Франкфуртский выстрел вечерний

Олег Юрьев, 2007

Олег Юрьев – поэт, прозаик, драматург. Родился в 1959 году в Ленинграде. Закончил Ленинградский финансово; экономический институт. С 1991 года живет во Франкфурте;на;Майне. Автор поэтических книг «Стихи о небесном наборе» (1989) и «Избранные стихи и хоры» (2004).

I. Стихи у окна (1999–2003)

«Озеро в потертых штопках…»

Озеро в потертых штопках,

Небо в тощих синяках… —

Стало все как было, чтоб как

раньше все было — Или никак.

Вспомнить вдруг о том диктанте —

Как подарок на ногтé,

Хоть мы все уже не там, где

раньше все были — Или нигде.

Письмо с моря, июль 1999 года

На Северном море закаты белы,

И ртутная лупа слепит сквозь стволы,

А ступишь на поле отлива —

По щиколку грязь щекотлива.

(Когда над Балтийским горят облака,

Чухонской тоскою взбухает щека

И алая к солнцу полоска

Бежит от пивного киоска.

Я вышел из дому, лет десять тому,

И шел по отливу на белую тьму,

И я уже около где-то.

И ночь пустотою одета.)

Когда ни вернется пустая волна,

Она будет искр бесцветных полна,

Полна ослепленного света.

— И хоть бы прошло это лето! —

Стихи у окна

посмотри с балконных сходней,

— что уж… так уж повелось… —

на небес халат исподний

в басурманщине полос

как из байки, как из нанки,

полуваточный, сквозной,

с набухающей в изнанке

серо-розовой близной — —

самолет под тучу скрылся

уходящий на восток,

на его спине искрился

дикой молнии росток,

на его глухих жужжалах

рваный рокот залипал,

на чувствилищах и жалах

мрак кусками закипал,

на его хвосте ребристом

дрожью пели провода,

тараканом серебристым

убегал он в никуда.

«Ад сразу за порогом — жар и вар…»

Ад сразу за порогом — жар и вар

ночного пищеблока, шмарь и гарь его.

Черт, буйный куст усов и шаровар,

лет — тыщи две! — гигантской люлькой варево

по часовому ходу шуровал.

Глаз не сомкнешь — то гневные борщи

вулканных жерл, то сытой мглы смесилища.

Не ропочи, душа, и не ропщи,

твоя вечерняя ворчня бессиляща.

Не грела днем, так не льдяни в ночи.

Хор

СТРОФА

Бедный Гейне, жи́дка белокурый,

чья коса там в облаке дрожит?

— Смерть мужской, немецкий, с партитурой,

музыку ночную сторожит.

АНТИСТРОФА

Скверно спать в гробу без боковины…

— Серной Сены расползлась волна,

и плывет в окно из Буковины

жидкая ночная тишина.

Зима во Франкфурте

Весь день гудели кирочные ботала

немецкой шлакоблочной слободы;

гроза была — как пробка не сработала —

в коротких замыканиях воды;

автобуса набрякшая гармоника

утягивала мех за поворот;

турецкая собака с подоконника

кривила, с мукой судороги, рот;

я в дождь шагнул — его косые гво́здики

мне стукались у шляпы на полях;

соседский кот карябал лапой в воздухе,

нетрезвый и усатый, как поляк;

была зима вся изморозью траченой,

но сквозь нее темнела и текла,

неметчиною пахла и собачиной,

и сладким тленом газа и тепла;

я шел один. Воро́ны или во́роны

в слезах и искрах вились надо мной.

Сменилась кровь. На все четыре стороны

гроза ползла, не зная ни одной.

Drei Könige, баллада

Опять с небоската колотит вода

В гремучие бубны радара,

Из черных снегов — за звездою звезда —

Спускается войско Гаспара:

Слепого коня он ведет под уздцы,

За ним с калашами шагают бойцы,

Им нечего дать, с них нечего взять,

Из самых последних наплакана рать,

А первыми так и не стать им,

И их воевода под стать им.

Из черных морей — за ладьею ладья —

(В тумане, как серная баня)

Всплывает дугою эскадра-змея,

Скелетами крыльев табаня:

Под брызгами искр высыхает волна,

Мадам Валтасар у бушприта пьяна,

Кивает банто́м, в петлице бутон,

Отходит десантная шлюпка бортом,

И машут матросские девки

Матрацным штандартом на древке.

Из черных проплешин, из каменных нор,

Из ссохшихся десен пустыни

В морщинистой коже ползет Мельхиор

С своими червями пустыми:

Морщинистым глазом сжирая луну,

Застенчиво жмется пластун к пластуну,

Бездонны уста, простата пуста,

Щекотится ус у незримого рта,

А может, прикуска кинжала —

Востры у язычников жала.

Небесная язва пухла, глубока —

Разрыва воронка сырая,

Предатель ракету пульнул в облака

И пляшет на крыше сарая,

Завалы разобраны, сети сняты,

Предатель с начальником стражи на ты,

Мы спим, на подушку пуская слюну —

Цари-чернокнижники входят в страну:

Помилуй нас, Господи Боже,

Опять мы попались на то же.

«На волны попятный выпят…»

На волны́ попятный выпят

в шкурке полувосковой

полый тополь солнцем сыпет,

мертвый, полувековой —

сучья старческие глáдки,

желтой серой заплыли́,

листья — гнутые облатки

на клею и на пыли —

не нагнутся в токе сорном

паутинных кристаллид…

Вдовья тополь, газом черным

вся очеркнута, стоит

за рекой. Сходить бы — не с кем,

да и как назад потом? —

мо́стом Александро-Невским,

топким охтенским мостом

за рекý, где сушь литая

женских то́полей аллей?

Пух летит не долетая

от утопших тополéй:

водный шар в магнитной раме,

пух искрящийся над ним…

Кем родиться в смертном сраме?

— только тополем одним,

кем же кроме? Кроме — некем,

кроме тополя в окне…

Разве только — блеском неким

вскользь по вздыбленной волне..?

«А вернемся — в ртутный город, без мгновенья золотой…»

…а вернемся — в ртутный город, без мгновенья золотой,

как перчатка наизнанку, шевелящий пустотой,

где с ладони краснопалой на дворцы и на дворы

леденеющего жара разбегаются шары;

…будет тихо на причале — ни огня, ни корабля,

лодочник культю протянет в направлении рубля

и польет волна косая, золотея с-под винта,

от причала до причала, от моста и до моста;

…или будто бы случайно я тряхну из кошелька

три текучие крупинки дорогого порошка,

Конец ознакомительного фрагмента.