Надоба во мне…

Ольга Жигалова

В каждой из героинь рассказов, представленных в сборнике, есть черточки характеров девчонок из 70-х, но ни одна из них не сможет передать палитры той, которой является каждая из Вас…

Женщины

Suum cuique

(Каждому своё)

Старуха, по словам ухаживающей за ней сиделки, «озоровала». То есть развлекалась, как могла. Вначале, от злости на «прислугу», как она любила называть обслуживающий ее персонал, постоянно меняющийся из-за «совершенной непригодности», она наложила в штаны. Прислуга, задерганная пьяницей-мужем и неустроенным бытом, матерно ругаясь (втихую, конечно, ибо боялась потерять теплое, хорошо оплачиваемое сыном-бизнесменом местечко), замочила испорченные трусы, вымыла упирающуюся (в меру имеющихся у нее сил) «Барыньку» и побежала на кухню спасать погибающий ужин. Видя, что уже «поздняк метаться», как говорил соседский мальчишка (змееныш под стать Старухе), она, размазывая по щекам слезы злости и бессилия, выбросила подгоревшее месиво в ведро и начала готовить на скорую руку молочную кашу. «Надия, обедать!» — голос «Барыньки» вывел ее из водоворота размышлений о вечной несправедливости мироздания по отношению к ней, несчастной и несправедливо осужденной гореть в неустроенном житейском быту здесь, на этой грешной земле. «Иду, иду, — запела приторно-притворным голосом Надия и помчалась на зов. — Сию минуточку, Мариям-апа, сейчас…», — и застыла в преддверии подступившего комком к горлу отчаяния.

— Надия, где мои черные туфли? Мне надо на работу. Ты слышала, обнаружили описторхоз. Много случаев. Идем, возьму тебя пока лаборантом. Потом, может быть, повысим до старшего.

Старуха стояла около шкафа, из которого методично, палкой, выковыривала все вещи, отбрасывая ненужное.

— Ой-бай, Мариям-апа, что ж это делается? — завыла нянька, — ну зачем же вы, миленькая, вещи-то раскидали? Ну-ка, присядьте-ка на диванчик, я быстренько все соберу, а то обед простынет…

— Vade retro, Satanas! — завопила бабка. Она была «из образованных» и методично сеяла в душе прислуги классовую ненависть, бросаясь непонятными, а потому из-за этого страшноватыми фразами. — Прочь! Рогатый скот под угрозой! Крупный рогатый скот! Ты это понимаешь?

— Конечно, конечно, Мариям-апа, — поспешно согласилась Надия, получившая от бабкиной снохи краткую инструкцию: не перечить и угождать, — сей момент, супчику поедим и пойдем искать эту… «пистархозу»…

— О, Аллах, не отвечай глупому по глупости его, — смиренно вздохнула Старуха и живо поинтересовалась: «А что на обед?»

— Кашка рисовая, — заворковала прислуга, втайне надеясь, что очередной трудовой порыв благополучно завершился.

— Фи, кашка рисовая, — передразнила «Барынька», — я не в богадельне — кашку есть. Не хочу.

— Да как же «не хочу»? Кашка не богадельная, на молочке да на маслице. Скушайте хоть ложечку…

— Не богадельная…. Знаю я вас. Вчера из холодильника все унесли, ничего не осталось. Воруют и воруют. Куда Алия-апочкин сервиз делся? Кому отдала?

— Да чего уж вы на меня напраслину-то возводите? Аллах все видит, да разве я когда чужое брала? Да ни боже ж мой…

— А конфетки дашь?

— Что? Какие конфетки?

— Конфетки к чаю дашь? Знаю я тебя, все попрятала…. Или съела.

От негодования поджатые в ниточку губки прислуги подергиваются.

— Да нельзя же вам, врач говорит — сахара гуляют, нельзя конфетки.

— Ну и кашу не буду.

— Да разве ж что одну…

— Две.

— Ну хорошо, две, только Татьяне не говорите, а то скажет, плохо слежу за вами.

— Я ей это и сама скажу. Кто меня утром на балконе заморозил?

— Вам же дышать надо воздухом. Доктор сказал…

— Вот и дыши сама этим воздухом. Да ты хоть знаешь, что это за воздух? Им и дышать-то нельзя, ты что, газет не читаешь, телевизор не смотришь? А, отравить меня хочешь?

— Ой-бай, что вы такое говорите? Видит Бог, я никогда такого не замышляла, только добра Вам желаю…

— Ну, давай свою кашку.

Старуха со вздохом ковыляет на кухню, еле волоча на отекших ногах отяжелевшее тело. Прислуга поддерживает за локоток, ужом просачиваясь в узком коридоре между стеной и необъятными бабкиными телесами. Когда сноха, Татьяна, попросила как-то измерить свекровь, сказав, что нужно обновить гардероб, Надия, не без злорадства, объявила: «Что тут мерить — 150 на 150 и на 150, — и с удовольствием добавила: При росте 150». Сама Надия, видимо, от исходившей от нее желчи и недовольства всем и вся, была худой и желтой, тогда как Хозяйка — сдобненькой, румяной и белокожей. Казалось, колобок катится, подталкиваемый длинной клюшкой — такое впечатление оставляла эта пара.

Тяжело опустившись на стул, Старуха взяла в уже мало послушные руки ложку:

— Ну, где там твоя каша?

Надия засуетилась:

— Вот мы сейчас передничек повяжем…

— Убери этот ошейник, без него буду…

Прислуга смиренно и обреченно смотрит, как очередное платье покрывается рисовыми дорожками. Молчаливое страдание прерывается трелью звонка.

— Вот и Розочка пришла, — радостно скрипит Старуха, приветствуя одну из постоянно, на беду прислуги, толкущихся у нее многочисленных родственников.

— Надия, подай Розочке чаю. Как дела, Розочка?

— Марьям-апа, это я, Римма. Не узнали? Дочка Фатхии.

— А, Риммочка, а мама где же?

— Да поднимается. Лифт у вас что-то не работает, пешком-то ей трудновато на седьмой…

— Надия, две тарелки ставь.

— Да, Мариям-апа, — Надия, про себя матюгнувшись, начинает обслуживать гостей. «Опять их черти принесли, ну хоть бы день без них. То одни, то другие. И всем подай, всем поднеси. И ведь ничего не скажешь — родственники».

Конец ознакомительного фрагмента.