Юмористические рассказы

Олоф Мун (2024)

Какая бы, наверное, была скучная жизнь без юмора. Мимолетные истории, которые вызывают эмоции у нас в обычные серые будни, запоминаются надолго. В сборнике рассказов собранные самые запоминающиеся сюжеты, которые заставят улыбнуться и отвлечься от повседневных проблем. Рассказ «Беляши» — о знакомом, крайне привередливом псе, который предпочитал лишь выборочные пачки с кормом. Но откуда появилось такое предпочтение? «Любимый торт» — это добрая семейная история о предпочтениях близких людей, которые порой нам кажутся правдивы, но так ли это на самом деле?

Смех и слезы

Театры — это вам не в кино ходить. Целая труппа живых людей показывает на сцене не спектакль, нет. Они показывают настоящую жизнь. Мы верим им. Каждый раз представляем, что сцены были в жизни у этих людей, иначе, как можно так правдоподобно отыграть их. И вот уже актеры превращаются в героев, а темнота в зале говорит о начале второго акта.

Но, пожалуй, мы начнем с первого. Нет. Начнем с самых дверей. Стены театра встречают особой атмосферой. Массивные колонны, штукатурка снаружи здания, цвета сливочного масла, которое так и хочется намазать на хлеб. Деревянные двери, примерно в два раза выше нас с легкостью открываются, запуская в атмосферу советского союза.

Старые театры имеют способность переносить во времена, когда только культурная элита могла посещать подобные мероприятия. Проходим к гардеробу и, сдав вещи, в очередной раз, убеждаемся, что это так и есть. Деревянные номерки, сохранившиеся с тех времен, являются частью антуража.

До представления остается четверть часа. По правилам приличия нужно являться заранее. А если это первый поход в театр за много лет? Тогда непременно нужно заложить достаточно времени, чтобы как следует привыкнуть к атмосфере.

Просторный холл, вмещается в себя десять и более стоек, с брошюрками и фотографиями заслуженных актеров театра. В театре не работают, в театре служат. И почетное место на стенах или на плакатах в стенах здания нужно заслужить.

Высокий потолок, украшенный гипсовыми вензелями и стеклянной люстрой, даже после ремонта выглядит в добротном советском стиле. Деревянные скамейки, обитые кожей, говорят о приличном ремонте. Буфет, расположенный отдельно в углу, напоминает бар. Можно зарезервировать столик на антракт. Мы пришли в театр, вместе с Николаем Львовичем, старым ценителем классики и его сыном, а значит, надобность в резерве стола резко отпадала.

— Так, ну что тут у нас, — задумчиво произнес Николай. — Бутерброды с рыбой по триста, а с икрой по пятьсот. Да мы лучше сходим в ресторан, чем поддадимся этой обдираловке. Раньше, они стоили по рублю. Вот это было время.

— Раньше и рубль был, как сейчас пятьсот, — недовольно проговорил сын. Подросток, с копной кудрявых волос и светлыми глазами отца.

— Мить, ну если не знаешь, не говори, — осек сына, Николай Львович. — Ты не жил там и не можешь знать, сколько что стоило.

— Ну ладно вам, — вмешался я, обращаясь к коллеге.

Мы работали со Львовичем пять лет, но за все пять лет я не замечал его грубого характера.

Сын отлучится в туалет, и мы остались вдвоем на оббитой кожей скамейке.

— Чего он меня позорит? — вставил Львович.

— Это ты его позоришь, разговорами о ценах в местном буфете, возле бармена и очереди зевак, — ответил я товарищу.

— Я? Да я же правду говорю. Наваривают на нас богатство в карман, когда могли бы порадовать. Вот ты мне скажи, Никита, разве нельзя по-человечески к людям? — взмолился к моей совести Николай.

Наблюдая за тем, как товарищ все больше впитывает нотки коммунизма, витающие с атмосферой в воздухе, я считал минуты, которые в отлучке его сына, казались вечностью. Прозвенел звонок, который спас меня от вымученных диалогов.

Билеты мы со Львовичем выиграли на работе в лотерее. Приятный бонус, придуманный креативщиками, чтобы разбавить серые будни сотрудников. Кому-то выпадали билеты на плавающий по Москве-реке ресторан Редисон. А мне посчастливилось выиграть поход в театр. Такой же билет попался Львовичу и нашему юмористу Сергею. Но тот так яро хотел сходить на КВН, что выкупил билет у бухгалтерши, а свой, третий билет в театр отдал Львовичу и наказал взять с собой сына. Митя частенько заходил к нам и выполнял после школы мелкую работу. За это отец платил ему со своего кармана, как бы приучая сына к заработку.

Скромный парень всегда исполнял задание до конца и старался избегать отца в пределах здания. Львович тоже не сильно преследовал сына. Он чувствовал себя рядом с ним уязвимо настолько же, насколько это чувствовал сын.

Митя нагнал нас в коридоре, когда всех зрителей вели в зал.

— Ну где ты пропадал? — вставил Львович.

Парень лишь взглянул на него с удивлением, расставив в стороны руки.

— Отстань уже от Дмитрия! Взрослый мужик, выше тебя на полголовы, а ты за свое, — вмешался я.

— Вот давай, родится у тебя сын, посмотрим, как ты вести себя будешь, — в отчаяние буркнул Львович. В наступление он переходил в том случае, когда двое сплачивались против него. В нашей компании назревал тот же сценарий.

Присев на второй ряд, под ослепляющие софиты, мы удивленно уставились на сцену. Ее не было вовсе. Ровный пол шел от второго ряда и соединялся со сценой, тем самым уравнивая ее с залом. Со второго ряда и вовсе кресла стояли на возвышенности.

«Вот тебе и театр», — подумал я про себя, но услышал эту фразу из уст Львовича.

Перед первым рядом стояла длинная скамейка с реквизитом.

— Ты глянь на это все. И самовар стоит, и водка в графине. Думаешь бутафория? — прохрипел Львович, но, поймав на себе взгляд женщины с третьего ряда, сразу же замолчал.

Я был благодарен этой женщине. Львович какое-то время не говорил ни слова.

Свет над нами погас. Послышалось живое пение. Актеры выходили из-за кулис, раскладывая по местам реквизит и запевая добрую, старинную песню. На мужчинах были коричневые штаны, белые рубашки, а женщины порхали в простых блинных платьях. Розовое голубое, бежевое. Лица натуральные, живые. Таких не встретишь иной раз в городе.

Широкая скамья с реквизитом поехала в самый конец сцены на колесиках, под давлением двух актеров. В центр принесли два стола, стулья и ширмы из дерева и белого полотна.

И началось такое…

Сцена в магазинчике, по рассказам Чехова переросла в настоящую вакханалию. Только актер достал револьвер, примеряя его и целясь в зал, Николай Львович, вскочил, закрыл собой сына и готов был к стрельбе.

— Львович, сядь, не позорь нас, — причитал я, стараясь усадить товарища на место. — Это же реквизит, бутафория.

Митя выглядывал из широкой спины отца и молил о помощи всем видом. Тяжелое, почти каменное тело Львовича было не просто так сдвинуть с места.

Актер продолжал игру, громко произнося свой текст и раз за разом продолжая целиться в зал. А молодая актриса в бежевом платье, вышла к нам и, проскользнув через меня, заняла место Николая.

— Послушайте. Мы понимаем, что вы не были готовы к таким сценам. Поэтому готовы увести вас и вашего ребенка в места более для вас спокойные.

— Нет! — громко завопил Николай. — Куда вы нас поведете?

Все внимание от сцены было переключено на наш ряд. Даже актеры с интересом смотрели, чем закончится представление в зале.

— Предлагаю вам пройти на места, где в вас не будут целиться. Вы же понимаете, что срываете спектакль, — продолжала актриса свои уговоры.

— Деньги уплачены, а вы тут в зрителей целитесь, — не унимался Николай. Он начинал подозревать шаткость своего положения, но продолжал отыгрывать роль сумасшедшего.

— А мы должны, по-вашему, терпеть? — вдруг закричала актриса. — У нас спектакль полным ходом. Идет сезон. Думаете, всем людям в зале не страшно, когда в них целятся? — продолжала она, вскочив на ноги. — В этом и есть задумка режиссеров. Вызвать эмоции!

— А если кто-то из актеров пронес настоящий револьвер? — громко возразил Львович.

— Ну не шутите так. У нас нет в трупе самоубийц, и желающих отправится на каторгу из-за такого. Вы боитесь, поэтому я предлагаю вам места, предназначенные для таких случаев, — после ее слов в зале воцарилась тишина.

Львович махнул головой в знак согласия. Актеры заняли свои изначальные места. Девушка вышла в проход и ждала главное действующее лицо нашего ряда.

— Вставай, — прохрипел мне Львович.

— Не боюсь, — отмахнулся я.

— Пойдем. Своих не бросаем, — настаивал он, пока актриса не взяла меня за руку и не настояла. Мы все задерживали выступление.

Понимая, что нас выедут из зала и распрощаются, я надеялся, что в холле, где стояли доски с заслуженными актерами, не появится доска позора с нашими фотографиями и надписью: «Не впускать».

К моему удивлению, актриса повела нас не к выходу, а на сцену. По ровному полу, к стульям вдоль стены. Мы со Львовичем хотели в два голоса возразить, но девушка громко дала команду:

— Начинаем!

И все актеры снова запели песню. Бардовские мотивы звучали намного громче, и, казалось, мы невольно тоже начинаем петь. Львович хотел встать пару раз, но я, краснея от стыда, держал его за рукав пиджака и тянул обратно к стулу.

Из зрителей мы превратились в действующих лиц, а вернее, в бездействующих, но собирающих на себе все взгляды зрительного зала.

Актеры, словно не замечая нас, продолжали свое выступление. Вот тот же самый герой от нераздельной любви, от измены по сценарию проверяет бутафорский револьвер, целясь в зал, и другой подает ему все новые и новые из закрытых коробок. До Львовича, наконец, дошло, что они показывают сцену в магазине, где женщина за соседним столом выбирает ткани и пуговицы, также страдая от любви к молодому продавцу.

Сцена заканчивалась, но нас не спешили возвращать на места. Под пение той же песни, актеры быстро меняли реквизит. Я остановил уже знакомую актрису и спросил, когда нам можно вернуться на места, но она ответила резко и серьезно:

— Вы останетесь здесь до конца спектакля.

— Но мы будем мешать зрителям своим видом, — возразил я.

Это было бесполезно. Наверно, в сравнении с тем, как Львович вел себя в зале, на сцене он казался не более чем простой декорацией. Но как сопутствующему реквизиту каждому из нас было не по себе. Это показывал своим видом Митя, закрыв лицо руками и стараясь спрятаться за силуэтом отца от многочисленных взглядов.

— Не знаю, зачем я довел все до такого, но думаю, люди в антракте, нас разорвут, — прошептал Львович мне на ухо, словно осознал свой поступок.

Антракта не было. Три часа выступления было решено больше не прерывать, из-за нашего Львовича. В сцене с собакой актеры настолько вошли в кураж, что сначала вместо играющего роль собаки, актер стал светить фонарем на Николая, и тот даже вскочил, выяснить, что за ослепительная несправедливость на него напала, но мы с Митей уже с двух сторон потянули его за пиджак и принудили сесть на место.

Периодически в сценах, рядом с нами садились актеры, которые не принимали в них участия или принимали, но совершенно косвенное, подавали реквизит, издавали звуки, имитирующие топот или стрекотание сверчков.

Я ощущал, будто мы стали чем-то бо́льшим, чем зрители, и уже не видел презрительных взглядов из-за софитов, направленных на сцену. Казалось, будто нас пригласили в гости, и актеры, стараются сделать так, чтобы нам понравилось это пребывание в разных сценах.

И мне понравилось. Вспоминая, как в школьные годы я выступал в театре, на большой сцене, играя колобка, мальчика на рынке, который продавал леденцы, Чиполлино, у которого текст был настолько больши́м, что приходилось в некоторых сценах импровизировать. Все выступления проходили во дворце культуры по особым мероприятиям города. Но эта небольшая, уютная сцена мне начинала нравиться больше всего.

Героиня рассказа, деловитая женщина искала деньги, обходя сцену, словно огромный дом, заходя в разные комнаты. И вот она подошла к нам и мне актер, сидевший рядом, вложил в руки сундучок. Тогда актриса открыла его и стала искать деньги. Нашла их и тщательно спрятав, убрала сундук прямо под мое кресло, острожно отодвинув ноги.

Понимая, что к нам устремлены все взгляды зрителей, я решился на шалость и, взяв даму за руку, поцеловал ее в последний момент.

В зале послышались аплодисменты. Актриса, смущаясь, убежала обратно, по сценарию уговаривать помещика не забирать с нее долг. Я чувствовал себя полноценным действующим лицом спектакля, как в юные годы.

Львович, сиял, понимая, что все меняется, и аплодисменты говорят о том, что ситуация не так уж и плоха.

Актерам тоже понравилось наше участие, и перед последней сценой нам шёпотом огласили роли. Львович, пытаясь оправдаться перед залом, принял роль, даже не отрепетировав ее, и когда на сцене появились соответствующие его возрасту актеры, расслабился всем видом и сообщил, что стал чувствовать себя раскованнее.

Адвокат нахально огласил главному герою, что его супруга вернула все деньги, которые достались ей при разводе. Он язвил, смеялся и выворачивался как уж, а потом заявил, что она уже мертва и он знает, где ее могила.

Здесь вступали мы со Львовичем, присаживаясь возле декораций с могилами и изображая скорбь на кладбище. Митя остался на месте, прикрываясь от стыда. Подростку было сложнее окунуться в атмосферу.

Я смирно сидел спиной к залу и проникался историей, в которую нас угораздило попасть. Львович же, отыгрывал по полной, заливаясь наигранным рыданием, а потом и вовсе упал на картонный холм земли.

Сцена завершилась несколькими репликами главных героев, и все стали петь уже знакомую песню. Она казалась намного печальнее, чем в начале. Актеры уносили под пение реквизит, а мы, сев на места, ожидали реакции.

Зал взорвался аплодисментами. По очереди актеры выходили кланяться. Мы со Львовичем дружно хлопали, чтобы показать свое восхищение импровизацией актерского состава. Актриса в бежевом платье взяла нас за руки и вытащила к зрителям на поклон. Митя остался сидеть на своем месте. Он улыбался.

Мы кланялись и говорили всем «спасибо», а потом вместе с актерами под руки ушли за кулисы. Они буквально увели нас силой.

— Послушайте, если хотите сдать нас полиции, не надо! — неожиданно произнес Николай Львович. — Вы ведь должны понять, что некоторые и в армии служили и видели, как такие револьверы могут стрелять. Что-то в памяти щелкнуло, и я представил, как буду оправдываться перед женой, если с сыном что-то случиться, — не замолкал он.

— Да расслабьтесь. Мы не будем сдавать вас никакой полиции, — произнес актер, играющий роль собаки.

— Наша постановка не нуждается в режиссере, который мог бы затаить на вас обиду. Мы все здесь режиссеры. Привносим свое, советуемся и решаем, как будет лучше. Поэтому вы приняли участие в нашем спектакле, и стали ключевым звеном импровизации, о которой мы мечтали долгое время, — объясняла девушка в розовом платье.

— Конец сезона на носу. Это крайний спектакль. Благодаря вам поднимется ажиотаж и в следующем сезоне у нас будут зрители, — заметил актер, размахивающий револьвером на сцене.

— Это мы, значит, стали актерами? — рассмеялся Львович.

Всем нам стало легче после услышанного. Но оставался один вопрос.

— Когда приходить в следующий раз? — добавил Львович с наивным озорством.