«Долоховский текст» творчества Л.Н. Толстого: истоки, семантика, функции, контекст

Ольга Гевель, 2017

Монография посвящена изучению образа Фёдора Долохова в романе «Война и мир» и «долоховскому тексту» в творчестве Л.Н. Толстого, включающему в себя мотивы с автобиографическим, мифопоэтическим и геокультурным генезисом. Рассмотрены тексты, в которых в преддверии «Войны и мира» апробируется блок мотивов, позднее вошедших в структуру образа Долохова; произведения, наследующие этому роману и развивающие данную мотивную линию; литературный и исторический контексты образа. Предназначена для студентов, магистрантов, аспирантов и преподавателей филологических факультетов. Может быть полезна при чтении курсов по истории русской литературы второй половины XIX века, при комментировании текстов Л.Н. Толстого, а также в эдиционной практике.

Введение

В истории европейских литератур существует плеяда героев, каждый из которых в предельной степени сконцентрировал в себе черты создавшей его эпохи и потому особенно часто привлекал к себе внимание критиков и исследователей. Дон Жуан, Гамлет, Дон-Кихот, Фауст давно стали объектами рассмотрения во многих специальных научных работах¹. Такие герои «стягивают» вокруг себя в определённый «текст» ряд системно воспроизводящихся мотивов и сюжетов. Русская литература также богата на героев, формирующих свой узнаваемый «текст». Значительное место в ряду таких феноменов занимают герои произведений Л.Н. Толстого.

Два мощных потока толстовского слова: «текст о герое» и «текст о себе» не всегда чётко разделены. Художественное построение, осмысление собственного жизненного сценария (зачастую — через дневники) и внедрение автобиографических деталей в произведения Толстого — вопрос, внимательно изучаемый со времён первой публикации и до настоящего момента, что иллюстрирует, например, исследование Д. Ранкура-Лаферьера, представляющее собой опыт психоанализа одного из главных героев романа «Война и мир» Пьера Безухова — однако не столько как образа в границах художественного целого эпопеи, сколько как индивидуума из внеэстетической реальности, натура которого обнаруживает совпадения с задокументированными чертами характера его создателя².

Во многих современных коллективных и авторских трудах на одном из главных мест находится проблема человека у Л.Н. Толстого³. Причём этим человеком становится зачастую сам Толстой, его биография, поведенческий текст⁴, поиск своего пути и веры⁵. Эта тема и в наши дни далека от исчерпанности: очевидно, некоторые значительные элементы биографии писателя интегрированы в его творчество, но соотношение лично пережитого и сочинённого, фикционального в произведениях Толстого детально не прояснено. Западные толстоведы также проявляют повышенный интерес к изучению личной жизни Толстого — в основном в психоаналитическом аспекте⁶. В связи с этим характерно, что особым образом в научном мире акцентированы последние годы жизни и творчества Толстого⁷: на эту тему появляются рассчитанные на широкую аудиторию работы⁸, а также всё новые и новые экранизации толстовских произведений. Активно осваивается в научном поле и гендерный подход к романам Толстого⁹. Одной из продуктивных линий в работе толстоведов можно назвать анализ мифопоэтики текстов, обращённый к архетипическому в творчестве писателя¹⁰. Традиционно большое внимание привлекают как персонажные системы произведений писателя, так и поэтика отдельных образов. Стоит отметить, что значительный вклад в понимание природы и функций литературного героя внесла классическая работа Л.Я. Гинзбург, ставшая в отечественном литературоведении — и толстоведении в частности — надёжным фундаментом для исследований в области художественной антропологии¹¹. Существенная часть исследований посвящена заглавным и автобиографическим образам героев толстовских произведений. Кроме того, в недавнее время защищён ряд кандидатских и докторских диссертаций, посвящённых антропологии толстовских персонажей и художественным средствам их репрезентации в повествовательной структуре романов писателя¹².

Известно, что сам Л.Н. Толстой неоднократно подчёркивал: для него ни в жизни и в истории, ни в его произведениях нет главных и второстепенных героев (как нет и второстепенных мыслей), однако некоторые толстовские образы долгое время оставались «в тени» — и, кажется, образ Фёдора Долохова из романа «Война и мир» иллюстрирует недостаток внимания со стороны читателей и исследователей к героям «оттеняющим». Однако записи в дневниках Толстого и комментарии близких писателя однозначно свидетельствуют об интересе автора к этому герою, о сложностях в создании образа и об итоговом удовлетворении результатом работы над ним.

Образ Фёдора Долохова в романе «Война и мир» поставлен в центр данного исследования ввиду целого ряда новых перспектив прочтения толстовского творчества, которые потенциально может открыть всестороннее изучение этого персонажа, его места в повествовательной структуре «Войны и мира», корней образа в ранней прозе писателя и в самосознании биографического автора. Как литературный герой этот «демон» семейств Безуховых и Ростовых, постоянный спутник Анатоля, участник главных военных событий и светских перипетий романного действия исследован в отечественном и мировом толстоведении далеко не исчерпывающе. Фактически ему посвящена лишь одна отдельная работа, созданная канадским славистом Донной Оливер¹³.

Долохов постоянно оказывается рядом с главными героями романа-эпопеи, «оттеняя» каждого из них, становясь их временным контекстным двойником. С Николаем Ростовым, Андреем Болконским, Пьером Безуховым у Фёдора Долохова складываются особенные отношения «притяжения-отталкивания». В случае с Николаем и Пьером работает схема «дружбы-вражды», оба раза отмеченная любовным треугольником. Ситуация с Андреем несколько сложнее: в тексте романа «Война и мир» герои ни разу не оказываются лицом к лицу, но Андрей как будто постоянно наблюдает за Долоховым и в своём «наполеоновском» периоде оказывается крайне ему созвучен. Элементарная схема любовного треугольника здесь усложняется — но, учитывая то, что именно Долохов разрабатывает весь план похищения Анатолем невесты Болконского Наташи, определённо присутствует.

Стоит отметить, что сюжетная значимость образа Фёдора Долохова доказывается довольно просто: при исключении этого героя из текста романа всё действие его неизбежно останавливается, тогда как без героев вроде Бориса, Берга, Билибина и др. мы легко себе можем представить сюжет «Войны и мира». Долохов у Толстого встречается читателю и в мирных, и в военных эпизодах, с одинаковой лёгкостью вписывается и в мир Москвы, и в мир Петербурга (тогда как герои Толстого в основном любят Москву, а в Петербурге чувствуют себя не на своём месте, или наоборот). Такая «вездесущесть» Долохова делает его образ важным для анализа поэтики «сцеплений» романа «Война и мир», поэтому закономерным представляется рассмотреть автобиографические толстовские импликации, преломившиеся в этом персонаже, и систему сюжетных мотивов, в которую Долохов вовлечён и которую во многом генерирует.

В соответствии с декларировавшимся Толстым стремлением установить пронизывающие весь романный мир «сцепления», а также в связи с отчётливым антропоцентризмом философии художника хронотоп героя понимается как важнейший полюс смыслопорождения, позволяющий проследить как семантику внутритекстовых мотивных «сцеплений», так и внетекстовое авторское видение данного типа личности. Кроме того, в контексте отчётливого тяготения современного литературоведения к реконструкции сверхтекстовых образований в работе ставится вопрос именно о «долоховском тексте» Толстого как смыслопорождающей парадигме, созданной в процессе напряжённых исканий художника в области феноменологии человеческой личности.

Настоящее исследование посвящено определению места Долохова в системе персонажей романа «Война и мир» и в масштабе всего толстовского творчества. В современной науке о Толстом отсутствует связная, целостная реконструкция концептосферы Долохова — как в её исторической ретроспективе (внепрототипические источники образа), так и в функциональном отношении — с точки зрения влияния на структуру романного повествования. Мотивы, составляющие концептосферу образа Долохова, в творчестве Толстого регулярны и представляют собой устойчивое семантическое единство, парадигму, «текст» героя, причём сам Долохов является кульминационной точкой в динамике этой парадигмы. Эти наблюдения позволили говорить о «долоховском сюжете», «долоховской парадигме» или «долохов-ском тексте» в наследии великого романиста.

Примечания

1

См., например: Легенда о докторе Фаусте / под ред. В.М. Жирмунского. М., 1978; Багно В.Е. Дон Кихот в России и русское донкихотство. СПб., 2009 и др.

2

Ранкур-Лаферьер Д. Пьер Безухов. Психобиография // Ранкур-Лаферьер Д. Русская литература и психоанализ. М., 2004. С. 285–538.

3

Орвин Д.Т. Искусство и мысль Толстого. 1847–1880. СПб., 2006; Зверев А.М., Туниманов В.А. Лев Толстой. 2-е изд. М., 2007; Лев Толстой и мировая литература. Материалы IV Междунар. науч. конф. Тула, 2007; Morson G.S. Anna Karenina in our Time. Seeing More Wisely. New Haven&London, 2007; Cливицкая О.В. «Истина в движеньи»: О человеке в мире Л. Толстого. СПб., 2009; Anniversary Essays on Tolstoy / Ed. by Donna Orwin. Cambridge, 2010; Лев Толстой и время / ред. Э.М. Жилякова, И.Ф. Гнюсова. Томск, 2010; Лев Толстой в Иерусалиме: Материалы междунар. науч. конф. «Лев Толстой: после юбилея» / сост. Е.Д. Толстая; предисл. В. Паперного. М., 2013.

4

Orwin D.T. Leo Tolstoy: Pacifist, Patriot, and Molodets // Anniversary Essays on Tolstoy. Cambridge, 2010. P. 76–95; Никитина Н. Усадьба как текст жизни Льва Толстого // Лев Толстой и мировая литература. Материалы IV Междунар. науч. конф., Тула, 2007. С. 241–252; Никитина Н. Жизнь Льва Толстого в Ясной Поляне. М., 2007; Paperno, I. Who, What Am I. Tolstoy Struggles to Narrate the Self. Cornell University Press, 2014.

5

Густафсон Р.Ф. Обитатель и чужак. Теология и художественное творчество Льва Толстого. СПб., 2003.

6

Ранкур-Лаферьер Д. Лев Толстой на кушетке психоаналитика. Женоненавистничество, мазохизм и ранняя утрата матери // Ранкур-Лаферьер Д. Русская литература и психоанализ. М., 2004. С. 539–856.

7

Тамарченко Н.Д. Лев Толстой // Русская литература рубежа веков. Т. 1. М., 2001. С. 336–389.

8

Басинский П.В. Бегство из рая. М., 2010; Басинский П.В. Святой против Льва. М., 2013.

9

Матич О. Лев Толстой как модернист // Матич О. Эротическая утопия: новое религиозное сознание и fin de siècle в России. М., 2008. С. 33–64.

10

Жолковский А.К. Морфология и исторические корни рассказа Толстого «После бала» // Жолковский А.К. Блуждающие сны и другие работы. М., 1994. С. 87–102; Шульц С.А. Миф и ритуал в творческом сознании Л.Н. Толстого // Русская литература. 1998. № 3. С. 33–43; Васильев В.К. К описанию архетипического сюжета о «добрых» и «злых женах» в романе Л.Н. Толстого «Война и мир» // Лев Толстой и время: сб. статей. Томск, 2010. С. 25–34; Толстая Е.Д. Мифологические умыслы в характеристиках героев «Войны и мира»: от первой ко второй версии // Актуальные проблемы изучения и преподавания русской литературы: взгляд из зарубежья. Материалы междунар. научно-практ. конф., посвящённой 190-летию кафедры истории литературы филологического факультета СПбГУ. СПб., 2011. С. 342–354.

11

Гинзбург Л.Я. О литературном герое. Л., 1979.

12

Шаповаленко Ю.В. Средства характеризации героев романа Л.Н. Толстого «Война и мир»: дис.… канд. филол. наук. М., 2010; Набиев Н.Г. Проблема человека в творчестве Толстого: дис.… д-ра филол. наук. Баку, 1999; Белянин М.Ю. Художественная антропология позднего Л.Н. Толстого: дис.… канд. филол. наук. Липецк, 2007; Кирсанов Н.О. Мифологические основы поэтики Л.Н. Толстого: дис.… канд. филол. наук. Томск, 1998.

13

Oliver D. Dolokhov as Romantic Parody: Ambiguity and Incongruity in Tolstoy’s Pre-Byronic Hero // Tolstoy Studies Journal. 2003. Vol. XV. P. 50–66.