Цикл «Как тесен мир». Книга 4. Встала страна огромная

Павел Андреевич Кольцов, 2019

Успевшая к концу лета 1942 г. основательно перевооружиться Красная Армия вступила в мировую бойню по советскому плану и в удачно выбранное время. Успешные наступления в Румынии, Венгрии и Польше. Многочисленные котлы, на этот раз в основном германские. Главные герои второй книги давно оставили свой устаревший броневик и теперь сражаются на модернизированном Т-34, напоминающем больше Т-54. В разговорах главных и второстепенных персонажей, знакомых с пропавшим в недрах НКВД шофером Нефедовым, все чаще выплывает его фамилия.

1. Старые знакомые.

Принявший на себя командование остатками гаубичной батареи младший лейтенант Доротов приказал собрать весь наличный состав кроме караульных и лежачих раненых и построиться на поляне. Своими словами он передал смысл речи товарища Сталина и без всякого пафоса спокойно завершил:

— В общем, товарищи красноармейцы и младшие командиры, то, что уже давно витало в воздухе, к чему вся наша страна, весь советский народ, в том числе, и мы с вами все время готовились — началось. До этого мы только оборонялись — теперь товарищ Сталин отдал долгожданный приказ Красной Армии — наступать. Сами мы Берлин взять не сможем (он грустно улыбнулся), поэтому подождем здесь подхода наших советских или союзных румынских сил. Если до темноты не дождемся — ночью грузим раненых и батарейное имущество на подводы и пробиваемся на восток. Вопросы имеются? Вопросы не имеются. По местам.

С небольшими перерывами с востока то и дело с грозным гулом наплывали армады советских и румынских самолетов. И двухкилевые двухмоторные бомбардировщики на большой высоте, и горбатые штурмовики, пониже. Шли каждый раз, как и положено, в сопровождении истребителей, юрко снующих впереди и сверху. В приделах видимости батарейцев самолеты больше не разгружались, их цели теперь были где-то западнее, откуда и доносились заглушенные расстоянием частые, чуть ли не сливавшиеся в один непрерывный, разрывы. Изредка с противоположной стороны прилетали верткие узконосые немецкие истребители, но ненадолго. Количественное преимущество сталинских соколов в воздухе, во всяком случае, на этом участке, было подавляющим. Как только появлялись эскадрильи «яков» или «лавочкиных», герои Западной Европы, не принимая боя, норовили укрыться в редкие кучевые облака или вообще освободить от своего скромного присутствия небо, предпочитая, как стервятники, атаковать только отдельные, отбившиеся от общего строя, советские самолеты.

Основательно разгромленная неподалеку от укрывшихся в неглубоких окопах на опушке леса батарейцев немецкая колонна чадила все меньше: все, что могло в ней, в основном, выгорело. Уцелевшая бронетехника и автомобили с гусеничными тягачами съехались поближе, уплотнились, но свой «победоносный» путь на восток, по-видимому, решили отложить до лучших времен. Очевидно, решил Доротов, в хлам разбомбили не только их, но и войска следующие за ними. И куда теперь остатку авангарда спешить? В окружение? Подальше от своих вторых эшелонов и тылов? Может, поймут фашисты чертовые, что им лучше всего убираться с румынской земли обратно на венгерскую, и чем быстрее, тем больше их в живых останется?

Немцы этого или не понимали, или другой приказ получили, но они неожиданно стали окапываться, слегка углубившись в лес. От замаскированной позиции батарейцев в бинокли хорошо было видно, как фашисты загоняли уцелевшие танки, бронетранспортеры, тягачи и автомобили в рощу, вырубая, если мешали, деревья, рыли окопы. Странная вырисовывалась картина. На северо-восточном углу леса, ограниченном широким проселком, где чернели и все еще курились чадными клубами остатки моторизованной колонны и перпендикулярным ему ручьем, зачем-то укреплялись уцелевшие фашисты. А вдоль восточной оконечности этого же леса, примерно на расстоянии километра от них, уже окопались жалкие полсотни легковооруженных красноармейцев, о которых немцы или не догадывались, или решили отложить их уничтожение на потом. Командующий ими младший лейтенант Доротов приказал не шуметь и не высовываться — всем сидеть мышами под веником.

Прибежал, придерживая ремень прыгающего за плечом карабина, радостный наблюдатель:

— С юга танки прут, — доложил он, широко и щербато улыбаясь. — Наши танки. Советские!

— Куда именно прут? — переспросил Доротов.

— А туда, — махнул рукой на запад наблюдатель. — Просто по полю. Там и дороги-то не видно, разве что проселок какой. Километрах от нас в трех, будет. Числа нет. Пыль прямо столбом так и куриться. Каждый танк пехота, что мухи дерьмо, обсела. В небе над ними самолеты туда-сюда ходют, прикрывают, наверное. И конница рядом с ними тоже идет, торопиться. Румынская. Даже знамена свои распустили полосатые, как на параде. Обходят, видать, фашистов. С фланга.

— В нашу сторону никто из них не направляется?

— Не видал, — пожал плечами наблюдатель. — Похоже, что нет.

— Значит так, старшину ко мне, живо. А сам возвращайся на пост.

— Кто у нас лучше всех верхом ездит? — спросил Доротов степенно подошедшего старшину.

— Красноармеец Елсуков, — расправил двумя пальцами пышные усы батарейный старшина Бурляй.

— Конь у тебя под седлом имеется?

— Нет. Только в упряжи.

— Значит так. Примерно в трех километрах к югу на запад движется крупная колонна наших танков. И румынская конница. Нужно им сообщить, что там, — Доротов показал за спину большим пальцем, — недобитая немчура с танками и бронетранспортерами затаилась. Точное количество неизвестно, но, думаю, несколько десятков легких и средних танков и до батальона пехоты и пушек за тягачами наберется.

— Елсуков и без седла сможет, охлюпкой. Ему не впервой.

— Только пусть на открытое пространство не высовывается — между деревьев скачет, чтобы немцы его не заметили.

— Сделаем.

Хорошее дело — надежная радиосвязь. Когда прискакавший охлюпкой куда-то в середину запыленной танковой колонны Евсюков поравнялся с первой попавшейся ему боевой машиной и, пустив своего слегка шарахающегося от железного грохота мерина параллельной рысью, попытался что-то прокричать сквозь рев дизелей торчащим над башней танкистам, его, конечно, не услышали. Но поняли. Красноармейцы, тесно облепившие сверху танк, стали кричать и жестами звать его к себе на броню. Елсуков сомневался, не хотел бросать лошадь и не мог понять, как он вообще заберется на движущуюся гусеничную машину. Помог ему один из скачущих рядом румын. Кавалерист-союзник схватил у его лошади поводья и, выкрикивая что-то на своем непонятном Елсукову языке, показал жестами, что ему нужно сделать. Елсуков послушался, приостановил мерина, спрыгнул, доверив батарейную собственность румыну, и побежал догонять ушедший вперед танк на своих двоих.

Командир танка, оглядывавшийся на него, скомандовал через ларингофон — тяжелая махина на мгновение остановилась, качнувшись тяжелым корпусом, — Елсуков схватился за дружелюбно протянутые ему навстречу руки и, наступив на слегка провисшую гусеницу, неумело и болезненно стукаясь коленями о броню, был втянут наверх. Танк тут же тронулся. Заботливые десантники, поддерживая, помогли ему пробраться через них к башне и Елсуков, наконец-то, смог передать танкисту сообщение Доротова. Круглолицый командир танка с пшеничным чубом, фасонисто ниспадающим на лоб из-под шлемофона, оказавшийся заодно и командиром роты, покивал, и связался с командиром батальона. Доложил и, после краткого раздумья последнего и его разговора уже с комбригом, получил ответное распоряжение. Опять заговорил по рации командир роты, теперь уже со своими взводными.

Дольше всего пришлось объяснять, в том числе и жестами, идущим параллельной рысью союзникам. Но все-таки дошло и до них. Их офицер властно поднял руку, что-то прокричал, — всадники придержали коней и дали возможность полнокровной танковой роте численностью в десять грозных машин свернуть вправо.

Елсуков благополучно спрыгнул с движущейся брони вбок, получил у подъехавшего услужливого румына обратно свое копытное средство передвижения, красуясь, довольно ловко, в одно движение, вспрыгнул на его голую широкую спину и, чтобы не нюхать выхлопные газы и не глотать вздернутую широкими гусеницами пыль, поскакал впереди, заодно и показывая дорогу. Вереница мощных приземистых машин с десантом на броне степенно поползла следом. Полоска зеленеющей травой земли шириной метров сто между поросшим лесом восточным склоном длинной высотки и ручьем слегка изгибалась и со стороны укрывшихся на противоположном углу этой же высотки немцев угрожающего приближения советских танков поначалу не замечали.

А когда заметили, было уже слишком поздно. Немного не доезжая до отрытых за деревьями окопов батарейцев, куда заранее направил коня Елсуков, танковая рота остановилась и перестроилась из походного в боевой порядок; десант, поголовно вооруженный автоматами и ручными пулеметами нового образца, дружно соскочил вниз и отошел немного назад, поправляя оружие. Приземистые гусеничные машины выстроились в два ряда по пять танков со смещением, так, что задний ряд мог вести огонь в промежутках переднего. Немецкие наблюдатели теперь их наверняка заметили, но огонь не открывали. Надеялись, что их присутствие противнику неизвестно? Или ждали, когда подойдут поближе?

Танковой ротой командовал капитан Виктор Гординский, успешно прошедший командиром взвода БТ-5 в чине лейтенанта еще Восточную Польшу, съездивший в трехмесячную насыщенную боями командировку в Китай, а потом вернувшийся на родину, куда была выведена его танковая бригада. К возвращению Гординского 36-ю легкотанковую бригаду бывшего комбрига Богомолова, повышенного до генерал-лейтенанта, развернули в 15-й танковый корпус, а непосредственный командир Виктора, бывший майор (теперь полковник) Персов получил в подчинение танковую бригаду с совершенно другой техникой. Все прежние легкие танки у них изъяли (и по весьма доступной цене продали союзникам) и заменили новейшим чудом отечественного танкопрома — средними Т-34. К всеобщему удивлению танкистов, на осваивание новой техники в этот раз не пожалели ни солярки, ни моторесурсов, ни боеприпасов. Езди, хоть целый день, мало дня — не спи ночами — лишь бы научился. Выработался ресурс двигателя — переберем или новый поставим — не переживай. То же происходило и с боевыми стрельбами. Страна явно готовилась к войне. Но на таких танках воевать — это не на тонкокожих бэтэшках или «двадцать шестых». И броня — ого-го, и мощь оружия, и проходимость. Когда их танковый корпус месяц назад погрузили на платформы и несколькими эшелонами перевезли из-под Киева в Румынию, над объяснениями политруков и командиров, что здесь они накапливаются исключительно для войны с самураями в Манчжурии, смеялись даже красноармейцы.

Все понимали, что будущий враг, захвативший уже почти всю Европу, — на западе. Но страха перед непобедимым вермахтом в экипажах не было. Пусть они и воюют с 39-го года, а у нас большинство бойцов и командиров все-таки в боевых условиях еще не обстреляны, но и нас научили многому, и техника у нас, если не врут отцы-командиры, на порядок лучше будет. И вообще, а когда это немец русского бивал? Разве что, поначалу случалось, пока мужик еще до конца «не проснулся». Нас только разозли — мало не покажется. Ишь, хозяева Европы выискались. Своей собственной земли им, видишь ли, мало — решили у других отобрать. А хрен вам под каску и гранату с выдернутой чекой в мотню!

Наружные дополнительные баки на каждом танке: по три с соляркой и один с маслом — капитан Гординский перед боем решил не снимать, понадеявшись на мощь своих длинноствольных башенных орудий на дальнем расстоянии. Он внимательно изучил в бинокль немецкие позиции на дальней лесной опушке. Заметил просматриваемые между редкими деревьями и кустами серые чужеродные пятна и холмики свеженасыпанной и еще не прикрытой дерном земли; отдал приказ во взводы и опустился на свое сиденье, не закрывая люк. Следом в своих башнях скрылись и все остальные командиры взводов и экипажей. Загудели десять электромоторов — плавно поплыли по кругу сильно приплюснутые полукруглые башни — опустились приподнятые на марше длинные дула пушек с утолщениями эжекторов на концах — вручную еще поправились наводчиками по горизонтали — замерли — залп! Перезарядка — залп! Перезарядка — залп! Длинные высверки трассеров 76,2-мм снарядов дружной хищной стаей по настильной траектории раз за разом устремлялись на северо-восточную оконечность поросшего редким леском пологого склона

6,3-кг тупоголовые бронебойно-трассирующие снаряды с баллистическими наконечниками и 155-г тротила внутри при попадании легко проламывали хоть боковую, хоть лобовую, хоть башенную броню германских легких и средних панцеров, укрывшихся на окраине рощи, не говоря уже о бронетранспортерах и автомобилях с тягачами и, проникнув в середку, добросовестно рвали в клочья беззащитные тела экипажей, вдребезги разносили механизмы, детонировали боекомплекты, воспламеняли пары бензина. В расположении затаившегося противника все больше ширилось пламя, клубился в синее небо и в стороны дым. Несколько танков и бронетранспортеров решили вырваться из западни, в которую сами до этого добровольно забрались: они выскочили из-за деревьев и, понадеявшись на удачу и собственную скорость, устремились налево, чтобы обогнуть угол рощи и скрыться — но большинство, получив меткий снаряд в борт или корму, превращались в очередной жирно коптящий румынское небо факел.

Несколько с краю расположенных и пока еще уцелевших «троек» храбро попробовали дать отпор, но их 50-мм снаряды, даже при удачном попадании в покатые приплюснутые башни и под острым углом сваренные лобовые плиты советских машин, лишь бесполезно рикошетили от толстенной брони. Толку от такого ответного огня для немцев не было никакого — один только смертельный вред. Обозначившие себя вспышками вражеские машины обращали на себя внимание сразу нескольких советских командиров и наводчиков и быстро получали ответную порцию стали, начиненной тротилом.

Когда встречный огонь полностью прекратился, Гординский приказал перейти с бронебойных на осколочно-фугасные выстрелы без колпачков, с взрывателями, поставленными на осколочное действие. Их встающие между деревьями темные разрывы порядком добавили рукотворного хаоса. Наводчики слегка приподняли длинные, с утолщениями эжекторов на концах стволы и выдали еще по нескольку залпов вглубь леса, на авось. Отбой. Командир роты снова высунулся из люка, прикрываясь по грудь крышкой, и в бинокль удовлетворенно оглядел получившуюся картину. Прямо, красота. Даже гордость берет за свою страну в целом и ее бронетанковые силы в частности. В километре дымно горела фашистская техника, и на опушке, и между ней и ручьем. Кто где свой снаряд получил, тот там и исходил огнем и копотью. Живых солдат противника в бинокль не наблюдалось, разве что, могли в окопах притаиться. Хотя вряд ли. Скорее, в лес убежали.

Комроты Гординскому было приказано уничтожить затаившегося на северо-восточной опушке рощи противника, потом обойти рощу вокруг, добивая уцелевших, но, не углубляясь в нее, и не отпуская далеко от себя десант. По выполнении задачи «со всех гусениц» догонять свой батальон.

Когда стрельба окончательно утихла, и над открытыми люками появились довольные лица в черных шлемофонах, к танкам вышли несколько красноармейцев во главе с младшим лейтенантом. Среди них выделялся богатырским размером тела, сверкающей медалью на груди и трофейным германским автоматом сержант. Поздоровались. Горячо поблагодарили.

— Что дальше думаете делать? — спросил Доротов.

— Имею приказ обогнуть вашу высотку и проверить отсутствие целой немецкой техники и живых фашистов. Если еще таковые обнаружим — будем уничтожать или пленить. Потом должны догонять своих.

— А вы нам еще не поможете? Самую малость?

— Чем?

— Да… — помялся Доротов. — Гансы гаубицы наши захватили. Хотелось бы вернуть обратно. Но если фашисты там остались — сами мы их не отобьем.

— Карта местности есть? — спрыгнул на землю, разминая ноги, Гординский. — Покажите, где ваши гаубицы. (Доротов показал).

— Ваши бойцы пойдут отбивать? — спросил танкист. — Сколько вас?

— Полтора взвода под ружьем наберется, — ответил артиллерист. — Но часть из них — кашевары, обозники да ездовые.

— Ладно, обозники, так обозники. Оружие хоть у всех? Не побросали, когда от своих гаубиц улепетывали? — хмыкнул Гординский.

— Не побросали, — слегка обиделся задетый несправедливым укором Доротов. — У всех оружие. Карабины и пистолеты. И даже трофеями разжились (он гордо мотнул головой на Гороховского с МП-40 поперек широкой груди). Есть еще два немецких пулемета с лентами, их же гранаты и винтовки. Мы не просто так «улепетывали» — другого выхода у нас не было. Или погибнуть без толку, или спасти личный состав, даже оставив орудия. А до этого, сами увидите, вокруг своих позиций немчуры мы положили изрядно. Били их осколочными в упор с расстояния чуть ли не сотни метров. Даже пару танков на прямой наводке уничтожили.

— Да ладно тебе, лейтенант, — доброжелательно улыбнулся капитан, — я в храбрости ваших орлов нисколько не сомневаюсь, за «улепетывали» не обижайтесь — не со зла сказал. У вас вон какой герой в составе, — кивнул на того же Леву. — Война только началась, а он уже с «Отвагой». За что получил, сержант?

— А вам, товарищ капитан, — хитро прищурившись, вопросом на вопрос ответил Лева, — я смотрю за Польшу ничего на грудь так и не повесили? За взятие казарм артиллерийского полка во Владимире-Волынском, например.

— Погоди, сержант, — всмотрелся капитан. — Что-то мне твоя чрезмерная фигура и лицо знакомы… Точно! Не помню, как тебя звать-величать, но ты и тогда, в Польше, с пушечками на петлицах щеголял. И с саблей на боку. У нас про тебя рассказывали, что ты в рукопашной уйму уланов, чуть ли не в одиночку положил.

— Было дело, — скромно подтвердил Лева. — Немножко покромсал клятых ляхов. А пусть не нападают исподтишка.

— И сейчас, смотрю, — кивнул на трофейный автомат через грудь и черную чужую кобуру на поясе Гординский, — ты не скучаешь.

— Некогда мне скучать, товарищ капитан, — нарочито вздохнул Лева. — Враги не дают.

— Когда сержант Гороховский «улепетывал» последним от своей гаубицы, — гордясь за подчиненного, вмешался в разговор Доротов, — он в одиночку шестерых в рукопашной положил и пришел весь обвешанный трофеями, как новогодняя елка игрушками.

— Ладно, ладно, артиллерия, сдаюсь. Убедили. Взвод танков я вам от своих щедрот для освобождения гаубиц выделю. Три машины. Вместе с автоматчиками. Так говоришь, лейтенант, что вот здесь неотмеченная на карте просека идет, по которой мои танки смогут пройти?

— Смогут, — кивнул Доротов. — Разве что, в каком месте им узковато будет. Может, где придется дерево другое свалить. Но ваши машины мощные — проломятся.

— Попов! — позвал Гординский командующего взводом лейтенанта, воевавшего под его началом еще в чине командира танка в той же Польше. — Пойдешь с артиллерией, они тебе дорогу покажут. Нужно немцев от их гаубиц отогнать, если они сами еще не разбежались. Как справишься — двигаешь вот здесь, по просеке, (на карте не видно, но наши товарищи уверяют, что она есть) вдоль их артиллерийских позиций, на север, и выходишь из леса. Там мы с тобой и встретимся. Артиллерия говорит, что они эту просеку двумя подбитыми немецкими танками закупорили. Как-нибудь обойдешь, проломишься. Действуй.

Два танковых взвода и командирская машина Гординского с опять оседлавшим их десантом, взревев моторами, пошли, вытянувшись в походную колонну, между ручьем и рощей на север, а взвод Попова с пристроившимся сзади обозом из конских упряжек густо обсаженных батарейцами залязгал гусеницами вверх по пологому склону, по сжатой деревьями просеке. Отвоевывать брошенные гаубицы двинулись не все артиллеристы, полтора десятка красноармейцев под командованием старшины остались охранять лежачих раненых и сгруженное с подвод и прочих упряжек казенное имущество. Вместе с батарейцами попросился повоевать и спасенный ими летчик-штурмовик. А чего в тылу отсиживаться? Лебедеву в придачу к его несерьезному в бою штатному ТТ выделили трофейный карабин и подсумки со снаряженными обоймами.

На передний танк в качестве проводника взобрался сержант Гороховский. Не забывая следить за дорогой, Лева с любопытством рассматривал оружие тесно сгрудившегося вокруг десанта. Привычных ему мосинских карабинов или винтовок не было вовсе. Не было и ручного ДТ с широкой плоской тарелкой сверху. У невысокого пехотного лейтенанта через плечо висел коротенький цельнометаллический вороненый автомат с дырчатым кожухом вокруг ствола, откидным наверх прикладом и секторным, как у ППД, магазином. Верзила пулеметчик раздвинул сошки и поставил на башню тоже совершенно незнакомый Леве, более короткий, чем пехотный дегтярев, ручной пулемет. Перед прикладом у пулемета имелась пистолетная рукоятка, а вместо широкой и плоской тарелки магазина сверху, снизу висел толстый барабан, из которого слева в приемник змеилась металлическая лента, набитая блестящими латунью и томпаком патронами. Что больше всего Леву удивило, так это размер остроголовых патронов в ленте: и не винтовочный, и не пистолетный — какой-то средний. Остальные красноармейцы были вооружены необычными автоматами с деревянными ложами и прикладами. Автоматы были немного длиннее, чем виденный им когда-то ППД, с пистолетными рукоятками и с более широкими изогнутыми магазинами внизу. Судя по ширине рожков, набиты они были такими же патронами, как и стоящий на башне ручной пулемет.

— Слышь, служивый, — крикнул Лева, прорываясь сквозь рокот дизеля, стоящему рядом с ним за башней сержанту, — а что это у вас за оружие такое? Никогда такого не видел.

— У лейтенанта, — сержант кивнул в сторону своего молчаливого командира, — пистолет-пулемет Судаева, ППС. У нас у всех — автоматы Симонова, АС. А у пулеметчика — ручной пулемет Дегтярева, РПД называется. Пару месяцев назад, как получили. Но уже освоили. Вполне.

— Патроны, гляжу, у вас какие-то в пулемете странные: ни то — ни се.

— Промежуточные, — кивнул, покровительственно улыбнувшись Левиной неосведомленности, сержант. — Между винтовочными и пистолетными. Самое то на дистанции до 800 метров. И оружие получилось легче, и вес патронов меньше. С мосинской трехлинейкой не сравнить. Земля и небо.

— А если немец дальше будет?

— Есть у нас для такого случая еще модернизированный ДП, ДПМ, но не в моем отделении — во взводном подчинении. Тот остался под прежний винтовочный патрон. У него рукоятка внизу добавилась, возвратную пружину переставили, чтобы не нагревалась, еще кое-какие изменения. Питаться может и, как прежде, из дегтяревского диска, и из металлической ленты. Но у нас, видишь ли, своя специфика. Мы танки в бою охраняем. Куда они — туда и мы. И отстать или вперед поспешить — ни, ни. С этим строго. Так что нас немцы, которые дальше, и не интересуют вовсе. Пехота издали нашему танку ничего не сделает, а на всякие там вражеские пушки у танка своя имеется. Вот так вместе и будем воевать. На полигоне все складно получалось, а, как сложится в бою — посмотрим. Кстати, сержант, мы с тобой так и не познакомились. Рязанцев. Леша.

— А я Гороховский. Лева.

Обмениваясь рукопожатием, Лева следил, чтобы не сжать сильно небольшую кисть невысокого автоматчика.

— Где получил? — завистливо кивнул Рязанцев на серебряную медаль.

— В Польше, — привычно ответил Гороховский.

— И я там был. Даже повоевать несколько раз пришлось. Но, по мнению начальства, видно, не отличился. Погоди, а где ты тогда «миролюбил»?

— В артиллерийском полку. В 45-й стрелковой дивизии.

— А я в мотострелковом полку 36-й легкотанковой бригады, мы, помнится, тогда с вами совместно и наступали.

— Точно!

— А это не ты, случайно, в уланскую засаду с отрядом на привале попал, и в рукопашной отличился?

— Если за Луцком, то я.

— Значит, ты. Мы тогда танковый батальон сопровождали. Позади вас шли. Я уже тогда отделенным командиром был. Как на вашу разгромленную колонну наткнулись — думали — все. Полный капут. Никого в живых не осталось. А вы, оказывается, еще и верх над панами взяли. Тогда ясно, за что тебя наградили. А потом, когда Владимир-Волынский брали, я тебя уже не видел.

— Из нашей полковой батареи я после того привала один живой и не раненный остался. Пушки наши клятые уланы все подорвали. Вот я временно в пехоту и перешел. Примкнул к хлопцам, с которыми в том бою близко сошелся, и поехал на их полуторке в головном дозоре. Вместе с бронеавтомобилями. На въезде в этот чертов Волынский нам тогда буквально за каждую баррикаду драться пришлось. А потом еще казармы артиллерийские брали.

— Казармы? Так мы тоже в этом участвовали. Погоди. Так это мы после вас во двор казарм через пролом в заборе зашли? Вы еще перед этим гаубицы захватили, что нас на шоссе долбили.

— Точно! — обрадовался Лева. Мы их захватили, а потом танки с вашей пехотой подошли. Ваш капитан-танкист, русочубый, тогда еще лейтенантом был. Он меня сейчас даже узнал.

— Гординский? Так мое отделение тогда его танковый взвод и прикрывало. Ты скажи, Лева, какая Земля круглая. Куда ни пойдешь — везде знакомого встретишь. То в Польше, то в Румынии.

— Я тебе, Леша, больше скажу. Командира взвода броневиков помнишь? Он почти все время впереди танкового батальона дозором шел.

— Помню. С такой редкой на Руси фамилией, как Иванов.

— А его водителя?

— Нет. Водителя не помню.

— Ну, рыжий такой веснушчатый парнишка.

— Нет. А почему спрашиваешь?

— Летчика у нас видел?

— В летном кожаном шлеме? Видел.

— Так он, оказывается, знаком с этим самым водителем. Земляки они. Представляешь? Друзья у них общие имеются. Вот это я понимаю, совпадение.

— Согласен.

— Слушай, Леша. А сейчас этот Иванов со своим водителем не с вами?

— А как же. С нами. Только он теперь, как я слышал, поменял свой броневик на танк (Рязанцев похлопал рукой по башне). Такой же. Иванов теперь капитан, ротой командует. По-моему, он где-то впереди бригады идет, как и тогда. Наш комбриг его весьма ценит.

Когда по прикидкам Гороховского до их захваченных гаубичных позиций оставалось уже немного, с правого фланга, из-за деревьев, неожиданно заработал вражеский пулемет. Хорошо натасканные, некоторые успевшие повоевать в Польше, автоматчики буквально с первыми прилетевшими пулями моментально соскочили с танка по обе его стороны, рассредоточились, и открыли ответный огонь. Лишь один боец, тяжело раненный двумя пулями, остался лежать без сознания на крыше моторного отделения, а двое, получившие легкие, по касательной, ранения в бедро и бок, действовали наравне с товарищами, отложив перевязку на потом. Следом ссыпались на землю бойцы и с остальных машин; гораздо медленнее оставили подводы, передки и зарядные ящики батарейцы. Танки сбросили скорость, но до конца не остановились.

На узкой просеке башню с длинноствольной пушкой было не развернуть, в отличие от установленного на ее крыше крупнокалиберного зенитного пулемета. Заряжающий первого танка, для которого внутри боевого отделения никакой работы сейчас не ожидалось, легко повернулся вместе со своей громоздкой турельной установкой над люком вправо (рукоятка затворной рамы пулемета была передернута назад заранее); перевел флажок предохранителя на «огонь»; обхватив парные рукояти на затыльнике ДШК, навел длинный ребристый ствол с массивным дульным тормозом на конце, напоминающем парашют, примерно в направлении противника, уже прекратившего обстрел, и обоими указательными пальцами потянул за два спаренных спусковых крючка. Пулемет со звонким металлическим лязгом загрохотал, слегка трясясь на турели и безжалостно кромсая крупнокалиберными бронебойно-зажигательными и бронебойно-зажигательно-трассирующими пулями кусты и деревья.

Зенитные пулеметы на следующих танках тоже угрожающе повернулись: один влево, а другой назад. Немецкий МГ молчал. Поразили его или нет — было непонятно. Треть десантников и половина артиллеристов, развернувшись в цепь, неспешно ломанулись сквозь кусты и промеж деревьев в сторону немецкой засады, внимательно вглядываясь вперед и коротко на всякий случай, простреливая подозрительные места и заросли. Танки и конские упряжки в окружении идущих вокруг красноармейцев потихоньку двинулись дальше по просеке. От немецкого пулеметного расчета остался на траве лишь один убитый, лежащий лицом вниз и немного рассыпанных вокруг золотисто блестящих стреляных гильз. Остальные фашисты, забрав пулемет, отступили. Красноармейцы еще немного постреляли перед собой, больше для поднятия собственного духа, чем для пользы дела и, по команде Рязанцева вернулись к потихоньку движущимся по просеке танкам. Несколько человек слегка отстали. Один из задержавшихся возле убитого немца автоматчиков снял с него большую черную кобуру с парабеллумом и с гордостью нацепил себе на ремень; другой забрал дешевенькие часы-штамповку с запястья; третий вытащил сигареты и зажигалку; четвертый извлек из брезентовой сумки, прикрепленной ниже спины мертвого, пачку галет, надкушенные полкруга колбасы и жестяную банку с какими-то консервами. Плоский штык проигнорировали все: свои имеются. Совсем даже не хуже, пусть и немного короче.

Тяжело раненного бойца перевязали и перенесли на подводу, легкораненым, к которым после возбуждения боем пришла боль, наложили повязки и посадили туда же. Поднимающаяся слегка в гору лесная дорога пересеклась с другой, тянувшейся вдоль гаубичных позиций. По знаку Левы танки свернули направо и неспешно поползли вперед, грозно лязгая траками и сизо туманя сгоревшей соляркой. Сопровождающая их пехота обратно на броню не садилась, а быстрым шагом продвигалась по обе стороны от просеки, обходя деревья и шумно проламываясь сквозь кусты. Лева заранее откинул складной приклад на трофейном автомате и опустил рукоятку взведенного затвора из предохранительного выреза. Справа от него шли бойцы его гаубичного расчета с немецким пулеметом наперевес и штатными карабинами в руках, а слева — автоматчики Рязанцева.

Первым заметил притаившихся за бруствером на позиции второго орудия второго огневого взвода немцев не Лева и не его батарейцы, а кадровый пулеметчик десантников, тоже прошедший Польшу ефрейтор Дрокин. Красноармеец, не падая на землю, знаками что-то показал своему сержанту, стал на колено за деревом и, придерживая свой необычный РПД левой рукой за деревянную накладку на стволе снизу, прицелился и дал довольно длинную очередь примерно со ста метров. Немцы ответили, обозначая свои позиции рыжими огоньками вспышек; красноармейцы, кто, бросившись на землю, кто, присев за дерево потолще, открыли частый ответный огонь одиночными выстрелами и короткими очередями. Подключились и танки. Передний сумел использовать даже пушку: занятый фашистами ближайший гаубичный окоп виднелся совсем недалеко от просеки слева.

76,2-мм осколочно-фугасная граната с неснятым колпачком на взрывателе, тем самым поставленная на фугасное действие, с легкостью разрушала земляную насыпь шириной до двух метров. Промахнуться с такой кинжальной дистанции для достаточно пострелявшего на полигоне наводчика было бы непростительно. Выстрел — черное облако взметенной земли и дыма с мгновенной вспышкой в середке — и нет больше на этом месте ни немецкого пулемета с пулеметчиком, ни остальных номеров его расчета, ни еще нескольких невезуче находившихся поблизости солдат вермахта. Лейтенант Попов, укрывшийся с началом боя в башне и даже закрывший люк, вовремя заметил в панорамный перископ еще одну пулеметную точку слева от гаубичной позиции. Скомандовав наводчику и заряжающему: «Минус сорок, пулемет, сто двадцать, осколочным», он совместил с намеченным объектом визир своего прицела, нажал кнопку прибора на электроприводе башни — тихо загудел электромотор — и уже через считанные секунды наводчик тоже наблюдал в свой телескопический прицел часто мелькающий смертоносный огонек между деревьев. Наводчику осталось лишь точнее довернуть пушку механическим приводом по горизонтали и чуть приподнять по вертикали. Выстрел — еще один высоко взметнувшийся черный куст между деревьями и разлетевшиеся крупные ошметки догадайся чего.

Второй танк спокойно и метко клал осколочные гранаты справа от просеки, быстро гася пулеметное сопротивление немцев с той стороны. Третий — не стрелял. Его командир, укрывшись за вертикально откинутой вперед крышкой люка, внимательно следил в бинокль за обстановкой сзади и по бокам, а заряжающий занял позицию у зенитного пулемета и даже снял его с предохранителя. Уцелевшие немцы, пригибаясь и укрываясь за деревьями, отступали; то здесь, то там, среди зелени и темных стволов мелькали фигурки в мундирах чужого цвета. В их спины с победной радостью и переменным успехом били как новейшие советские автоматы с пулеметами, так и устаревшие мосинские карабины и попавшее в мозолистые красноармейские руки трофейное оружие. Так же удачно выкурили немцев и с позиции первого орудия второго взвода. Остальные фашисты, то ли получив команду от своих офицеров, то ли уразумев свое полное бессилие перед русскими танками, самостоятельно ретировались заранее, еще даже не попав под губительный огонь. Часть гансов побежала по лесу вдоль просеки к оставленным там бронетранспортерам, а часть устремилась вглубь леса, на пологую вершину холма, за которой на западном склоне находился захваченный НП командира батареи.

Танки могли следовать только по просеке. И они неспешно поползли вперед, уже не видя перед собой достойных для пушечного огня целей, оставляя редкие мелькающие за деревьями серо-зеленые немецкие спины на откуп автоматам, ручным пулеметам и карабинам своего спешенного десанта и группы батарейцев. Гаубица Гороховского располагалась прямо на просеке. Дойдя до нее, танки остановились, не глуша моторы; красноармейцы, прочесав окрестности метров на сто в стороны, подобрали нескольких раненных, не сумевших убежать немцев. Их кое-как перевязали их же собственными индивидуальными пакетами и не очень бережно стащили в одно место. Самое обидное, что гаубицами немцы, по всей видимости, даже не пытались воспользоваться, возможно, среди них не было артиллеристов или не успели, так что саморучно простреливали им цилиндры тормозов отката совершенно напрасно — теперь жди, когда отремонтируют и хорошо если начальство и особый отдел бригады пропесочит за такое вредительство не шибко сильно, особенно отдавшего такой приказ младшего лейтенанта Дорохова.

Три советских офицера: танкист, пехотинец и артиллерист — сошлись возле передней машины, закурили и обсудили ситуацию. По рации посоветовались с Гординским. Было решено, что задача, поставленная капитаном хоть, в принципе, выполнена (немцы отогнаны от гаубиц и, если не дураки, обратно не сунутся) но ее не мешало бы дополнить — проверить обратный склон высотки в районе захваченного артиллерийского НП.

Левину гаубицу дружно скатили с дороги, где она мешала проезду танков, по аппарели обратно в ее орудийный окоп, и растащили по сторонам бруствер из деревянных укупорок от снарядов, набитых землей. Гороховский оставил на отбитой батарее пять бойцов для охраны и орудий, пусть даже не годных сейчас к стрельбе, и своих раненых, и немецких. Остальные два с половиной десятка батарейцев, растянувшись в редкую цепь, двинулись с личным и трофейным оружием наперевес, прочесывать заросшую лесом высотку в направлении на НП; а танки, приняв обратно на броню своих автоматчиков, поползли тем временем по просеке к выходу на северную опушку.

Один раз тяжелым машинам пришлось съехать с узкой лесной дороги, чтобы обминуть два подбитых Левиной гаубицей все еще слегка чадящих немецких танка и мощной наклонной лобовой плитой выкорчевывать под себя или просто переломить не очень толстые деревья. Самих немцев не оказалось и на выходе из леса — вовремя бежали и оттуда. От них остались только два поврежденных (один дотла выгоревший) бронетранспортера, которым, очевидно, досталось от навесного гаубичного огня с закрытой позиции. Тридцатьчетверки остановились. Выглядывающие из башенных люков командиры экипажей внимательно осмотрели открывшееся перед ними пространство в бинокли; никакой для себя опасности не обнаружили и двинулись обходить высотку с северного фланга, с гордостью за советскую авиацию наблюдая в нескольких сотнях метрах справа растянувшиеся вдоль проселка многочисленные, местами все еще высоко возносящие в начавшее затягиваться облаками августовское небо клубами жирного дыма остатки уничтоженной штурмовиками немецкой моторизованной колонны.

Два танковых взвода, оставшиеся с Гординским, проехав полкилометра, остановились, и капитан еще раз внимательно осмотрел через бинокль расстрелянные его башенными орудиями немецкие позиции на углу рощи. Среди все еще полыхавшей техники и занявшихся от разлившегося из пробитых баков бензина деревьев он ничего для себя опасного не обнаружил: ни людей, ни неповрежденных боевых машин. Кто уцелел — сбежал? Похоже на то. Тридцатьчетверки снова двинулись вперед. Но теперь на всякий случай не прежним тесным строем: одна машина с настороженным десантом на большой скорости пошла в отрыв, а остальные двинулись следом помедленнее, внимательно следя за лесом. Чем ближе к дымно горящим немецким позициям, тем более кочковатой становилась поросшая травой земля — тяжелый танк плавно переваливался на широких гусеницах, ныряя своей длинноствольной пушкой, то вверх, то вниз.

Внезапная орудийная вспышка сквозь черный дым слева — короткая желтая трасса с расстояния в две сотни метров — глухой удар в сильно покатый борт полукруглой башни — высверк высеченных искр — изломанная траектория рикошета вперед и два насмерть сраженных десантника. Первый был прошит 50-мм снарядом насквозь; а другому, отлетевший и еще не успевший разорваться снаряд снес большую часть головы вместе с каской. Уцелевшие автоматчики моментально покинули машину, давая танку возможность повернуть пушку в сторону противника. Мехвод, слушаясь командира, не сбавляя скорости, гнал машину вперед. Командир развернул панорамный прицел в сторону леса и попытался рассмотреть в дыму между деревьями и все еще пылающей и клубами чадящей вражеской техникой уцелевшего врага. Наводчик, пользуясь электроприводом, поворачивал башню влево. Заряжающий на всякий случай заранее достал из держателей укладки следующий бронебойный снаряд. Пригнувшиеся солдаты, не отставая от своего танка, бежали рядом; те, что слева, не видя противника, для собственного успокоения, дали по нескольку коротких очередей в сторону близкого леса; те, что справа, были довольны, что прикрыты с опасной стороны броней.

После внезапного обстрела позиций на лесной опушке невесть откуда появившимися русскими танками, «тройка» фельдфебеля Ханке, не избежав участи большинства панцеров, тоже получила свой «горячий привет» от иванов. Разорвавшийся бронебойный снаряд непоправимо изуродовал левое ведущее колесо и разметал на звенья надетую на него гусеницу. Участвовавший во второй, победной, части французской компании уже опытный экипаж, решил не дожидаться второго попадания и, проявив изрядную, пришедшую с опытом, сноровку, дружно покинул машину через командирскую башенку и боковые эвакуационные люки башни и корпуса.

Вокруг продолжали пронзать скученное задымленное пространство белые трассеры русских снарядов; одни танки и бронетранспортеры с машинами горели, другие пытались выбраться из огненной лесной западни. Бежали глубже в лес солдаты, еще не отошедшие после налета штурмовиков, как-то пытались ими руководить офицеры и унтеры. О сопротивлении никто уже и не думал. Стрелять из легкого оружия через деревья по невидимым отсюда русским, да еще и сквозь уже заклубившийся черный дым — бесполезно. Только спасаться.

Экипаж фельдфебеля Ханке пока еще не пострадал: все живы и даже не поцарапаны. Спаянные фронтовой дружбой танкисты привычно держались вместе. Отбежав на безопасное расстояние в глубину полого заползающей на высотку рощи, запыхавшись от непривычного бега, они присели передохнуть на упавшее замшелое дерево и заодно перекурить. Постепенно полностью иссяк беспорядочный поток проламывающихся сквозь кусты таких же, как они, беглецов. Внизу по склону, на месте их разгрома, прекратились громкие разрывы русских «подарков», лишь временами, очевидно, раскалившись в огне, сами собой трещали патроны танковых пулеметов и рвались снаряды в боеукладках. Русские, очень на то похоже, угомонились. Наступила тревожная тишина.

— Ну что, парни, — сказал, застегивая штаны после отправления малых естественных потребностей на ближайшее дерево плечистый заряжающий, — чего расселись? Иванов ждем? Может, пора своих догонять? А, командир? Пока не отстали.

— Догнать — дело нехитрое, — покачал сплюснутой с боков головой фельдфебель. — Только кто кого первый догонит: мы своих на двух ногах или русские нас всех на своих танках? Если кто не заметил или не запомнил, так эта поросшая лесом высота, где мы с вами находимся, не такая уж и большая, а дальше одни голые поля до самой деревни. Там нас на гусеницы намотают или из пулеметов положат, если руки поднять не успеем.

— А что ты предлагаешь? — удивленно спросил стрелок-радист. — Здесь отсидеться? Может, иваны не будут до ночи прочесывать, а в темноте мы сумеем убраться?

— Я не предлагаю, а приказываю, — повысил голос фельдфебель, — вернуться обратно. Когда мы бежали, наша машина еще вполне была способна стрелять. Если ее все-таки потом добили — поищем другую. Должен же хоть один танк уцелеть? И будем ждать русских. У них один путь, чтобы преследовать наших — проехать, подставив борта, в паре сотен метров мимо нас вдоль ручья. Подобьем несколько танков, остановим их и тогда с полным правом и чувством выполненного перед Германией и фюрером долга отступим.

— Густав, — вскинул наглые белесые глаза наводчик, — тебе что, Железный крест спать не дает? Во Франции тебя обошли — здесь наверстать надеешься? Одним экипажем собираешься всех русских остановить и Москву взять? Ты же знаешь: я не трус. Но сейчас я за то, чтобы не ввязываться.

— А я, ефрейтор Эйкен, — перешел на официальный тон фельдфебель Ханке, — твоим мнением не интересуюсь. Это не обсуждение с голосованием, а мой приказ. Покурили? Встали и за мной.

Их панцер, стоявший во второй линии, как оказалось, получил еще снаряд в моторный отсек, но каким-то чудом не загорелся. Башня вручную вращалась, пушка наводилась. Снарядов — полный боекомплект. Вокруг продолжала чадно и жирно гореть колесная и гусеничная техника и занявшиеся от нее и растекшегося бензина еще недавно зеленеющие листвой деревья. В изломанных позах распластались на земле или свешивались из подбитых машин трупы в черной униформе танкистов и серо-зеленых куртках пехоты. Удушливо и едко, до надрывного кашля в бронхах и подступающей тошноты, несло смрадной гарью и подгоревшим мясом.

Ненужного в бою для обездвиженного танка механика-водителя Шварца фельдфебель отослал, вручив собственный бинокль, ближе к дороге, в дозор; остальные забрались внутрь боевого отделения на свои места. Очень скоро запыхавшийся Шварц прибежал обратно.

— Идут! — доложил он и рассказал, о построении приближающихся русских. Ханке отдал приказ экипажу, а сам, забрав у мехвода свой бинокль, остался выглядывать сверху над раскрытыми в обе стороны створками люка командирской башенки. Никакого панорамного перископа, как у русских, на «тройке» не было. Ему, как командиру, по мудрой задумке германских конструкторов и их заказчиков в высоких армейских кабинетах, полагалось наблюдать за полем боя или через закрытые триплексами шесть довольно узких щелей, расположенных по периметру башенки, либо через аналогичные щели на боковых дверцах башни, что было довольно неудобно и ощутимо скрадывало обзор. Хочешь, не хочешь, Ханке, как и большинству его панцерных коллег-командиров, приходилось до последней возможности торчать с неприкрытой от вражеских пуль головой над кромкой командирского люка, крутясь во все стороны с биноклем у глаз.

Приближающийся русский танк довольно необычной грозной конструкции Ханке видел впервые. Тяжелая приземистая машина, явно раза в полтора тяжелее их T-III, с покатой полукруглой башней и длинной пушкой, явно мощнее их собственной 50-мм и со странным утолщением на конце ствола, непохожим на дульный тормоз. Машина, как мошкарой, плотно облеплена снаружи солдатами, держащимися за, очевидно, специально приваренные на башне скобы. Это у русских от скудости? Транспорта для пехоты не хватает? На германских танках такие скобы не приваривают, и никому пока, насколько Ханке знает, и в голову не приходило, возить пехоту на броне. Для этого в вермахте существуют в достаточном количестве бронетранспортеры и автомобили. Фельдфебель велел наводчику целиться в середину русского борта и стрелять, как только враг покажется прямо напротив их позиции. Весь экипаж внутри замер в напряженном ожидании; мехвод забираться в танк не стал, а отошел немного в сторону и прилег с подобранным возле убитого пехотного офицера автоматом наготове с наветренной стороны за гусеницей подбитого, но пока еще не загоревшегося «ханомага». Клубящийся вокруг дым, хоть и доставлял значительные неудобства, но зато отлично маскировал.

Опытного немецкого наводчика Эйкена подвела кочковатая дорога, по которой на большой скорости летел русский монстр. С кинжальной для танкового орудия дистанции в две сотни метров, когда промахнуться не смог бы и зеленый, только призванный в танковые войска юнец, это удалось сделать вдосталь повоевавшему во Франции ефрейтору. Русский тяжелый зверь внезапно ухнул в какую-то мелкую, незаметную с позиции обездвиженного германского танка, колдобину и огненная трасса выпущенного в него снаряда вместо вертикального борта вонзилась в полукруглую приплюснутую башню. Вернее, вовсе не вонзилась, а отвернула рикошетом вверх, разметав, правда, несколько обсевших танк снаружи иванов.

Пока заряжающий быстрым скупым движением вставлял следующий бронебойно-трассирующий снаряд в казенник орудия, а наводчик вручную доворачивал башню вслед за по-прежнему несущимся вперед уже свободным от пехоты врагом, открыли огонь идущие на небольшом удалении остальные красноармейские машины. Три танка второго, заднего, взвода остановились, и почти залпом выпустили бронебойные снаряды в примерном направлении обнаружившего себя орудийной вспышкой притаившегося врага, а две машины первого взвода вместе с экипажем командира роты били сходу, не останавливаясь. Поймав момент, германский наводчик выпустил второй снаряд и уже не промахнулся: его трасса уткнулась прямо в борт. Но, судя по яркой вспышке снаружи, проникнуть вовнутрь корпуса бронебойный снаряд так и не смог.

Он угодил танку между надгусеничной полкой и самой гусеницей. Даже с 200 метров 50-мм бронебойный германский снаряд, выпущенный из длинноствольной танковой пушки T-III, не был способен пробить мощный 75-мм борт советской машины. Оставив глубокую вмятину в гомогенной броне, он взорвался и вред противнику все-таки нанес — разворотил полку и перебил гусеницу, что русский мехвод заметил не сразу. Лишь, когда полностью «разувшись» с левой стороны, быстро несущийся танк по-прежнему работающей правой гусеницей неожиданно развернуло лбом в сторону леса, он затормозил тяжелую машину.

Уже приготовившийся стрелять советский наводчик из-за внезапного поворота машины потерял намеченную цель — ему пришлось спешно возвращать башню электроприводом обратно. Однако его выстрел так и не понадобился. В лесу ярко рвануло: один из не прекращающих сыпаться на плохо видимого врага советских снарядов с легкостью проломил 30-мм борт и своим заброневым действием вызвал детонацию боекомплекта. Экипаж фельдфебеля Ханке, за исключением укрывшегося неподалеку везучего механика-водителя Шварца разметался мощной взрывной волной и осколками на крупные и мелкие фрагменты и перестал существовать. Не довелось бравому фельдфебелю получить не то, что Железный крест — даже под деревянный закапывать было особо нечего.

Выживший механик-водитель, слегка оглушенный близким разрывом, не стал ждать, когда разозленные русские начнут прочесывать поле боя, и тем более он не собирался от них самоубийственно отстреливаться. Шварц отполз подальше за деревья; поднялся на ноги; поправил на голове черную обсыпанную землей пилотку; закинул ремень чужого автомата на плечо; подобрал и засунул за ремень, возле кобуры парабеллума, брошенный кем-то штык от карабина без ножен и тяжелой трусцой побежал вверх по заросшему зеленью пологому склону, хваля всевышнего (о котором вспоминал только в таких исключительных случаях), что он не разделил печальную судьбу своих товарищей.

Не особенно торопясь, опасаясь нарваться на засаду, батарейцы, пробираясь редкой цепочкой между деревьями и кустами, перевалили через плоскую вершину и спустились по западному склону своей высотки к НП комбата. По пути, за исключением немецких трупов, они не встретили никого: ни своих, ни врагов. Завидев сквозь деревья блиндаж, где в начале боя находился комбат со своими помощниками, Доротов приказал остановиться. Красноармейцы, настороженно выставив вперед табельные карабины и трофейное скорострельное оружие, притаились: кто за растущим или поваленным деревом, кто в воронке от собственного гаубичного снаряда.

Вблизи стояла почти мирная тишина, чирикали невидимые в ветвях птички и жужжали в воздухе насекомые; легкий ветер унес едкий запах полыхнувшего здесь несколько часов назад взрывом тротила; трупный, от уже начавших на жаре разлагаться тел, еще не загустел и почти не ощущался. Лишь впереди слева, где давила немчуру невидимая отсюда атакующая танковая бригада, доносился приглушенный большим расстоянием рокот пушек и гул разрывов, перемежаемые уж совсем еле слышной ружейно-пулеметной трескотней. Доротов послал двух бойцов на разведку. Мелкими перебежками, периодически падая на землю или укрываясь за деревьями, солдаты достигли полузаваленного развороченного входа на НП. Разведчики покричали — никто не ответил. На всякий случай один из них, подобравшись сбоку, метнул в проем германскую гранату — глухой взрыв — дым с пылью наружу и опять тишина, только слабый шорох просыпающейся между потревоженными бревнами наката земли. Один из красноармейцев, пригнувшись, осторожно зашел внутрь, быстро вернулся и помахал рукой, подзывая остальных.

Живых на НП не оказалось. В траншеях, одиночных окопах, просто в кустах и на земле в черных от запекшейся крови гимнастерках привычного защитного цвета лежали уже закостеневшие в изломанных позах трупы батарейцев. Отдельной небольшой грудой переплелись в смертельных объятиях, невзирая на звания и должности, и бойцы охраны, и радисты-телефонисты с вычислителями, и их командиры, вытащенные, надо думать, немцами из блиндажа наблюдательного пункта. Немного поднимал настроение красноармейцам раскинувшийся на бугорке десяток могил с крестами из веток, на которых понурились германские каски, и несколько еще не законченных ям для лежащих рядышком трупов в чужих мундирах.

Сержант Гороховский не стал рассматривать погибших товарищей и мертвых врагов, а вышел из-за уцелевших деревьев и поднес к глазам бинокль: вдалеке, почти на подступах к лежащей впереди деревеньке, быстрым шагом отходила растянувшаяся колонна фашистов численностью, навскидку, до батальона. Было до гансов, по его оценке, километра полтора. Из табельного карабина, конечно, не попадешь, а даже и попадешь — толку много не будет. А вот из трофейной скорострельной машинки — вполне можно и попробовать. Почему бы и нет? На прицельной планке у них значится 2000.

— Товарищ командир! — крикнул Лева Доротову. — Там фашисты отступают. Примерно пехотный батальон. Разрешите их из пулемета прощупать, пока они на открытой местности находятся.

Доротов подошел к нему и тоже поднял бинокль.

— Действуй, — одобрил он. Заодно и бойцы с пулеметом лучше освоятся.

Лева кликнул свой пулеметный расчет, и красноармейцы быстро заняли удобную позицию в воронке от снаряда собственной батареи. Наводчик гаубицы Комаров, сейчас выступающий первым номером при трофейной скорострелке, по совету сержанта выставил движок на вертикальной стойке прицела на отметке 1800 и навел в начало немецкой колонны. Очередь на десяток патронов. Гороховский и Доротов в бинокли наблюдали за результатом. Желтые пунктиры вставленных в металлическую ленту патронов с бронебойно-трассирующими пулями (через три с обычными тяжелыми) гасли в воздухе еще до падения на землю. Наводчик, плотно прижимая левой рукой удобную рогульку деревянного приклада к плечу, опять нажал пальцем на нижний вырез гашетки и слегка покачал пулеметом вверх-вниз и вправо-влево.

— Стоп! — скомандовал заинтересовавшийся стрельбой из трофейного МГ-34 Доротов. Так держи. Шпарь ленту до конца.

Голова уходящей колонны явно засуетилась и раздалась вширь. Слегка поводя стволом в стороны, Комаров добил ленту и отсоединил железный опустошенный барабан. Чтобы не отвлекаться каждый раз на замену 50-патронной ленты в барабане и, так как стрельба велась не на ходу, а с довольно удобной позиции, слева от пулемета просто поставили стальную коробку с уложенной слоями лентой на 250 патронов, вставили в приемник, и в отступавших фашистов густым смертельным роем понеслись их же собственные 12,8-г остроконечные свинцовые пули в стальных рубашках, плакированных для защиты от ржавчины медно-сияющим томпаком. Второй номер пулемета, гаубичный замкОвый Терентьев, предупреждая перекос ленты, направлял ее рукой снизу, как это зачастую делают красноармейцы-пулеметчики при стрельбе из станкОвого максима. А прохлаждающемуся и только любопытствующему третьему номеру, снарядному Игнатову, Гороховский велел не гав своим большегубым ртом ловить, а набивать уже опустошенную ленту патронами из картонных пачек, не забывая периодически добавлять к обычным и бронебойно-трассирующие, помеченные черным носиком на пуле и красным кольцом на капсюле.

Часть немцев побежала, часть упала на землю. То ли попали в них, то ли просто укрывались таким образом от огня. Но до конца дожевать ленту пулемет так и не успел.

— Прекратить огонь! — внезапно распорядился внимательно наблюдающий в бинокль за немцами Доротов. — Гороховский, видишь?

— Вижу, товарищ лейтенант, — гневно подтвердил Лева, тоже напряженно всматривающийся в оптику. — У них наши пленные.

Позади себя немцы вытолкали несколько фигурок в красноармейской форме. Они не только прикрывались ими, но и приставили к ним с боков карабины и автоматы, недвусмысленно обещая застрелить, если не прекратится пулеметный огонь.

— От же с-суки гамбургские, — высказался Лева. — А еще и культурная нация. Вроде бы. Пленными, мать их ети во все дыры банником, прикрываются. Товарищ командир, а может, они только пугают? Может добить по ним ленту? По передним?

— А если не пугают? — не согласился Доротов. — Фашисты — они подонки садистские, а не культурная нация. Ничего, никуда эти твари не скроются. Слева их наши танки с румынской конницей уже далеко обошли. А скоро и танки Гординского справа из-за высотки должны показаться. Зажмут этих гадов. Некуда им деться. Кстати, у тебя глаз зорче. Кого-нибудь из пленных узнаешь?

— Мне кажется, один из них — наш комбат. Тот, что с забинтованной головой. По фигуре, да по движениям кажется, лица не разгляжу.

Поняв, что русские больше стрелять не будут, немцы снова сгрудились в плотную колонну, спрятали пленных в середку и продолжили спешный путь к селу. Что хоть немного сглаживало чувство бессилия от невозможности уничтожать вполне доступного врага, так это несколько так и оставшихся лежать на поле невысоких холмиков в серо-зеленой вражеской форме.

Справа донесся уже знакомый и ласкающий слух громкий рокот танковых дизелей, скрип ходовой и железный лязг широких гусениц. Взвод лейтенанта Попова, обошедший высотку, решил на всякий случай проверить, не требуется ли их, теперь уже можно сказать, боевым товарищам помощь? Не засели ли гады-фашисты на их НП?

— Требуется! — довольно приветствовал танкистов младший лейтенант-артиллерист. — Еще как требуется. Гансов видишь? — он показал рукой на запад. — К селу отходят.

— Вижу, — кивнул Попов, даже не поднимая бинокль.

— У них наши пленные. Несколько человек. В том числе, очень на то похоже, и наш командир батареи. Мы их попробовали было трофейным пулеметом пощупать — так они вытолкали назад пленных, наставили на них винтовки и дали понять, что постреляют, если мы не прекратим огонь.

— Ясно. И что ты предлагаешь?

— До немцев около полутора километров. До села, сам видишь, где-то два с половиной. Твои махины успеют их перед селом перехватить?

— Давай прикинем. Немцам, даже если побегут, на километр понадобиться минут шесть, это если амуницию и оружие побросают. Но скорее, не меньше десяти. А мы можем по этому полю и километров 40 в час дать. Должны успеть.

— Предлагаю двумя твоими танками обогнуть немцев с обоих флангов и отрезать от села. Третий танк, медленнее, пускай нагоняет их сзади. Мои бойцы тоже, развернувшись цепью, побегут следом. Без выстрелов. Окружим и вынудим сдаться. Надеюсь, у них мозгов хватит, чтобы наших пленных не расстреливать.

— Согласен, — кивнул Попов. — Тогда не будем терять времени. Выводи на поле, бог войны, свою безпушечную артиллерию, а я своим скомандую.

Два танка с автоматчиками на броне, получив приказ, разъехались метров на четыреста в стороны и, громогласно взревев дизелями, помчались по убранному полю вдогонку за отступающими немцами. Выброшенная широкими гусеницами пыль высоко и густо заклубилась за приземистыми машинами, почти скрывая их от спустившейся следом с поросшего лесом пригорка цепи артиллеристов. Танк Попова выехал перед перешедшей на легкий бег растянутой цепью и, не так поспешая, как первые два, грозно заурчал следом, пыля тоже не так обильно, как они.

Когда первые танки сравнялись с отходящими фашистами и пошли на обгон — первое время стрельбы не было. Но потом из растянутой вражеской колонны по правому танку примерно с пары сотен метров длинно прошлась пулеметная очередь. Командиры танков имели приказ Попова первыми огонь не открывать, но если начнут немцы — гасить этих сволочных гадов на полную катушку. Частые пули с близкого для МГ-34 расстояния безвредно прошлись по толстой броне, но задели примостившихся снаружи десантников. Двоим несчастливцам достались германские свинцовые гостинцы, одному из них — смертельный. Остальные автоматчики успели вовремя оставить мчащуюся тяжелую машину, умело соскочив прямо на ходу. Атакованный танк слегка сбавил скорость и стал поворачивать приплюснутую башню в сторону посмевшего стрелять врага.

Немецкий пулеметчик переключился на неприкрытый броней десант и длинной прицельной очередью, выпущенной опытной рукой, заставил красноармейцев буквально распластаться на ровной земле. Тогда танк, не уходя далеко от своей пехоты, остановился полностью, довернул, наконец, в нужное положение башню и бахнул по мелькающей вспышке германского пулемета из длинноствольной пушки. Осколочно-фугасная граната, поставленная «на удар», довольно метко расцвела черным дымно-земляным кустом, густо нашпигованным горячими смертельными осколками, в нескольких метрах перед вражьей огневой точкой. Непосредственно из этой скорострельной машинки стрелять стало не кому, да и сама машинка превратилась в отдельные смятые куски неремонтопригодного металлолома.

Но прочие немцы, ни чему не наученные горькой участью своих недальновидных пулеметчиков, тоже открыли огонь из карабинов, автоматов и пулеметов по залегшему немногочисленному десанту. Командир танка приказал мехводу дать задний ход, чтобы прикрыть корпусом свою пехоту, а наводчику велел полоснуть по недоумкам из спаренного пулемета на весь диск, прижать сволоту к земле. Наводчик опустил спаренный ДТ вместе с пушкой и, слегка поворачивая башню из стороны в сторону ручным приводом, нажал на педаль спуска и опорожнил почти весь трехрядный диск. Брезентовый гильзоприемник ДТ низко отвис на растянувшейся внутренней пружине, заполненный отстрелянными гильзами.

Одна часть немцев попадала: кто, словив пулю, а кто, здраво опасаясь этого; другая — еще быстрее помчалась вперед, надеясь успеть укрыться в селе; а третья, понукаемая худощавым офицером с серебряными погонами, решила от ума великого, с гранатами в руках атаковать русского бронированного монстра. Эх, дурни, дурни… Это вам не с европейцами воевать, хотя и там вы часто прочуханы аж до арийской печенки через неприличное место получали. Опорожнив до конца 63-патронный диск, наводчик, по приказу командира, развернул пушку в быстро убегающую голову колонны и выпустил с перелетом очередной снаряд. Внезапно выросший прямо перед улепетывающими немцами разрыв одних, пробитых осколками или опрокинутых ударной волной, заставил упасть; других — затормозить свой бег.

Танк бодро повернулся вокруг неподвижной левой гусеницы навстречу набегающим фашистам, одновременно выравнивая вперед башню, и рванул с места в карьер, снова строча из спаренного пулемета. Какие там к черту гранаты под гусеницы или на решетку моторного отделения? Когда ты стоишь, как голый хрен на ветру, посреди ровного поля, а на тебя несется широкая, пышущая разогретым металлом, взметенной пылью, соляркой и удушливыми выхлопными газами бронированная махина? Кто не успел вовремя отскочить в сторону, был втоптан в мягкую землю и размазан кровавыми ошметками и лоскутьями мундиров по широким гусеницам и сильно наклоненной нижней лобовой плите. Тридцатьчетверка, как комбайн при уборке урожайного поля, проложила на свою более чем трехметровую ширину серо-зелено-красную притрушенную сверху землей дорожку смерти.

Беспрепятственно пролетев горячим утюгом сквозь сливочное масло вражескую колонну, танк моментально развернулся вправо и, озверев от высвобожденной из вражеских тел крови, рванулся давить разбегающихся передних фашистов. Его залегшее пехотное сопровождение перестало пользоваться вниманием думающих уже только о собственном спасении немцев и тоже решило огрызнуться, добавить свою весьма существенную порцию заключенного в стальные рубашки свинца в общее дело. Пулеметчик выставил на сошки свой РПД, и, прижимая левой рукой к плечу приклад, пошел щедро расходовать по близким врагам его 100-патронную ленту, состоящую из двух соединенных патроном частей, уложенную в барабане. Остальные красноармейцы короткими очередями выборочно, как на стрельбище, уверенно били из положения лежа по мечущимся невдалеке фигуркам во вражьих мундирах из новейших автоматов Симонова и Судаева.

Левый танк, пока еще не подвергшийся обстрелу, вырвался вперед, спокойно развернулся и остановился; его десант, не понесший потерь, спрыгнул и, растянувшись редкой цепью, залег по бокам от него, изготовив оружие к стрельбе. Видя носящегося среди немцев сумасшедшим, палящим из пулемета асфальтовым катком собрата, командир второго экипажа приказал положить разок осколочную гранату перед гансами, а потом тоже бить на поражение из пулемета. Подключились к стрельбе и его десантники.

Внезапно по ним ударили с тыла, с окраины деревни. Длинно зашлись очередями два пулемета, часто застучала безвредными для русской даже кормовой брони низенькая противотанковая пушка. Трассеры ее бронебойных снарядов довольно метко попадали в наклонный зад тридцатьчетверки и либо уходили в рикошет, либо бесполезно рвались снаружи. Но все равно, кому такая наглость понравится, тем более, что собственная пехота спасается от вражьего свинца только плотно вжавшись в землю? Танк сдал назад и повернулся боком к деревне, по мере своих возможностей прикрывая мощным корпусом свой распластанный по полю десант. Его башня, жужжа электроприводом, быстро повернулась и первый же снаряд со снятым колпачком рванул поблизости от невысокого щита приткнувшейся за ближайшей хатой пушчонки. Когда взметенная земля осела, командир танка увидел в свою панораму откинутое вбок осевшее на одну сторону орудие и, решив ему больше не добавлять, велел наводчику заняться надоедливыми пулеметными точками. С одной справились быстро, а пулеметчик второй, или трусливый, или просто здравомыслящий, не стал ждать своей очереди и, то ли поменял позицию, то ли затаился.

Догоняющий немцев на своей тридцатьчетверке командир взвода Попов тоже решил поучаствовать в и так начавшемся боестолкновении. Опасаясь попасть в, как ему сказал Доротов, пленных, которыми доблестные арийские воины прикрывали свои тылы, он приказал наводчику положить пару осколочных гранат в начало колонны, а мехводу — максимально увеличить скорость.

Немецкий строй окончательно рассыпался. Одни солдаты разбегались тараканами при неожиданно включенном свете в разные стороны, стараясь обминуть подальше грозные русские машины и залегшую ощетинившуюся плотным огнем спрыгнувшую с них пехоту; другие вжимались в землю, поглядывая, чтобы бешеный танк не вздумал проехаться по их изрядно взопревшим под мундирами спинам; третьи, в надежде на милость врагов, бросали оружие и поднимали повыше руки.

Непонятный бой разгорелся в деревне. И на окраине, и в глубине. Тарахтели разной длины очередями автоматы и пулеметы; врозь стучали винтовки, хлопали ручные гранаты и минометные мины.

Завязалась неожиданная перестрелка и между отступавшими немцами. Когда молоденький, только в Румынии начавший воевать лейтенант вермахта, отступавший в арьергарде, снова приказал выставить позади пленных и, если иваны не угомонятся, поочередно расстрелять прямо на их глазах, ему помешал в этом его подчиненный, старослужащий обер-фельдфебель. Прошедший с боями чуть ли не всю Западную Европу, успевший получить рану еще в Польскую компанию и спасенный тогда русскими (на то время союзниками), недолгое время побывавший потом во французском плену обер-фельдфебель Рауль Клоцше не желал погибать из-за глупости своего молодого командира и не хотел смерти своим солдатам. Что толку расстреливать пленных? Те два русских танка, что бушуют впереди, этого даже не узнают, их таким глупым шантажом не остановишь. Зато заметят расстрел из третьего танка, догоняющего на всех парах сзади. И тогда иваны уж точно никого щадить не будут — всех гусеницами в землю втопчут.

Поначалу Клоцше попытался донести свое довольно разумное мнение до лейтенанта, но размахивающий вальтером П-38 офицер в бешенстве отмел все здравые доводы и приказал своему подчиненному лично застрелить первого из пленных — иначе он сам немедленно станет рядом с русскими. Привыкнув принимать решения быстро, Клоцше согласно кивнул; опустил из предохранительного выреза рукоятку затвора своего автомата; навел оружие в грудь русскому; неожиданно для всех повернул его в сторону глупого упрямого командира и умело отсек короткую, на два патрона, очередь. Лейтенанта моментально опрокинуло на спину, а один из ближайших к нему стрелков вскинул карабин к плечу в сторону убийцы офицера — пришлось заодно пристрелить и его. Остальные солдаты в растерянности стояли вокруг, уже не делая попыток отомстить видавшему виды обер-фельдфебелю за молодого лейтенанта. Перекрикивая какофонию близкого боя, Клоцше еще раз кратко объяснил окружившим его стрелкам всю бессмысленную безмозглость в расстреле русских и приказал достать, у кого в ранцах имеются, белые полотенца или носовые платки: капитулировать, так капитулировать. Пусть русские это издалека видят и не сомневаются. Очередной этап бесконечной европейской бойни только начался. Какой смысл погибать прямо сейчас? Сдавшиеся в плен, всегда имеют возможность бежать из него или быть освобожденными более доблестными и удачливыми товарищами. Рейху еще пригодятся их сохраненные солдатские жизни.

И наблюдающий за фашистами в панорамный прицел Попов, и сидящие сзади у него на броне автоматчики не до конца поняли, что произошло, но массово поднятые вверх тесно сгрудившейся группой фашистов белые тряпицы и просто руки они благосклонно отметили и стрелять по ним не стали. Изрядно добавляли такой благосклонности и выделяющиеся среди них фигурки в советских гимнастерках защитного цвета.

Но нашлись среди немцев и недовольные такой постыдной капитуляцией. К сдающимся подбежал, наставил на них свой автомат с прижатым к плечу откинутым упором и потребовал немедленно опустить руки и продолжать отступление, еще один желающий сражаться в любом, даже заведомо проигрышном, бою во славу Рейха и до последнего арийца фельдфебель. Чтобы подбодрить стоящих с поднятыми руками стрелков и показать серьезность своих намерений, фельдфебель дал короткую очередь по крайним — два срезанных круглоголовыми 9-мм пулями солдата, охнув, окровенились и упали на землю.

Свой брошенный на землю автомат Клоцше поднять не успевал, но в расстегнутой кобуре он, на всякий случай, сохранил парабеллум с патроном, досланным в патронник и, соответственно конструкции, взведенным ударником. Прикрываясь стоявшим перед ним ефрейтором, обер-фельдфебель спокойно достал его, одновременно опуская большим пальцем флажок предохранителя, и выстрелил два раза в грудь очередному недоумку. Убедившись, что больше энтузиастов погибнуть с честью поблизости не наблюдается, Клоцше снова поставил пистолет на предохранитель и вложил обратно в кобуру, не застегивая.

На окраине деревни стрельба усилилась и внезапно стихла. Оттуда приветливо замахали руками солдаты в гимнастерках и галифе цвета хаки. Командир танкового экипажа, первым увидевший их в перископ, поначалу решил, что это бойцы из уцелевших подразделений разбитой стрелковой бригады, державшей оборону за деревней, пробившиеся к ним навстречу. Но присмотревшись, понял, что каски у них не красноармейские, не нового и даже не нескольких прошлых (вплоть до французской каски Адриана) образцов. «Голландки» это. А значит солдаты — румыны, союзники. А если еще подумать (глядя на сапоги) — спешенная конница. Румынская пехота, он помнил, обычно щеголяла в ботинках с холщовыми обмотками.

Все больше немцев, уразумев, что все бегущие по полю, как бы они не виляли из стороны в сторону, рискуют рано или поздно нарваться на пулю или быть намотанными на гусеницы, тоже останавливались и поднимали руки. Некоторые подтягивались к чинно капитулирующей группе обер-фельдфебеля. В беде человек чувствует себя хоть немного спокойнее, когда он не один. Постепенно смолкали выстрелы. Окруженные тремя грозными танками и редкими цепочками русской пехоты выжившие немцы, в конце концов, прекратили всякое сопротивление. До села живыми все равно не добежать, да и на окраине его появились то ли русские, то ли румыны; с танками не поспоришь, даже гусеницу им гранатой не разорвешь — скорее сам кровавым фаршем по земле размажешься. Чего суетиться? И в плену, говорят, жить можно…

Когда с подъехавшего сзади русского танка на землю соскочили в обе стороны автоматчики, перед ними спокойно стояла тесно сгрудившаяся понурая толпа солдат в чужих пропотелых и замызганных мундирах. Впереди немцев, подобрав брошенное вражеское оружие, со значимым видом прохаживались их бывшие пленники во все еще распоясанных красноармейских гимнастерках.

— Командир гаубичной батареи капитан Долгарев, — вышел навстречу пехотному лейтенанту офицер с не очень аккуратно забинтованной головой.

— Лейтенант Зайцев, — ответно козырнул десантник. — Ну как, с жизнью попрощаться успели?

— Было дело, — кивнул Долгарев. — И не раз за сегодня. Спасибо, славяне, что выручили.

— Всегда, пожалуйста. Но, если бы не ваши бойцы, товарищ капитан, мы бы просто расхренячили всю эту улепетывающую колонну из пушек и пулеметов, а оставшихся, размазали бы по земле гусеницами. Поневоле, не подозревая этого, вместе с вами.

— Мои бойцы? С вами мои бойцы?

— Сзади бегут (Зайцев махнул за спину большим пальцем). За пылью пока не видно. Младший лейтенант ими командует. Фамилию не запомнил. На вашу похожа. И бугай сержант с медалью «За отвагу» ему помогает.

— Доротов?

— Во, во. Доротов. Очень переживал, чтобы вас немцы не пристрелили, да и мы не зацепили. А что тут у вас вообще произошло? Точно мы не разобрали. Немцы друг в дружку стреляли, что ли?

— Стреляли, — подтвердил комбат, повернувшись в сторону немцев. — Если бы не вон тот фашист (показал рукой на обер-фельдфебеля), нас бы просто перебили, как и приказывал их офицер. А тот ганс нас почему-то спас. Даже два раза. Отдам ему должное. Сам пристрелил и своего офицера и еще парочку солдат.

— О, как! — удивился Зайцев. — И среди немчуры, получается, встречаются нормальные люди. Может, он коммунист?

Красноармейцы-десантники сноровисто, как будто каждый день этим занимались, выстраивали пленных в два ряда, отводя подальше от брошенного оружия и амуниции; обыскивали карманы. Советские командиры подошли к заинтересовавшему их немцу.

— Зи зин коммунист? — спросил Долгарев, довольно сносно по школе и артиллерийскому училищу знавший немецкий язык.

— Найн. Нет, — ответил, слегка коверкая русский язык немец.

— Рабочий? Арбайтен?

— Нет, — опять покачал головой и, подтянувшись, руки по швам, представился: — Обер-фельдфебель Клоцше.

— По-русски хорошо говорите?

— Понимайт корошо. Говорьить пльохо.

— Почему вы не дали нас расстрелять?

— Чтобы панца не убифайт дойчланд зольдатн.

— Ишь ты! — хмыкнул Зайцев. — Верно сообразил, хоть и фашист. Если бы вы пленных постреляли — мы бы никого из вас в живых не оставили. Это точно. Всех бы к такой-то матери порешили.

— Йя нет ест фашист, — покачал головой Клоцше. — Йа нет НСДАП. Йя ест обер-фельдфебель.

— Ладно, ладно. Как в плен попадаете, так, небось, ни одного фашиста среди вас и не сыщешь (Клоцше, не споря, пожал плечами.)

— Ладно, лейтенант, — слегка осадил Зайцева Долгарев, — фашист — не фашист, но нас он действительно спас, чем бы при этом не руководствовался. И своих при этом, заметь, тоже действительно пострелял. Я ему, честно скажу, искренне благодарен. Если бы нас поубивали, а вы бы их потом за это в кровавый блин раскатали, нам бы на том свете легче, может, и было, но, думаю, не сильно.

— И то так, — согласился Зайцев.

— Кстати, теперь припоминаю, — продолжил Долгарев, — наверное, именно он распорядился меня перевязать, когда они наш НП захватили. Осколок от гранаты я (он показал пальцем над ухом) сюда получил — потерял сознание. Очнулся, когда они мне наверху рану обрабатывали. Плеснули чем-то пекущим — я даже взвыл. Потом забинтовали. А этот немец рядом стоял и смотрел.

— Ты его перевязать распорядился? — переспросил немца Зайцев.

— Йя, — кивнул немец.

— Зачем? Тогда ведь еще наших танков не было. Чтобы допросить?

— Йя с пленным нет фоефать. Когда ми фоефать в Польска меня перефьязайт рюсиш зольдат.

— Ну, да. Тогда мы с вами навроде союзников были. Я тоже в Польше повоевал. А где тебя там ранило, что наши рядом были?

— Йя сопровождайт драй, дфа, рюсиш панцаваген, броньефик, в Люблин. Ехайт обратно — пОляк стреляйт, рюсиш — перефьязайт.

Подошли запыхавшиеся от быстрого бега по полю батарейцы и радостно набросились на своих спасенных товарищей во главе с раненным комбатом. Жали руки, хлопали по плечам и спинам, обнимались. Подошел и сержант Рязанцев, прислушался к разговору командиров с обер-фельдфебелем:

— Погоди, так это ты, что ли, два наших броневика на мотоцикле в Люблин сопровождал? Лейтенант Иванов тогда ими командовал, — уточнил Зайцев.

— Йя, йя! — довольно кивнул немец. — Иваноф! ЛЁйтнант Иваноф. А пульемьетчик в броньефик — Ольег! Он меня фозить на мотоцикль после ранений.

— О! — подошел, услышав разговор, и Гороховский. — Опять земля круглая? А сержант? Снова знакомого по Польше встретил? Теперь уже и среди немчуры?

— Похоже, — кивнул Рязанцев. — Если я все правильно понял, он вместе с нашим Ивановым, с которым ты так тесно успел повоевать, в Люблин ездил, пакет возил. А теперь он, оказывается твоего комбата спас, да и других пленных. Даже своих для этого пострелял, чтобы не мешали. Тебе, наверное, за нашей пылью это было не видно, а я с брони хорошо рассмотрел.

— Не видно, — согласился Лева. — Если так — то молодец. Хоть и немец.

— Кто молодец, — подошел, выделяясь кожаным летным шлемом среди касок, Лебедев, придерживая за ремень, висевший за плечом трофейный карабин. Этот немец, что ли?

— Этот, этот, — подтвердил Гороховский. — Кстати, — сообразил он. — Во сегодня у нас день встреч! Мы у самолета с тобой только поговорили о свадебном свидетеле твоих друзей на фотографии. Так этот паренек, Коля, и этот вот немец (показал пальцем) еще в Польше, оказывается, встречались. Представляешь? Им там даже в какой-то заварушке против поляков на одной стороне повоевать пришлось. Немец, говорит, едва выжил. До сих пор помнит, как наши его тогда перевязали и спасли. Кстати, Сергей, я, пока верхом на танке ехал, еще одного старого знакомого по Польше встретил. Знакомься — сержант Рязанцев. Тоже тогда с нами был. Так вот, он сказал, что этот твой рыжий приятель теперь уже мехвод на танке и сейчас где-то впереди со своим экипажем наступает. Они с нашими танкистами из одной бригады оказались.

— Зайцев! — закричал стоящий в башенном люке лейтенант Попов. — Хватит лясы точить. Собирай своих бойцов. Капитан приказал соединяться с ним и догонять бригаду. Пленными немцами пускай артиллерия занимается. Справятся. Мы здесь и без того сильно задержались.