поэмы криминальной хроники

Павел Бельдюгов

Павел Бельдюгов как исследователь «траурных мест» ответственно подходит к своему делу, он тщательно исследует архив древности и способен ответить на любой вопрос. Кроме тех, что касаются его самого.

от двух до восьми

маленькие города без названий

маленькие города без названий

вечера глухи как бутылка водки

на ржавых гербах снега да иней

и идешь вне зависимости от походки

почему-то сутулясь всегда в раскачку

в окнах тают немые старухи

посуда звенит ожидая жрачку

тишина и в плафоне сгоревшие мухи

улицы давятся грязью вороны

на столбах отбивают фокстроты

в миске слипшиеся макароны

за стеною любовь до икоты

напевает под нос зашивает колготы

носки может думает глядя в телек

после пятниц приходят субботы

вместе с пивом кино про калек

или славных героев с пистолетами

сны тревожны а если и снится

то бабы по-зимнему одетые

а к утру — африканские птицы

2002

чтобы стать похожим на героя

чтобы стать похожим на героя

нужно быть хмурым и сильным

изображать шопенгауэра или ковбоя

пахнуть потом мылом юзать кокаин

танцевать аргентинское танго и пить

только белую водку мечтать о сыне

носить тяжелые ботинки иногда ночевать

в гостинице или чужой машине

нужно уметь стрелять чтобы

пули непременно летели в десятку

знать всех местных шлюх помогать

старухам заправлять панталоны

курить безразлично но любить — тебя

и лишь для одной тебя быть героем

прочие герои маршируют строем

маршируют строем в дальние края

2006

человек не с ружьем

человек не с ружьем

но дурак с пистолетом

девка слезы ручьем

и куплет не допетый

кап по каплям в асфальт

пышнотелой столицы

упадет синий март

в лужу талой водицы

и такая тоска

что не сохнет стакан

что дуло у виска

и не сунешь в карман

мостовую и свет

здесь замерз на стекле

чтобы пьяный поэт

так и плакал а мне —

мне бы просто шагать

мне бы просто глазеть

и глаголы считать

плавя солнце на медь

2006

завтрак царствующей особы

царствующая особа

готовится к раннему завтраку

подогретый фарфор

отражает лица прислуги

бьет восемь

птицы снимаются с елей

совершая круг почета

над заснеженной резиденцией

розовощекий караул

переминается с ноги на ногу

шуршание салфетки

повязываемой на шею

подобно команде смирно

и мир — замирает

несут яичницу

2007

вторая линия

когда-то клялся больше не писать тебе стихов

здесь дело даже не в столь странном чувстве

связующем в одно тебя тот город сито снов

меня дымящуюся чашку кофе реку в январе

здесь дело даже не в любви и кнопках телефона

словах делах разлуке ожидании иных запретах

ошибках времени уловках скользкого перрона

промокших спичках и забытых сигаретах

так долго не писал тебе стихов что думал

не осталось места в голове для зимнего пейзажа

как пьяный землемер я рисовал волной овал

пустынной площади и каждый угол метил сажей

чтоб защитить свое и уберечь твое пространство

мне не стать другим но в этом трепетном стиле

распрощаюсь с тобой и вернусь в свое самозванство

позабыв между строф о суровом зубастом зоиле

у бога выменяв уменье исповедоваться в строчках

став невидимкой тенью на стене немного психопатом

проезжим заплутавшим в позабытых адресах

я плох в ипостаси героя товарища старшего брата

правоведа и библиомана любителя модного ретро

но зато если быть до конца откровенным

по ночам я действительно слышу мелодию ветра

но навеки останусь для этого камня чужим

только прошлое заботит слух золотого мальчика

лишь зима определит порог его беспечности

в этюднике плохого рисовальщика

его дым — и тот стремится к вящей бесконечности

кому как не мне отдать сполна тебе должное

кому как не мне сесть в полуденный поезд

всю дорогу считая столбы и смеясь невозможному

путешествовать мимо покинутых траурных мест

2007

деда

в 19 году

ему семнадцать лет.

в моем роду

он самый древний дед.

на чахлой кобылке

с трофейным наганом

лицо без ухмылки

из своего кармана

слов не тянет

там табак да крошки

днем делом занят

вечерком на гармошке

мальчиков забавит

те отвечают лаской

деревенщина домовит

куркулек пшено в каску

сыплет с горкой

а крови не боится

закусит коркой

и не снятся лица

мертвых братиков

и смерть работа

по воде кругов

без счета.

когда он умер

я еще не был

и не стал пионер

но знак носил

и говорили матери:

«так похож на Ленина!»

мне было три

и снилась целина

ветер по траве

тела распятые

трубил на трубе

ставил запятые

своего соседа

дружка финал

один и что ж

деда, деда!

и я бы резал

дайте нож.

2007

королева умирает

кире нейман

вечность — в подарок

холстам и маслу прочим артефактам

столь трепетно возлюбленным иными

праздными гуляками с монмартра

заполнившим стаканы зимним солнцем

залившим в позолоченные рамы вечность

в прощальной судороге кусающих распятье

она предпочитала менуэты с манекеном

оскалы псов из длинных сновидений

казались ей предвестниками пресной муки

а боль не больше чем органом Иоганна

ведь музыка рождает только звуки

поклоны скорби не подвластны уху

но — объяв сетчатку в абсолюте

проложенным последует маршрутом

немому богу указав на дверь

свою судьбу загнав в пространство

меж четырех морей поправших камни

размазывая по картону экскременты

кровь и слезы ладонью ласковой

прощенья не даруя царствие приблизив

с колен крича воздевши к небу длани

она молила бесконечность неистово поклоны

отбивая именам не знавшим начертанья

свою литанию служа как панихиду

не став свободной но приблизив точку

превосходства над вселенной

в тот день она достала из обитого комода

обласканный триумфами смит—вессон

сорок четвертый русский браво щелкнул

прекрасная эпоха и ее конец

вошли во все учебники истории

кусты азалии под тем окном

цветут по-прежнему

а более — ни слова

2007

живое ископаемое

убогим жителям продажных городов

поколениям серых невинных увлеченных

бурями минувшего столетия

с безнадежно испорченным вкусом

выжившим выкарабкавшимся извлеченным

еще живым но похожим на древние кости

своей обреченностью и непригодностью

ностальгирующим всухомятку

теплые ляжки и животы ласкающим

вечерами темными под красным абажуром

интеллигентишки молодящиеся дедушки

в фетровых шляпах старушонки

зубастые с пьяными лицами художники

словоблуды и внимательные читатели

комментаторы пыльные и другие

млекопитающие временем напуганные

безвозвратно раскуроченные себя

продавшие на откуп современности

выблядки цивилизации и освещенных

людных сторон улиц трусоватые

глашатаи свободы новой эры

столбенеющие от щелчка затвора

блеском извлеченного ножа

завороженные прячущие лица

в толстые умные книжицы

так страшащиеся запачкаться

от грязных и сальных прикосновений

такого же жалкого но менее сметливого

более несчастного и все же

млекопитающего ваши кости

когда-то извлекут из недр

срытых безымянных кладбищ

укроют стеклянными колпаками

в музеях древней истории

мои потомки станут в тех залах

скучать совершая экскурсии

юные и счастливые смеясь

друг друга поддевая локотками

толпясь толкаясь и говоря:

вот были же люди!

2007

респектабельный сэр

респектабельный сэр

человек большого достатка

дзэн-буддист в верблюжьем пальто

отложив немецкий томик юнгера

задумчиво смотрит в свой молескин

Конец ознакомительного фрагмента.