Маленькая история любви…

О. А. Малышева

XVIII век — время, когда роскошь императорских дворцов Санкт-Петербурга резко контрастировала с нищетой и бесправием огромного большинства населения. В этом вихре истории, за чертой пышных балов и закулисных игр власти, родилась Софья. Ее появление на свет, окруженное тайной, оставило неизгладимый след на судьбе этой юной особы. Она, еще совсем маленькая, оказалась брошенной на произвол судьбы, найдя убежище лишь в холодных стенах петербургского приюта.

Глава 2. Любовь и Надежда

Обучение осуществлялось по общепринятой программе двухклассных народных школ. Таким образом, в штат приюта входили воспитатели, помощники и административный персонал, а также педагогический персонал, который менялся со временем.

Воспитанниц учили ряду предметов, как русскому языку и чистописанию, арифметике в простейшей форме, Закону Божьему, церковнославянскому языку и церковным песням. Это образование было направлено на формирование базовых знаний и навыков, необходимых для участия в церковных церемониях.

Самые талантливые дети получили возможность зарабатывать деньги своим пением в храме. Это был один из способов обеспечения средствами как беспризорников так и приюта в целом. Пение в храме было важным аспектом церковной службы и имело значительную роль в духовной жизни города.

В 1770 году, когда нам исполнилось семь лет, жизнь в приюте претерпела значительные изменения. Нас разделили по половому признаку: девочек перевели в новый корпус Смольного запасного двора на берегу Невы, а мальчиков — в отдельное здание для обучения. Это было сделано для создания более комфортных условий и развития детей в соответствии с их полом.

Учителя старались обустроить нашу жизнь максимально уютно и создать благоприятную атмосферу для учебы и личностного роста. Одним из главных нововведений стало наличие отдельных кроватей для каждой девочки. Хотя они были простыми и скромными, возможность иметь свое личное спальное место была огромным благом после общих спален.

Однако, несмотря на все изменения, новый корпус был сырым и холодным, особенно по ночам. В морозы мы часто вынуждены были спать вместе, чтобы согреться. Тем не менее, несмотря на эти неудобства, мы радовались любым переменам и благодарили Бога за Его заботу о наших бедных душах.

Помимо нового дома, в этом году нас ждали и учебные занятия. Начиналась новая глава в нашей жизни — пора обучения и познания мира. Учителя прикладывали все усилия, чтобы дать нам достойное образование, соответствующее нашему статусу.

У меня завязалась крепкая дружба с Верой, и мы стали неразлучными подругами. Нашим любимым занятием стало посещение паперти храма неподалеку. Мы проводили там часы напролет, собирая подаяние от прохожих. Верочка обладала удивительным певческим талантом — ее голос был звонким, чистым и полным озорства. Прохожие восхищались юным дарованием и охотно бросали монетки в наш платок.

Я же, не имея такого таланта, просто подбегала к толпе и протягивала замерзшие ладони, умоляя отблагодарить юное дарование. К обеду, счастливые и воодушевленные добычей, мы спешили назад в приют. Путь от храма занимал около 15 минут, поэтому мы осторожно прятали собранные монеты и бежали изо всех сил.

В одном из переулков мы наткнулись на группу детей, которые дергали за косички девочку примерно нашего возраста и громко смеялись. Она не плакала, не отбивалась от нападавших, а просто стояла у стены, как маленький солдатик.

Не раздумывая, мы с Верочкой бросились на помощь бедняжке, не задумываясь о последствиях. В наших глазах отражался пыл противостояния и горящий огонь справедливости. Мы хоть и были маленькими, но наши действия были громадными.

Мы понимали, что бессильны против трех мальчишек, но наша смелость была так велика, что об отступлении мы даже не думали. Снег, покрывающий улицы, был влажным и отлично формировался в круглые комки. Я подбежала метра на два к обидчикам, в руках моих был холодный комок снега, который я целенаправленно запустила в одного из мальчишек. Он неожиданно обернулся, пытаясь увернуться от снежного снаряда. В этот момент Вера, исполненная моей смелости, подбежала и с не менее большой решимостью бросила свой комок. Снежок врезался в его грудь и пыльно завис в воздухе, образуя метеоры небольших кристаллов, падающих на нас и врагов.

Началась битва. Мы сражались несколько минут, как можно быстрее лепя свои снаряды и стараясь попасть в обидчиков, но мальчишки не отступали. Снег летел во все стороны, когда битва набрала серьезные обороты. Наконец, один из мальчишек подбежал к Вере и сильно толкнул ее. В ужасе я ахнула и, недолго думая, схватила упавшую с крыши здания сосульку и бросила ее в грубияна. Сосулька угодила ему прямо в лоб, на котором сразу же появилось красное пятно и даже кровь. Все замерли, боясь что-то делать дальше. Потом мальчик громко заплакал, и они убежали.

Неожиданно, после некоторого времени, все перестало быть важным. Мы погрузились в состояние победы и восхищались тем, что прекратили самоуправство троих хулиганов. Мы забыли о насмешках и насилии и смогли в одно мгновение изменить баланс сил.

Хоть мы и были бессильными физически, но наша смелость и решимость превзошли наши возможности. Мы рисковали и сражались ради справедливости. Наша маленькая битва надолго запомнилась нам как акт храбрости и подвиг, который смог повлиять на судьбу еще одной заблудшей души.

— Тебе больно, Верочка? — спросила я, подходя к своему боевому товарищу.

— Заживет, — махнула она мне рукой. — Как метко ты кидаешь сосульки, душенька.

Она улыбнулась мне, и я помогла ей подняться. Бедняжка у стены привлекла наше внимание.

— Почему ты стоишь здесь и даже не пытаешься защищаться? — спросила я.

Морось застыла на ее ресницах, и девочка молча смотрела на нас испуганными глазами. Девочка все еще прижималась к холодной стене, держа ручки за спиной.

— Почему ты молчишь? — тихо спросила Вера.

Подойдя к ней, я увидела, что пальто на ней очень тонкое, губы ее посинели от холода, а колени и руки сильно дрожали.

— Где ты живешь? — спросила я.

— Там, — наконец-то вымолвила несчастная, указывая на соседний дом. — Мы прячемся в подвале от дворника. Петька ругается и гоняет нас метлой.

— Сколько вас там прячется? — спросила Верочка.

— Я и пять кошек. — тихо прошептала девочка.

— С кошками живешь? И как же твое имя? — допытывалась я.

— Любава, — прошептала она дрожащим голосом.

— Что за чудо! Имя ангельское, а живет в подвале с кошками. — Вера хихикнула. — Пойдем с нами, мы живем в приюте, где есть еда и тепло.

— А кошки? — жалостливо спросила Любава.

— Кошкам нельзя в приют, — Вера покачала головой.

— Я не оставлю их, — заявила девочка.

— От мальчишек отбиться не смогла, а за кошек готова погибнуть. Замерзнешь здесь насмерть. — приговаривала Верочка.

— Тише ты видишь, она напугана. Жди нас завтра в подвале, принесем тебе хлеба. А сейчас на вот тебе рукавицы и платок.

Я сняла свои рукавицы и платок и передала их Любаве, которая тут же надела их и закрыла глаза, блаженствуя от ощущения тепла, разливающегося по телу.

— Спасибо, — хриплым голосом поблагодарила нас наша новая знакомая, и мы вынуждены были ее покинуть.

— Ох, и влетит тебе, Софья, за рукавицы и платок.

— И пусть, — пожала плечами я.

Именно тогда, перебегая мощеную улицу, в пылу веселья мы выбежали на проезжую часть и едва не попали под копыта императорской гвардии. Наше безрассудство едва не стоило нам жизни.

С громким грохотом и грозным видом прямо на нас мчались гвардейцы на своих могучих гнедых конях. Кто знает, что могло произойти, если бы один из гвардейцев вовремя не заметил нас. Он успел остановить своего коня и взмахнул рукой, предупреждая остальных всадников о нашем присутствии.

Но к сожалению, не все успело завершиться благополучно. Мощная грудь коня все таки сбила меня с ног, и я оказалась на каменной мостовой. Мгновение страха охватило меня и я слышала громкие слова гвардейцев и беспокойное ржание коня, который продолжал бить копытами по брусчатке, издавая урчащие звуки.

Очнувшись от шока, я тут же увидела свою верную подругу, которая вцепилась в мою руку и быстро помогла мне встать на ноги.

Суровые гвардейцы в мундирах и кафтанах, гордо восседали на лошадях, осознавая величие и силу, которую они представляют, а мы с восхищением смотрели на них. В этот момент я поняла, что иногда даже эта сила и величие не спасут от опасности, в которую случайно может попасть ребенок. И благодаря внимательности нашего спасителя и поддержке Веры, я смогла избежать потери жизни.

Этот момент, когда я испуганно стояла на брусчатке, а гвардейцы пролетали мимо меня на своих великолепных конях, навсегда останется в моей памяти. Каждый раз это напоминает мне о хрупкости существования и о том, что даже самые маленькие мгновения могут повлиять на нашу жизнь.

Когда мы добрались до приюта, нас встретила у дверей заведующая Александра Андреяновна. За спиной ее ласково называли Шурочкой за ее добрый характер. Рядом с ней стояла ее помощница Агния. Это была ужасно некрасивая девушка с маленьким подбородком и маленькими глазками. Но ее спокойное поведение не вызывало у нас иных эмоций, кроме как жалостливых.

— Ступайте в столовую и немедленно приведите себя в порядок. — спокойно сказала Шурочка.

Агния молчаливо оглядела нас. Ее тонкие губы, едва заметно тронутые еле заметной улыбкой, придавали ей вид бездушной куклы.

Столовая находилась на первом этаже, а кухня была в специально возведенной пристройке, чтобы запахи не доходили до спальных комнат детей — не потому, что плохо пахло, а потому, что дети все время были голодны и кухонные запахи возбуждали их аппетит.

Взволнованные неожиданной встречей с заведующей, мы выдохнули, что она не заметила отсутствия у меня некоторых вещей, и поспешили в свою комнату. Там мы спрятали монеты в шкафчик, быстро надели фартуки, переобулись в приютские туфли и тихонько пробрались в столовую, где уже стоял шум и гам, и все сидели на своих местах.

Еда была как всегда плохая, но выбора не было, и мы с хорошим аппетитом съедали все, что попадалось под руку. Между собой девочки были более-менее дружны. Потому что постоянный голод и холод не давал нам думать о каких-то распрях. Каждый из нас благодарил Бога за то, что мы едим, спим и не болеем.

Конечно, иногда приходилось отстаивать свою честь и отбиваться от нападок задир, но это были глупые перепалки по сравнению с теми оскорблениями и ненавистью, которые обрушивали на нас надзиратели.

Тем не менее пропажа рукавиц и платка была обнаружена, и я незамедлительно понесла наказание. По этой причине на следующий день мы не смогли покинуть приют, и не встретились с Любавой. Мое наказание продолжалось всю неделю. Я чувствовала себя виноватой за обещанный хлеб и очень переживала, что девочка, возможно, прозябает в ожиданиях и, наверное, в конце концов, разочаруется.

Но в один прекрасный день Любава сама пришла в приют. Она стояла у ворот в своем легком пальто, моих рукавицах и платке, а в ее руках неистово мяукала чумазая кошка. Все мы выбежали на улицу, услышав жалобное верещание кошки. Я была вне себя от радости, когда увидела, что Шурочка бежит к воротам и приказывает открыть их. Любава крепко обняла своего питомца, и мы прослезились от радости, увидев друг друга.

Любочку приняли в наш приют, распределили в класс, подарили разные вещи, в том числе платье и чистое пальто. А чумазую кошку поселили на кухню, где она успешно ловила мышей и крыс и получала за это свою порцию молока.

***

Наконец-то мы начали учебный год. К тому времени у нас сменился директор им стал Иннокентий Иванович Штузендорф, который обладал медицинскими знаниями и одновременно взял на себя обязанности врача приюта. Добрейшей души человек относился к детям по отечески и ругал нас только за дело. А вот первой смотрительницей приюта по прежнему оставалась дочь дворянина, девица Дарья Зенкович. Самая не любимая всеми нами личность. Ее ненависть к беспризорникам была слишком откровенной. Иногда она трясла сонливую девочку или давала пощечину за слишком громкий разговор.

Когда мы выстроились в одну шеренгу перед преподавательским составом и познакомились с каждым из учителей, нас начали отмечать в журналах, и оказалось, что у большинства из нас отсутствуют фамилии и отчества. Поэтому фамилии нам придумывали на ходу.

Заведующая Александра Андреяновна (Шурочка) и Дарья Зенкович шли вдоль наших рядов, останавливаясь, чтобы громко спросить фамилию, имя и отчество каждой девочки и сверить их с реестром. К всеобщему удивлению, Любочка четко знала свое отчество и фамилию и даже назвала имена отца и матери, добавив, что они скончались еще прошлым летом.

Когда подошла очередь моей Верочки, она тихонько назвала только свое имя, а Александра Андреяновна, долго не думая, подписала в журнале как Вера Андреяновна Мельникова, дав девочке не только свою фамилию и отчество, но и новую жизнь. Сердце ребенка затрепетало, как птичка в клетке, а щеки засияли красками. Я была так рада за свою подружку, что едва сдержала улыбку. Но моя радость длилась недолго. Предвкушая услышать свою новую фамилию и отчество, я с восхищением смотрела на всеми нами любимую Шурочку. Но тут в мою жизнь вмешалась противная Зенкович.

— Назовите свою фамилию, имя и отчество. — мягко попросила Шурочка.

— Меня зовут Софья, мадам, — скромно сказала я.

— Софья? — огрызнулась Зенкович. — Эта несносная девочка, которая унизила нас в позапрошлом году перед уважаемыми господином и госпожой Прончищевыми?

Зенкович повернулась к преподавателям и окинула их заговорщицким взглядом.

— Что сделала эта девочка? — спросил директор Иннокентий Иванович.

— Она плохо вела себя в усадьбе Прончищевых! Она осквернила имущество и причинила вред детям. Душа этой девочки черна, как угольная шахта.

Ее слова прозвучали как приговор. Мне хотелось провалиться сквозь землю, не желая слышать несправедливых обвинений в свой адрес. Что-то разрывало меня изнутри, обида теснилась в груди, дыхание становилось затрудненным, слезы наворачивались на глаза. Мне было ужасно стыдно, и преподаватели смотрели на меня как на маленького дьяволенка. Я чувствовала себя самым плохим ребенком на свете.

Противная Зенькович доносила все в таких ярких красках, что у присутствующих сложилось в голове ужасающее представление обо мне. Воспитанницы смотрели на меня со страхом, но большинство — с сожалением.

— Очень жаль, — грустно сказал директор.

Преподаватели смотрели на меня, а я ждала приговора, едва сдерживая крик души.

— Если ты так любишь озорничать, то и фамилия тебе нужна соответствующая. Кроме того, твой отец, наверняка был беспробудным пьяницей. У хороших людей не рождаются такие непослушные дети.

Моя милая Шурочка смотрела на меня сочувственными глазами и даже попыталась возразить подлой Зенкович, но та ничего не желала слышать. Никто не вставал поперек слову Зенкович, так как она была дочерью дворянина, жертвовавшего на приют приличные суммы денег.

— Пишите Александра Андреяновна. Инициалы этой девочки — Проказина Софья Тарасовна. Пусть ее инициалы говорят сами за себя и предупредят людей.

Считалось, что имя Тарас означает «беспокойный», «смутьян», «бунтарь», и родители избегали давать это имя своим детям. Таким образом, Зенкович хотела приговорить меня к несчастливой судьбе.

Так я стала Проказиной Софьей Тарасовной. Всеми фибрами души я ненавидела свои инициалы и не могла смириться со своей новой сущностью. Воспитанницы долго утешали меня, пока я лежала уткнувшись в подушку, вся дрожа и горько рыдая. Так и пролетел мой первый год обучения в этом месте.

Наша форма сменилась на синие платья и черные кашемировые фартуки. Эта форма нравилась нам гораздо больше. Согласно правилам Воспитательного дома, как назывался приют в 1771 г., старшие девочки «прикреплялись» к младшим. В обязанности девочек входило следить за чистотой и опрятностью нашей одежды, а так же обучать нас правилам личной гигиены. Вырастая из платья и обуви, старшие обязаны были в хорошем состоянии передать вещи младшим. Таким образом, все, что перешло от них к нам, отныне было в приличном состоянии.

Помню как на одном из уроков рисования одна из учениц испачкала краской свою одежду. Преподаватель Таисья Афанасьевна подошла к девочке и ударила ее линейкой по ладоням несколько раз. Мы, уже привыкшие к наказаниям, лишь испуганно потупили взгляд. Наказанная девочка, которую звали Глаша, не стонала и терпеливо перенесла все удары. Позже мы смотрели на ее покрасневшие руки и ласково говорили ей, что они скоро заживут.

Воспитанницы разделялись на четыре класса, из которых последний предназначался главным образом для занятий и «усовершенствования девиц в рукоделии, домашнем хозяйстве и некоторых профессиональных отделах приютского образования».

Курс обучения был адаптирован к возрасту и общему развитию детей и длился до двух лет в 1-м классе, по два года во 2-м и 3-м классах и один год в 4-м классе.

Совсем маленькие дети, поступившие в учреждение неграмотными или малограмотными, привыкали к устройству приютской жизни под руководством старших девочек и присмотром своих непосредственных начальниц, и первоначально обучались грамоте и рукоделию в специальных группах, а затем зачислялись в свой первый класс. Правила менялись. Жизнь в приюте становилась лучше, и мы впитывали все это, надеясь на счастливое будущее.

***

На втором курсе появилась она — Надежда. Эта веселая взбалмошная девочка с длинными черными, как уголь, волосами и гордо поднятым курносым носиком ворвалась в нашу жизнь, как вихрь. Надя Семенович перевелась к нам из Смоленского приюта, и поговаривали, что она внебрачный ребенок знатного господина. Правда это или нет, мы не решались спрашивать, но вела себя Надежда так, словно имела за спиной некую защиту. Одна из нянек, охочая до чужих вещей и монет, частенько обворовывала девочек. И вот как-то раз она заставила нас вытряхнуть все из ящичка. Увидев монеты, она тут же решила их забрать, но смелая Надюша помешала ей, внезапно вступившись за нас.

— Немедля, положите все на место. Или хотите, чтобы я доложила на вас куда следует? — гордо заявила Наденька.

Все мы замерли, ожидая, что нянька будет ее бить и ругать, но ничего не произошло. Она лишь сердито посмотрела на Надю, вернула нам монеты и пригрозила пожаловаться на беспорядок в комнате. Тогда мы поняли, что Надя Семенович может быть не такой уж простой и что все слухи о ней могут быть правдой.

Обучение рукоделию продолжалось на протяжении всего пребывания девочек в приюте. В программу обучения входили шитье, вязание, кружевоплетение, вышивка гладью и другими стежками, кройка и, как дополнение, начало рисования и живописи. Это было то, чем мне по настоящему нравилось заниматься. И творчество, и рукоделие давались мне, Любаве и Наде легко. А вот у Веры кружева получались плохо. Иногда она доводила себя до слез. Нам приходилось следить за тем, чтобы учительница ее не побила, и я успевала плести для себя, и для нее.

— Какая же ты рукодельница, Софушка! — хвалила меня Вера. И на душе становилось так тепло.

Так незаметно пролетали наши дни. Мы росли, мечтали, плакали, болели, жили нашей большой детской семьей в этом холодном приюте, ставшим нам домом, и продолжали учиться.

Однажды произошел ужасный момент, когда одна из старших воспитанниц, к которым все мы уже относились, прокралась ночью на кухню и украла хлеб. Ни я, ни мои подруги не знали этого, и в тот момент, когда другие девочки поделились этим хлебом и съели его, мы крепко спали.

На утро в комнату ворвалась разъяренная Зенкович в сопровождении смотрительницы за ночлежным отделением и поварихи Маруси. Глаза Зенкович метали молнии с одной девочки на другую. В результате они обнаружили крошки у кровати девочки, которая не потрудилась даже убрать улики. Всех нас вывели во двор, оставив только ночную рубашку, не дав нам времени надеть платье. Кража продуктов питания считалась высшим преступлением и жестоко и беспощадно наказывалась. Виновную раздели догола и выпороли на глазах у всех. Даже наши дворники стыдливо отворачивали взгляд.

Это было настолько унизительно, что мы все застыли от страха и смотрели, как хлыст рассекает тонкую кожу воспитанницы. Мы навсегда усвоили наш урок, и лучше было страдать от голода, чем снова отчаяться на воровство.

С 1774 г. из воспитанниц готовили оперных и балетных артистов. Некоторые более талантливые счастливицы отправлялись изучать коммерцию в Лондоне, медицину — в Страсбурге и Вене, искусство — в Париже и Риме. Мы наблюдали, как старшенькие, закончив обучение, радостно объявляли, кто куда отправляется и что они хотят получить от жизни в будущем.

Помимо всех этих событий и нашей радости за судьбу этих доселе несчастных девушек, нас обуревали и собственные эмоции. Большим событием в череде обыденной жизни стали торжественные выходы по праздникам в театр, где благотворители «выкупали» губернаторскую ложу, и сироты смотрели спектакль с лучших мест. Мне исполнилось 14 лет, когда нас впервые привели в театр.