко ударили стаканами над столиком. Когда девушка ушла, Курт начал вспоминать свой последний визит на кольцо.

— Ну, я в мае с парой хоуми-работяг заскочил разец в “Вельвет”, но мы ливнули где-то через час, народу почти не было, хотя играли что-то крутое, я прям удивился. Кстати, там сделали кайфовый редизайн, теперь все в кислотном стиле и такое типа футуристичное. Жаль, что мы без ничего были.

Эйч машинально опасливо оглянулся, составляя шары треугольником для второй партии. Некоторые темы вызывали у него нездоровую паранойю, даже когда упоминались совсем уж косвенно.

Я закинул ноги на мягкий подлокотник кресла и дважды приложился к стакану. Лагер был с нормальной пеной, светлый и холодный, и по стеклу медленно стекали капли воды — хоть сейчас в рекламу.

— Ну-с, просто есть интересная тема на сегодня. — я взял паузу, и закурил, наблюдая, как Эйч с разбоя забивает четвертый. Он заинтересованно взглянул на меня.

— Сегодня есть какой-то годный движ на кольце?

— Да, вечером будет “Пир”, первый в сезоне. Помнишь его в прошлом году? С нами еще были два чувака с моей работы.

Эйч забил первый и глотнул пива, что-то вспоминая.

— Аа, тип, который втирал за индюшатину, и еще один, который накидался и ко всем подкатывал? Помню-помню, было прикольно.

Курт не сдержал смешок — тот, о ком говорил Эйч, был корешем Курта еще со школы, и он, должно быть, много раз наблюдал такое. В общем-то, на студию его привел я, и именно по наводке от Кей, хотя чувак и проработал в итоге меньше года, так и не приспособившись к офисной работе. Эйч тем временем не забил второй, и я, еще раз отхлебнув пива, покинул кресло.

— Кстати, ты же там был еще вместе с Ми-Ми? Я просто помню, что это было единственное мое двойное свидание на движе. — теперь уже Эйч плюхнулся на диван.

Я протяжно замычал. Интересно, как так получается, что эта тема постоянно всплывает? Второй шар нашел свое место в лузе, и биток выкатился на хорошую позицию для удара по третьему.

— Да, я тогда еще был с Ми-Ми. Но я сейчас не об этом, а о том, что сегодня мне вместе с новым проектом выдали новенького в команду, и оказалось, что его брат — организатор кучи ивентов, которые обычно бывают на кольце. — после прямого удара третий тоже исчез со стола, но четвертый был заблокирован почти полностью, и я задумался, как можно попытаться по нему попасть. — И этот чувак подогнал мне четыре билета на сегодняшний движ.

Курт довольно потер руки, и было видно, как мысль о Трикотаже в его голове медленно сменяется другой.

— А что, на работе ты никому не предлагал?

Мне не удалось коснуться четвертого, и Курт взял биток в руки, выбирая, куда его поставить.

— Предлагал тому чуваку, с которым ходил в прошлом году, ну, который фанат инди, но сегодня день рождения у его девушки, и там типа уже какие-то планы есть. Лексу еще утром писал по другой теме, но он пока все еще не заходил. Фай сегодня в студии не было, она вроде собиралась раздать пару смен и съездить к семье на неделю. Так что все четыре билета еще у меня.

Эйч кивнул и поднял стакан, чуть не расплескав пиво.

— Тогда я в деле. У Вик, кажется, не было никаких планов на вечер.

Курт все же сумел коснуться четвертого, хоть и не забил его, и Эйч сменил его за столом.

— Соглы, тема огонь. Ух, сегодня вечером битецкие выбьют из меня весь остаток рабочего вайба! — Курт мечтательно улыбнулся, глядя в потолок.

Эйч не без доли везения забил четвертый и, взглянув на наши пустеющие стаканы, приложился к своему.

— Ну тогда что, часов в десять с небольшим стыканемся где-нибудь у кирпички? Движ в десять начинается. — я посмотрел на часы, которые показывали двадцать минут восьмого. Сигарета дотлела до фильтра, и я затушил ее о дно пепельницы.

Уже более уверенно разобравшись с пятым, Эйч кивнул.

— Блинский, тогда мне нужно срочно сделать звоночек, иначе у Вик времени не хватит на сборы, и мы придем к середине тусы.

Пока Эйч звонил жене, я облажался с шестым, и за стол стал Курт. Я плюхнулся в кресло и взял в руку стакан, пытаясь понять, о чем я только что мельком подумал, когда бил, отложив мысль на пару секунд — и вот ее уже нет. Меня преследовало навязчивое ощущение, что я что-то забыл, причем я замечал это сегодня уже несколько раз. Забыл как будто что-то бытовое, но супер-важное, вроде включенного утюга или незапертой входной двери. Или оно было просто похоже на бытовое по ощущениям, а связано было с чем-то другим? Память наотрез отказывалась нащупать эту мысль. Пока Курт выбирал угол удара по седьмому, я медленно прокручивал в голове все, что должен был сделать сегодня, проверил рюкзак — но ни единой идеи не появилось. Все было сделано, куплено, отправлено и так далее. Возможно, это было как-то связано с Минс, которую недавно упомянул Эйч, и мозг связал это с посылкой? Но ведь посылку я отправил, да и мысли о ее получателе уже какое-то время не вызывали хаоса в голове, не будоражили чувства, не наводили ни на какие жалящие воспоминания и образы. Все было переварено и отработано, я даже выкинул сегодня утром в мусор тот конверт, и сделал это с легкостью. Так что она тут была не при делах. А что же было?

За следующий час мы сыграли еще семь партий, Эйч и Курт, как будто сумев прочесть мои мысли, зачем-то завели разговор о Минс, разглядывая фотку подаренной ей картины и выпытывая о несуществующих подробностях нашего возможного, как им казалось, реюниона. Но долго эта тема не продержалась, и Эйч начал рассказывать о забавной теории заговора, на которую он недавно наткнулся в сети, а потом мы с Куртом долго спорили на тему опенингов одного аниме, и Эйч делал вид, что его вот-вот вырвет. В какой-то момент я хотел рассказать чувакам о том, что утром проснулся в ванне и не могу вспомнить вчерашний день — но вдруг передумал. Если бы они были в курсе о том, что я делал вчера, если даже это самое “вчера” не было лишь сном, они бы сказали, а сама эта история звучала не особо смешно, скорее странно. Когда время вышло, и свет над столом погас, мы сложили шары в коробку, собрали вещи и направились к лестнице. Эйч расплатился за стол и пиво картой, и я пометил у себя в заметках, что нужно ему сегодня скинуть мою часть. Оставив кии на стойке, что занимала всю стену рядом с кассой, мы вышли из клуба. После короткого перекура, во время которого были обсуждены детали сегодняшнего похода на “Пир”, мы разошлись, не прощаясь, я купил пачку апельсинового сока в небольшом магазине рядом с клубом, после чего заказал такси до дома, чтобы оставить там все лишнее перед тем, как двинуться на кольцо. На часах было 20:35.

* * *

Приехав домой, я поставил сок в холодильник, выложил из рюкзака холсты и краски, оставив их за мольбертом в углу комнаты. Все остальные нужные вещи — ключи, прозрачный пузырек с таблетками, паспорт, компактные наушники-затычки вместо стандартных накладных, пачку сигарет, четыре билета — я рассортировал по карманам джинсов и темно-красной толстовки, рассудив, что через час-два на улице будет уже слишком прохладно для футболки, пусть даже плотной. За воротник толстовки я зацепил и очки.

Поесть можно и где-нибудь на кольце, так что нужды что-то готовить не было, и я умылся холодной водой и пару раз пшикнул духами с верхней полки в ванной — подарок Минс, который держался уже почти год, но все же вот-вот закончится. Половина упаковки жвачки нашлась в кармане ветровки в шкафу, и там же неожиданно обнаружилось несколько мелких купюр и горстка монет. Все это перекочевало в задний карман джинсов. Еще раз проверив все снаряжение и сменив кеды на цветастые кроссовки, которые было куда сложнее оттоптать на танцполе, я удовлетворенно кивнул и вышел из дома.

Добираться до пункта назначения на трамвае было не слишком удобно — пришлось бы делать пересадку на бульваре, ждать единственного трамвая, который оттуда ходил до Старого города, да и от нужной остановки до кирпички топать довольно долго, а я все же хотел перед всем действом зайти куда-нибудь перекусить — вопреки названию, на “Пиру”, как и на большинстве подобных мероприятий, можно было только выпить, а из еды была лишь опциональная закуска к шотам в виде долек апельсина или грейпфрута. Всего пару раз я наблюдал на тусах небольшую будку с бельгийской картошкой-фри, и оба раза мне к тому моменту было уже не до еды. Прокрутив в голове эту мысленную цепочку, я решил добраться до места на метро, которое обычно игнорировал. Закурив сигарету и включив музыку в наушниках, я двинулся в сторону ближайшей станции метро, которая была в минутах пяти ходьбы от моего дома — в кои-то веки этот пункт в описании квартиры в объявлении не оказался приукрашенным в несколько раз.

В целом я не очень любил метро по трем причинам. Первая — мне по какому-то роковому невезению почти всегда нужно было сделать как минимум одну пересадку, чтобы доехать в нужное место. Вторая — станции некоторых веток были заложены довольно глубоко, и долгие поездки на эскалаторе частично нивелировали преимущество по скорости перед наземным транспортом. Третья была совершенно очевидна — совершенно неадекватное количество людей вплоть до шести-семи часов вечера, по некоторым направлениям и того дольше, следовательно — теснота и духота. Однако ездить именно в Старый город из текущей квартиры оказалось не так уж и неудобно: проехать нужно было шесть станций в пределах одной ветки, и на середине этого пути, когда и начинался Старый город, поезд выныривал наружу и ехал по поверхности следующий несколько станций, пока не покидал исторический район. Видимо, это решение, примененное еще на паре участков по всему городу, было призвано придать месту больший колорит — сами наземные станции имели весьма классический вид, без потерь по функциональности. Это походило на поездку в скоростном трамвае, так что мне было не на что жаловаться, к тому же в такое время — а было уже без пяти девять — пассажиропоток заметно уменьшался.

Пока я шел к станции, я думал над тем, что этот день был довольно хорош, хоть и начался он странно. Я почти не проваливался в скуку и монотонную предсказуемость событий, я символически расстался с тяготящим прошлым, кое-какие события наводили на мысль, что я нахожусь в каком-нибудь скучноватом и малобюджетном фильме категории “Б” — но все же в фильме, и это было несравненно лучше убийственной рутины, печать которой лежала на большинстве прочих дней. Будет о чем подумать перед сном. А, и да — любопытно, как выглядит альтернативная версия этого дня. Возможно, в этот раз интерес действительно не был безосновательной привычкой, сродни кнопке “пропустить ход” в какой-нибудь пошаговой игре. Я взглянул на часы, время — 20:58, таймер на 1:40. Снова мелькнула мысль “я что-то забыл”, но желания опять рыться в памяти уже совсем не было, и я отмахнулся от нее.

Я ступил на платформу одновременно с тем, как прибыл поезд, и мне даже не пришлось останавливаться или ускоряться — я пересек платформу и вошел в вагон ровно в том же темпе, что спускался по лестнице, и двери сомкнулись сразу после того, как я занял угловое место в правой части вагона. Мне всегда нравились такие моменты, когда по случайности мой тайминг был идеален, как, например, когда я подходил к пешеходному переходу ровно в ту секунду, что зажигался разрешающий сигнал светофора. Иногда я думал о том, как было бы приятно постоянно жить в идеальном тайминге, ни для чего не ускоряясь, не замедляясь, не останавливаясь. Наверное, это ощущается так, словно весь мир подстраивается под тебя. Да, это наверняка позволяет любому человеку почувствовать себя действительно особенным и исключительным, в противоположность почти всему, что с нами обычно происходит каждый день.

Вагон был непривычно пуст, даже с учетом позднего времени — вместе со мной в нем находилось человек десять, не больше, хотя и в соседнем вагоне было примерно так же. Я не взглянул на табло ожидания, но, скорее всего, поезд прибыл почти сразу за предыдущим. Я переключил в плеере атмосферных, но меланхоличных Riverside на более легковесную дженерик-попсу, куда более подходящую для создания правильного настроения перед движем.

Большинство из пассажиров уткнулись в экраны телефонов, несколько человек дремали, кто — поклевывая головой в такт движению поезда, кто — запрокинув голову назад и открыв рот. Глядя на них, мне и самому слегка захотелось спать, по телу прошла легкая дрожь, я подавил зевок и пару раз дернул себя за мочку уха. Что же было лучше — шумная веселая тусовка с музыкой и выпивкой, с кучей народа, ярким светом и содрогающимся от битов полом, или крепкий долгий сон, после которого чувствуешь себя отдохнувшим, в котором было что-то интересное, чего не могло быть в реальном мире? Но ведь любой сон рано или поздно заканчивается. С другой стороны, тусовка тоже заканчивается — если только ты не живешь там, где даже утром и днем можно найти место, в котором, как и во сне, легко скрыться от реальности. С третьей стороны, присниться может что угодно — в том числе и эти несколько часов отрыва под рев музыки, со случайными знакомствами и плывущей головой, частично ослабив контроль над собой, который, как оказывается именно в такие моменты, мешал жить, был прослойкой между миром и твоим мироощущением, делая естественное искусственным и простое — сложным. С четвертой стороны, детализация снов оставляла желать лучшего, как и их запоминание. С пятой стороны, считалось, что это можно изменить путем долгой работы над осознанными сновидениями. С шестой стороны, это было ужасно сложно и долго, да и ничего не гарантировало. И все же я не знал точно, что я предпочитал больше — сон или реальность. Этот вопрос был слишком запутанным и разносторонним, и каждый раз в новой ситуации с новым контекстом ответ получался разный.

Поезд, проехав три станции, вынырнул на поверхность, и мне открылся шикарный вид: тонущий в сумерках и источающий прохладное спокойствие парк, что лежал между путями и грузным силуэтом Старого города, линия горизонта которого была подсвечена необычно розовым закатным солнцем, взметнувшаяся со столба стая птиц, напуганная проносящимся мимо них поездом, сверкнувшая на миг в воздухе тонкая нить — быть может, паутина, свитая старательным пауком между оградой путей и одной из стоек, что вырастали из этой ограды на равном друг от друга расстоянии, движение кажущихся отсюда миниатюрными людей по мощеным булыжником улицам, между кирпичных зданий арт-галерей, белеющих стен церквей, мраморных колонн музеев и невысоких башенок отреставрированного форта. В такие моменты я испытывал очень краткое, но сильное чувство, похожее на какой-то чуть ли не мистический опыт — единение со временем и пространством, острый творческий порыв, когда тонущий во вдохновении мозг, запечатлев яркую картинку окружающего мира, за доли секунды строил на ее основе сюжеты, создавал образы, высвечивал неуловимые, но манящие детали мира, который можно на этом построить, выдернуть из пустоты небытия, облечь в форму, став для этого мира богом. Но чувство это было очень мимолетно, и уже через несколько секунд, максимум — через минуту, яркий образ пропадал из воображения, переставал быть таким реальным. Но даже этих коротких секунд мне хватало, чтобы почерпнуть из момента хотя бы что-то, почерпнуть и запомнить свои ощущения и впечатления, зафиксировать мысли и детали, чтобы потом перенести это на бумагу — хотя бы в какой-то степени оживив этот мир.

Четыре минуты спустя я закончил записывать этот момент в хранилище ему подобных, сопроводив заметку указанием песни, которая играла в наушниках — моя память куда лучше что-то усваивала, если это ассоциировалось с музыкой. Я поставил ее на повтор, чтобы закрепить получше, и, когда поезд остановился на нужной станции, вышел из вагона, с удовольствием потянувшись и встряхнув руками. Станция была расположена на верхнем берегу реки, занятом в этой части русла Старым городом, в то время как нижний берег разделял центр и южную оконечность города, состоящую в основном из промышленных и жилых кварталов да огромных зеленых зон — с парками, лесом, каналами и даже искусственными водопадами. На “югах”, как частенько называли район, жило не больше десятой доли всего городского населения, так что эта часть города выглядела несколько дикой, как будто ее перестали осваивать на полпути, ограничившись созданием форпоста из тонущих в зелени вкраплений пятиэтажек и переносом в этот район большей части промышленных предприятий, что когда-то находились в центре или рядом с Верхним городом. Впрочем, именно из-за своеобразного вида и застройки, такой ленивой и пассивной, мне очень нравилось здесь бывать — это было похоже на поездку за город, только весь путь занимал минут пятнадцать. Естественно, в теплое время года здесь, куда ни плюнь — шашлыки, пикники, купания и прочий активный отдых, и даже сейчас я видел, как по мосту двигаются группы людей — кто на юга, кто обратно в город.

Мне тоже нужно было к этому мосту, потому что в место — бывшее еще двадцать лет назад самым плотно застроенным заводами и цехами кварталом на нижнем берегу, а теперь превратившееся в один из крупнейших культурных и тусовочных хабов города, в котором бывшие склады и заводские помещения были переделаны под арт-пространства, коворкинги, залы для театральных постановок, творческие мастерские, ивент-холлы и так далее — в это место нельзя было попасть из Старого города, потому что ни один мост не возвышался над изгибом, который река делала вокруг квартала, действительно почти принимая форму кольца, оставляя на нижнем берегу, со стороны югов, лишь узкую горловину прохода, не шире двухсот метров. Это выглядело довольно забавно, когда ты ночью гуляешь по Старому городу вдоль набережной, и вдруг перед тобой вырастает странный район — здоровенные кирпичные здания с силуэтами фабрик и складов, расписанные граффити, украшенные лианами, и где-то там, в центре этого места что-то гудит, долбит музыка, из малочисленных и небольших окон вырываются лучи света, тогда как улицы этого квартала едва-едва освещены, но все же видно, как там происходит оживленное движение, и можно услышать отдаленный шум голосов. Река начинает огибать этот участок, и ты проходить его почти что по периметру, не наблюдая ни единого моста, ведущего в сие занятное место. Но через несколько минут перед тобой все же появляется мост на другой берег, где наверняка можно будет найти вход и посмотреть, что же там происходит. И ты, разумеется, не отказываешь своему любопытству. Фактически, именно так я сюда и попал в первый раз, лет девять-десять назад, когда кольцо еще только начинало свою метаморфозу, а сам я еще был школьником, развившим в себе чудную привычку выбираться на ночные прогулки, даже когда было не с кем. Улыбнувшись этому забавному воспоминанию, я закурил и направился к мосту.

* * *

Здание кирпички, где должен был проходить “Пир”, находилось в левой части кольца, недалеко от набережной. Туда можно было попасть либо с самой набережной, либо свернув с одной из двух главных улиц квартала в короткое ответвление, в котором, помимо бывшего корпуса кирпичного завода, располагались блинная, фастфуд с претензией на приготовление мяса на открытом огне и выставочный комплекс “Скважина”, к задней части которого примыкали парковка и небольшая пешеходная зона, по периметру заставленная типичными для уличного фуд-корта вещами: широкими деревянными бобинами в качестве импровизированных столов, окружающими их простыми стульями без спинок, лавками, двумя лестницами-амфитеатрами в углах. На парковке частенько — не только по субботам и пятницам — было полным-полно байкеров, отчего-то избравших этот участок кольца одним из своих излюбленных мест для встреч. Когда я проходил мимо глубокой арки, ведущей из переулка в этот своеобразный дворик, я успел заметить с десяток мотоциклов на парковке, да в самом пространстве уже было довольно многолюдно. Люди сновали туда-сюда через арку, стояли группами у стен “Скважины”, рассаживались за столики и на ступенях лестниц, болтали, подходили к небольшому прицепу, в котором продавали алкогольное мороженое, кто-то уже был навеселе и исполнял какие-то не слишком техничные, но рьяные танцы. Из чьих-то колонок играла музыка — тот же мимолетный летний попс, что я недавно слушал в метро.

Люди здесь были самые разные: от явных школьников — не старше, чем я был во время первого своего визита сюда — кричаще одетых, громких, эмоционально возбужденных, и до пожилых пар, с любопытством прогуливающихся по улицам и переулкам. Ну и все, кто между ними: укутанные в кожу байкеры, офисный планктон в лоферах и со стаканами жизненно необходимого им кофе, небольшие отряды из неразлучных с телефонами девиц в откровенных легких нарядах, бодро щебечущие на своих языках туристы, отвязного вида студентота с рюкзаками и сумками, влюбленные парочки, гуляющие по набережной или уединившиеся за столиками, бодрящиеся дамы за сорок, диджеи и организаторы ивентов, локально известные рэперы, рабочий люд с производств… Благодаря такому разнообразию кольцо всегда казалось мне одним из самых ярких и колоритных мест в городе.

Я прошел мимо кирпички, глянув на внутренний двор — по нему сейчас ходило несколько человек, завершая подготовку площадки. Это место было похоже на двор за выставкой, только побольше, а в остальном — те же лавки и стулья, бобины-столы, расставленные перед небольшой сценой поддоны с матрацами, та же лестница-амфитеатр, только пониже и пошире, прилегающая к основному зданию большая деревянная веранда, на которую можно было попасть из просторного коридора, что обычно служил баром или гардеробом — смотря кто и в каком формате организовывал движ. Отличительной особенностью двора кирпички была трехметровая строительная вышка, которую использовали во время ремонта и обновления внешнего вида заводского корпуса, для перекраски рыжего кирпича в красный, ну и для разрисовки стен завода сюрреалистическими граффити. Когда ремонт закончился, новый владелец решил выкупить вышку, за время работ приобретшую весьма колоритный вид, и с тех пор она стоит в центре двора, вмонтированная в бетонное основание. Иногда ее использовали как большую горку для лазания или площадку для сидения, иногда на самом верху устанавливали проектор или какую-нибудь светомузыку.

До начала было еще минут сорок — вполне достаточно времени, чтобы где-нибудь перекусить, и я зашел в фастфуд напротив кирпички. Заказал два бургера по акции и стакан пива и сел у окна, ожидая своего заказа. Не успел я погрузиться в чтение ленты, как кассир объявила мой номер, и пиво с бургерами перекочевали на столик.

После первого, умятого довольно быстро, я скривился и откинулся на спинку стула. Зачем мне все это? Почему я ем бургеры и картошку, хотя обещал себе, что начну питаться нормальной едой, почему я каждый день пью, а не бегаю и не хожу в зал, как когда-то собирался делать, почему я ложусь спать в час-два ночи, хотя знаю, что нужно будет проснуться в 8:00, и из-за недосыпа первые несколько часов я буду полным овощем? Да может и не несколько часов. Вполне возможно, что я уже так сильно подорвал свой режим и запустил здоровье, что то, что кажется мне сейчас нормой — это на самом деле серьезная степень деградации. Ну, если подумать: усталость, апатия, рутинность и серость всего вокруг, за исключением редких часов или дней, слабость физическая и моральная — это все ведь не взялось из ниоткуда. Так зачем я делаю с собой такое? Думать об этом совсем не хотелось, что наверняка означало: подумать об этом стоит. Хорошо, ну не буду я всего этого делать, возьму себя в руки, оздоровлю образ жизни. И что дальше? Как будто я раньше не пытался. Всегда получалось одно и то же: спустя какое-то время без нескольких лишних часов на залипание в сети или в играх, без выпивки, без вредной еды, без веществ, без тусовок, без прокрастинации, занимаясь почти все время лишь “нужными” и “полезными” занятиями, я испытывал эмоциональный шок и впадал в жестокую меланхолию — остатки смысла пропадали из жизни, и бодрость с мотивацией, переполнявшие меня в начале этих “проектов улучшения жизни”, мгновенно испарялись, столкнувшись с реальным миром. Реальным миром, в котором стараются тысячи, а добиваются своих целей единицы; реальным миром, который твердит одно, а делает прямо противоположное; реальным миром, где я знаю, каким человеком хотел бы быть, но не могу приблизиться к этому ни на шаг. Наверное, больше всего в окружающей действительности меня раздражало именно лицемерие происходящего — пропаганда оптимизма, лживые заявления политиков, деструктивность примененных на практике социальных идей, тотальное безразличие к судьбам отдельных людей при вылизывании задницы безликому обществу, и так далее. Слова и прокламации здесь так часто расходились с действиями, что почти обесценились. Невозможно было понять, что на самом деле происходит в мире, кто прав, а кто виноват, чем являлось и было вызвано определенное событие — слишком много у нас появилось инструментов для обмана и манипуляций. По факту у тебя оставалось два пути: следовать своим мечтам или плыть по течению. Первый путь почти всегда заканчивался неудачей и пониманием, что тебя обманули. Второй обычно приводил тебя к разложению личности и ненависти к себе. Только в первом случае ты старался что-то делать, а во втором — просто отдался на волю судьбы. Оба пути вели к краху, но в первом случае ты прикладывал усилия. Те, кто все же сумели добиться того, чего хотели, получали от жизни удовольствие большее, чем те, кто сдался и не страдал от этого — большее пропорционально разнице между усилиями их единомышленников-лузеров и усилиями тех, кто отказался от мечты. Проще говоря, стремясь к чему-то, пытаясь чего-то достичь и прикладывая к этому усилия, ты лишь повышаешь ставки, а сама выбранная стратегия никак не влияет на вероятность стать счастливым.

Пересилив отвращение к себе, я все же сделал большой глоток из стакана и откусил второй бургер. В общем-то, можно было объяснить все эти мысли и чувства, легко объяснить все мои нездоровые привычки, зависимости и отношение к жизни. Я видел два возможных объяснения этому явлению, и они в то же время могли быть одним и тем же. Первое: со временем я — наверняка и большинство людей, но я не могу быть в этом полностью уверен — начал постепенно терять интерес ко всему вокруг, моя способность радоваться, удивляться, надеяться и видеть что-то хорошее и достойное начала ослабевать по каким-то причинам. Быть может, это естественный процесс, быть может — следствие не самой радостной и интересной жизни, неважно. В любом случае, что-то вызвало этот спад, и чем дальше, тем более интенсивными должны становиться ощущения, впечатления и эмоции, чтобы поднять эмоциональный фон на тот же уровень, что и раньше. Если когда-то меня радовал стакан холодного кваса, купленный отцом в жаркий летний день на рынке, то через какое-то время для того, чтобы обрадоваться так же сильно, мне нужно было выпить литр-два пива на вписке у друзей, а сейчас выпить литр-два пива — это почти что ежедневная обыденность, и порадовать меня так же, как когда-то стакан кваса или литр пива, может только что-то куда более экстремальное. Если когда-то новый мультфильм по телику или первые игры на стареньком компе были для меня настоящим откровением, то сейчас я уже не могу выносить большинство игр и мучительно долго выбираю, что бы такое посмотреть. Второе объяснение: радости постепенно стало меньше из-за привыкания к обычной ее дозе, и тогда это настоящая зависимость от удовольствия. А я просто не могу качественно получить нужные эмоции, поэтому пытаюсь компенсировать количественно — отсюда и желание под вискарь и пиццу залипнуть в какой-нибудь затягивающий сериал или мульт, отсюда многочасовое зависание в ленте с мемами, на ютюбе или твиче — все это аддиктивно и требует ровно ноль умственного напряжения, это просто погружение себя в бессознательное состояние расслабленного блеяния и пускания слюней, это рай для прокрастинации, основа которой — выбрать что-то наименее энергозатратное и попытаться убедить себя, что здорово проводишь время, хотя на самом деле его просто мотаешь в бесплодных попытках испытать какие-то эмоции и получить впечатления, а остановиться не можешь именно потому, что это не работает, ты понимаешь, что цель не достигнута, ты не развлек себя достаточно, поэтому нужно продолжать, все дальше и дальше, пока не начнут слипаться глаза, пока не наступит дедлайн по работе, пока не нужно будет куда-то сходить или чем-то заняться — чем-то обязательным и неизбежным. И, неохотно выходя из своего овощного прозябания, испытываешь какое-то внутреннее опустошение и разочарование.

Потягивая пиво, я смотрел в окно, рассеянно наблюдая за людьми снаружи. Солнце уже почти скрылось, и кольцо погружалось в предночную прохладную темноту. Силуэты пересекали переулок, огибали здания, стояли, сидели, сбивались в группки, болтали и смеялись. Все эти люди сейчас весьма довольны — они свободны от забот, от обязанностей, от быта, они отдыхают. Я тоже не особенно несчастен прямо сейчас — всего лишь ненадолго погрузился в рефлексию. Скоро я выйду из заведения, встречу Курта и Эйча с Вик, угорю на движе и не буду думать обо всех этих мрачных вещах. Но пока что я здесь, и я о них думаю. Двери фастфуда хлопали, впуская и выпуская посетителей, и пожилая уборщица сновала между столиками, наводя вокруг себя чистоту и порядок.

Но разве не этого от всех нас хотят? Бесконечного, неукоснительного и пассивного подчинения своим любимым источникам информации, своим обожаемым медиа. Что плохого в том, что у тебя тысячи каналов на телике, новостные ленты, подписка на стриминговую платформу с эксклюзивными сериалами, с каждым днем все более персонализированные рекомендации на видеохостингах, игры-сервисы с лут-боксами и микротранзакциями, сотни приложений на телефоне — от кликеров до мэтчинговых сервисов, блоги, каналы и сайты в закладках, переиздания, сиквелы и ремейки, ремастеры, спин-оффы и все более расширяющиеся выдуманные вселенные, быть может, уже даже любимая реклама есть? И все это связано упоминаниями, отсылками, цитатами, кроссоверами, фан-сервисом, удобрено обзорами, разборами, анализом, рекапами, реакциями, спидранами, разборами спидранов, рейтингами обзоров, реакциями на реакции и так далее. Ну и что тут такого, действительно. Просто таков современный мир, вот и все. Это ведь прикольно и весело, людям нравится, так чего ж еще хотеть?

Возможно, людям стоило бы хотеть чуть меньшего погружения в информационный поток, чуть спокойнее ждать нового сезона любимого шоу, чуть менее охотно отдавать деньги за новую раскраску для виртуальной пушки, чуть менее пристально следить за каждым словом и движением селебрити. Потому что все выглядит так, будто мы не очень-то хорошо себя контролируем, не слишком успешно боремся с зависимостью от потребления информации. И по мере того, как все эти виртуальные развлечения будут становиться все более доступными и легкоусвояемыми, увеселительными и бессодержательными, по мере того, как с их помощью человеку будет все легче забыться и отвлечься от реального положения вещей в своей реальной жизни, которая никуда не денется, которая будет терпеливо ждать, бездействие и игнорирование реального мира приведут к возникновению все больших проблем в реальном мире, и когда человек — рано или поздно ему придется это сделать, мы пока еще не способны полностью погрузиться в матрицу — столкнется с этими проблемами, ему придется отдавать долг, который он взял у самого себя. Мы бежим от самих себя — от того в себе, с чем не хотим иметь дело, что кажется не таким простым, приятным и доступным, как маниакальное потакание элементарным и примитивным нуждам. Хотя вполне может быть, что эти части нас, которые мы покидаем в одиночестве, заброшенными и забытыми — как раз те недостающие элементы, без которых не складывается пазл нашей жизни, без которых мы можем лишь веселиться и развлекаться, не становясь счастливыми. Мы забываем, что тишина, уединение, комплексные размышления, грусть, самоанализ, уязвимость и открытость, эмпатия, искренность с собой и другими — это тоже очень важная часть нашей жизни, отворачиваться от которой опасно для собственного душевного комфорта.

Мне понравился такой ход мыслей, и, взглянув на часы, я решил остановиться на этом моменте, уже не таком мрачном и отчего-то даже обнадеживающем. Закусив остатком бургера последний глоток пива, я зашел в туалет и через минуту направлялся к входу в кирпичку, у которого уже выстроилась немалая очередь.

В толпе людей, как обычно, царило веселье и возбуждение, все шумели, нетерпеливо топтались на месте или бродили вдоль стены, пара чуваков обходила очередь, предлагая билеты, кто-то делал селфи на фоне арки входа, кто-то присел у стены, качая головой в такт музыке в наушниках, настраиваясь на тусовочный вайб. Меня тоже почти сразу захватило стандартное предвкушение движа, и я сам не заметил, как начал кивать головой и ухмыляться, улавливая вибрацию в здании за стеной.

Через пару минут подошел Курт с блестящими глазами и тоже ухмыляющийся. Мы начали обсуждать заявленные лайн-апы для разных залов, строить догадки о планировке, которую скоро увидим. За нами встала компания из трех парней и двух девушек студенческого вида, и вскоре у нас с ними завязался непринужденный разговор на тему, кто откуда, кто на какие последние ивенты ходил, чего ожидать сегодня — ну и все в таком духе. За несколько минут до начала к нам присоединились и Эйч с Вик, и после ее классического приветственного повисания на наших с Куртом шеях и короткого обмена громкими куражными подначками, мы, вместе со стоящими позади нас ребятами — как оказалось, недавними выпускниками медицинского, сюда приехавшими как раз отмечать свой выпуск — погрузились в привычное состояние веселости и легкого мандража. Это было одной из моих любимых вещей в походах на ивенты — настоящие эмоции приятного волнения и непринужденности, доступные даже без каких-то искусственных стимуляторов, рожденные одним только воображением на пару с памятью о предыдущих похожих вечерах.

Когда на часах было уже начало одиннадцатого, шум в начале очереди стал громче, железные ворота, закрывающие проход в арку, звякнули, и к очереди вышли два фейсконтрольщика. Вскоре очередь начала понемногу двигаться вперед, и я полез в карман за билетами и паспортом.

* * *

В этот раз коридор за верандой, прилегающий к первому залу, в который сразу попадали люди, пройдя через арку в своеобразный тамбур, оказался баром — да и неудивительно, в июне людям было особо нечего сдавать в гардероб. По правой стороне была барная стойка, по левой, через проход — диваны и плетеные столики. Я сразу обратил внимание на отсутствие пепельниц — значит, сегодня курить на баре нельзя, нужно будет по-любому выходить на улицу. Ну и ладно, даже лучше — будет больше поводов проветриться. Народ еще только подходил, и в залах было пустовато, хотя в том, что был ближе всего к выходу на веранду, уже на полную выкладывался диджей. Курт стал посреди зала — в точке, где раз в несколько секунд сходилась добрая половина лучей света — и принялся исполнять что-то агрессивно-эпилептическое, пока мы втроем обходили зал, осматривая все и постепенно подхватывая ритм музыки. В этом зале по плану должны были всю ночь ставить драм, транс и прочую электронщину, остальные два зала — с хип-хипом и ремиксами сезонной попсы — должно быть, стартуют чуть позже. Вик уже вовсю болтала с нашими новыми знакомыми, чем-то очень увлекая двух девушек-медиков. Двое чуваков из их компании двинулись в следующий зал, а третьего мы с Эйчем позвали с собой покурить на улицу. Эйч жестами показал Вик, куда мы идем, она вскинула вверх оба больших пальца, и мы направились к выходу на веранду.

Рассевшись вокруг столика на краю деревянной платформы, мы закурили и начали трепаться о тусе и смежных вещах.

— Какие у вас, ребят, планы на движ? — я с любопытством спросил у чела из компании выпускников, представившегося Маком. — Так просто заглянули или будете гореть до победного?

— Да какое заглянули, ты что, — он так фыркнул, что даже слегка поперхнулся дымом. — После шести лет этой каторги мы будем гореть так, что утром придется ложиться под капельницу.

— Круто, если еще и ваши девчонки вывезут ваш настрой!

— Не, ну если что, так мы их на кресла в чилл-зоне усадим откисать. — Мак пожал плечами. — Но я точно буду до финала движить.

— Еще бы. Когда мы выпуск отмечали, двоих увозили ночью на скорой. — Эйч усмехнулся, вспоминая то, что я даже при желании вспоминал с большим трудом, хотя прошло всего-то три года. Я тогда даже не то чтобы сильно накидался — хотя, если верить Ми, она несколько раз за вечер конкретно спасла мою жопу — и пробуждение вечером встретило меня всего лишь стандартным похмельем, но почти все ключевые моменты я помню только по смутным ассоциациям и рассказам Ми и Эйча.

— Хера себе! — Мак от удивления присвистнул. — Это где вы так отдыхали?

Эйч ткнул себе за спину, примерно в ту сторону, где находился “Кайман”.

— Да есть тут на соседней улице заведуха, три этажа с залами — мелкие танцполы, бар, диванчики, все дела. Называется как-то по-крокодильи, я и не помню.

— Ну начали-то мы у Лекса на хате, вся дичка уже там началась. Тогда Курт начал смешивать в себе этот крутой коктейль, а С.М. уже тогда нормально накидался и чуть окно Лексу не разбил, когда ему кто-то с улицы фак показал. — начало вечера я помнил довольно неплохо, примерно до полуночи, а вот дальше уже начинались сплошные белые пятна. — А в “Каймане” они уже просто забыли, чего в себя на хате напихали и залили.

— Во, точняк, я еще помню, как Курт с Триппи пересрались, потому что она не ставила на ноуте треки, которые он просил. А как бухой Лекс подкатил к девчонке, которая парнем оказалась? Хах, я ему еще не так давно это напоминал. — лицо Эйча приобретало мечтательное выражение, пока он погружался в воспоминания.

— Ну это я только по твоим рассказам помню. — я затянулся и попытался выдохнуть колечко дыма. — Зато помню, как нас чуть велосипедист не сбил по пути из “Койота”, когда мы песни орали и по всему тротуару прыгали.

Мак с ухмылкой и любопытством переводил взгляд с меня на Эйча, пока мы вспоминали события неформального выпускного и подсчитывали потери. В итоге Эйч пожелал ему, чтобы с ними такого не произошло, и мы еще пару минут обсуждали, что на второй сцене должно быть круто, что народу сегодня — мы видели арку входа через забор дворика — уже до черта, а Эйч обещал развалить бар, если они будут так же сильно разбавлять ром с колой, как и в прошлом году, а потом Маку написала одна из их девчонок, и он пошел в зал, заверив, что еще нас найдет. На входе он разминулся с Вик, которая почти что тащила за собой Курта.

— Все, алярм, у него началось! Уже лезет в дэнс-баттлы какие-то!

Курт позади нее закатил глаза и высунул язык, изображая смерть от удушения. Он нес подставку с шестью шотами, а еще два в свободной руке несла Вик, при помощи изученного за время работы официанткой искусства равновесия даже ничего не расплескивая. Эйч вытаращил глаза в изумлении.

— Женщина, а где апельсины? Ты чо, в склероз впадаешь?

— У них не было ни апельсинов, ни грейпфрутов. А ты что, просто так уже не можешь какой-то шотик выпить?

Вик поставила сет на столик и почти что рестлерским приемом плюхнулась на мужа. Тот резко выдохнул из легких весь воздух и в ответ взял ее шею в захват.

— Да ты даже не спрашивала, стопудово!

— Спрашивала-спрашивала, вон у Кей спроси! — она жестом умирающего ткнула пальцем на Курта, притворно пытаясь выбраться из захвата.

Курт только скрестил руки перед лицом в жесте отрицания, а затем еще и помотал головой, показывая, что не будет покупаться на эти провокации. Эйч и Вик любили разыграть какой-нибудь спор и призвать мнение со стороны, чтобы уже через минуту общим фронтом наброситься на наивного заступника, на чью бы сторону он ни встал. Устав смотреть, как Курт шарит по карманам в поисках огня, я прикурил ему сигарету своей зажигалкой. Он рассказал, что в первом зале валят какое-то дичайшее техно, а второй и третий уже начали разогрев, и что народу везде уже нормально, можно врываться. Придя к консенсусу, что да, действительно, можно уже идти, мы махом выпили по два шота и направились к входу в коридор. Еще даже дверь за нами не успела закрыться, как я уже почувствовал легкость в голове и улыбнулся. Вечер начался.

* * *

Уж не знаю, как дела обстояли с ромом, но виски с колой на баре смешивали довольно честно. Через полчаса отрыва в первом и втором зале первые два шота выветрились из меня, мы с Куртом вышли покурить, после чего он сразу же вернулся в толпу, а я решил догнаться и немного посидеть, чтобы не пить все сразу и не расплескать стакан на танцполе — сегодня было действительно много людей и периодически даже слишком тесно, несмотря на внушительные размеры всех залов. Все было ништяк, когда в этой тесноте к тебе прижималась и прыгала рядом какая-нибудь приятная леди, но, когда это был размахивающий локтями, словно мельница крыльями, ошалевший чувак, приходилось немного отступать.

Я выбрал место у правой стены второго зала, вдоль которой взявшие передышку сидели на лестнице-амфитеатре из трех узких ступенек. Потягивая коктейль, я лениво достал из кармана джинсов телефон, вспомнив, что Л-Т. просил небольшой видеоотчет. Конечно, во втором зале, который сотрясался от качевого битла замикшенных до неузнаваемости треков, стоило снимать видос только в движении и с танцпола, но я подумал, что потом запишу и такой, а сейчас главное — просто не забыть хоть что-то снять.

За два месяца я даже успел забыть, как выглядит и звучит движ на кольце. Почти полная темнота в залах, за исключением пары тусклых ламп, цветных вспышек и лучей прожекторов, подсветки диджейки да экранов телефонов. Бетонный пол, вибрирующий от топота ног и сотрясающих стены и стекла басов. Обычные, забавные, интересные и странные люди — отжигающие на танцполе, мерно покачивающиеся по периметру зала, разбросанные по матам, креслам и ступенькам, изнемогающие, болтающие друг с другом, те, кто уже как будто отрубился, одни или в группах, трезвые, пьяные, обдолбанные, на кураже, без понятия, что происходит вокруг — в общем, самые разные. Чел за вертушками ставит следующий трек, и кто-то переходит в другой зал, или идет на улицу покурить, а кто-то, наоборот, как раз заходит, запрыгивает, втанцовывает, с одобрением качая головой и улыбаясь от уха до уха. Лучи то и дело выхватывают из полумрака лица, движения, мелкие детали толпы. Что-то выглядит смешно, что-то — атмосферно и в тему.

Много чего крутого было во всем этом. Например, мне нравилось случайно столкнуться с кем-то знакомым и перекинуться парой фраз — пока я неспешно пил виски с колой, рядом приземлился Мак, рассказал, как одна девчонка из их компании сейчас чуть не навернулась с балкона в третьем зале, но он и еще один чувак успели вернуть ей равновесие. Мы поболтали еще минуту, и он пошел на бар. Еще мне нравилось ощущение уединения одновременно с принадлежностью к этой огромной массе людей. Чем-то это было похоже на одиночество в толпе, только без негативного смысла — казалось, что между уединением и толпой есть четкая граница и момент выбора, и ты можешь в любой момент по собственному желанию пересечь эту границу, встроившись в общий движ и поймав ту же волну, а можешь выйти из толпы и спокойно сесть где-нибудь, где тебя никто не побеспокоит. Я даже пару раз дремал на подобных сейшенах, и, надо признаться, было вполне комфортно, ничего не тревожило, у меня даже ничего не подрезали.

Когда в стакане осталось меньше трети, я подумал, что уже ничего не расплескаю, и можно где-нибудь стать и залипнуть в музыку. В первом зале я сразу наткнулся на Вик с одной из выпускниц и с дурацкой гримасой влез в их селфи. Вторая девчонка засмеялась, а Вик, преувеличенно нахмурившись, ткнула меня локтем в плечо.

— Йо, че как?

— Ты где торчишь, м? Тут уже минут десять такую жару дают! — она заметила стакан в моей правой руке, но я вовремя завел его за голову.

— Эйч и Кей на улицу пошли?

Диджик плавно опускал питч, и электронный скрежет и футуристичные всхлипы трека звучали медленнее и обдолбаннее. Я понемногу начинал синхронизироваться с ритмом, мешала только Вик, которая все еще пыталась выхватить стакан у меня из руки. Стоявшая к нам полубоком студентка с закрытыми глазами плавно раскачивалась под замедляющийся трек, и я мог рассмотреть ее подробнее.

— Не, они на баре чего-то взять хотели, но ты походу сегодня вырываешься вперед.

— Я за первые полчаса так разогнался, что те шоты испарились. — Вик бросила свои попытки, и я отхлебнул из стакана уже не холодный, но прохладный виски. — А ты чего тянешься, попрошайка, тоже догнаться хочешь?

— Пук на тебя, жмотяра. Я, может быть, через полчаса еще шот сделаю, но мне пока и так нооорм!

Последнее слово ей пришлось прокричать, потому что постепенное замедление и уплотнение баса разразились мощнейшим дропом, от которого, как мне показалось, должно было вылететь хотя бы несколько стекол. Немного зависшая в напряжении публика в тот же момент отреагировала, и зал затопил гул, дрожание стен, чьи-то вскрики и дикая мешанина подсвечиваемых стреляющими лучами прожектора тел, которые почти синхронно взорвались в движении. Раскачиваясь и прыгая, я подумал, что вот как раз это стоило бы снять для Л-Т., но мне было уже не до телефона.

Через пару минут трек немного успокоился, и как раз подошли Курт с Эйчем, каждый со стаканом в руке. Мы вчетвером немного отошли от основной движухи, встав рядом со здоровенной квадратной колонной. Вик запилила очередное групповое селфи на фоне тонущей в огнях диджейки. К нам подошел — скорее даже, подвалил — странный мужик в кепке с дамой под руку и поинтересовался, чего все здесь такие веселые, и нету ли у нас чего-нибудь, чтобы ему и его спутнице “во так же было”. Мы с Куртом синхронно подумали, что тип очень мутный, и Кей сурово ответил, что мы тут сами ничего не знаем, но указал на бар. Случайным людям было непросто выдерживать взгляд Курта дольше нескольких секунд, и странная парочка удалилась.

— Уважаемые, что вы брали? — я спросил чуваков о напитках, уже допивая свой виски с колой и оглядываясь в поисках места, куда можно поставить пустой стакан.

— Я взял ром с клюквенным соком, Кей вискарь. — Эйч протянул стакан Вик, она отхлебнула и поморщилась.

— Есть у кого мелочь? Пойду лучше куплю водички.

Я достал из заднего кармана несколько монет — столько, сколько примерно стоила бутылка воды на баре — и обменял их на стакан Эйча. Сделав небольшой глоток, я понял, почему Вик так скривилась — смешано было довольно крепко. Я протянул стакан обратно.

— Ну что, бару ничего не грозит?

— Да, все по красоте, нуль претензий. Мы тут какой-то крутой трек пропустили? — Эйч с сожалением оглядывал понемногу затихающий зал, который вновь погружали в плавный и мерный гул, в который иногда вклинивался электрический треск.

Я переглянулся с Куртом — он тоже понимал, какой будет следующий дроп и уже поспешно опустошал свой стакан.

— Да, чел тут нормально так взорвал, я прям вовремя подошел.

— Мы даже на баре слышали, и прикинь — стаканы на стойке затряслись.

Курт ненадолго отвлекся от своего виски и закивал, облокотившись на меня своим здоровенным локтем.

— Ее, мэн, я отвечаю — это топовая туса! Помните, я говорил про Трикотаж? Все, забудьте, нахер Трикотаж, я тут весь отпуск жить буду!

Я только развел руками в щедром жесте “не благодарите, что я так хорош и вообще всегда прав”. Мимо нас прошли двое челов в оранжевых баскетболках и темных очках, не прекращая дергаться под бит даже на ходу. Только сейчас я вспомнил про собственные очки, висящие на воротнике толстовки, и тотчас же нацепил их на нос.

— Так, ну что, ты уже был в третьем? Мы тут разминулись с тем челом, который с нами в начале курить выходил, он говорит, в третьем валят вообще по дикухе. — Эйч принялся активнее налегать на свой ром, тоже смекнув, к чему идет трек.

— Ноуп, только в курсе, что там тоже есть балкон, с которого можно в угаре навернуться. Тот же чел мне говорил, что одна их подруга чуть не бахнулась вниз, но они остановили этот порыв.

— Так это же именно то, что нам нужно, чуваки, — Курт проводил взглядом симпатичную блондинку в радикально коротких джинсовых шортах. — План такой: становимся на балкончике рядом с какой-нибудь бьютифул бэйбой, у самого края, и кто-то из вас как бы случайно ее слегка подталкивает — лучше, наверное, Эйч, тебя Вик отобьет в случае чего…

— М, что я кому отобью? — Вик как раз вернулась с бутылкой воды под мышкой, на ходу с кем-то переписываясь в телефоне.

Курт щелкнул пальцами, обрабатывая очередную идею.

— А лучше пусть Вик и толкнет. И когда та начнет падать, я ее подхвачу — и бэмс, я герой вечера и через пару часов уезжаю с этой бэйбой домой.

Эйч только разочарованно покачал головой.

— Бро, ты насмотрелся каких-то тупых мелодрам. Можем поспорить, что в итоге тебя сразу же отошьют, может даже, по лицу получишь.

— Кей, хватит фантазировать, ты живешь в мире иллюзий. — Вик закатила глаза, явно не оценив план Курта. — Гляньте лучше фотки!

Она начала показывать, что наснимала, пока тусовалась в этом зале с подругой чуть не выпавшей девчонки. Оказалось, что эта самая подруга — бывшая одноклассница брата Вик.

— Я так и думала, что где-то ее видела, а потом вспомнила, что когда-то застукала малого с сигаретами — стоял за школьным стадионом с компанией, когда я вечером туда погнала бегать. — Вик всегда была активным хейтером курения, и в свое время я часто поминал ее не лучшими словами, когда она затянула в свои сети Минс, и та пару месяцев душила меня лекциями и нотациями. — Вот она их всех так активно защищала, я даже забила и просто двинула дальше бегать, а ее запомнила. Интересно, да? — последнее она почему-то спросила у меня.

— Ну так, слегка прохладно. А что?

— Да я думала, тебе будет интересно, ты же ее так внимательно рассматривал после того, как в нашу фотку влез. Кстати, она ни с кем из своей компашки не мутит, так что… — глядя на хитрую улыбку Вик, я подумал, что нужно быть внимательнее, что ли.

Эйч еще раз глянул на фотку и одобрительно покачал головой.

— И правда, чел, пора бы уже что-то делать, а то совсем закиснешь.

Я сделал вид, что у меня начинается приступ эпилепсии. Обычно это у меня получалось так отвратительно и пугающе, что тему моментально сворачивал любой, кто решал ее поднять, но эти трое сейчас были уже слегка подпитые, и их азарт было трудно сбить. Можно было бы, конечно, рассказать, что сегодня утром я нашел в ванной помаду, но тогда пришлось бы рассказать, что я проснулся в ванне, и не имею ни малейшего понятия, как туда попал, и откуда, собственно, взялась помада.

— Реально, вот подумай сам. Мы на тусе, тут столько классных малышек, почему бы не попробовать кого-то найти? Бери пример с меня, я постоянно в движении, охота никогда не прекращается.

Подтверждая свои слова, Курт улыбнулся одной из девушек, стоящих у колонны напротив. Та едва улыбнулась в ответ и наклонилась к уху своей подруги.

— Ага, я твою технику знаю: уверенно подошел, стал позади, начал дэнсить так, чтобы она сама твоих рук задницей касалась, постоял и уверенно отошел с осознанием победы.

Вик засмеялась, а Эйч чуть не подавился ромом. Еще на последнем курсе Лекс подметил эту тактику Кей, которая приносила нужные плоды не чаще, чем виноградная лоза в тайге.

— Ты бы лучше не рофлил, а показал, как надо. Давай поспорим, что я сегодня быстрее кого-нибудь склею? — Курт уже допил виски и сейчас пританцовывал от нетерпения, потому что трек уже ускорялся.

Чтобы не продолжать эту тему дальше, я согласно кивнул.

— Базара ноль, давай. Только не расстраивайся потом сильно.

Эйч, который уже тоже допил ром, разбил, и мы направились обратно на танцпол, где все сильнее росло напряжение и сгущался бит. Я остановился под квадратным балконом с чилл-зоной, на который вела витая деревянная лестница. Прожектор бился в припадке, пытаясь успеть за музыкой, кто-то в толпе уже трясся, кто-то стоял, замерев, кто-то продолжал мерно покачиваться. В этот раз я все же вспомнил и включил камеру на телефоне. Когда напряжение и скорость уже невозможно было повышать дальше, по залу прокатился протяжный электрический треск, за которым, после секундной паузы, обрушился дроп — такой оглушительный, что я несколько секунд двигался, совершенно ничего не слыша, кроме звона в ушах.

* * *

Следующий час пролетел на удивление быстро — мне показалось, что прошло минут двадцать от силы, но часы убеждали в обратном.

Мы все же зашли в третий зал, и нужно сказать, что там все было реально круто — в сете были сплошные хиты, как текущие, так и десятилетняя классика, замиксованная и отполированная до блеска, да и людей было даже больше, чем в первых двух залах. Периодически даже пускали дым, а еще здесь, наконец, можно было в некоторые моменты и поорать песни — в первом зале на треках вообще не было слов, которые бы не были вплетены в сам бит, а во втором я зачастую не был знаком с текстами, особенно тех треков, что были популярны сейчас.

Кей, похоже, все же думал о том, чтобы сработать спасателем, и держался у края балкона, ожидая несчастного случая, но никто не собирался выпадать. Зато это мне напомнило о нашем споре. После очередного перекура и четвертого шота мы с Эйчем и Вик вышли на улицу, и я уселся на один из матрацев на поддонах. Когда закончились шутки над Куртом и его подкатами, они пошли разведать последнее белое пятно сегодняшнего движа — мы узнали от сидящего на соседнем поддоне чувака, что из второго зала есть выход в еще один небольшой дворик. Я хотел еще посидеть, и сказал, что скоро подойду.

Вскоре после того, как Эйч освободил место на матраце, рядом села девушка неформального вида — короткие серо-желтые волосы, темная помада и небольшие проколы на обеих щеках ближе к губам, которые выглядели, как ямочки. Она попросила зажигалку, я прикурил ей сигарету, и, слово за слово, мы разговорились. Яна была здесь с подругой, но в данный момент подруга куда-то запропастилась и не отвечала на телефон. Мы сошлись на том, что на тусе это дело обычное, и что попозже можно сходить ее поискать. Какое-то время мы продолжали болтать, сидя на матраце: я — по-турецки и наклоняясь к ней, чтобы было лучше слышно на фоне многолюдного шума, она — болтая ногами и улыбаясь. Потом ей стало холодно, а у меня начали неметь ноги, и мы пошли внутрь, искать подругу. Во втором зале мы пересеклись с Вик, и она мне одобрительно подмигнула, тактично пройдя мимо. Довольно быстро согревшись и размявшись на танцполе — за вертушками был уже другой чувак, и весь его сет был очень ньюскульным и движовым — мы присели на одну из широких ступенек лестницы, и именно там и нашли подругу Яны — она сидела, опустив голову на ладонь и была в весьма расслабленном настроении. Моя новая знакомая тяжело вздохнула и сказала, что ей нужно вывести подругу прогуляться. Я предложил через полчаса встретиться во втором дворике и показал на дверь, которая туда вела из этого зала, Яна с улыбкой кивнула и потащила подругу к выходу. Тут мне подумалось, что я ее даже нигде не добавил, чтобы можно было написать, так что, как это обычно бывает, уже вряд ли встречу сегодня. Впрочем, я не особо расстроился, посчитав, что спор я все равно выиграю, если у Курта будет совсем пусто.

Я решил закрыть второй час на тусе завершением второго цикла выпивки, и взял на баре еще один виски с колой. В общем-то, для последних двух шотов продолжение пока не требовалось, но почему бы и нет. На балконе с чилл-зоной в первом зале я обнаружил Курта, откисающего в кресле-мешке с полузакрытыми глазами. Он сказал, что у него слегка закружилась голова на втором танцполе, и он пришел сюда передохнуть. Оказалось, что до этого он еще и пытался подкатить к одной из девушек-медиков, но перепутал ту, что, по словам Вик, была свободна, с другой, которая, как выяснилось, была девушкой одного из чуваков в той компании. Теперь Кей было ужасно неловко, и он просил сказать, если я замечу, что она или ее подруга поднимаются наверх. Я ему посочувствовал и рассказал про Яну. Хотя все и шло к тому, что Курт проиграет спор, который сам и придумал, он хлопнул меня по плечу и пожелал удачи, и я догадался, что весь спор изначально был поводом для того, чтобы дать мне мотивацию с кем-то познакомиться. Курт был хорошим чуваком, хоть и наивным. Я попросил его перекинуть мне видео крутого момента из третьего зала, когда там минут десять так жгли кислотными ремиксами старья вроде “Вампира” или “Куклы колдуна”, что мы все и сами были похожи на оборотней, ведьм и вампиров на шабаше. Скоро Кей напомнил, что мне бы сходить на второй двор, потому что было уже почти полпервого. Я пожелал ему поскорее возвращаться в строй и спустился по лестнице, лавируя в толпе по направлению ко второму залу. Даже если не найду там Яну — хотя бы посмотрю, как вообще этот дворик выглядит. Ни разу на моей памяти в кирпичке не был открыт этот выход, и мной двигало особенное чувство, когда заново исследуешь знакомое место, обнаруживая там что-то новое, чего не видел прежде.

Оказалось, что этот второй двор — просто та часть основного, которая раньше была перегорожена заглушками и заставлена строительными лесами. Теперь на их месте находилась такая же сетка, что отделяла основной двор от небольшого пятачка проходной, которая была между входом-аркой и тамбуром в самом здании. Этот дворик был размером с четверть основного, и принципиально отличался только отсутствием веранды, сцены и вышки, все остальные элементы, вроде бобин и лестницы-амфитеатра были на месте. Единственная необычная находка, однако, делающая место очень интересным — у дворика была своеобразная крыша в виде деревянной решетки на высоте трех-четырех метров, с которой свисали желтые и красные побеги какого-то вьющегося растения. Таким образом все пространство становилось похоже на очень большую беседку.

Я занял положение полулежа на краю третьей и самой широкой ступеньки лестницы, опершись спиной о стену кирпички. Допивая виски, я неторопливо оглядывал двор, наблюдая за людьми и высматривая, нет ли тут Яны. Вдруг мой взгляд зацепился за что-то знакомое: широченные плечи под копной волос, которой гордился бы любой металхэд. Чел за столиком, как будто что-то почувствовав, поднял голову и тоже меня заметил, и только тогда я понял, что это Фил, мой новый напарник на проекте. Он сидел в компании двух чуваков в черных толстовках и кепках, и мне даже вначале подумалось, что это охранники. Хотя раз он брат организатора, то почему бы ему и с охранниками не общаться? Я приветственно взмахнул рукой и направился в ту сторону.

— Оп, вот и свиделись! — я уселся на свободный стул и пожал руку Филу и двум типам, что сидели с ним. — Я уже решил, что ты передумал идти.

— Да не, я с ребятами полчаса назад только подогнал. Ну что, как оно?

— Движ огонь, тупо десять из десяти, я и накидаться неплохо успел, и ноги уже немного болят, но вообще тема с тремя разными залами максимально крутая. Спасибо тебе еще раз за билеты, чувак!

Фил поднял ладони, показывая, что не стоит благодарности.

— Прикол-то в том, что я минут десять еще на входе стоял, ждал кого-нибудь без биликов, еле оставшиеся скинул.

— А ты как приехал, просто зависнуть, или у тебя будет сет какой? — мне казалось, что, если бы я хоть немного умел в музыку, я бы пользовался каждой возможностью, особенно при наличии брата-организатора сейшенов и прочих ивентов.

— Не, сегодня никаких сетов, да и долго не буду, наверное, завтра же на работу. Так, посмотрю, как все сделали, подопью для протокола и домой двину. — Фил зевнул, и угрюмая половина его лица в этот момент выглядела очень злой.

Я покивал, хмуро соглашаясь с аргументом про работу. Пачку покинула очередная сигарета, но зажигалка отчего-то не желала прикуривать ее. Фил протянул мне свою, и мне в глаза бросился интересный брелок — иссиня-черный резной филин размером с грецкий орех, работа была очень качественная. Я прикурил и вернул зажигалку хозяину.

— Точно-точно, я уже даже забыл, что на студии завтра не выходной. Хотя я все равно каждый день в восемь встаю.

— В смысле, даже на выходных? — не сдержал удивления один из приятелей Фила, такой же патлатый и своим острым лицом напоминающий какую-то хищную птицу.

Я только пожал плечами, привычный к таким вопросам.

— Ложусь обычно не позже трех ночи, обычно в час — тогда в принципе еще более-менее чувствуешь себя. Если в три — вообще говно, но все равно просыпаюсь, уже натренировался.

Для них такой режим звучал странно, и я это понимал. Но только сейчас я задался вопросом: быть может, люди не просто так удивляются и называют меня долбанутым? Конечно, высыпаться — это здорово, а я всегда всем доказывал, что даже когда спал по девять-десять часов, чувствовал себя так же погано, следовательно, зачем тратить время? Если так было на самом деле, а не я сам себя в этом убедил, чтобы по каким-то внутренним причинам способствовать саморазрушению. Все чаще мне приходила мысль, что нужно как можно больше всего записывать — хотя бы текстом, а лучше в формате фото и видео.

Мы с Филом еще пару минут поболтали о режимах сна, втором и третьем зале и напитках в баре, а потом мне написал Эйч, рапортуя о начале какого-то очередного мозговыносящего замеса на первом танцполе. Я кратко описал это напарнику и отбыл с дежурным “увидимся внутри”. Когда я был уже у порога, Фил догнал меня и негромко окликнул, и я остановился у двери, но он жестом подозвал меня немного отойти в сторону.

— Слушай, насчет траблов со сном, ну и вообще в эту тему. Я же так понял, что ты не всегда только киряешь на тусах?

Удивленный его неожиданной но, стоит признать, точной догадкой, я вскинул бровь и полуутвердительно помотал головой.

— Может быть, а что?

— Ты не подумай, просто такая тема, что мы с чуваками тут брали одни диски на после движа, они и для сна хорошо работают. У нас две лишние есть.

— Что за они?

— Вроде лирики, только мягче и мощнее, ну и есть легкие визуалы, типа ненавязчивые. Дома посидеть перед сном позалипать во что-нибудь — самое то.

— Хм, ну звучит интересно. За сколько одну отдашь?

Фил почесал щеку, на секунду задумавшись.

— Ну давай за десятку.

— Нормально, давай.

Я достал из кармана джинсов смятую десятку и, зажав ее между большим и указательным пальцем и соединив остальные три в импровизированный “ковш”, протянул руку Филу. Он потянулся за купюрой, и взял ее одновременно с тем, как мне в ладонь приземлился маленький клочок салфетки. Я сжал его в руке и почувствовал внутри что-то круглое и плотное, после чего сунул в карман для зажигалки, который обычно для этого и использовал. Отлично сыграно, напарник.

Еще раз поблагодарив Фила, я проводил его взглядом до их столика и в последний раз оглядел двор в поисках своей недавней знакомой. Однако ни одной желтой копны волос в поле зрения не наблюдалось, и я вернулся в здание.

В первом зале и правда было довольно жестко — за начало этого сета туда битком набилось людей из других залов, так что я не сразу добрался до своих ребят в противоположном конце. Проходя мимо бара, я вспомнил, что должен Эйчу за пул, и на последние наличные купил ему и Вик по коктейлю. Впрочем, сейчас они слишком оживленно двигались, чтобы удержать стаканы, так что я поставил их на подоконник за их спинами. Курт, похоже, еще не до конца восстановился, но он уже не лежал в кресле, я стоял на балконе, облокотившись на перила, и двигал руками так, что казалось, будто он при помощи нитей управляет диджеем у противоположной стены. Забавная тема. Перед Вик танцевала та девушка, что училась с братом Вик, которую Кей перепутал с ее чуть не выпавшей с балкона подругой. Я стал справа от нее и погрузился в музыку.

Сверху на танцпол опускалась плоскость света, созданная четырьмя яркими зелеными лучами. Звук был холодным и электронным, но было в нем что-то знакомое и притягивающее, что-то нездешне-спокойное, и в то же время рождающее тревогу, будто ты сначала смотрел на далекие звезды, а потом вдруг понимал, что уже мчишься к ним сквозь неизведанные глубины космоса, не зная, что покидаешь и что ждет тебя впереди, окутанный вакуумом и холодом, один на этом пути. Такая музыка всегда вызывала у меня мурашки и заставляла работать воображение. Я двигался под ритм, лишь иногда открывая глаза, чтобы не слишком отвлекаться на происходящее вокруг. Рука студентки слева задела мою руку, но я и на это долго не отвлекался. Был ли реален мир вокруг? Не знаю, в этот момент понять было сложно. Разве реальность — это не условность? Мои мысли реальны, они существуют, и я могу придумать что угодно, меня ограничивают лишь рамки привычного восприятия, рамки устоявшейся для меня картины мира, данного в ощущениях. Так что же объективно реально и истинно из всего, во что я верю? Скепсис проникает во все, и остужает тягу к самым простым вещам. Возникают самые разные вопросы, весьма неудобные, кажущиеся бредом и паранойей, но преследующие меня все дальше и дальше. Вскоре я уже начинаю думать: стоит ли мне доверять вообще хоть чему-то, что я узнал до того, как появились эти сомнения и подозрения? Чем дольше задаешься вопросами, тем их больше, чем больше всего ставишь под сомнение, тем труднее устоять на ногах. В конце концов все, кто свернул на эту тропинку, приходят к одному и тому же — они начинают ставить под сомнение концепт существования. Они задумываются о том, что на самом деле их личность ограничена лишь их нервной системой. Тело кажется какой-то нелепостью. Концепты структуры реальности в сознании становятся все сложнее, пожар в голове разгорается, подпитываемый веществами, которые к этому моменту уже сложно не начать принимать. И понемногу становятся видны силуэты того, к чему все в итоге придет, и иногда хочется лишь одного — очнуться, вернуться в момент, когда еще был выбор, когда все можно было остановить. Это было похоже на бесконечное соскальзывание все глубже в темноту, рывками, и каждый новый рывок убеждал тебя, что спасения от своего разума нет нигде. В пустоте за сцепленными веками на тебя смотрел внутренний глаз, который нельзя было закрыть, и каждая мысль о том, что нужно бежать, спасаться, все лишь усугубляла. Какой в этом смысл, какой от этого толк? Все оказывается куда страшнее, чем казалось поначалу. И самое страшное в том, что никто не может тебе помочь, кроме тебя самого. Ты сам построил для себя тюрьму, и только ты один можешь открыть ее двери. Кто бы мог подумать, что такое случится с тобой? Спровоцировать такой обширный и глубокий психоз — одними лишь мыслями. Задумать себя до безумия. И в какой-то момент становится понятно, что жизнь — это вовсе не жизнь, и мир — это совсем даже не мир. Все вокруг — геометрическая абстрактная метафора для концепции ада, и ты попал в модель симуляции бесконечного рекурсивного помешательства, недоступную для полноценного понимания, проявляя лишь несколько аспектов — например, в манифестации времени, которое как будто бы идет для твоего разума. Но вся эта модель становится все более абстрактной и далекой от человека по мере того, как умножает сам себя беспорядок в голове, и в какой-то момент ты перестаешь быть собой в привычном смысле. Тогда и заканчивается твое путешествие к далеким звездам.

* * *

Ближе к часу я почувствовал, что уже немного устал. Для проверки сходил с Куртом на перекур, но пять минут сидения на воздухе дали понять, что устал я не танцевать и прыгать в полных людей залах, а просто в целом туса начинала постепенно утомлять. Наверное, не было смысла задумываться о том, что раньше я мог гореть на движе всю ночь и расстраивался, когда утром все заканчивалось, потому что время все-таки шло, и пусть даже не физическая усталость и слабость, но в целом какая-то степень пресыщения тусовками имела место, и это было обычным делом. Поначалу все кажется интересным и захватывает сильно и надолго, но с течением времени практически все начинает надоедать и уже не приносит тех же ощущений — или качественно, или количественно, суть не меняется.

Решив уйти, так сказать, на пике, я позвал ребят в третий зал еще немного попрыгать, и после того, как закончился очередной сет, мы сели на баре и выпили по шоту. Эйч и Вик сказали, что сами поедут домой через полчаса-час, а Кей решил все-таки добить тусу до утра. В общем-то, будь я тоже в отпуске, я бы так и сделал.

За редким исключением моменты ухода с движа мне всегда казались какими-то тоскливыми и жутковатыми, как будто ты оставляешь часть себя, уходишь из одного мира в другой. И хотя один из них был странный, темный и иногда нездоровый, заставляющий спрашивать себя “что я тут делаю, как я сюда попал?”, другой, куда более привычный, казался местом в разы опаснее и мрачнее. Возможно, это было связано с крепкими ассоциациями с началом выходов после эйфов, возможно, меня просто пугал настоящий мир сам по себе. Однако я замечал, что если ивент заканчивается не пьяным угаром, волнующим знакомством или шумной компанейской движухой, а именно постепенно идет на спад, мне проще уходить одному, чтобы не обсуждать ни с кем вечер, а просто погулять под музыку по городу, ну или доехать на такси, если время было уже позднее.

В этот раз еще было не так уж и поздно, но я все же решил доехать на такси. Мы вчетвером вышли перекурить на улицу, став рядом с аркой. Желающих попасть на тусу уже не было, только с десяток-другой человек, что тоже собирались уезжать или выходили за чем-то в магазин. Когда подъехала моя машина, я попрощался с ребятами, пожелал Эйчу и Вик счастливо добраться, а Курту — удачи в ночной охоте, и сел на заднее сиденье, сразу же заткнув уши наушниками.

Машина тронулась с места, и я начал листать плейлист, выбирая что-то наиболее подходящее. По привычке хотелось врубить что-нибудь с тихим вокалом и грустной пианинкой, но мне попалась “Вселенская большая любовь”, которую я уже хрен знает сколько не слушал, так что на ней я и остановился.

Ночное небо было на удивление чистым по городским меркам, и вместо того, чтобы привычно пялиться на проплывающие мимо здания, я смотрел на звезды. Одна из них была куда ярче прочих, и я точно знал, что север находится в другой стороне, и это не Полярная звезда. Могло ли такое быть, что именно сегодня, в этот момент, до нашей планеты дошел свет новой звезды? Я не очень-то разбирался в астрономии, но это наверняка означало, что она или очень яркая и большая, или находится довольно близко. Быть может, это вообще не звезда? Мало ли может быть источников света в небе. Пока мои мысли были заняты этим явлением, я достал из толстовки пузырек и, вытряхнув из него две таблетки, проглотил их. Песня продолжала удачно ложиться на настроение.

Когда мы проехали больше половины пути, я, наверное, начал засыпать — в какой-то момент меня разбудил короткий звук, похожий на какое-то компьютерное уведомление, и мне показалось, что звук шел не из наушников и не из салона, как будто я сам его себе зачем-то вообразил. На часах было 1:09. Я вспомнил о том, что надо бы скинуть видосы Ч-Т. и полез в галерею на телефоне. Но палец дрогнул над кнопкой “поделиться”, и я случайно их удалил. Интересно, почему телефон не запрашивает подтверждение для удаления файлов? Жалобу что ли написать? Впрочем, можно попросить ребят перекинуть то, что наснимали они, да и Ч-Т. сейчас, наверное, не до просмотра рейв-репортов.

Через несколько минут мы приехали. Водитель остановился у моего подъезда, я поблагодарил его и вышел из машины. Сообщение о списании денег с карты пришло, когда я уже почти поднялся на свой шестой этаж. Я вошел в квартиру и запер за собой дверь, с легким сожалением представляя, как мог бы запирать ее за, например, Яной. Но, как бы то ни было, хоть ее ямочки на щеках сегодня и будут спать где-то еще, я тоже был не совсем один. Разложив и разбросав вещи из карманов по квартире, я плюхнулся на диван и задумался.

Может быть, я все усложнил? И не нужно было ни к чему долго готовиться, ведь есть вариант гораздо проще. Я все еще чувствовал, что забыл о чем-то, но дела до этого уже не было — день закончился. Есть ли впереди другие хорошие дни? Ужасно не хочется думать об этом, как не хочется думать вообще о чем-либо. Путь время размышлений закончится, уступив место моменту действия, возможности взять хоть что-то под контроль. Тело гудело от легкой усталости, но не было ощущения, что я быстро засну, несмотря на три часа танцев и приятную тяжесть в голове от выпитого. Для верности я вытряхнул из оранжевого пузырька еще одну таблетку и запил ее апельсиновым соком, поставив полную кружку на пол рядом с диваном, а пузырек вернул в рюкзак.

В морозилке нашлась замороженная пицца, и после удаления пищевой пленки она отправилась в микроволновку. Пленку я засунул в коробку, ту с усилием дважды сложил пополам и закинул в мусорное ведро. Пока пицца разогревалась, я зашел в ванную, умылся и принял экспресс-душ. Вышел как раз к тому моменту, когда микроволновка несколько раз всхлипнула, сообщая, что пицца готова. Я разрезал ее на шесть кусков и поставил тарелку на край дивана — так, чтобы и есть было удобно, и чтобы тарелка не упала. Я довольно быстро нашел на компе то, что меня наверняка должно было развлечь. Наконец, я достал из маленького кармана джинсов салфетку, развернул ее и взглянул на содержимое. Это была небольшая круглая таблетка лилового цвета, на одной ее стороне была рельефная спираль, на другой — рельефная буква “А”. Я и ее запил соком.

На нижней полке столика валялись очки с наушниками и микрофоном. Проверив отображение картинки на стеклах и громкость звука, я кликнул по нужному ярлыку, единственному в запароленной папке глубоко в недрах памяти компьютера.

Меня, как всегда, встретила короткая мелодия, напоминающая о космосе. Сегодня вообще довольно многое напоминало мне о космосе. Славно, что управлять можно было, полностью обходясь без клавиатуры с мышью или геймпада. Пару минут покопавшись в настройках, моргая и крутя головой, иногда замирая, чтобы откусить пиццу или выпить сока, я выставил все нужные параметры и, свернув приложение, включил случайную подборку видео на ютюбе. Не хватало только одного элемента, и я потянулся за пачкой сигарет. Их оставалось три штуки, и я выстучал одну, не закуривая сразу.

Как бы я ни критиковал свой образ жизни, как бы ни ненавидел зависимость от потребления информации, о которой еще несколько часов назад думал за столиком в фастфуде перед тусой, как бы ни презирал тягу к примитивности и легкоусвояемости, я не мог спорить с тем, что это было действительно очень затягивающе. Получается, я был лицемером, который действует прямо противоположно своим убеждениям. Но ведь это было так приятно и необременительно — от тебя не требуется почти ничего, кроме внимания, кроме твоего восприятия. Все остальное сделают за тебя. Слова и образы, сцены и действия, стиль и посыл — все это лилось в мозг ровной струей данных, не требующих обработки, чтобы быть принятыми, включенными на какое-то время в твою систему, в твою картину мира. Проходя сквозь прозрачные стекла очков, весь этот случайный контент, услужливо подобранный для меня нейросетями, отслеживающими каждое слово, каждое действие, каждый клик мышью — разве что не умеющими читать мысли, но это пока что — приобретал дополнительный смысл, дополнительные измерения, преломленный авангардом того, что я по привычке называл своей личностью, уместившейся сейчас на миллиметрах нескольких слоев стекол. По сути, это было очень похоже на создание собственного мира — возможно, это меня и привлекало в тех или иных технологиях, за последние несколько лет научившихся поразительным, если вдуматься, вещам. Я определенно находил что-то общее между этими возможностями и своими собственными, легко было провести параллели между первыми поколениями пока еще примитивной и маломощной, но все же личной матрицы, и тем, что я был способен делать без помощи каких-либо технологий. Значило ли это, что рано или поздно так смогут все, и будет ли какая-нибудь принципиальная разница между нашими подходами к реальности, за исключением источника этих похожих способностей?

Я закурил и умял еще один кусок пиццы. Чем не комбо мечты? Конечно, я уверен, можно собрать и больше — например, будь тут условная Яна или хоть та же Минс, или если бы вместо сока я пил виски — только нормальный, а не тот дешак с “Пира”, или будь это не моя комната в съемной квартире, а палуба круизного лайнера прохладной ночью, ну и так далее. Предела гедонизму, наверное, не существует. В общем, не нужно мне так радикально осуждать то, до чего сам я так унизительно падок, разве нет? Картинки на экране сменяли одна другую, во встроенных наушниках что-то звучало, но, по сути, все это не имело совершенно никакого значения, и не было разницы между чем-то одним и чем-то другим. Единственный смысл — это я сам, как часть всеобщей системы или сам по себе, в любом случае — только я для себя, только все остальные для самих себя. Правила для взаимодействия между миллиардами личных вариантов мира, в миллионах измерений, правила и схемы такие сложные, что они уже давно не дают многим вспомнить о причине создания этих правил. Как бишь там… Я есмь альфа и омега, начало и конец. Идея, подчиненная материи, материя, подчиненная идее. Абсолют, кульминация и финал, крупная дрожь по телу и взрыв в голове — это умирают и рождаются миры и вселенные, ничего не значащие и исполненные значения. Содрогание, выдох, выворот разума наизнанку сразу во все стороны одновременно. Все сущее — мои фантастические грезы в глубине сонных вод. Опустошающее мимолетное осознание на краю того, что раньше казалось собственной личностью.

Вдруг кружка с соком выпала у меня из руки, ударившись о пол и закатившись под столик. Наверное, нужно было встать и поднять ее, вытереть с пола разлитый сок. Да, определенно, так было бы правильно. Так бы я и поступил. Почему? Ради порядка, потому что так обычно и делают. У всего есть последствия. Но сейчас я не мог ни понять последствий падения кружки, ни оценить их как достаточные для того, чтобы что-то сделать. Голова кружилась, перед глазами все плыло, звенело в ушах, а по всему телу разливалась странная слабость.

Я свалился на спину, диван мягко спружинил подо мной, и мне показалось, что амплитуда его колебаний была невероятна, и что продолжалось это несколько часов. С меня свалились очки, и модифицированная картинка с компьютера сменилась на не менее забавные сюрреалистичные картины, рожденные мозгом. Или еще чем-то. Мелькали образы довольно знакомые, и я бы точно смог понять, где я их видел, будь мне сейчас полегче.

Легко не было, потому что давящая головная боль сменилась мерной пульсацией, казалось, самого сознания, его сжатие и расширением. Когда прошел звон в ушах, с открытого балкона я отчетливо расслышал, что на улице пошел дождь, и уже начиналась гроза. Похоже, она обещала быть сильной. Нет, не надо, никаких мыслей и рассуждений, только реальность. Только то, что я сочту реальным. Мне на глаза попался циферблат часов, сообщавший, что сейчас 1:40.

Я чувствовал, как непроизвольно перекатился со спины на живот и повис на краю дивана, еще почувствовал, что сознание постепенно покидает меня. А ведь сознание — это именно та часть меня, с которой я привык себя ассоциировать, часть, являться которой было весьма удобно. Я более-менее понимал, что происходит, но все равно ощущал тревогу — словно самая главная моя часть, то, что и делает меня собой, сейчас может оторваться от меня, куда-то убежать и стать частью уже какого-то другого меня. И в эти последние минуты меня продолжала преследовать мысль, что я забыл о чем-то ужасно важном, о чем-то критическом, о чем не забывал никогда, что могло вызвать самые чудовищные последствия — такие, которые я даже боялся — ну или просто не мог — представить. Беспокоила также тревога насчет странных черных пятен, преследующих силуэтов, чудных звуков из ниоткуда.

Пульсирующая боль прошла, и теперь в голове, в груди, во всем теле была кошмарная тяжесть, словно гравитация возросла в несколько раз, вжимая меня в диван. Веки смыкались. Внутри меня боролись несколько запутанных и противоречивых ощущений. Казалось, что я вот-вот засну, и мне приснится очень странный сон. Казалось, что это не я засыпаю, а сама реальность рассыпается, обнажая другую, настоящую реальность. Казалось, что я что-то сделал не так, и сейчас сознание будет перезагружено. Казалось даже, что я умираю — даже если бы так и было и это что-то значило, я надеялся, что в других вариантах не умру. Беспокойство и беспорядок в голове не спешили перерастать в панику, потому что я уже почти потерял сознание.

Я еще мельком слышал шум видео, чьи-то голоса, но уже не особо все это различал. Это было похоже даже не на фоновый шум телевизора, а на тот фоновый шум, который замечаешь только тогда, когда он пропадает. Возможно, это был последний день моей настоящей жизни. Не так уж и плохо я его провел — для такого вывода даже задумываться не надо, это было совершенно очевидно. И все же какая-то часть меня, которую я сегодня то и дело затыкал и от которой пренебрежительно отмахивался, сейчас, в самые последние секунды, очнулась и в меру своих возможностей кричала мне, что что-то пошло не так, что я чего-то не учел, что нужно бежать — этот внутренний я еще не понимал, от чего именно, но был уверен, что просто необходимо спасаться бегством от того развития событий, к которому все шло. Возможно, в этом и была доля правды.

Комната уже пропала, зрение работало в совершенном другом режиме. Я буквально мог видеть, как теряю сознание: проваливаясь в сложную структуру, состоящую из строк и столбцов, по ячейкам которой проносились зеленоватые волны света, меняя значения в этих ячейках. Я ощущал, как разделяюсь на копии, а эти копии, в свою очередь, тоже разделяются на копии, и так далее, и я был каждой из этих копий в той же степени, что оригиналом — то есть, чувствовал все и воспринимал не как один юнит сознания, а как безостановочно растущее число этих юнитов. За строками и столбцами обнаружилось и третье измерение глубины, а за ним и четвертое, похожее на рекурсивные фракталы с текстурами, отдаленными ассоциациями напоминающими концепцию ада. Хотя это, скорее, был лимб.

В последний момент своей памяти я ощутил, как все бесчисленные копии меня вновь собираются в единое целое, и оно с неописуемой скоростью проваливается куда-то вниз по спирали, в конце которой, как мне казалось, должен быть какой-то выход. Возможно, там найдутся и ответы на множество вопросов — а может, там меня ждут только новые вопросы без каких-либо ответов. Неизвестность готова была держаться столько же, сколько дано продержаться мне самому. Погружаясь все глубже в пустоту, я еще успел услышать шум грозы, что все-таки разразилась где-то в далеком внешнем мире, и в самом конце я все же сумел оживить в памяти нужный образ — череда багровых туч, застилающих все обозримое небо. А затем все пропало, и, если бы кто-то попытался найти меня, это было бы совершенно бесполезно. Здесь больше не было никого и ничего, только пустая оболочка из дыма, которую разорвал и унес куда-то последний в мире порыв ветра.