Вихрь переправ: 3. С собой проститься придётся

Ольга Васильевна Ярмакова (2024)

Друзья Матфея измотаны погоней, но не меньше их устал и сам Матфей, борющийся с личным бесом. Впереди новые ловушки, расставания и соединения. И осложнение в лице таинственного союзника главы праведников, готовящего всем без исключения грандиозный капкан.

2. Вопросы без ответов, ответы без вопросов

Только у Щедрого Дома, пресловутого старого шатра, один неказистый вид которого отныне вызывал в её сердце боль, Лука узнала, что отправка состоится через пять минут и не куда-нибудь, а в Ситрич, который бок о бок лежал с Орангеком.

— Серьёзно? Но это так близко от дома Револьда! — не поверила Луция, посчитав услышанное неудачной шуткой или нелепым недоразумением.

Виктор Сухманов поморщился при упоминании главаря вурдалаков, вернее от тона, которым выговорила имя подлеца бывшая шпионка.

— А на то и расчёт, — ровным голосом пояснил Матфей Катунь. — Под носом ищут в последнюю очередь. А нам нужно кое в чём серьёзно разобраться и время тут не лишнее.

«А ещё тебя никто не посвятил, чтобы ты не слила информацию своему бывшему дружку», — мысленно догадалась Лукерья Баранка. И отчего ей стало не по себе, а внутри — в области желудка — что-то закололо, будто копошился обидчивый ёж? Она не имела права на обиды и укоры, стоило благодарить судьбу и людей, не отвернувшихся от неё и вопреки закону разума бравших предательницу с собою. Она и благодарила тех, кто смотрел теперь в её сторону вполоборота. Доверия прежнего теперь не видать, но лучше полпирога, чем тарелка от целого.

Ми́ра сопроводила разношёрстную, но сплочённую невзгодами компанию до самого шатра. Свою лепту как добродей она выполнила с лихвою, пополнив жизненные силы всеслуху и недавней приспешнице вурдалака. У каждого должен быть шанс — так она выразилась в отношении Луки, искренне жалея, безусловно, запутавшуюся, но ещё не потерянную девичью душу. К тому же, лишь сильная воля уберегла девушку от зыбкого пути кровопийцы.

— Этого вам обоим хватит до Ситрича, — напутствовала милая хозяйка. — Если судьба вам будет благоволить, и когда-нибудь волей случая вы окажетесь в здешних краях — двери моего дома примут любого из вас, будь то денем или ночью.

— Я бы с удовольствием вернулся, — браво пискнул Рарог.

Саламандр уже разместился в недрах рюкзака, деловито копошась в ворохе осенней одежды Матфея.

— Вот в твоих намерениях никто не сомневается, — не сдержал усмешки союзник. В ответ последовало недовольное сипение и нарочитое ёрзание.

Следующим сюрпризом уже для всех оказалось присутствие совы среди галок-переправщиков. Точнее филина. Этот представитель своего рода оказался достаточно крупным: около полуметра в высоту. И на редкость ярким и выделяющимся: серо-коричневым окрасом тела в пестрину, жёлтым клювом и перьевыми ушками, густыми и довольно длинными, отклонёнными в разные стороны. Выражение чёрных, непроницаемых круглых глаз угадать не смог бы никто — филин, точно демон, взирал на всё и вся: поди догадайся, что у него на уме.

Матфей внутренне усмехнулся такому сравнению, но ему не так давно погрузившемуся в иную реальность, в голову просто не шло другое сравнение, хоть ты тресни.

— Ох ты, ох ты, — напыжился Рарог, когда немигающий взгляд совиных глаз остановился на нём. — Только дьявольской птицы нам и не хватало в переправщики.

— Точнее, непальского филина, — решил уточнить важный голос Гамаюна. — Не самый, кстати, последний представитель совиного народа.

Напряглись и кошки, что неудивительно: этому черноглазому «демону» не составило бы труда сцапать и расправиться с миниатюрной Сеерой да, пожалуй, и с мускулистым Лиандром.

Сильнее всех взволновало присутствие совы-переправщика Юну Дивию. Она, словно завороженная, приблизилась почти вплотную к филину и восхищённо рассматривала на перьях причудливый узор из тёмных пятен, очень напоминавший «сердечки». Вдруг её осенило, и она, глядя на сову в упор, спросила:

— Но разве совы переправляют? Я считала, что это способны осуществлять лишь несколько птиц.

Тут филин, наконец-то, решивший нарушить тишину, которую уважал больше всего на свете, заговорил, правда, речь его вышла громкой и уж слишком похожей на крик человека, попавшего в беду. Всем стало не по себе.

— Вообще-то, сударыня, для доставки сгодится практически любая птица, — поправил её филин. — Но только в особых случаях. А для регулярных переправ дозволение имеют пять представителей пернатой братии, и совы в том числе. Должен же кто-то работать по ночам, когда галки и во́роны спят.

Матфей донёс смысл слов совы-переправщика только тогда, когда его дёрнула за руку Юна — уж больно впечатлился звуком совиного голоса.

— Вот поэтому и кличут его дьявольской птицей. Услышишь такого в лесу и обомрёшь, — пискнул саламандр, нырнув на всякий случай поглубже в рюкзак.

— Ничего ужасного не вижу в этом. Голос как голос, — резонно прокаркал ворон. — К тому же других переправщиков в здешних местах нет.

— А как его зовут? — Похоже Юна скорее всех оправилась от шока, её интерес не убавился от услышанной «дьявольщины».

— Э́лигос, к вашим услугам, сударыня, — учтиво представился филин.

— Маф, у него нет союзника, раз он подрабатывает на переправах? — решил уточнить Эрик Горденов.

После очередного протяжного совиного вскрика ребята узнали, что прежним союзником Э́лигоса был праведник, но тот погиб в схватке с вурдалаком, вернее с его волчьим псом. И вот уже два года филин пребывал Низложенным, уже и не надеясь, что ситуация хоть как-то изменится.

— Да, знакомая ситуация, — сочувственно промурлыкала Сеера, удивив Матфея неожиданной говорливостью и заинтересованностью. Хотя кто-кто, а она на собственной шкуре знала, что такое быть Низложенной.

— Не на ту лошадку поставил, — пробурчал Рарог из недр рюкзака. — Надо было господина из простых демонов выбирать. Ёлки-иголки, Пигасовы подковки.

— А можно, я с ним переправлюсь? — поинтересовалась Юна у Матфея.

— Вообще-то, с ним отправится Луция, — смущённо отозвался юноша, переводя взгляд на Луку.

Та до сих пор находилась в своём пузыре отчаяния, пропуская мимо ушей всё, что говорили. Сознание то вспыхивало яркой лампочкой, то погружалось в сумеречную трясину безнадёжности. Но эти слова Матфея вытащили её на поверхность, в глазах заблестел крошечный огонёк чего-то большего, чем надежда. Ей приготовили переправщика, не имеет значения даже, какого, но специально для неё. Это значило, что им не плевать, по крайней мере, не всем. Внутри прошелестело и пронеслось зыбким эхом: всё может наладиться, только верь.

— Я согласна, — с горячей готовностью выступила вперёд Лукерья Баранка.

Юна и не думала спорить, она усмотрела хорошую возможность отвлечь приятельницу от горьких мыслей, в особенности же от потери друга-союзника. Да, подругой Лука ещё не была ей, но всё способствовало тому, что в будущем это могло измениться.

Прощание выдалось кратким, без напутствий, но с единственным пожеланием Миры — быть настороже и беречь себя.

Не желая лишний раз рисковать — переправа всё-таки осуществлялась в дневное время — все члены компании и переправщики скрылись под тёмным сводом Щедрого Дома, где, рассчитав и оплатив переправу, произнесли слова договора.

И когда круговорот втянул их тела, расплющивая и растягивая в силовом вихре, Матфей Катунь отчётливо ощутил, как внутри него отворилась дверца, и злобный смешок возвестил будущий приход двойника.

***

Красную комнату изолировали целиком: заколотили дверь, забили досками окна. Чтоб ни единый луч солнца больше не проникал внутрь и не наводнял пульсирующей жизнью крови даже маломальский уголок. Идея исходила от Зиновии, решение принял Револьд.

Она желала поскорее вытравить из его памяти бывшую куртизанку, столь прочно засевшую в его памяти досадным крючком, и первое, что пришло ей в голову — выкрасить спальню в белый. Убить кровь, выморозив её снегом. Нет, жить в тех покоях она б не стала — в том виделся дурной тон, — но цвет зимы обезличил бы в памяти любовника чудный оттенок медно-вишнёвых волос, которые в гаснувшем солнечном свете уподоблялись живому водопаду крови.

И тогда, отбросив соблазн, Зиновия предложила альтернативу — закрыть Красную комнату ото всех, но, в первую очередь, от хозяина дома. Так он сам возьмёт на себя ответственность последнего шага и, вогнав гвоздь в дверь, захлопнет внутри себя лазейку для воспоминаний. И Астрогор согласился.

На исходе третьего дня Револьд вошёл в комнату, отведённую Зиновии Руссу ещё в начале их романа.

Вопреки тому, что фаворитка тяготела к белому, да и родом была из Мириса — края снегов, Белых волков и легенд, — в покоях её пульсировал иной свет. Ох уж эти легенды: за пределами Мириса всех его жителей называли не иначе, как оборотнями, а всё из-за того, что с рождения близки с Белыми волками. Вот и ещё один вымысел — шкура у Белых волков имела нежный, молочно-серый оттенок, который в сумерки отливал бледно-голубым. Именно такой цвет насыщал покои нынешней и теперь единственной куртизанки Астрогора.

Зиновия полулежала на широкой кровати, поверх лазоревого покрывала, её внимание целиком занимала книга, которую она с интересом читала, временами зачитывая отрывки вслух прислужнику. Волк смиренно сидел подле постели, аккуратно пристроив большую голову на краю. Револьд в который раз замер в дверях, завороженный той юной красой, что лучилась в спокойствии и отрешённости девушки. Лазурь, окружавшая Зиновию, — даже платье на ней мягко струилось серебристо-голубым облаком — выделяла безукоризненную белизну кожи, граничившую с болезненной бледнотой, выгодно оттеняла волосы, которые, казалось, ярче лучились платиной. Но сильнее всего выделялись глаза.

Миндалевидные, сапфировые очи обратила на замершего у порога мужчину хозяйка Голубой комнаты, отвлёкшись от чтения. Волк тут же напрягся, поднял голову и устремил хмурый взгляд к двери — досадно для прислужника, когда чужак неслышно входит к госпоже. Для Мельхома хозяин дома и все его люди изначально оставались чужаками. Таков обычай Мириса: ближе союзника у Белого волка никого не может быть. И ничего с этим не поделаешь, это, так сказать, в крови сидит.

— Нужно поговорить, Вия, — попросил он и настойчиво добавил. — Одним. Отправь волка.

Её взгляд не выказал ничего, хотя внутренне она скривилась от сокращения своего имени. Она не понимала эту его склонность к сокращению имён до чего-то ущербно-детского. Но вслух об этом ему никогда не говорила, предпочитая делиться мыслями целиком лишь с прислужником.

— Мельхом, пожалуйста, — произнесли её уста почти что ровным и сухим голосом.

Но от проницательного взгляда Револьда не ускользнула та внезапная теплота в её взоре, посылаемая лишь волку. Нежность, которой ни разу не видел мужчина, но которая доставалась зверю. И в который раз ревность и неприязнь кольнули его изнутри.

Похоже, волка одолевали не менее мрачные эмоции: недружелюбно зыркнув в сторону мужчины, прислужник едва слышно издал рык и нехотя покинул спальню. Наверняка далеко не уйдёт, подумалось Револьду, этот волчара ни за что не удалится от госпожи. Впрочем, как и Волкодлак, который всегда оказывался рядом, когда в нём остро нуждался господин. Но волчьего пса в Голубую комнату союзник не брал — таков уговор с любовницей. Да и ни к чему сталкиваться в одном помещении двум громадным псинам, по какой-то причине оба прислужника не терпели близости друг друга и норовили тут же вступить в бой, как оказывались рядом.

Зиновия отложила книгу на прикроватный столик и рукой легонько похлопала по покрывалу подле себя, приглашая любовника.

Он забрался на кровать и лёг на бок, подперев голову рукой — обычно в такой позе Револьд вёл беседы в постели Зиновии, если они не были заняты более интересным занятием. Ему нравилось находиться в ленивой позиции хищника: лёжа на боку, он сколь и как угодно мог любоваться куртизанкой, а свободной рукой касаться её.

Его чуткое обоняние уловило цветочный аромат духов прелестницы: мягкий, без резкости союз фиалки и гиацинта — любимых цветов Зиновии. И вновь непроизвольное сравнение подняло в памяти восточную смесь корицы и миндаля, неотъемлемый шлейф бывшей. Но несколько глубоких вдохов и свежесть скромных цветов изгнала из его сознания лишнее воспоминание.

Взирая на мужчину сверху вниз, девушка в который раз находила его образ притягательным: тёмные брюки, казалось, удлиняли и без того длинные ноги; чёрная с высоким воротом-стойкой рубашка усиливала бледность кожи, подчёркивая голубовато-фиолетовые венки на длинной шее; угольно-чёрные волосы длинными прядями спускались чуть ниже широких, но тонких плеч. Особенно её привлекал взгляд чистого серого оттенка, в полумраке мерцавший серебром. По какой-то неясной причине лишь она не подпадала под власть гипнотического взгляда вурдалака, смело и открыто, устремляя в ответ свой. В тени он мог сойти за юношу, если бы не глубокие складки морщин на лбу и напряжённые сеточки, менее приметные в уголках глаз. Хотя возраст ему, несомненно, шёл только в плюс. Есть категория мужчин, да и женщин, что старея, хорошеют. Жаль только, что Зиновия не могла полюбить этого, лежащего подле неё мужчину. Её сердце не билось чаще прежде, не учащалось и теперь, когда Астрогор оказывался близко, когда она делила с ним ночами постель. Даже на пике удовольствия — а по части постели он всегда оказывался на высоте — она, испытывая сногсшибательную негу, ни на секунду не утрачивала контроль над эмоциями и разумом. В конце концов, она та, кто есть.

Он не торопился заговаривать первым, прежде поднял свободную руку и, вытянув её, мягко положил на бедро подруги.

— Итак? — подначил его её голос.

Его взгляд, задумчиво устремлённый туда, где покоилась ладонь, встрепенулся и, нехотя перекатился на её лицо. Ладонь едва приподнялась и тихо заскользила по шелковистой серебристо-голубой ткани, такой тонкой, что казалось, её и вовсе нет: тёплая кожа под кончиками его пальцев ощущалась почти что обнажённой. От этого восприятия его сердцебиение ускорилось.

— Мне нужен совет.

Его губы, тонкие, бледные, с едва уловимым налётом розового, изогнулись в слабой улыбке. Это выражение она хорошо выучила: дорогая, мне якобы нужен совет, но не спеши меня вразумлять, я сам себе советчик. Револьд частенько проворачивал этот метод — приходил, притворялся нуждающимся в советах, но на деле уже имел ответы на них. Иной раз Зиновии казалось, что он так тестирует её эрудицию, а возможно, просто тешится. Кто ж его разберёт? Даже находясь ближе всех к нему, она знала лишь часть его самого, то — что он готов был показать. А в тени его хранилища оставалось, ой, как много, чего сокрытого!

Ладонь лениво поползла вверх, взгляд серых глаз потемнел до маренго.

— Что бы ты использовала для нажима на всеслуха?

Слова произнеслись отстраненно, даже несколько буднично, но девушка уловила затаённое напряжение, вшитое тайным стежком меж слов. Ответ она знала давно, впрочем, как давно его дала.

— У тебя есть нажим. Повтори то, что проделал в Дханпуре, только настойчивее, жёстче. Мальчишка в твоей власти больше, чем думает.

Его поза так и оставалась неизменно расслабленной, в то время как ладонь, достигнув холмика груди, алчно обхватила его длинными тонкими пальцами и принялась массировать. Теперь желание отразилось и в глазах куртизанки — они налились океанской синью, казалось, будто зрачки растворились в их глубине. Её руки скользнули под ворот рубашки и принялись неторопливо расстегивать пуговицу за пуговицей. Не спешить — вот, что она внушала себе, сдерживая страстный порыв. Не терять контроль — её основной приоритет.

Астрогор не помогал и не мешал ей освобождать себя от одежды. Два удовлетворения наполняли его одновременно: то, что их соображения сошлись, а значит, он идёт в верном направлении, и предвкушение скорой близости.

— Действовать через мальчишку, — скорее утвердительно, нежели вопросом изрёк он приглушённо, когда блондинка прильнула к его обнажённому торсу.

Позже, когда он оделся и вышел из Голубой комнаты, Зиновия натягивая на себя платье и расчёсывая волосы, обратилась к прислужнику, зная, что тот сразу же вернётся к ней, как только она останется одна.

— Всё слышал?

— Даже то, чего не хотел, — проворчал Мельхом, явно не одобрявший любовную связь госпожи с вурдалаком, но терпевший её в силу причин.

— Это хорошо, что он повторит опыт с новичком. А самое главное, это его идея, а не моя.

— И как обычно, это входит в твой план, госпожа, — с примесью злорадства поддержал союзницу волк.

— Всё входит в мой план, Мельхом. И Нил Хотин — идеальная пешка, что б поставить мат королям.

Она вытащила из ящичка столика украшение для волос: чудный гребень, выполненный из белого перламутра морской раковины, инкрустированный жемчугом и серебром. Девушка любовно погладила пальцами поверхность гребня — верхушка имела форму волчьей головы. Глаза волка переливались радужным опалом, а клыки мерно поблёскивали мелким вытянутым жемчугом. Серебро облицовывало волчью голову гребня, вонзавшегося в волосы двумя зубцами-клыками.

— Принеси мне ноутбук, Мельхом, — попросила она тихим, ровным голосом, собрав на голове волосы в простейшую причёску и вдев вместо заколки гребень.

Белый волк осторожно, насколько позволяла его животная природа, ухватил зубами закрытый ноутбук и аккуратно поднёс, возложив на край постели. Протянутая рука тут же отблагодарила его за внимательность и щепетильность к компьютеру, ласково пройдясь по переносице и меж растопыренных ушей.

— Как приятно, когда всё движется в нужном направлении, — подытожила Зиновия, поднимая монитор.

Улыбка на её лице, нежная, с волнительным румянцем, вспыхнувшая и тут же увядшая, не имела ничего общего с теми, что она дарила любовнику-вурдалаку.

***

Он шёл по длинному лабиринту коридора и изо всех сил старался не выказывать перед подчинёнными своего беспокойства и нетерпения. Пусть считают, что он неуязвим и хладнокровен, даже когда нить ситуации выскальзывает из его крепких рук.

В голове он прокручивал десятки убедительных речей: увещевательные уговоры и строгие внушения перемежались со злобными угрозами и низким шантажом. Флегонт Саркар не брезговал ничем и потому столько лет возглавлял братство праведников. И на этот раз он рассчитывал на успех своей речи. Родители мальчишки (а для него их сын и был мальчишкой, неопытным сопляком, способным натворить дел), если не совсем дураки, должны сознавать, что долго так продолжаться не может. Пока их отпрыск скитается по необъятным просторам Терриуса, с ним и со всеми, кто ему дорог может случиться…

— Мы пришли, — нарушил ход его убедительных доводов сопроводитель, такой же безликий, как и миллион других братьев.

Праведник вынужден был напомнить и без того прекрасно знавшему дорогу начальству: Бессменный будто и не думал замедлять шаг, едва не пройдя мимо серой металлической двери. И вновь совладав с противоречиями внутри себя, а также удержавшись от резкости в адрес подчинённого, Саркар сдержано кивнул и вошёл в услужливо открытую для него дверь.

Конечно, интерьер внутри здания мог являть собой куда более изысканный образец стиля и вкуса, благо организация обладала внушительными капиталами по всему миру. И среди спонсоров, и так называемых «акционеров» было немало влиятельных воротил бизнеса любого направления и публичных особ, но политика, утверждённая раз и навсегда много веков назад, закрепила скромность и пренебрежение роскошью во всём её проявлении во всех аспектах жизни праведного братства.

Потому в подвальном этаже высотки, в которой располагались все важнейшие офисы, в том числе и кабинет самого Бессменного, внешнее убранство мало чем отличалось от верхних этажей, разве что здесь ярче лился из потолочных ламп свет, да вместо коврового покрытия пол приглушённо мерцал матовой плиткой бледно-голубого оттенка. Стены, выкрашенные краской серо-зелёного цвета, кроме редких схем эвакуации ничем не были украшены.

И комната для допроса выглядела так, будто внутри неё когда-то вспыхнул пожар, изгадивший всё внутри несмываемой копотью. Яркий, жизненный рыжий цвет стен замызгали грязно-серые разводы, белый некогда потолок чернел, а пол в слабом свете единственной лампы казался спёкшейся мешаниной грязи, крови и чего-то ещё. Естественно, никакого очага возгорания в допросной никогда не было, к подобному результату привело дизайнерское решение местного психиатра. В помещении не было потайных зеркал или стены со стеклянной перегородкой; всё тот же пресловутый специалист уверял, что когда человек смотрится в любую отражающую его изображение поверхность, тем самым он мысленно не один, и это обстоятельство ободряет и не даёт сильной личности сломаться.

По мнению медика, изоляция человека на несколько часов, одного, в тишине, повергала бы того в состояние крайнего смятения и паники, что благотворно сказалось бы при получении нужной от него информации. И это успешно работало.

На то и был расчёт: поочерёдно сажать в допросную мать и отца мальчишки, чтобы сломать и принудить к сотрудничеству. Первым выпала участь потомиться Юстину Катуню.

Отец Матфея выглядел не лучшим образом, да и чувствовал себя скверно. Не телесно, разумеется. Наделённый от природы отменным здоровьем и хорошо развитый физически, Юстин и за месяц ареста не утратил своей удали, внешне выглядя по-прежнему бодро, если не брать в расчёт определённую неопрятность в одежде, отросшие волосы и получившую зеленый свет бородку. Пропали и очки, что тесно сидели на переносице, их отобрали еще в то утро, когда за ним приехала машина и увезла из дома. Не то чтобы он тосковал по ним, но то был подарок Виды — единственное материальное напоминание о супруге и жизни, которая у него имелась. Прошёл всего месяц, а Юстину ощущалось, что не менее полугода он провёл в безликих застенках праведников. Нет, его не мучили, не пытали, как того ожидал с содроганием пленник, но зато с завидным постоянством таскали по однотипным канцелярским кабинетам, в наручниках и под охраной, и каждый раз задавали одни и те же вопросы, на которые у него не было ответов.

Дверь отворилась неслышно. Юстин Катунь вздрогнул, когда шаги вошедшего гулко нарушили тяжесть тишины, давившую на него не меньше полдня по его прикидкам. На самом деле минуло всего три часа — больше не допускали, иначе разум «подследственного» мог слететь с катушек.

Мужчина, сидевший на стуле, — кроме стула, привинченного к полу, в комнате ничего не находилось, опять же по технике безопасности ради здоровья того же арестанта, — дёрнулся, едва не вскочив, но увидев гостя, бессильно опустил голову. Юстину и хотелось увидеть лицо Виды, и в тоже время он боялся, что она давно в руках серых монстров. Но больше всего он страшился того, что никогда не увидит её милого лица, не вдохнёт цветочный аромат её волос цвета мёда и не услышит её мелодичного голоска, шутливо выговаривавшего — Юс, как звала его только она и никто другой в целом мире. Он же в ответ звал её Ид.

— Добрый день, господин Катунь. Меня зовут Флегонт Саркар, — сухо, по-деловому представился праведник, занимая место напротив сидящего мужчины. Ещё один хитрый трюк: стоять над душой во время допроса. — Очевидно, вы догадываетесь, зачем я здесь?

— Что ж, вам виднее, какое время суток. Я уже давно потерялся во времени, — без тени страха и с долей небрежения отозвался Юстин, едва окинув взором застывшего перед ним главу праведников. — И вы правы, для меня не секрет, для чего вы тут. Но очевидно, случилось нечто из ряда вон, раз сам главарь серо-праведной шайки удостоил меня чести, предстать лично передо мною.

Сарказм в голосе, — да ещё каком! гремящем басом — неприятно удивил Саркара. Он-то рассчитывал, что маринование в гнетущих грязно-рыжих стенах да явление лично самого его сыграют решающий фактор в неуступчивости Катуня-старшего, но вышел явный просчёт. Конечно, ошибки и промахи всегда сопутствуют удачи, но всё же праведник ожидал, что в его случае выйдет чистая победа.

— А вы — крепкий орешек, — не забегая вперёд, продолжил Флегонт Саркар, правда, несколько подобравшись: этот здоровяк на редкость выносливый тип, и только Дьявол знает, что зародилось у него на уме за время томления в четырех стенах. — Любой другой полез бы на стену, а скорей всего и на потолок, если бы просидел в изоляции неделю без единого источника информации. Ни книг, ни газет и журналов, ни музыки и телевидения. Что уж говорить об общении, которое у вас свелось к ежедневному получасовому опросу. Слабо сказать — скука. Тоска.

Юстин тяжко выдохнул носом и удосужил главу праведников не менее хмурым взглядом, в котором к досаде стоящего перед ним мужчины не таилось и жалкого намёка на будущее сумасшествие.

— Другой, — выговорил Катунь и задумчиво почесал подбородок. — Ну, хоть не лишили возможности мыться. Никому не охота вдыхать ароматы вони, даже вам, а? Я бы здесь знатно засмердел за месячишко.

Набиравшая силу щетина донимала его, равно как и неопрятно отросшие тёмно-каштановые волосы, в которых, как он был уверен, седина теперь просматривалась лучше прежнего. Узнику не полагались предметы быта, которыми он способен был нанести себе или охране вред. И теперь, спустя месяц, зеркало ему казалось такой же роскошью, как в пору открытия американского континента — цветастые бусины аборигенам.

— Иногда человек может найти выход даже в тупике, — пространно изрёк Юстин.

Так странно, выпал дополнительный шанс поговорить — того полчаса с допросчиками ему, конечно, не хватало, — а желание вдруг развеялось, язык ленился ворочаться и выдавать слова.

— Что же такое вы нашли в своём тупике, могу я узнать? Мне даже любопытно, как человек умудрился не сорваться в пропасть безумия, пребывая двадцать четыре часа в сутки в закрытом помещении без окон?

Саркару не столько интересен был сам факт, как вероятность нащупать лазейку к пониманию индивида, ведь всё, абсолютно всё — любая мелочь, лежащая далеко за пределами интересующей его области, могла привести к заветной цели.

— Вас интересует мой сын, — не желая подпускать незнакомца к себе так близко, резковатым голосом заявил отец Матфея. — Не надо строить из себя психолога-любителя, я знаю, зачем вы здесь. Я и жив только по этой причине.

«Вот это крепыш! — восхитился Саркар. — Его бы в наши ряды, да побольше таких, как он, тогда бы давно покончили с вурдалачьим гнильём».

Однако он ничем не выдал и доли изумления.

— Уважаю деловую хватку. Что ж, вы правы, нас, в частности меня, интересует, где может скрываться ваш сын и его приятели.

— Я устал повторять, что понятия не имею, где он может находиться, — поморщившись, выговорил Юстин. Эта фраза, порядком приевшись, набила оскомину. — Да и знать не желаю. Ваши гончие псы способны вконец измотать и затравить любого. А знал бы, тем более, ничего не сказал.

Саркар и бровью не повёл.

— По псам специализируются вурдалаки, — решил внести ясность Бессменный. — Кстати, они рьяно ищут вашего сына, пока неуспешно, но это пока. Наши методы более тонки. Вам следует понимать, что рано или поздно Матфей попадёт в руки. Вопрос в том: в чьи? Астрогор, безусловно, церемониться не станет и обратит парня. Долго ли он протянет на крови?

Злость, теплившаяся на дне, подавляемая увещеваниями, на этот раз рванула ввысь. Юстин поднялся и выпрямился, возвысившись над оппонентом едва ли не на голову. Кулаки сжались и дрожали от желания влететь со всего маха в надменное лицо праведника и бить его, бить, пока кожа не лопнет и кровь не омоет костяшки рук.

— А будто бы, угодив в ваши лапы, Матфей будет жить долго и счастливо? — зарокотал гневный бас. — Да вы же его сотрёте с лица Терриуса! Вы боитесь таких, как он, будто всеслух — это чума.

На всякий пожарный Флегонт Саркар отступил назад на три шага, хотя подобная мера в его восприятии расценивалась, как трусость. Но этот взбешённый великан, запертый в клетке, способен был на многое, если его не остудить, если не припугнуть.

— А вы как считаете, это дар Творца или проклятие? — сквозь зубы процедил праведник, внимательно следя за мимикой лица допрашиваемого и неприметно подсматривая за ручищами, от которых могла исходить непосредственная угроза.

Конечно, Саркар свалял дурака, оставшись один на один с доведённым Дьявол знает до какого эмоционального состояния заключенным, но на то был свой, особый расчёт.

— Судя по всему, это наказание Дьявола, — прорычал Катунь-старший. — Бегать, ловить, загонять в угол невиновного человека лишь за то, что он единственный понимает речь животных.

— За подобную способность в древности сжигали на кострах по обвинению в колдовстве, — невозмутимо провозгласил Бессменный, не выпуская из поля зрения светлые глаза Юстина.

— А вы его безболезненно усыпите, как больную псину, так?!

Самообладание разваливалось на части, гнев, копившийся долгое время, требовал свободы. Юстин Катунь шумно дыша и до крови вонзив пальцы в ладони, изо всех сил оттягивал пелену красного, что накрыв разум, могла привести к непоправимому.

— Не нужно утрировать, господин Катунь, — в голове праведника дёрнулась струна. — Вы не глупец, это очевидно. Если парень достанется вурдалакам, они с его «способностью» натворят дел. Это не нужно никому. А мы о мальчике позаботимся.

— Не верю! Вы лжёте! Всё, всё ложь от начала до конца! Вы лжец!

Юстин, теряя контроль, двинулся на оппонента, выставляя перед собой кулаки. Ещё шаг и…

— Подумайте о жене!

Сталь в голосе Саркара, точно плеть с металлическими шипами, прошлась по рукам и лицу. В шаге от недруга Юстин Катунь замер, широкие плечи опали, руки бессильно повисли, разжав кулаки. Если бы он был один у праведников, то не остановился.

— Вы можете разбить кулаки о стену, но знайте: всякий раз, как вы поднимете руку на меня или кого-либо из моих людей, Вида Катунь получит каждый ваш удар — в лицо, в грудь, в живот и так далее.

Флегонт Саркар произносил угрозу с садисткой нежностью, вплотную приблизившись к супругу Виды. Вид великана не пугал, ведь так легко укротить и лишить воли того, кто любит. В этом отношении глава праведников имел безупречную защиту, издавна оградив себя от любой сердечной привязанности, что могла ослабить его позиции власти.

— Знаете, я не буду убивать вас и вашу жёнушку, — с холодной улыбкой пообещал он обездвиженному мужчине. — Сперва я не хотел, но теперь передумал: когда мы отловим вашего сына, а это вопрос времени, вы лично будете присутствовать на его казни.

Не дожидаясь ответа, Саркар повернулся спиной, постучал по двери, та тут же отворилась и захлопнулась за ним.

Юстин Катунь снова остался один. Он сел на пол, беспомощность впервые навалилась на него с таким давлением, что хотелось выть, кричать во всю глотку.

Тут отделившись от ножки стула, к нему подполз уж. Змею спрятать на себе, как выяснилось ещё месяц назад, оказалось проще, чем думалось. Ксафан за несколько дней, с момента похищения господина, добрался до Арконы, а там ему не составило труда прояснить ситуацию с нахождением союзника. Нашлись лазейки, и юркий прислужник отыскал Юстина, как раз вовремя — тот находился на грани отчаяния и помешательства. Хорошо конспирируемые под разговор с самим собой беседы с прислужником и были тем выходом из тупика, той волшебной соломинкой и тайной Катуня-старшего.

— Ничего, гос-с-сподин, — утешительно прошипел Ксафан, его блестящее чёрными бриллиантами тельце, обвилось вокруг безвольной ладони. — С гос-с-спожой вс-с-сё в порядке. Я её навес-с-стил. Она передала вам: не унывай, Юс-с-с.

Этого хватило на полное преображение супруга Виды. Отчаяние скатилось кубарем в глубину, надежда и вера придавили его сверху. Твёрдым и уверенным взглядом Юстин посмотрел на прислужника и, погладив большим пальцем маслянисто-чёрную голову ужа, благодарно кивнул.

— А теперь прячься, дружище, пока они не пришли.

Змейка послушно скользнула к щиколотке правой ноги и, обвив её, скрылась под штаниной.

Входя в свой кабинет, Флегонт Саркар успел остыть от пустого диалога с Катунем. Все средства хороши — всегда был девизом праведников, но в эпоху Бессменного девиз принял форму принципа и нормы для общественной жизни братства. И слов на ветер руководитель братства не бросал. Если нужно, супружницу этого упёртого быка используют в качестве боксёрской груши. Не жаль, если это возымеет силу над упорством.

Бегло оглядев стол, он заметил на включенном мониторе компьютера пульсирующий сигнал о доставке нового письма. Не рассчитывая на что-то стоящее, Флегонт всё же открыл послание и прочитал. В тексте значилось всего два слова — имя и фамилия. Больше ничего. Отправитель, пожелав сохранить анонимность, не подписал письма, да и адрес электронной почты выглядел чересчур простовато — набор из букв. Абракадабра какая-то.

Но имя, обозначенное на белом полотне экрана, показалось знакомым Саркару, где-то он о нём слышал. Нажав на кнопку интеркома, не дожидаясь отзыва секретаря, он потребовал:

— Ирина, мне срочно нужны все материалы на Нила Хотина и вызовите ко мне Ро́слава Ми́тке. Скажите, это срочно.

В другой части помещения встрепенулась громадная птица. Сонно зевнув, серый филин спикировал с высоченного шкафа и, пролетев через весь кабинет, приземлился на край стола.

— Появилась зацепка, господин? — поинтересовался прислужник, тараща на белый монитор круглые жёлтые глаза.

— Похоже на то, Алконост, — рассеяно выговорил полный задумчивости и предвкушения голос хозяина. — Похоже на то.

***

Если бы можно было спрятаться: отыскать крохотную, непроницаемую для любой твари норку и забиться в неё, надёжно закупорив выход, чтоб ничей чуткий нос или зоркий глаз не достал…

Все желания его свелись к единственному — исчезнуть.

Нет, не умереть, а пропасть для тех, точнее для того, кто без спроса вторгался в его мозг и подчинял своей воле, дёргая за верёвочки, словно бездушную марионетку. И ладно бы, если б все чувства умерли ещё в тот день, когда кровь впервые омыла его горло, так ведь нет. Отвратительная беспомощность, временами охватывавшая его тело и выставлявшая его на задворки разума, никогда не притупляла чувства. Каждый нерв в его теле и душе страдал от той тьмы, что наполняла его всё больше. И больше жаждалось крови.

Вопреки прямому приказу, Нил Хотин не покинул землю благословенных, затаившись в крысиной норе Дханпурских трущоб. Проще простого отозваться на мысленный призыв хозяина и, наняв переправщика, унестись обратно в Вирию. Это просто даже для него, хотя переправа давалась ему легко, в отличие от прежних друзей. И вернись он в Гориницы, ничто не мешало продолжить то, от чего его оторвал роковой день в Айвовом тупике: работать в мясном цехе гипермаркета «Атлас» и доучиваться на пищевого технолога.

Учёба дымным облаком виделась теперь его замутнённому взору, по ней он и тосковал и презирал себя за слабину. Его маленький шанс встать на ступень, которая могла возвысить над множеством других. Но как вернуться туда, где из него вынули душу?!

Тут же память не вовремя вытаскивала перед его мыслимым взором друзей. Дружеский круг родственных душ. Лицемеры! Ненависть удушливой волной вскипала, будоража желчь. Как? Как смели они зваться его друзьями? Ведь никто, ни один из тех гадёнышей ничегошеньки не сделал, чтобы помешать твари, прислуживавшей Астрогору. Никто не бросился за Волкодлаком и не отбил «друга» из жуткой собачьей пасти. А ведь ему было так больно и беспредельно страшно!

Когда Матфей и остальные удрали, а вурдалак отыскал своего прислужника, глядя в полные страха глаза Нила, тот с насмешкой заявил, что так всё, оказывается, было спланировано изначально. Конечно, лучше было бы, если б удалось схватить всеслуха, но запасной вариант на то и вариант, чтобы сработать на случай провала основного.

Нет, не сразу его подвергли инициации. Подготовка к ритуалу даже немного затянулась, кажется, ушло около дня или чуть дольше, — он плохо помнил, манипуляции с его сознанием не прошли без последствий, некоторые временные границы приняли зыбкие очертания.

Да и о самом «обращении» ему бы хотелось забыть, хотя в действе отсутствовал жертвенный камень, на который в жанре ужасов должны были его уложить. Не творились и иные священнодейства, будь то бормотание заклинаний главаря вурдалаков в тёмном балахоне с капюшоном и прославления Дьявола. Ничего подобного. Парня с аккуратно промытой, заштопанной и перевязанной рукой привели в кабинет Револьда Астрогора, где тот кратко прояснив ситуацию, поставил перед фактом Нила: или тот соглашается добровольно принять кровь, или это произойдёт против его воли. Нил отказался, и всё прошло по второму сценарию.

Двое подручных держали юношу, поставив того на колени и задрав голову, а Астрогор рассёк себе запястье серебряным кинжалом, после чего поднёс кровоточащей раной к губам пленника. Нилу зажали нос, и выбора не осталось. Тёплая, чуть солоноватая, с металлическим привкусом жидкость заструилась по языку в горло. Опять же, сколько ушло на то время, Нил не помнил — секунды, минуты, всё стёрлось, оставив неизгладимый отпечаток ощущения. Когда его опустили по приказу главного, сильный спазм скрутил живот и организм изверг чужую кровь с болезненной судорогой, обжигая пищевод желчью. Казалось, на этом всё.

— Это нормально, — услышал над своей головой он холодный голос мучителя. — Что нужно, уж впиталось.

И уже ночью впервые он почувствовал в полной мере ту каплю чуждой крови, что отныне, как микроб, завоёвывала и убивала его собственную кровь. Голос в голове разбудил среди ночи и потребовал делать всё так, как ему угодно. И к чудовищному изумлению Нила, тело с готовностью подчинилось приказу, игнорируя волю хозяина. Боль прожигала голову всякий раз, когда юноша предпринимал попытку вернуть себе контроль над телом. В какой-то миг безжалостный голос Астрогора в голове обратился напрямую, сухо и мрачно:

«Если ты продолжишь в том же духе, я взорву твой разум, и ты канешь в слабоумии, но тело твоё всё равно продолжит ходить, бегать и совершать всё, что требуется мне».

— А если я подчинюсь?! — в отчаянии воскликнул пленник, беспомощно озираясь вокруг себя, где кроме него никого не находилось.

«Тогда я позволю тебе сохранить разум и время от времени, когда в тебе не будет необходимости, я буду разрешать тебе жить, как хочешь ты».

Страх сыграл свою роль. Теперь, месяц спустя Нил сомневался, что тогда, заключив сделку с дьяволом, он сохранил свой разум. Астрогор по капле вытягивал из него сущность, всё больше оболванивая и обращая в пустышку. Те же сомнения будоражили и доводили до исступления: как чья-то кровь была способна на губительный эффект? Это точно не магия, да Нил и не верил в подобные бредни. Инфекция? Неизвестный медицине штамм болезни? А это уже попахивало из области фантастики.

Однажды он рискнул напрямую спросить у одного из подручных главаря: дескать, неужели господин через свою кровь повелевает всеми? Или так у всех вурдалаков — кто обращён, тот в подчинении. В ответ он услышал откровенный смешок. Рядовой «упырь» назвал новичка чудиком с богатой фантазией и заверил, что Револьд — не Дракула какой-то, но силой всё ж наделён, а повелевает не всеми, а лишь горсткой нужной ему людей и то, когда это ему нужно.

Кровь, поглощаемая впопыхах или растягиваемая долгими тягучими глотками, успокаивала Нила, заверяла его минутным покоем, отгораживая от хозяина зыбким барьером забытья. Благо доноров навалом — вопрос в цене. И никаких укусов в шею: бабкины сказки остались в книжках, пусть и дальше пугают малышню и легковеров, в жизни всё иначе, хотя без грязи не обойтись.

Иной раз он ловил себя на вопросе — а так ли уж ему хочется сорваться с крючка? Кровь объединяла всех вурдалаков в одну семью, в сеть, из которой уже не выбраться. И возносясь на пик сиюминутного удовольствия, его даже охватывала эйфория, пусть скоротечная, но сладкая и ярчайшая настолько, что подле мёд казался горьким ядом, а радуга — выцветшим шаблоном.

И если бы Нил Хотин обладал хоть мельчайшей крупицей дара Дельфийского Оракула, то заглянув за краешек будущего, содрогнулся бы. Ведь как бывает: горы падают, распадаясь на груды бесполезных камней, в то время как один камешек, угодив в глинистую массу, при удачном ускорении способен сотворить гору. Именно участь подобного камешка проглядывалась за занавесом близившегося грядущего.

«Нил! — требовательно и непререкаемо раздалось в голове у юноши. — Ты нужен и срочно».

Молодой человек, утратив волю над телом, упал на грязный пол подвала, где обитал последние два дня и закатил глаза. Цвет холодного моря сменили грозовые тучи неба. По лицу пробежала судорога, будто кто-то силился протиснуться наверх. Взгляд более глубокий, проницательный и оценивающий прошёлся вокруг, пухлые губы сжались в недовольстве. Веки сомкнулись и задрожали, а рот искривился.

«В какой помойке ты живёшь? И ради этого я тебя сюда отсылал? — сетовал голос Астрогора в голове у Нила, тот же беспомощно слушал не в праве возразить или послать к чертям деспота. — Тебе следовало уже давно отбыть из Агнишандира, Нил. Какого Дьявола ты забился в это захолустье, словно крыса?!».

Как же желалось ему проклясть, послать на все буквы всех известных миру алфавитов живых и мёртвых языков того, кто так грубо и бесцеремонно позволял вторгаться в сознание и помыкать, повелевать и унижать, как ему вздумается! Но язык Нила молчал, точно под него вогнали шприц с анестезией. Нет, в мозг вогнали. Как бы хотелось проснуться и понять. Что это лишь длинный кошмарный сон, а впереди встреча с Юнкой и ребятами, и всё — как и прежде.

«И не мечтай, парень, — оборвал мысленную надежду вурдалак, словно яд, проникающий всё глубже в разум Нила, — пока ты мне хоть каплю полезен, мечты тебе не по карману. Вот выжму тебя до последней капли и — мечтай, сколько влезет, если будет чем».

Последовал неприятный холодный смешок, от которого заныло всё нутро.

«Итак, слушай внимательно: хватит прохлаждаться в Дханпуре, ты мне срочно нужен здесь. Найми переправщика и не мешкай».

Хватка ослабла и связь, столь тесно державшая хозяина и слугу, пропала, будто и не бывало её никогда. Постанывая и потирая виски от подступившей головной боли, Нил Хотин открыл глаза — зимнее море вновь бушевало в его больших круглых глазах.

Может, ему всё причудилось? Но тогда что он делает так далеко от дома? А если он просто напросто болен и всё — плод больного воображения…

Нет, так жаждать глотка крови даже больной человек не способен. А ему сильно хотелось, позарез, так, что хоть волком вой. Один глоток, а там хоть весь мир гори.