Красивая дочь, ружьё, лопата, алиби

Ольга Назарова, 2023

Как быть полковнику Потапову, если у него есть очень красивая дочь, за которой постоянно и весьма настойчиво пытаются ухлёстывать не очень-то подходящие мужчины? Михаил Иванович Потапов решил этот вопрос по-своему – завёл алабая Бука, ротвейлера Тополя, а потом выдрессировал их и кота Шарика на оказание активного сопротивления незваным гостям. А ещё он взял на вооружение формулу: «У меня есть красивая дочь, ружьё, лопата и алиби».А что делать его дочери, если она более чем уверена, что все мужчины, не дающие ей прохода, видят только её внешность? Им наплевать, какая она на самом-то деле, чего она хочет, о чём мечтает, чем живёт. Как ей распознать человека, который захочет быть с ней не ради красивой картинки, а ради неё самой? Может быть, общаться так, чтобы её лица и фигуры не было видно? Так она и сделала. Только вот, чему же приведёт этот метод Царевны-Лягушки?

Глава 6. Самое главное условие

Когда у живого существа заканчивается надежда, жить становиться совсем трудно. Так трудно, что даже у здорового и сытого исчезают силы, что уж говорить о той, которая уже почти месяц бегала по бесконечным, бесчисленным дорогам, стараясь найти ту единственную, по которой она убежала от своего хозяина. Она не помнила, когда последний раз ей удалось сытно поесть, не помнила, сколько раз пришлось спасаться от чужих собак, от людей, которые почему-то замахивались на неё всем, что попадало под руки, от ужаса, когда над головой с громким треском распадались небеса, и сверкал немыслимо страшный и грозный свет.

Дома, когда был гром и молния, она бежала к хозяину, и он успокаивал её, рассказывал, что ей нечего бояться, что всё хорошо!

Ну, почему? Почему никто-никто больше не может ей сказать, что всё хорошо, что ей не нужно бояться?

Вперёд её гнала только надежда найти хозяина, почувствовать его руки на своей голове, услышать голос, запах… Наверное, это надежда утонула вместо неё. Там, в той воде, должна была погибнуть и она, Рина, но на дно пошла только её надежда. Тот человек замахивался на неё палкой, отталкивал от берега, больно ударил по лапам. Наверное, больше нет и никогда не будет в её жизни хозяина, а без него Рине и жить-то незачем.

Рина только слабо удивилась, когда её подхватили чьи-то руки, когда кто-то закричал на того страшного человека, когда её потянули на глубину — ей уже было всё равно. Правда, завидев берег, она попыталась вырваться, но сил уже не было, и она пошла ко дну.

Когда поняла, что жива, что ей что-то говорят, пытаются подбодрить, стала послушно стараться, но… наверное любые старания сходят на нет, когда надежда потеряна в холодной озёрной глубине.

— Снова хуже стало. Нет, дело не в физиологии, — невесело пожал плечами ветеринар на вопрос Веры, приехавшей с отцом за собакой. — Я уже столько раз это видел — иной раз понимаешь, что это животное не выживет. Ну, невозможно выжить! А зверь зубами за жизнь держится, выкарабкивается через невозможное, через все наши прогнозы, наши знания, анализы, УЗИ, рентгены и КТ. Выживает, потому что знает, ради чего борется, потому что его держит нечто большее, чем наши возможности, лекарства, вся наша проклятая техника! — врач безнадёжно махнул рукой на какой-то зачехленный аппарат. — Да вы и сами знаете всё, кому я рассказываю! Так вот… ей, — он кивнул головой на угол, где лежала привезенная утром собака, — ей, видимо, незачем жить, она… она сдаётся.

Вера действительно знала, о чём говорит врач. Её первая любимая самая-самая собака выживала именно так — только чтобы не уходить раньше времени от неё, Веры. Вытаскивала себя и оставалась рядом. Только вот… она всегда знала, что Вера с ней, а если… если никого рядом нет? Если даже надежда потерялась, тогда что?

Полковник покосился на дочь, и, подхватив под локоть расстроенного врача, вывел его в коридор. И дверь прикрыл.

— Спасибо, пап! — Вера услышала, как закрылась дверь и шагнула к собаке, безнадежно уставившейся в стену. Времени было совсем немного — много ли его нужно, чтобы организм, обессиленный стрессом, голодом, бесконечными усилиями добежать, рвавшими сухожилия, не выдержал, добитый пустотой безнадёжья…

Вера опустилась на колени рядом с собакой, начала гладить её и говорить.

— Я знаю, что ты думаешь… Что ты никому не нужна, что всё плохо и никогда не станет хорошо, что ты пропала, потерялась и больше не найдёшься? Так вот, это неправда! Послушай меня, я не знаю, откуда ты и что случилось в твоей жизни, но не брошу тебя! Слышишь! Ты нужна мне, нужна нам! Если это будет возможно, мы отыщем твоих прежних хозяев, и ты вернёшься домой! А если не получится, то… то ты всё равно вернёшься! Потому что твой дом будет ждать тебя у нас! Дом настоящий! Ты не думай! Мы не предаём и не обманываем, слышишь? Я не для того сдержалась, чтобы не прибить этого гада-Макса. Да, того, кто тебя обижал, чтобы ты тонула в безнадёге! Мне знаешь, как трудно было? Даже знаю, что именно с ним за тебя сделала бы, но, если честно, плевать я на него хотела, потому что ты — важнее! Понимаешь? Ты вот что, думаешь, что ты одна потерялась? Нет, конечно! Вот слушай! В прошлом году…

Вера вытирала слёзы, но рассказывала собаке о том сером чудике, который вернулся к хозяевам, о том, сколько радости было! Рассказывала об овчарке, найденной отцом в лесу, которая пробежала немыслимое расстояние, полностью заплутав. — Её хозяйка искала собаку в своей области, а эта дурёшка аж в Подмосковье примчалась! И то нашлась! А ты тут что? Умирать решила? Вот ещё какие глупости! А ну-ка давай, приходи в себя, слышишь? Не смей сдаваться! В любом случае, у тебя уже есть я и моя семья, а она у нас большая и забавная!

Рина невольно прислушивалась… Ей вообще-то всё равно было, но девушка говорила так, что отгородиться от неё, уйти прочь было как-то сложновато. А потом… потом были же они — слова! Они оказались совсем не такими, к которым Рина привыкла за последнее время — «пошла вон», «счас как вдарю», «убирайся», «какая-то здоровенная бродячая собака, ещё укусит», «да она, небось, больная, не подходи к ней», «ну, куда нам такая». Эти слова били как камень или метко брошенная палка. А вот девушка говорила совсем не так:

— Ты живи, пожалуйста! Ну, почему мы не можем передавать вам силы?! Я бы так хотела!

— Как же не можете? — внезапно удивилась Рина. — Ещё как можете! Ты же мне их даёшь!

Слова человека могут так много… гораздо больше, чем мы думаем, так легко их выговаривая.

Рина видела их — слова этой девушки. Наверное, к её приходу она ослабела совсем, поэтому и слова стали не просто набором звуков, несущих какой-то смысл, а теплом, светом, и… надеждой. Той самой, которой так не хватало большой, тощей, измученной собаке.

Слова ложились на пятнистую шкуру, впитывались всем телом, проникали в сосуды, заставляя работать сердце, а оно, глупое, вдруг так обрадовалось чему-то, что поспешило, заколотилось, забилось как тогда, когда Рину звал её главный, самый-самый нужный человек.

— Да, его тут нет, но вот эта… она меня зовёт, она обещает, и я знаю, что это правда! Я могу ей верить и… надеяться! Может, моя дорога всё-таки вернёт меня к моему Владу! Он же расстроится, если совсем меня не найдёт! А если он уже так же расстроен как я, если ему так же плохо без меня? Мне нужно вставать! Вставать и идти. Пока с ней, а потом… потом я буду очень надеяться! Я так рада, что я снова могу надеяться! Что я нужна, а значит, жива!

Вера ощутила движение под рукой, посмотрела на собаку и выдохнула.

Не было больше тусклых уставившихся в одну точку глаз, нет, взгляд стал живым и осмысленным.

— Хорошая моя, солнышко моё! Ты… ты всё-таки меня услышала?

— Конечно, я тебя услышала. Мы всегда слышим и если только можем, если можем остаться, если только не ушли слишком далеко — всегда идём, — большущая худая лапа легла на руку Веры, а потом за ней последовала и морда. — Ты же меня звала, да?

— Да, да, моя хорошая! Я тебя звала! Ты моя умница!

Полковник не очень-то удивился, увидев заплаканную Веру, которая появилась на пороге, решительно обратившись к ветеринару, — Мы собираемся домой!

В распахнувшейся за ней двери была отчётливо видна собака, которая явно пыталась встать и идти за Верой.

— Ну, вот, о чём я говорил? Когда они хотят жить, ветеринария бессильна! — счастливо разулыбался врач. — Она захотела…

Михаил Иванович косился в зеркало заднего вида на дочку, которая на заднем сидении наглаживала собаку.

— Счастье, что она у нас именно такая! Не знаю, как бы мы жили, если бы получилась пустая финтифлюшка… Надо же, вытянула! Ну, ещё бы! Сколько она свою первую Чару жить уговаривала, и ведь дотянула до глубокой собачьей старости, а нам говорили: «Усыпите, не выживет!» Эээх, так ведь и за людей можно не бороться. Да ведь и не борются за многих, — он вспомнил о нескольких таких примерах из круга сослуживцев, да и просто знакомых, которые оказались не нужны и обессилены этим, почти добиты.

— И ведь надо не так уж и много — выслушай ты человека, ему уже легче. А то так ведь недалеко и коллективно до американской мечты докатиться — всё ол райт, улыбка на тридцать два пластмассовых зуба и подальше от чужих проблем, а то ещё заразишься сочувствием, не ровен час. А за него денег не дают… время-то потратится, а время — деньги, то есть сплошной убыток! Тьфу! — полковник сердито фыркнул в ответ на собственные мысли.

— Пап, я тебя люблю! — с заднего сидения протянулась рука дочки и погладила по плечу, словно смахнув все его невесёлые раздумья.

— И я тебя! — откликнулся Потапов уже совсем с другим настроением. — Ну, о чём вы там с ней договорились?

— Я рассмотрела клеймо… Вполне читабельное. Доедем, буду искать клуб и через него контакты, — решительно ответила Вера.

— Сначала её надо с нашими гавриками познакомить! — напомнил Потапов.

— Само собой! — весело откликнулась Вера. — Главное-то что? Главное, Шарика задобрить! Я маме позвонила, что мы едем, и она уже готовит питательную базу для этого.

Бук и Тополь были псами нормальными, правильными и воспитанными. Ни один такой пёс не обидит сyкy или щенка. А вот познакомиться — с удовольствием.

— Ой, какая… — завилял недлинным хвостом Бук.

— Ага… пятнистая такая… красивая! — у ротвейлера Топа хвоста, можно сказать, и вовсе не было, поэтому он вилял всей задней частью тела.

Рина была совсем слабенькой, поэтому Потапов вынес её из машины и поставил перед домом, давая Топу и Буку познакомиться, а потом унёс собаку в дом, где жена уже приготовила ей лежанку.

— А где наш главкот?

— Оне в отлучке, обещались скоро быть, — отчиталась Надя, поглаживая новенькую. — Как мы её назовём? Я очень надеюсь, что найдётся её хозяин, но пока идут поиски, как-то величать её нужно.

— В клинике Петрович записал Офелией Потаповой, шутник, однако. Но мне кажется, что ей это имя не нравится… тоскливо как-то от него, а ей бы бодренькое что-нибудь! — решил Потапов.

Вера дозвонилась до своей знакомой, которая могла помочь в расшифровке клейма.

— Вер, зачем тебе это? Ты что, всерьёз думаешь отдавать собаку какому-то живодёру? — Света всегда славилась категоричностью суждений.

— Свет, да почему живодёру-то?

— Ну, а если он её выкинул? И потом, ты говоришь, что она истощена — голодом морил?

— Свет, притормози. Собаки иногда убегают, и их ищут изо всех сил… А про истощение, так сколько она бегала? Если несколько недель, то и не так отощать можно. Ты же помнишь, как в прошлом году…

— Я до сих пор не уверена, что ты сделала правильно! А если тот у тех горе-хозяев опять сбежит? А если уже сбежал?

— Светааа, притормози! Мне фото его шлют постоянно. Мы же общаемся теперь. Они на всякий случай пса чипировали и следят за ним как коршуны.

— Ну, не знаю…

— Свет, так нельзя! Одно дело, если хозяева жестоко обращаются с животными, а другое…

— Раз у них собака сбежала, значит, хозяева плохие! — безапелляционно заявила приятельница.

— Да ну… а если вывернулась из ошейника, а если на прогулке на даче рванула за птицей или зайцем, а если карабин поводка лопнул?

— Вера, собак нельзя отпускать с поводка нигде! Вывернулся? Плохой ошейник подобрали! — надо было предусмотреть, карабин… Вер, ты издеваешься? Такого не бывает!

— Почему не бывает? У меня же было. Вот с Буком так было. Ну, хорошо, что он до автоматизма послушен, но ситуации могут быть всякими, и лишать собаку хозяина, а человека его собаки, возможно очень любимой и без которой человеку плохо, знаешь, так нельзя!

— А если эта собака опять на улице окажется? И погибнет из-за такой добренькой растетёхи как ты? — рассердилась Света.

— Свет, помнишь, я тебе рассказывала про домашний приют, которому родители помогали? Там у женщины было около шестидесяти кошек. Нет, она их не плодила, не фыркай, просто ей добрые соседи и их знакомые тянули всех, под дверь подкидывали, на окно ставили коробки с котятами — она на первом этаже жила. И она брала. Плакала, ругалась, за сердце хваталась, но брала — куда деваться-то, иначе им не выжить. Только вот она их потом не пристраивала.

— Почему?

— Да потому же, что и ты против возвращения собак! Она столько видела жестокости у людей, столько спасала после этой жестокости… а там что только не было: и кипятком обожжённые, и порезанные, и без лап… Вот и уверилась, что все вокруг плохие, нельзя никому доверять, и доверить кота или кошку, не говоря уж о котятах, — нельзя. Животным было не очень-то хорошо — скученность огромная. Да недостатка в еде не было — ей помогали корм покупать, но кроме корма… Короче, насилу её убедили начать пристраивать. Да, с контролем, с договором, с отслеживанием жизни. Ненавязчивым, разумеется. Знаешь, это не метод — решить, что хорошая только ты, только тебе можно держать животных, а все остальные — звери зверские. И да, кстати, сколько на твоих собаках ошейников?

— Как сколько? — Света, ошарашенная неожиданной атакой обычно спокойной Веры и странным вопросом, даже переспросила, — Сколько? Ну, один, конечно.

— Всё, ты в проигрыше! Если уж ты так в себе уверена, то надо надевать два! Один — с адресником, второй — на который цепляется поводок. Я вот совсем недавно в Москве помогла искать собаку, хозяйка которой металась с толстенным поводком, отличным кожаным ошейником и адресником. Только вот ошейник был пустым! В дождь подрастянулась кожа, может, на пару миллиметров, но псу хватило — вывернулся и рванул за сукой. Вот таким «бегунам» рекомендуют надевать второй ошейник. Пусть тоненький, но со страховочным адресником. Теперь на этом бегуне так два ошейника и красуются. Хозяйка сразу же помчалась и купила второй.

Света открыла было рот, чтобы заявить, что это всё-таки плохая хозяйка, раз пса не кастрировала, но прикусила язык — вспомнила, что у неё тоже есть такой деятель, и тоже некастрированный, обожающий делать попытки избавиться от ошейника.

— Ну, ладно, ладно… ты меня уела, — примирительно выдохнула она. — Диктуй номер, я проверю клеймо.

Вера только хмыкнула. Хороший Светка человек. Горячится, заводится с полпинка, но всё равно хорошая.

Светка уж если чего делала — делала на совесть.

Через сорок минут она позвонила. — Я того… ну, короче, нашла хозяина. Влад его зовут, пиши номер телефона. Походу, ты была права! Он, везде где только можно объявы разместил о потере собаки. Кличка — Рина. Тьфу на тебя, Верка. Вот как с тобой пообщаюсь, прямо вся размягчаюсь, как масло!

— Спасибо тебе! Ну, тьфу и ладно, тьфукай сколько хочешь, я же тебя уже сколько времени знаю, ураган ты в миниатюре… — рассмеялась обрадованная Вера.

Она вышла из комнаты и наткнулась на крайне возмущенного Шарика, машинально зажёвывающего всякие лакомства, которые ему подали для смягчения эффекта «главкот пришёл домой, а тут ОПЯТЬ кто-то».

— Шарик, ты чего надулся как… как шар? Это — Рина! Она у нас ненадолго, я нашла её хозяина.

Собака, которая потеряла всё, и даже имя, подняла голову и уставилась на Веру.

— Да, Рина, я нашла и твоё имя, и твоего человека. Он тебя очень ищет!

Вера набрала номер, продиктованный ей Светланой, поздоровалась и спросила:

— А Вы собаку, случайно не теряли? Пойнтер.

Вопль раздавшийся по тут сторону связи услышала даже Рина, которая, шатаясь, встала и пошла к Вере. Да так пошла, что даже в блюдо Шарика стала, не обратив на это ни малейшего внимания.

— Рина! Вы нашли Рину! Где она? Она жива? В каком она состоянии? Как до Вас добраться?

–А вот хорошо, что я запись разговора включила! — машинально подумала Вера. — Светке отошлю. Пусть знает, каково это, когда возвращаешь счастье.