Ритмы Евразии: Эпохи и цивилизации

Лев Гумилев

Евразийство – уникальное историко-философское течение, созданное в начале 20-х годов XX века российскими мыслителями, осевшими в эмиграции, однако высшим пиком своего развития обязанное гению Л.Н.Гумилева. Россия как особый исторический и географический мир, со своими законами, со «своим путем» не только в литературе, философии, религии, но и в процессе развития… Перед вами – важнейший из трудов Гумилева, посвященных «евразийской» концепции прошлого, настоящего и будущего нашей страны, во всей ее сложности и многогранности… Помимо евразийских работ Л.Н.Гумилева в издание вошли его материалы, посвященные анализу научного наследия князя Н.С.Трубецкого, этнографа и философа, беседа Л.Н.Гумилева с писателем, автором исторических романов Дмитрием Балашовым, а также стихи и письма к Л.Н.Гумилеву видного евразийца П.Н.Савицкого (1895-1968).

Л.Н. Гумилев и евразийство

Концепция евразийства проходит через всю творческую жизнь Льва Николаевича Гумилева. Судьба этой концепции сложна и противоречива. Зародившись в начале 20-х гг. в эмигрантской среде вне России, она как бы сошла на нет уже в начале следующего десятилетия^[1]. Книги и статьи евразийцев не доходили до нашей страны долгие десятилетия, поэтому не было, да и не могло быть серьезных советских исследований этого течения. Да и по сей день единственное капитальное исследование евразийства — докторская диссертация… немецкого ученого Отто Босса, изданная в Висбадене в 1961 году^[2].

Формально датой рождения евразийства считается 1921 г., когда в Софии вышел сборник статей «Исход к Востоку. Предчувствия и свершения. Утверждение евразийства». Создателями этого течения были русские ученые, изгнанные революцией из России и осевшие в эмиграции — в Софии, Праге, Белграде, Берлине. И хотя Зинаида Шаховская отмечала, что они «занимали лучшие кафедры в Берлине, Лондоне, Праге» [О соблазне евразийства. — «Русская мысль», 24 марта 1983 г.], все же это была сложная и тяжелая жизнь в отрыве от России, «в атмосфере катастрофического мироощущения» (Н. Трубецкой), с постоянной тревогой о судьбах России. Вот эта тревога, эти раздумья и поиски пути — истинные, глубинные истоки евразийства.

При этом надо учесть еще и специфику Софии тех лет — крах белого движения, трагедия Галлиполи и переброска воинских частей в Болгарию и Сербию, предательство Запада, господствующее чувство безысходности в русской эмиграции. Неизбежен был поиск и рождение альтернативы — реальной, но отнюдь не сиюминутной. Один из видных евразийцев Георгий Флоровский говорил тогда: «Попыткой не считаться с жизнью, попыткой пойти напролом было „белое“ движение, и здесь именно коренился его неизбежный неуспех» [цит. по: С. Рыбас, Л. Тараканова. Похищение генерала Кутепова. — «Наш современник», 1993, № 3, с.84].

Шел поиск идеи-силы, идеи-ценности (определения В. Ильина).

Создателями евразийства были филолог и историк князь Н.С. Трубецкой (1890–1938)^[3], географ и геополитик П.Н. Савицкий (1895–1968), сын великого русского ученого-естествоиспытателя — историк Г.В. Вернадский (1877–1973)^[4].

Наиболее сжатая, на мой взгляд, формула евразийства дана Н.С. Трубецким. «Национальным субстратом того государства, которое прежде называлось Российской империей, а теперь называется СССР, — писал он в 1927 г., — может быть только вся совокупность народов, населяющих это государство, рассматриваемое как особая многонародная нация и в качестве такой обладающая особым национализмом. Эту нацию мы называем евразийской, ее территорию — Евразией, ее национализм — евразийством» [ «Евразийская хроника». Вып. VII. Париж, 1927].

Целью евразийства было «создать новую русскую идеологию, способную осмыслить происшедшие в России события и указать молодому поколению цели и методы действия», — писал П. Савицкий [цит. по: «День», 1992, № 31].

Итак, особая территория, особая «многонародная нация», новая русская идеология. И к каждой из этих позиций Л. Гумилев добавил свое весьма существенное.

Территорию нашей страны евразийцы понимали как особый исторический и географический мир, не принадлежащий ни к Европе, ни к Азии, как неповторимую историческую и географическую индивидуальность (П. Савицкий). Л. Гумилев дополняет это учением о «кормящем ландшафте» и «вмещающем ландшафте» — разном, но всегда родном для данного этноса. Для русских это были речные долины, для финно-угорских народов — водораздельные пространства, для тюрков и монголов — степная полоса.

«Долгое время бытовало мнение, что лес и степь находятся между собой в оппозиции, степняки и лесовики борются друг с другом. В этнокультурном аспекте это мнение глубоко ошибочно; как степняки нуждаются в продуктах леса, так и наоборот» [137а), с.4]. И все капитальные работы Л. Гумилева показывают исторические перипетии этого сосуществования, его неизбежность, его естественность.

В письме к Л. Гумилеву один из главных евразийцев — Петр Савицкий поддерживал эти идеи: «Да, конечно. Вы правы: „сочетание разноодарений“ (или, как говорите Вы, „двух и более ландшафтов“) очень усиливает и ускоряет развитие. В этой Вашей мысли нет никакого противоречия моим мыслям. Я думаю, нет в ней противоречия и мыслям Г.В. Вернадского. Все 1920-е и 1930-е годы я бился над проблемой значения „сочетания разноодарений“ для исторического развития», и далее: «Вы с большой четкостью проследили значение „сочетания разноодарений“ для этногенеза… Вам принадлежит безусловный приоритет в этом важном историко-географическом открытии» (из письма 1 января 1957 г.).

Правда, ему не нравился гумилевский термин «вмещающий ландшафт» — «Продолжаю отстаивать термин „Месторазвитие“. Мне кажется, что он динамичнее, чем „вмещающий ландшафт“… помимо того, он обходится без немецких слов, очень для нас нежелательных» (из письма 17 декабря 1965 г.).

И показательно, что Л. Гумилев в одной из последних своих статей уже сам применил термин «месторазвитие» [137а), с.3].

Говоря об историко-методологических выводах евразийцев, о согласии с ними, Л. Гумилев отмечал: «Но главного в теории этногенеза — понятия пассионарности — они не знали» [ «Наш современник», 1991, № 1, с.132]. И это вполне естественно — если евразийская доктрина была синтезом истории и географии — геополитики, то учение Л. Гумилева, опирающееся на многие выводы евразийства, было синтезом истории, географии и естествознания. «Георгию Владимировичу Вернадскому, — говорил Гумилев, — как историку очень не хватало усвоения идей своего отца — Владимира Ивановича» [там же]. Интересно, что и сам Г.В. Вернадский отмечал: «Я, конечно, приветствую, что он (Гумилев) принимает постановку проблемы „биосферы“ моим отцом — …сюда надо добавить и „ноосферу“» (из письма Г.В. Вернадского).

По Гумилеву, именно пассионарные толчки определили ритмы Евразии, доминацию тех или иных сил в разные периоды истории, а вместе с тем сложный процесс формирования единого целого — Евразии.

Это единое целое не противопоставляется всему «остальному миру» — полицентризм является общеметодологическим принципом евразийства. Евразия — не какой-то мифический центр, доминирующий в мире (а ведь теория известного английского геополитика X. Маккиндера состояла именно в этом), а один из центров. «Евразийский полицентризм предполагает, что таких центров много. Европа — центр мира, но и Палестина — центр мира, Иберия и Китай — то же самое» [ «Социум», 1992, № 9, с.81].

Евразийцы выступали за сохранение самобытности этносов, но никогда — за узкий национализм. Наоборот, Н.С. Трубецкой отмечал, что «человек с ярко выраженной эгоцентрической психологией бессознательно считает себя центром вселенной», а поэтому «всякая естественная группа, к которой этот человек принадлежит, признается им без доказательств самой совершенной». А Л.Н. Гумилев дополнял, что «претензии на всемирность собственной культуры характерны далеко не для всех „межнациональных ликов“, т. е. суперэтносов» [ «Наше наследие», 1991, № 3, с.21]. Не правда ли, звучит сверхактуально?

Но евразийская концепция направлена и против национализма и против некоей мифической общечеловеческой культуры, на сохранение национальной самобытности. Еще в 20-х гг. Н. Трубецкой отмечал, что общечеловеческая культура — одинаковая для всех народов — невозможна. А в 1992 г., незадолго до смерти, Л. Гумилев объяснил это по-своему. «Поскольку мы на 500 лет моложе (Западной Европы. — С.Л.), то, как бы мы ни изучали европейский опыт, мы не сможем сейчас добиться благосостояния и нравов, характерных для Европы. Наш возраст, наш уровень пассионарности предполагает совсем иные императивы поведения. Это вовсе не значит, что нужно с порога отвергать чужое. Изучать иной опыт можно и должно, но стоит помнить, что это именно чужой опыт» [Л. Гумилев, От Руси к России. — Л., 1992, с.299].

Идеи евразийцев: самобытность срединной, евразийской культуры (основой которой, по Н.Трубецкому, является великорусская культура), господство идеологии (стержнем которой является православие), «правящий отбор», при котором правящий слой культуры выражает не групповой, а общенациональный интерес. Для современных «демократов» интересно было бы ознакомиться с концепцией власти, данной князем Н. Трубецким, которого никак не объявить ни сторонником коммунистических идей, ни апологетом тоталитаризма. Он писал: «Мысля новую партию как преемницу большевиков, мы уже придаем понятию партии совсем новый смысл, резко отличающий ее от политических партий в Европе. Она — партия особого рода, правительствующая и своей властью ни с какой другой партией не делящаяся, даже исключающая существование других таких же партий. Она — государственно-идеологический союз…. не совпадающий с государственным аппаратом» [216а), с.394]. Достаточно остро и современно, хотя написано 70 лет назад…

Лев Гумилев пришел к евразийству не случайно. К глубокому осознанию особого (но не изолированного) пути России, пути русских вместе с другими ее народами привела его вся судьба, вся жизнь — сложная, трагическая, но всегда творческая, и в конце — даже счастливая. В последние недели жизни в больнице он сказал мне изумительные слова: «А все-таки я счастлив, я всегда писал что думал, а не то, что велели».

Л. Гумилев первым поднял свой голос в защиту самобытности тюрко-монгольской истории, первым выступил против европоцентристской концепции о татаро-монгольском иге, об извечной вражде с кочевниками. А знакомство его с Востоком произошло еще в юности, в начале 30-х годов, когда он работал в Таджикистане малярийным разведчиком. И на титульном листе его книги «Древние тюрки» стоят такие слова: «Посвящаю эту книгу нашим братьям — тюркским народам Советского Союза». Он писал правду о народах этих стран. «Лично мне, — говорил он, — тесные контакты с казахами, татарами, узбеками показали, что дружить с этими народами просто. Надо лишь быть с ними искренними, доброжелательными и уважать своеобразие их обычаев. Ведь сами они свой стиль поведения никому не навязывают» [ «Известия», 13 апреля 1988 г.].

«Выход» на кочевниковедение, на монгольскую тематику евразийцев и Л.Н. Гумилева шел параллельно и абсолютно независимо друг от друга. Евразийцы не могли до 50-х гг. даже знать о его существовании, а он не мог читать труды евразийцев, естественно, не доходившие ни до Ленинграда, ни тем более до лагерей.

И тем не менее этот параллельный, почти синхронно шедший научный поиск давал близкие результаты. Вспомним, какой резонанс вызвала (да и сейчас вызывает) концепция Л. Гумилева о татарском иге. Но, базируясь на своих работах 30-х гг., П. Савицкий в 60-х гг. писал: «Русь органически усвоила ту часть монголов, которая в XII–XIV вв. попала на запад от Мугоджар: переход на русскую службу татаро-монгольских мурз и князей с их дружинниками и слугами в XIV и последующих веках. Как известно, великорусское дворянство, сыгравшее огромную роль в создании великого Русского государства, на 30, 40 и даже более процентов состояло из потомков этих мурз, князей и слуг» (из письма П. Савицкого 2–3 апреля 1964 г.).

II подтверждает эту связь, это единомыслие тот символический факт, что в роду Савицких были Ахматовы.

Высказывался по этим поводам и Н. Трубецкой. В научно-популярной брошюре «Наследие Чингисхана» (1925) он показал, что государственность России — Евразии строилась не только русским, но и другими народами, населяющими нашу страну, и что большая роль здесь принадлежит наследию, доставшемуся от империи Чингисхана.

Многие из высказываний Льва Николаевича звучат сейчас сверхактуально. Такое, например: «Науке известно, что… навечно закрепленных за каким-то народом земель и территорий не существует. Каждому этносу отведен определенный исторический срок, в пределах которого территория его проживания может и измениться» [ «Союз», 1991, № 18]. Сколько крови не было бы пролито в межнациональных конфликтах, если бы политики руководствовались этим бесспорным положением…

Любовь к своей стране преодолевала у евразийцев естественное чувство ненависти к тем, кто заставил их влачить эмигрантское существование, всегда обездоленное, даже при высоких научных постах, которых достигала элита эмиграции.

П. Савицкий, прошедший мордовские лагеря после войны, вспоминал: «В 1953–1954 гг. Матвей Александрович (профессор ЛГУ М. Гуковский. — С.Л.) возил на моих глазах на рыжей кобыле глину. А когда я «пророчествовал» о волнообразном движении, он его отрицал. Расспросите при случае его об этом. Но уже в 1955–1956 гг. его положение стало совсем иным…» (из письма к Л. Гумилеву, 11 апреля 1965 г.)^[5].

Там же, в лесах Мордовии, П. Савицкий написал такие стихи под названием «Грамматистам русским»:

Служили Руси вы. Но труд ваш благородный

Ковал для мира мировой язык.

Заговорят по-русски в мире все народы,

Все племена и каждый материк.

(1952)

А ведь до этого он вынес еще и немецкую оккупацию Чехословакии (…«перестал ходить в общественные библиотеки уже с появления здесь немцев в 1939 г.», — сообщит он потом Л. Гумилеву о своей жизни в Праге (письмо от 28 февраля 1963 г.).

Судьба Льва Николаевича была, как известно, никак не легче, и он отлично понимал П. Савицкого. Поэтому письма их друг к другу исключительно откровенны и доброжелательны. И оба они — патриоты своей страны, своего народа… Оба они — государственники, пронесшие через все испытания веру в Россию, в ее будущее^[6].

Если П. Савицкого печатали, если Г. Вернадский работал в Йельском университете (США) и выпускал книгу за книгой, то ситуация Л. Гумилева была много сложнее. Три тюремных срока, последний из них после того, как он дошел в рядах Советской Армии до Берлина, — это не все. Долгий период «табу» на его книги, годы работы для ящика письменного стола могли ожесточить человека, но он оставался мудрым, он работал и работал сверхинтенсивно. Лев Николаевич редко высказывался по современным вопросам, работала какая-то внутренняя цензура. Но, видимо, слишком болезненным оказался для него распад страны. И последний раздел его книги «От Руси к России» стал своеобразным завещанием великого ученого, заветом нам — как выходить из этой безнадежности. Быть самими собой — лейтмотив этого завещания, и оно идет прямо от евразийцев. «При этом Н.С. Трубецкой отмечал, что признание самопознания целью жизни как человека, так и этноса — мысль не новая. Высказал ее еще Сократ, но он не придумал ее, а прочел на надписи храма в Дельфах», — напишет в 1990 г. Лев Николаевич в предисловии к сборнику сочинений евразийца Н.С. Трубецкого.

Последние евразийцы на Западе — П. Савицкий и Г. Вернадский — внимательно следили за работами Л. Гумилева, высоко оценивали его концепции. Это видно из десятков писем, которые шли из Праги, а зачастую они дополнялись и отзывами из США (через Прагу), где работал Г. Вернадский.

Вот пара примеров: «Вы делаете великое дело: впервые в истории науки кочевниковедение обосновывается с такой широтой и яркостью, как это дано в Ваших трудах. Ни у кого до Вас не было такого всеобъемлющего кругозора» (письмо П. Савицкого 30 июня 1963 г.).

На больничной койке, незадолго до смерти П. Савицкий пишет:

Великий Лев! Иди дорогой

света

И пусть на многая и творческая

лета

Успех ведет тебя по трудному

пути!

(8 апреля 1967 г.)

Г.В. Вернадский из-за океана следил за каждой статьей Л. Гумилева, передавал свои замечания через П. Савицкого: «Все, что Л.Н. говорит в этих работах, — очень существенно, устанавливая возможность подхода к этим проблемам в плоскости естественной, а не гуманитарной науки» (1966).

В 1970 г. Г.В. Вернадский напрямую обращается к Л. Гумилеву: «Вижу, что Вы все обобщаете, развиваете и углубляете Ваши столь важные изучения понятий „этнос“, „ландшафт“ и т. д. на фоне биосферы. Все это дает большой толчок мысли. Буду думать!» (письмо Г. Вернадского, 9 июля 1970 г.).

И Л.Гумилев ощущал себя преемником и продолжателем работ евразийцев 20–30-х гг., перепроверяя и развивая эту концепцию. В предисловии к сборнику работ Н. Трубецкого он писал, что князь «работал на том уровне европейской науки, который ныне, безусловно, устарел. Мы внесем поправки и проверим концепцию кн. Н.С. Трубецкого на прочность, используя материал, неизвестный автору. Если концепция в целом верна, то выводы должны сойтись». И они, к большой радости Льва Николаевича, — сходились.

Продолжатель и пропагандист (в какое-то время единственный в стране!) должен был по логике нашей жизни получать ответные удары. И он их получал.

На заре «перестройки» тогдашний ортодоксальный марксист Юрий Афанасьев — ныне один из главных «демократов» — нанес такой удар по Л. Гумилеву в журнале «Коммунист». Проработочная тирада звучала так: «В прямом противоречии с марксистско-ленинскими критериями разрабатывались так называемые евразийские теории с их антиисторическим, внеклассовым, биолого-энергетическим подходом к прошлому: периоды подъемов и спадов некоей пассионарности в мировой истории, „симбиоз“ Орды и Руси в XIII–XV вв. и т. п.» [Ю. Афанасьев. «Прошлое и мы». — «Коммунист», 1985, № 14, с.110].

Но оказывается «громить» евразийство можно не только с марксистских, но и с яро-антимарксистских позиций, в эпоху «плюрализма». Другой бывший марксист (в отличие от Ю. Афанасьева он работал в «Молодом коммунисте»), а ныне — гражданин США Александр Янов уже после смерти Л. Гумилева в крайне злобной статье так характеризует евразийство: «имперско-изоляционистская установка, характерная для выродившегося славянофильства, неминуемо должна была вести и привела к фашизму» [А. Янов. Учение Льва Гумилева. — «Свободная мысль», 1992, № 17, с.105]. Но и этого мало: «Я утверждаю… что „учение Гумилева“ может стать идеальным фундаментом российской „коричневой“ идеологии, в которой так отчаянно нуждается Русская новая правая» [там же, с.114].

По серости А. Янов не удосужился ознакомиться с теми оценками евразийства, которые исходят совсем не от русских новых правых. Великий князь Владимир Кириллович в интервью с азербайджанским журналистом говорил о евразийстве так: «Течение это незаслуженно предано забвению, между тем как многое в идеях Вернадского и Трубецкого, Зелинского и Савицкого, Карсавина, Иванова, барона Унгерна удивительно актуально именно сегодня. Я имею в виду прежде всего идеи о том, что исторические судьбы России неотделимы от судеб Азии, Евразийского Севера, Турана и, следовательно, тюркских народов. Российская империя могла бы стать, но не стала евразийской. К сожалению. Славянство и Туран, Русь и Степь — эти великие космосы с их глубинными духовными геополитическими связями, — убежден, еще найдут в себе силы и энергию для нового взаимообогащающего синтеза. И идеи мыслителей-евразийцев еще окажут весьма ценную помощь этому мирному объединительному процессу» [ «Панорама Азербайджана». 12–18 сентября 1991 г.]. Да, великий князь, в отличие от А. Янова, был высокоэрудированным человеком, а к тому же — государственником…

Почему же так заволновались нынешние хулители Гумилева? Дело в том, что евразийство после многих десятилетий анабиоза (запреты прошлой эпохи объясняют это) вновь возрождается, и очень стремительно. Об этом говорит и огромная популярность книг Л. Гумилева, который первым вызвал эти идеи из забытья, и поток публикаций старых статей евразийцев в «Нашем современнике», и поиски философов (малотиражный журнал «Ступени»), и выход нескольких номеров евразийского обозрения «Элементы» (1992–1993 гг.) — весьма спорного по многим идеям, но интересного. Наконец, недавно вышел целый сборник «Пути Евразии» (М., 1992), и ключевые работы первых евразийцев стали доступны современному читателю.

Интересно и другое: евразийство вновь вызывает интерес и далеко за пределами России. Американский географ Марк Бассин (специальность — геополитика) выпустил недавно обстоятельную статью «Россия между Европой и Азией: идеологическое построение географического пространства» (1991), и еще более неожиданно — о евразийстве знают и в Африке — автор ряда книг по философии и социологии Дикенбе Мутомбо знаком и с концепцией евразийства, и с трудами Л. Гумилева [ «Политика», 1993, № 4].

Несколько раньше, в 60–70-х гг. американский ученый русского происхождения А. Рязановский опубликовал целую серию статей об истории и основных слагаемых евразийской концепции [А. Троянов. Изучение евразийства в современной зарубежной литературе. — «Начала», 1992, № 4, с.99–102].

Евразийская тема начала подхватываться и политиками, хотя «Русская новая правая» здесь ни при чем. Но если в одних случаях это делается грамотно, со знанием дела, то в других — крайне конъюнктурно. Почти анекдотично тема евразийства звучит в Манифесте Международного движения демократических реформ, где под бессодержательным текстом стоят подписи политиков, которые вряд ли когда-нибудь читали евразийцев, а уж действовали точно «со знаком наоборот». Также вызывают недоумение интерпретации евразийства на страницах упомянутого журнала «Элементы» (пример тому — более чем странная концепция Ж. Тириара о «Европе от Дублина до Владивостока»).

Итак, возрождение евразийства — мода или веление времени? Если мода, то вроде бы и нечего волноваться Янову и К°. Если веление времени — тогда сложнее.

А они волнуются, и есть отчего. Ведь Л. Гумилев нацело отвергал те «ценности», которые так милы бывшим партийцам. В статье, опубликованной уже после смерти ученого, прямо говорится, что «соединение двух суперэтносов как таковых невозможно, но остается возможным отрыв отдельных этносов и присоединение их к другому суперэтносу. Вхождение России в „семью цивилизованных народов Европы“ как раз и является одним из проигрываемых сегодня вариантов присоединения страны к новой суперэтнической системе. Но было бы величайшим заблуждением думать, что итогом строительства общеевропейского дома станет обоюдное торжество общечеловеческих ценностей» [См. статью «Горе от иллюзий» в данном сборнике].

Дело в том, что у противников евразийства нет «идеи-силы», нет «идеи-ценности». Не может же стать такой идеей «приобщение к европейской цивилизации» (хотя бы в силу «вторичности» идеи) или «вхождение в рынок»? В лучшем случае — это метод, но где же цель?

Евразийство дает такую «идею-силу», и Ренессанс его может дать опору патриотическим силам — сторонникам сильной государственности — отнюдь не имперской, не русифицирующей. И это хорошо понимают в нерусских государствах и регионах. Идеи Л. Гумилева пользуются высоким авторитетом у ученых Азербайджана, в Татарии, в Казахстане^[7]. Но дело не только в ученых, на евразийство «выходят» политики. Именно из Казахстана исходит идея прочного экономического и военного союза (пусть для начала России, Казахстана и Белоруссии). Экономический императив действует, и его влияние будет все сильнее, но наряду с этим усиливается и чувство принадлежности к суперэтносу Евразии, которое тоже является объективным фактором.

Действуют и внешнеполитические реалии. Как не процитировать тут Н.С. Трубецкого — «Те романо-германские державы, которые окажут России помощь… сделают это, конечно, не по филантропическим побуждениям и постараются поставить дело так, чтобы в обмен на эту помощь получить Россию в качестве своей колонии» [Н. Трубецкой, Русская проблема, 1921, с.298]. Начинает «работать» и религиозный фактор — жесткое сопротивление санкциям против православной Сербии. И созвучны с этим слова Льва Николаевича — «быть самим собой» — его завет нам в это сложное и тяжелое время. А слова последнего интервью еще раз подчеркивают современность евразийства: «Знаю одно и скажу вам по секрету, что если Россия будет спасена, то только как евразийская держава и только через евразийство».

С.Б. Лавров, профессор,

президент Русского Географического общества,

вице-президент Фонда Л.Н. Гумилева

Примечания

1

В 1973 г. евразиец В. Ильин писал, что тогда имело место «снижение, разложение и вообще говоря гибель евразийства» [ «Ступени», 1992, № 2, с.59]. Правда, он же нашел и другое, более верное определение — анабиоз.

2

Небольшой, но весьма интересный отрывок из нее опубликован недавно в религиозно-философском журнале «Начала», 1992, № 4.

3

Н.С. Трубецкой, которого законно считают филологом и историком мирового класса, кроме этого был глубочайшим знатоком национальных проблем России. Об этом говорит не только целый комплекс его работ об украинском национализме, но и недавно опубликованная у нас «Записка о народах Кавказа»(1925), написанная как будто бы сегодня («В Абхазии следует признать официальным языком абхазский, поощрять развитие абхазской интеллигенции и внушить ей сознание необходимости борьбы с грузинизацией» [ «Политика», 1993, № 3].

4

В известных нам библиографических справках не отмечены самые капитальные труды Г.В. Вернадского: видимо, потому, что они написаны позже «евразийского периода», уже в США — «Древняя Русь» (1-е изд., 1943), «Киевская Русь» (1-е изд., 1948), «Монголы и Русь» (1953). В письме П. Савицкого Л. Гумилеву он называет эти труды английской «трилогией Георгия Владимировича» (письмо 7 мая 1958 г.), а позже сообщает, что вышел уже пятый том «Истории России» Г.В. Вернадского (письмо П. Савицкого 4 октября 1967 г.).

5

Абсолютно неверна версия о том, что Л. Гумилев и П. Савицкий познакомились в мордовском лагере [Соболев А.В. Полюса евразийства. — «Новый мир», 1992, № 1]. Заочное их знакомство произошло через известного ленинградского историка проф. М. Гуковского, который действительно познакомился в лагере с П. Савицким.

Из писем П. Савицкого к Л. Гумилеву выясняется, что он был репрессирован при немцах и спасло его то, что он «фон Завицки». Сидел второй раз он в Чехословакии в 1960 г., но был вызволен Советским посольством. Личное же их знакомство произошло в 1966 г., когда Л. Гумилев приехал на археологический конгресс в Прагу.

6

Ведь поразительны, учитывая время и место действия, слова великого евразийца князя Н. Трубецкого. А он писал в 1927 г., вдали от России — большевистской России, которую он имел основания ненавидеть, — что «общность социального идеала и, следовательно, того направления, по которому устремляется государственная воля всех отдельных частей нынешнего СССР, разумеется, является мощным объединительным фактором» [ «Евразийская хроника», вып. VII, 1927, Париж].

7

В Азербайджане в 1991 г. вышла книга Л. Гумилева «Тысячелетие вокруг Каспия» (Азгосиздат), а в Татарии — уникальный библиографический указатель «Л.Н. Гумилев» (Казань, 1990).