Кофе для Яны

Ольга Томашевская, 2023

Наша жизнь – кружево, сплетенное из маленьких и больших решений, верных и ошибочных. Как отличить одно от другого? Хватит ли сил исправить ошибки или не совершать их? Возможно ли это сделать одному слабому человеку? Когда-то давно героиня смогла одним глазком заглянуть в прошлое, изучая предметы старины, принадлежавшие ее предкам. Встретив загадочного незнакомца, она получает возможность наладить связь с представителями другой эпохи. Она знакомится с Александром Пушкиным и понимает, что не все, во что мы верим, правда. Это делает ее сильнее и позволяет разобраться в своей жизни и помочь другим это сделать в прошлом. Разобраться ли? Или запутать все еще больше?

Глава 8 Тесты

В понедельник рано утром Яна вышла из дома и поехала по адресу, который дал ей Герман. Вскоре она оказалась перед красивым особняком на Фонтанке. Со стороны он скорее был похож на дом-музей, чем на институт мозга, энергетики и чего-то там еще.

Яна зашла внутрь. Пахло моющими средствами и немного озоном. На полу лежала роскошная метлахская плитка, стены расписаны фресками, в углу — печь с изразцами. И это выглядело как парадная какого-то богатого купеческого дома. Перед входом находилась небольшая лестница с полукруглой балюстрадой-балконом, за которой виднелась массивная дубовая дверь с витражом. Все выглядело богато и неподобающе дорого. Дубовая дверь открылась, оттуда вышел Герман и пригласил ее войти.

Она поднялась и очутилась в большом круглом зале, украшенном колоннами, что немного напомнило ей кунсткамеру. Между колоннами располагались одинаковые дубовые двери с табличками, и они вошли в одну из этих дверей. Там был простой кабинет, в углу компьютер.

— Перед тем, как мы сможем обсудить кое-что, я бы хотел попросить вас заполнить анкету и выполнить пару тестов. Это займет около двух часов. Очень прошу отнестись ко всему серьезно, случайных вопросов тут нет, постарайтесь обдуманно ответить на все.

Яна послушно кивнула и села за компьютер.

Анкета была достаточно подробной, там нужно было заполнить множество граф про себя, свое детство, пристрастия в еде, привычки, — в принципе, никакой информации, которую Яна сочла бы секретной или неприемлемой для разглашения, там не обнаружилось. Было много отвлекающих вопросов, некоторые из которых повторялись.

После анкеты Яна перешла тесты. Там она увидела весьма обыденные вопросы, которые должны были помочь оценить ее, как ей показалось, коммуникабельность, обучаемость, активность. Яна любила тесты, ей было интересно, как они могут быть расшифрованы, и старалась отвечать добросовестно.

Когда она закончила, у нее немного кружилась голова, возможно, от усталости. Прошли даже не два, а, похоже, что все четыре часа.

Тут же появился Герман. Именно появился, словно стоял все это время под дверью и проник в комнату именно в тот момент, когда Яна ответила на последний вопрос. Пока тесты обрабатываются, Герман пригласил Яну пообедать.

Они пошли в столовую, оформленную в странном стиле старинных особняков — торжественно, помпезно и немного неуютно. Они присели за один из столиков и Герман начал рассказывать.

— Это институт психоанализа. Точнее, раньше это место было институтом психоанализа. В свое время я пришел сюда как молодой специалист со своей научно-исследовательской работой. У меня было несколько идей, которые я хотел исследовать. Все они касались телепатии, воздействия силой мысли на людей. Во многом они были неподтвержденными теориями, со многими переменными — я не буду грузить вас подробностями того, чем я в итоге заниматься не стал. Я обнаружил, что есть люди, которые, могут, так скажем, влиять на окружающих людей.

— Звучит опасно.

— Еще как! Потом мы обнаружили, что эти люди влияют не на всех, а на определенную группу людей, так же не связанную никакими видимыми связями — ни образованием, ни происхождением. То есть некие случайные люди тянутся к ним, начинают их слушать. Вы не замечали за собой такого?

— Замечала. Начинают спрашивать, что делать, потом я виновата оказываюсь в том, что у них что-то там не получилось.

— Увы. Что бы вы не сказали, для них это важно. Вас слушают, за вами идут.

— Это неправда. Никто не идет за мной. Никто не слушает. У меня мало друзей и они весьма своенравны.

— Естественно. Ведь это именно вы даете им понять, чтобы они оставляли вас в покое. Они чувствуют, что вы не хотите выстраивать с ними тот контакт, который предполагается природой ваших отношений.

— Это относится к тому, что вы мне говорили при первой нашей встрече? Про перекрестки?

— Да, это именно то. Наша жизнь — лабиринт дорог и вариантов. Такие, как вы, помогают осветить если не весь спектр, то хотя бы часть возможных путей, хотя бы один еще. Это не значит, что ваш вариант правильный, но у человека появляется выбор и возможности.

— Я не люблю лезть в жизнь других людей. Я не считаю себя вправе решать что-то за кого-то. Кому-то что-то подсказывать. Я знаю, как это неприятно, и стараюсь не поступать таким образом по отношению к посторонним.

— Вы можете стараться. Но если это ваша карма, то придется. Слышали о таком? Есть такая теория, что у каждого человека есть предназначение в жизни, кармическая цель, и, не выполнив ее, мы можно сказать, проживаем жизнь зря. — Герман многозначительно посмотрел на Яну.

— И что будет, если не выполнить? Если просто жить спокойно?

— Думаю, жить спокойно не получится. Будет неприятие себя, осознание своей никчемности, нереализованности. Понимаете? Мы предполагаем, что буддийская религия о переселении душ связана именно с пониманием нереализованной кармической задачи. Кто ее не выполнил, придет в этот мир еще раз, и еще, в разных формах, пока не закроет этот вопрос. А еще — нереализованные задачи вызывают сильный внутренний дискомфорт, метания, ложные решения. Жизнь без удовольствия. Правда, мы пока только предполагаем, что это так. В любом случае, каждый раз у каждого — это похоже на квест, — надо родиться, понять, в чем твое предназначение, и реализовать его. Это очень непросто.

— А какие кармические задачи могут быть?

— О, их много, разных. Некоторые очевидны и вам, и нам — как общее влияние на историю мира — разжигание войн и революций, свершение побед и подвигов с целью завершения войн, великие открытия, создание произведений искусства, на это способны особо сильные энергетически личности, таких очень мало. Но не менее важны и рабочие муравьи так называемые — люди, предназначенные быть убитыми, например, тем самым дав возможность кому-то обрести или потерять свою силу и уверенность, люди, вдохновляющие других на великие и не очень великие дела, есть даже такие, которые предназначены просто размножаться и ухаживать за своими детьми, родителями, семьей — такой обслуживающий персонал планеты. Даже те люди, которые развлекают других, видимо, имеют такую задачу.

— Зачем же?

— Мы не знаем пока. Возможно, они наполняют впечатлениями жизнь других людей, предназначение которых, например, что-то изобретать или создавать.

— Чтобы не отвлекались на путешествия и впечатления?

— Возможно. Все взаимосвязано.

— И вы считаете, что мое кармическое предназначение…

— Помогать людям определяться с выбором, и, в конечном итоге, с решением их кармических задач.

— Всем?

— Нет, только определенным. С которыми у вас должна быть связь. Сейчас мы изучаем, как обнаружить эту связь, как установить и укрепить ее, как это вообще все работает. Мы думаем, что всех людей можно условно разделить на группы, взаимодействующие друг с другом на невербальном уровне. Люди из одной группы чувствуют друг друга, дополняют, помогают. Возможно, не всегда, но какую-то часть своей жизни. Люди из разных групп друг друга могут не понимать, отвергать, просто не замечать. Никакая связь, кроме принудительной или случайной, быть установлена не может, а принудительная не может быть успешной.

— А если такой человек, как я, найдет человека, влияющего на историю — разжигающего войны, или наоборот, — неважно, — ну, делает что-то великое, — я могу влиять на его решения тоже?

— Это было бы потрясающее открытие. Мы предполагали, возможно, что можем его сделать. И в этом отчасти была суть исследования, можно ли повлиять на что-то великое, в прошлом или настоящем, воздействуя энергетически на людей такого толка. Но получается такая интересная зависимость — чем сильнее у человека энергетика, чем важнее его влияние на окружающих, тем сложнее повлиять на него извне. На людей больших, крупных лидеров, повлиять практически невозможно. То есть, получается, что чем менее заметен человек в истории, чем менее значим, тем легче нам, вам, участвовать в его состоянии, эмоциональном, психологическом.

— А смысл влиять на таких людей? Что это даст? Зачем это вам?

— Возможно, это тоже может повлиять на ход событий. Но пока считайте это наукой ради науки, мы как будто копаем клад, который точно есть, но не знаем, где он и что там. Именно поэтому эта программа очень хорошо финансируется.

Из столовой они проследовали по широкой винтовой лестнице на 3 этаж, откуда попали через красивую белую дверь с витражами в огромную комнату, которая оказалась кабинетом Германа. Она была тоже вся отделана витражами, шелковыми гобеленами с кистями и какими-то мягкими панелями размером с дверь, подобных которым Яна раньше не видела. Ее снова поразило роскошное убранство комнаты, неуместное здесь.

На столе уже лежали два скромных листка с распечатанным текстом. Герман прочитал их содержимое, не смог сдержать улыбки, победно посмотрел на Яну.

— Я поздравляю вас. И себя. Вы прошли. Вы очень подходите для нашей программы. По крайней мере, объективное исследование говорит так. Осталось пройти тест на восприятие. Он самый важный. И сложный. Но мне почему-то кажется, что вы его пройдете. Организуем его прямо сейчас.

Яна устала, ей хотелось спать, она не привыкла так долго сосредотачиваться на одном деле, но выбора у нее не было, и она просто послушно кивнула в ответ.

Герман взял Яну за руку и внимательно посмотрел ей в глаза. Ей почему-то на секунду показалось, что он сейчас ее поцелует. У нее даже в позвоночнике защекотало от этого предвкушения, но он этого не сделал.

— То, что вы сейчас сделаете, будет странно. Я не буду рассказывать заранее, что вы должны сделать, иначе ничего не получится. Я вас попрошу только ничему не удивляться. Совсем. И довериться своей интуиции. Для этого надо просто сосредоточиться, отключиться от всех мыслей и расслабиться.

Он так внимательно смотрел ей в глаза, словно хотел пронзить ее своим ледяным проницательным взглядом. Как будто пытался впечатать ей в мысли свои слова о том, как это важно. Яне показалось это излишним, словно она маленькая девочка и не понимает слова «важно».

Она снова послушно кивнула, как загипнотизированная, не зная, как еще можно отреагировать.

Они прошли по длинному коридору, оформленному в стиле эрмитажного театра, и зашли в кабинет с белыми стенами, наполненный датчиками, мониторами, сенсорами. Там сидела потрясающе красивая девушка в белом халате. Она была красивая, как кукла, как произведение искусства. Ей хотелось любоваться. Казалось кощунством заставлять ее делать что-то еще, кроме того, чтобы просто красиво сидеть. Любая другая работа, где надо по-настоящему что-то делать, была не для нее. Еще Яна подумала, что эта девушка, наверное, очень любит красиво проходить по красивому коридору с ангелами, или входить на работу по невысокой мраморной лестнице. Неприлично представить ее работающей в некрасивом месте, типа того, где Яна работала раньше. Несмотря на то, что Яна еще не огласила свое намерение уволиться на работе, она уже эту работу вспоминала как бывшую, и от этой мысли ей было очень приятно.

Яну усадили в кресло, девушка очень подробно расспросила ее о самочувствии, о гормональных перепадах, проверила давление, послушала сердцебиение. Затем она протянула Яне два широких браслета — тяжелых, массивных, с камнями чистыми, прозрачными, похожими на бриллианты. Яна никогда не видела таких больших бриллиантов, поэтому решила, что это просто стекло. В принципе, ей было все равно. Яна их надела. Браслеты упруго холодили запястья, сжимали их, она чувствовала, как пульс бьется о внутреннюю поверхность металла, общаясь с ней какими-то волнами.

Возможно, благодаря браслетам, или всей этой странной обстановке, она почувствовала внутри себя точку силы, которая перекатывалась в ней, как маленький шарик, смешила и радовала. Она больше не чувствовала себя такой уставшей, ее охватила весёлость от ощущения могущества. Этот шарик, перекатываясь, то раскрывался цветком, то сворачивался в шарик снова, она чувствовала его почти материально, и вот он занял место в верхней части живота, где-то около солнечного сплетения. Там он раскрылся, как цветок лотоса, она почувствовала равновесие и радостное спокойствие от его присутствия. Яна раньше никогда не чувствовала себя так цельно, так правильно.

— Я вижу, вы готовы, — услышала она голос Германа. Он звучал отрешенно, словно не с ней разговаривал, а с монитором.

— Вроде да, — ответила Яна, слегка похолодев.

— Тогда начнем. Сейчас Ева отведет вас в соседнюю комнату, где вас ничто не будет отвлекать. Там вашей задачей будет расслабиться и сосредоточиться на какой-то одной мысли, отвергнув абсолютно все другие. Совсем все. То есть, просто выключить мыслительный процесс. Главное — представьте себе что-то одно, не очень интересное, и просто смотрите на эту мысль. Дайте остальным разбежаться. Далее произойдет то, что произойдет. Возможно, ничего. Возможно, вы что-то почувствуете или увидите, я не знаю.

К Яне подошла Ева, пригласила ее пройти в еле заметную дверь справа от входа в кабинет.

Там находилась еще одна комната, крошечная, с абсолютно черными стенами, обитыми мягкими поролоновыми пирамидками. В середине комнаты стояло большое мягкое кресло, в которое Яне было предложено сесть. Она погрузилась в него как в теплую ванну и подумала, что это, наверное, самое удобное кресло в мире. Оно обнимало и поддерживало ее в положении сидя, не будучи ни жестким, ни мягким, а ровно таким, как надо.

Ева доверительно посмотрела на нее.

— Сейчас я выйду на несколько минут и прикрою дверь. Постарайтесь расслабиться и сделать то, о чем просил вас Герман. После чего мы сами к вам зайдем и все обсудим.

Яна кивнула. Она чувствовала в себе такую силу и легкость, ей было так комфортно, что она представила, что она воздушный шарик, которому легко и весело обитать в этом кресле. Она не знала, что должно получиться, но знала, что получится обязательно.

Ева вышла, оставив за собой легкий запах свежести и духов. Яна попыталась придумать, на чем же сосредоточиться, чтобы все лишнее отогнать. Она представила себе ромашку на фоне голубого неба, и стала мысленно рассматривать ее, считать лепестки, крутить. Какое-то время ничего не происходило, потом она увидела эту ромашку у себя на коленях. Не абстрактную, а вполне материальную, с одним коротким лепестком и муравьишкой, бегущим по стебельку. Она почувствовала запах сена и травы, теплого ветра, речной слегка гниловатый запах тины от озера. Она сидела на какой-то доске, или скамье, на улице, рядом со стеной крестьянского дома.

Она поняла, что она больше уже не Яна. Она — кто-то другой. Нервически в груди подскочило сердце. «Получилось», — подумала она, словно знала, что должно было получиться. Словно бы ранее уже получалось.

Она знала, что это — ее дом, она там живет. Она рассматривала ромашку и свои руки, которые были уже не ее руки, а руки какой-то женщины — красные, натруженные, исцарапанные, с обломанными ногтями. Дышать было тяжело, больно, по щекам катились теплые слезы градом; как во сне, она ощущала, как они катятся по носу и крупными каплями падают ей на юбку.

Из дома раздавались крики, рыдания, и чей-то громкий, визгливый вскрик выделялся и снова терялся в общем хоре отчаяния. Яна сосредоточилась на воспоминаниях этой женщины, которые пришли сами, незвано, нахлынули на нее, задушили своим обилием, неделикатно заполонили голову и все вокруг. Они были густы, путаны, образны. Это были обрывочные картинки из жизни, эмоции, оглушившие ее своей силой и прямотой, потом они отхлынули, словно бы уложившись в голове и никого больше не трогая. Яна поняла, что руки принадлежат простой крестьянской женщине. Сегодня ночью у нее умер муж. Пару дней назад он полез зачем-то на крышу, не удержался, упал и очень сильно ударился головой и спиной. Его принесли домой. Все видели, что исход предрешен и никто не пытался даже его лечить. Смерть была тихая и предсказуемая. В голове обладательницы рук была грусть и растерянность, страх за собственное будущее, которое раньше было таким ясным, день за днем, теперь приобрело размытые очертания.

Детей у нее не было. Теперь было страшно оставаться в этом доме, где никто ее не любил, и еще страшнее возвращаться в родительский дом, в котором она не была уже много лет. Неизвестно, живы ли родители, ждут ли ее. Где-то далеко, за спинами других, маячила мысль — а не утопиться ли? Все равно непонятно, к чему ты теперь, для чего… Яна постаралась прогнать ее, затолкать обратно, за спины, но мысль не хотела уходить, а словно бы наоборот, почувствовав, что ее заметили, полезла вперед.

Тогда Яна попыталась придумать, как еще можно поступить, что же делать, постаралась привлечь мысль о том, что выйти замуж вторично было бы неплохим выходом, но почувствовала, как женщине стало стыдно при этом, как снова обильно покатились слезы по ее носу, щекам.

Тогда Яна снова принялась рассматривать ромашку, лежащую у нее на коленях. Она стряхнула муравья, тот упал ей на юбку, барахтаясь, и снова торопливо побежал по своим делам. Тогда Яна уцепилась за эту мысль. Необязательно сейчас что-то решать. Жизнь покажет, как оно там образуется. Люди умирают, хорошие и плохие, живым надо держаться, ради памяти этих людей, хотя бы. И следовать своей судьбе. Она останется помогать свекрови следить за хозяйством, любит-не любит — какой прок? Одна та не справится.

Теперь горе нахлынуло, вышло на передний план, позволило себе охватить все существо этой женщины, она нырнула в это горе и расслабилась в нем. Но Яна поняла, что это хорошее чувство, правильное, оно должно развеяться именно так, его нельзя прятать.

В этот момент картинка стала таять, пейзаж превратился в образы, Яна почувствовала снова себя самой собой, сидящей в кресле, руки ее безвольно свисали с подлокотников. Это были опять ее руки, красивые, молодые, без мозолей и царапин, с аккуратным маникюром и обручальным кольцом. Голова кружилась, ее подташнивало, в груди тяжелым грузом ощущалось не успевшее растаять чужое горе, щеки горели.

В этот момент в комнату вошел Герман, улыбаясь, чуть покачиваясь на носках. Он принес стакан воды, который Яна с благодарностью жадно выпила.

— Яна, спасибо. Здорово получилось.

— Что это было? Гипноз?

— Это был тест, вы его прошли. Правда, чуть не угробили бедную женщину, предложив ей утопиться, но вовремя спохватились. Импровизация с муравьем была на высоте!

— Какая импровизация? Это была настоящая женщина? Кто она? Почему я была ей?

— Давайте обсудим это. Вы все равно сейчас не поймете.

— Расскажите так, чтобы я поняла.

— Это был тренажер. Не настоящий человек. Но в дальнейшем это должны быть настоящие люди, конечно. На тренажере дается задача, вы должны ее распознать и решить, что человеку делать. Помочь справиться с ситуацией. Почему я сказал, что вы ее чуть не угробили? Мысли о самоубийстве подспудно присущи любому человеку при наступлении беды, горестных событий, смерти близких. Чаще всего это мысль фоновая, проходящая, но вы, акцентируя внимание на ней, выдвинули ее вперед, и она могла стать доминирующей. Однако, вы с честью вышли из ситуации. Ваш муравей отвлек и спас ситуацию.

Герман помог Яне подняться и пригласил в переговорную, для подписания договора о сотрудничестве.

Переговорная была оформлена еще роскошнее, чем все предыдущие помещения. Яна не знала, что это за архитектурный стиль, но от пола до потолка все было покрыто кружевной разноцветной лепкой, высокие трехметровые двери давили и звали одновременно войти, в центре стоял огромный помпезный стол, украшенный золотой росписью.

За столом сидел Герман и еще несколько человек. Все они держали в руках какие-то устройства и бумаги.

— Меня зовут Татьяна Степановна, — обратилась к ней высокая осанистая женщина средних лет. В руках у нее была огромная пачка бумаг. — Я директор этого института. Герман Юрьевич сказал, что вы будете участвовать в его исследованиях.

Яна рассмотрела Татьяну Степановну. Та была слегка полновата, на ней было длинное широкое темно-синее платье, очень стильное, которое украшала огромная яркая брошь в виде павлина, с блестками и перьями. Лицо у нее было привлекательное, располагающее, улыбчивое.

— Если вы соглашаетесь участвовать в исследованиях, необходимо подписать договор.

В Яне боролись страх и любопытство. Ей ужасно хотелось узнать обо всем, что происходит в этом институте, хотелось почувствовать себя частью важного дела, а больше всего хотелось почувствовать еще раз то ощущение цельности, которое охватило ее, когда она надела приборы-браслеты, там, в лаборатории.

— Могу я ознакомиться с документами? — спросила она, чтобы не молчать, — она хотела сказать это деловито, сухо, отчетливо, но получилось как-то робко и с надрывом.

Документ был небольшой. Там очень конкретно и пугающе говорилось о том, что ни при каких обстоятельствах ей нельзя разглашать ничего из того, что происходит в лаборатории. Ни слова. Это была главная его идея. Был указан срок — 5 месяцев, но в случае удачно проведенных экспериментов этот срок может быть продлен.

Еще ниже была прописана сумма, которая предлагалась в качестве вознаграждения за участие в разработке. Сумма складывалась из нескольких цифр — в случае удачи или неудачи в исследовании, в случае непредвиденного преждевременного закрытия эксперимента, но даже самая маленькая из них была настолько впечатляюща, что в момент решила все вопросы.

Все вокруг теперь показалось не таким промаслено-противно-дорогим, а очень даже симпатичным.

Яна подписала остальные бумаги, практически не читая.

По дороге домой Яне было и тревожно, и приятно. Приятно, что у нее получилось — непонятно что и зачем. Она, однако, чувствовала, что именно теперь сможет, наверное, стать полезной хоть кому-то, хоть для чего-то. Тревожно, что она пообещала никому ничего не рассказывать, а она не привыкла скрывать и обманывать. От этого внутри живота сидел маленький жучок, он подтачивал ее изнутри, вызывал сомнения, говорил, что зря она не поделилась с Сашкой своей новостью раньше.

Но — у нее была уважительная причина — за последние две недели ей так и не удалось ни разу с ним нормально поговорить. Вечерами он все больше отсутствовал, ночевать приходил, но всегда очень поздно, а когда появлялся раньше, это всегда было так неожиданно, так набегами, что она совершенно терялась и не успевала собраться с мыслями нормально, чтобы поговорить, рассказать ему о чем-то, а он и не спрашивал. Он настолько был глубоко в своих мыслях и делах, что хоть они и жили вместе, в одной квартире, и вроде достаточно мирно и дружно, между ними вырос словно злобный темный лес. Настолько плотный, что в нем не было места ни для разговоров, ни для шуток, даже совместные воспоминания были словно запакованы в коробки и убраны в бабушкин шкаф. Наверное, их можно было бы достать, но не было для этого подходящего повода, а просто так разбазаривать не хотелось. Сашка стал другим. Красивый, немного располневший, солидный, — от угловатого смешливого железного дровосека не осталось и следа, взгляд преисполнился достоинства и больше не спешил проникнуть в душу.

Яна подумала, что же именно раньше ее в нем привлекало. Сначала как в друге, а потом как в муже, — ему всегда было все интересно, он вникал часто даже в те дела, которые она бы не стала рассказывать, но он угадывал, обсуждал, шутил, и делал любую серьезную и глубокую тему легкой до безобразия. Это не делало ее менее важной, это лишало ее той закрытости, что порой мешает нам решать сложные вопросы. Все проблемы быстро решались, если обсудить их с Сашкой.

Но последние годы он все меньше и меньше шел на контакт, — не то, чтобы не о чем стало с ним говорить, а так выглядело, что вроде как некогда и незачем. Он глубоко увлекся историей, почему-то особенно 19 века. В свободное от работы время он силился разгадать предпосылки возникновения революции 17 года, которых с каждым днем раскапывал все больше и больше.

Поначалу он делился с Яной своими открытиями, но ей часто было стыдно от того, что нечего сказать, нечем оппонировать. Она как-то показала ему бабушкину перчатку и альбом, он впечатлился, стал расспрашивать, но про бабушку Яна знала очень мало. Ей даже почему-то показалось, что Сашка знает куда больше, хоть и задает вопросы ей. Это было обидно просто до слез, и она свернула эти расспросы. Со временем все меньше и меньше они говорили, и вдруг Яна с грустью поняла, что мужу и ее лучшему другу с ней катастрофически неинтересно. Она, наверное, поглупела, погрязла в какой-то ежедневной рутине, которая, хоть и не стоит ничего, а сильно затягивает и не дает времени на саморазвитие. Саморазвитие — это то, что Сашка уважал в людях больше всего, как это она не разглядела раньше! Само это слово ее раздражало, она была воспитана в правилах, что нечего засорять время отбросами ненужных идей. Его надо посвящать семье. И вот так получилось, что без этих отбросов семьи, вроде как, и не существовало больше.

В квартире было прохладно и немного пахло пылью. В старых квартирах, где старинные вещи понемногу превращаются в антиквариат, всегда пахнет пылью, как ни убирай. Словно они и есть эта сама пыль, сохранившая пока осмысленную форму. Каждый раз, приходя домой, Яна еле подавляла желание взяться за тряпку. Она мыла полы и протирала все полки почти каждый день, стирала или сдавала в химчистку мамины тяжелые портьеры каждые три месяца, но этот запах, такой знакомый и душный, не исчезал. Особенно тяжел он был после возвращения из отпуска, с дачи, он бил в нос первые две минуты, словно всколыхнувшись от прихода гостей, а потом мирно засыпал и не ощущался больше, пока не уйдешь на улицу и не вернешься снова.

Яне было грустно, но уже не так тревожно. Сашку ждать не приходилось — он сегодня до полуночи точно не придет, и Яна, заварив себе чай, уселась на диван, не включая свет, и уставилась в темноту, перебирая сегодняшние события. То, что она пережила, находясь в темной комнате, впечатлило ее неимоверно. Она только сейчас поняла, насколько сильно оно ее впечатлило, хотя днем казалось, что самое значительное событие минувших перемен — подписание контракта на работу.

Нет. Эта женщина… Что-то в ней было не так, Яна точно знала, но также точно знала, что именно она помогла ей вырулить мысленно на тот путь, который она избрала. Та была на распутье, теперь распутья нет. Вот что имел в виду Герман, когда говорил про перекрестки? Правда, потом он сказал, что придумал эту терминологию на ходу, но эта его неожиданная импровизация показалась ей вдруг удивительно точной и правдивой. Вот жизненный путь. Вот сложная ситуация, развилка. Куда идти, кто подскажет? И как мы выбираем себе дорогу?

Яне представился комичный маленький человечек с бородой, который сидит в голове и управляет нашими решениями с помощью маленьких рычагов. Выходило, что любое наше решение может быть не нашим, если и правда кто-то может вот так просто влезть в голову и помочь разобраться с мыслями?