Злачные места города Саратова

Олег Юрьевич Красильников, 2020

Автор в жанре серии рассказов описывает самые известные злачные места города Саратова, существовавшие на рубеже девяностых-двухтысячных годов: кафе, бары, рюмочные, забегаловки. Здесь можно было выпить и закусить, найти собутыльников и интересных собеседников, поговорить о политике и послушать местные байки. Книга будет интересна краеведам города Саратова, любителям истории малой родины и всем почитателям житейских рассказов. Содержит нецензурную брань.

2. АРЛЕКИНО

Первым саратовским кафе, где подавали кофе и мороженое в железных креманках было «Арлекино» на проспекте Ленина (ныне улица Московская). Несмотря на то, что алкоголь здесь не разливали, место было модным. Сюда частенько заглядывала золотая молодежь того времени, дети партийных и советских работников. Тогда было не зазорно пригласить девушку и угостить ее молочным коктейлем и мороженым с шоколадной крошкой.

Сидя в «Арлекино» с девчонками я любил рассказывать о своем пребывании во всесоюзном лагере «Артек». Побывать в то время в «Артеке» — все равно, что побывать на Луне. Мне, как редактору школьной стенгазеты и комсомольскому активисту посчастливилось отдохнуть в этом прославленном пионерском лагере. Отбор был жестким: собеседование сначала в райкоме, потом в обкоме комсомола. В конце концов, от Саратовской области было отобрано всего два человека на этот тематический слет корреспондентов пионерских и комсомольских средств информации (газет и радио). В числе этих двоих оказался и ваш скромный автор. Комсомольские вожаки по достоинству оценили мой писательский талант. Кроме того я хорошо рисовал. Как-то раз даже занял первое место в конкурсе политического плаката 1983 года. Помню, он изображал падающий корейский Боинг с подписью «Нет грязным провокациям ЦРУ!»

В далекие восьмидесятые еще не было межнациональных конфликтов или их тщательно скрывали. По крайней мере, о них никто не слышал. Однако уже тогда ростки будущих распрей зрели и пробивались наружу сквозь толщу коммунистической пропаганды. Это проявилось даже в «Артеке», где меня поселили в одной комнате с чернокожим эфиопом и двумя выходцами откуда-то с западной Украины. С негром из Эфиопии отношения наладились сразу, эти же двое, как я их назвал «западенцы», постоянно домогались ко мне со всякими мелочными претензиями. То им то — не так, то это — не эдак. Вот что значит историческая память — все простить нам чего-то не могут. В конечном итоге пришлось с ними подраться. Несмотря на численное превосходство, победа осталась за мной. После этого мои соседи стали шелковыми и сговорчивыми. Символично, что все это произошло в 1982 именно в Крыму, а потом все повторилось в две тысячи четырнадцатом. Но тогда я был молодой и не понимал знаков судьбы.

Второй раз я столкнулся с откровенным проявлением национализма в армии в 1985 году. После призыва меня направили в учебку. Она находилась в Подмосковье, недалеко от города Руза. В нашей роте было четыре взвода, составленные по географическому и, как оказалось, национальному признаку. Один взвод был русский и состоял из тех, кто призывался из Саратова. Второй был сформирован из призывников с Украины. Третий — узбекский. А четвертый сплошь состоял из чеченцев. Уже в учебке сложились неуставные взаимоотношения, хотя этого по идее не должно было быть, так как все военнослужащие были одногодками. Так вот, чеченцы всеми способами чморили узбеков: унижали, притесняли, заставляли выполнять за них грязную работу: мыть полы, убираться в умывальнике и туалете. Нас с украинцами почему-то не трогали. Как-то раз, задержавшись в наряде допоздна, я спросил всеми признанного предводителя чеченцев по прозвищу Мамай:

— За что вы так не любите узбеков?

— Мы ненавидим черножопых, — ответил он.

А вы говорите — в СССР был интернационализм. Уж не знаю, помнит ли Мамай о нашем разговоре? Жив ли он? С такой как у него харизмой, Мамай либо сгинул на полях бывших чеченских войн, либо дорос до высших чинов республиканской администрации.

На чеченский беспредел начальство смотрело сквозь пальцы, впрочем, также как и на художества ротного старшины — прапорщика Тащилина. Видимо, фамилия отразилась на натуре прапора. Словно голубой воришка из «Двенадцати стульев», он тащил все. И то, что плохо и то, что хорошо лежит. Бушлаты, шинели, сапоги, зимние шапки и даже носки. По-моему он стырил полкаптерки. Скорее всего, он делился с командиром роты — майором Кавериным, а тот, в свою очередь, его покрывал.

С этим самым майором у меня случился конфликт. Как-то раз, когда я дежурил по роте, заглянул ночью в казарму. Там два чеченца подняли на матрасе мирно спящего узбека и уронили на пол. Бедный узбек, не столько ударился, сколько испугался и как незрячий щенок смешно подрыгивал конечностями. Я в шутку рассказал об этом замполиту. А тот на полном серьезе — командиру роты. Так этот самый майор Каверин на утреннем построении приказал мне выйти из строя и при всех отругал за то, что я скрыл от него ночное происшествие. На самом деле это был прямой посыл к чеченцам, мол, смотрите вот он стукачек, можете его потом побить.

Со стороны это выглядело комично.

— Рядовой такой-то.

— Я.

— Выйти из строя, — командует майор Каверин.

Я выхожу. Комроты при всех распекает меня. Присутствующий здесь же замполит вдруг громко произносит:

— Рядовой такой-то.

— Я.

— Встать в строй.

Встаю в строй. Каверин опять командует:

— Выйти из строя.

Замполит:

— Встать в строй.

И так повторяется раза три. Короче, командир и замполит поцапались друг с другом из-за меня. Комедия! Хотя мне было не до смеха.

Впоследствии чеченцы меня действительно хотели избить. Припёрли толпой к подоконнику. Один, самый горячий схватил за грудки, вот-вот ударит. Орет во все горло, но проходит минута-другая, а он все медлит. Земляки мои видят ситуацию, но не вмешиваются, не заступаются за меня. Боятся! Я уже понял, что бить не будут. Но ситуацию надо как-то разрешить. Чеченцы не хотят потерять лицо. И тут один из них говорит:

— Не бей его, а то он головой стекло выбьет.

Действительно, сзади находилось окно. Тут же горячий пыл чеченца угас. Он отпустил меня с угрозами:

— Мы с тобой потом рассчитаемся.

Мне рассказывал товарищ, дежуривший в последнюю ночь перед отправкой из учебки в часть, что вроде бы чеченцы хотели меня убить, а он меня от них спас. Как бы то ни было, спал я в эту ночь спокойно.

Зато на следующий день на мне отыгрался майор Каверин. Дело в том, что благодаря протекции замполита, меня должны были отправить для дальнейшего прохождения службы в Одессу. В общем можно было вдоволь накупаться в Черном море. И вот стоим мы на плацу: с одной стороны человек сорок, кого отправляют на Дальний Восток, с другой — человек семь в Одессу. Майор увидел меня в их числе и аж побелел от злости. А тут еще не к месту я стал возмущаться, что в вещмешке не хватает положенного обмундирования, в частности носков: старшина-прапорщик не довложил. Майор стал еще злее и под благовидным предлогом переиграл распределение. Поменял меня на украинца из дальневосточной команды, у которого имелись жена и ребенок. Так, видишь ли, он будет ближе к семье. Я уверен, что комроты втайне надеялся, что на самом краю страны я подохну. Однако, как я позже узнал, он сам вскоре помер от рака. Как говориться, не копай другому яму, сам в нее попадешь. И еще: никогда не доверяй свои тайны политработникам.

Теперь позволю себе немного пофилософствовать о службе.

АРМИЯ: ГОД СПУСТЯ

Что такое армия? Иногда — это комедия. Помню при прохождении медицинской комиссии, а там, как известно надо раздеваться догола, у одного парня инстинктивно встал член. При этом врачиха невозмутимо сказала:

— Вон на подоконнике стакан с холодной водой.

Призывник трясущимися руками схватил его и осушил до дна.

— Вообще-то это для твоего пениса, — хихикнула врач, так как вода уже не раз была использована по назначению.

Подобных юмористических ситуаций за время службы было предостаточно. Теперь о серьезном.

Армия — это вечное противостояние, пьянящее чувство риска, стыд унижения и головокружение от безраздельной власти. Это первые враги и настоящие друзья, это честолюбивые замыслы и вечное ожидание возвращения домой.

Армия — это жизнь! И как всякая жизнь она не бывает легкой. Это всегда борьба, борьба за честь и человеческое достоинство, борьба принципов и беспринципности, правды и лжи, борьба людей и мнений, добра и зла.

Армия — это человеческие отношения, не ограниченные стереотипами мышления и рамками придирчивого этикета. Это отношения мужчин в их, так сказать, первобытном виде. Вы скажете: «А как же устав?». Да, устав есть, но наивно было бы думать, что вся жизнь солдата строго ограничена его рамками. Никакой устав не сможет охватить всю глубину и противоречивость человеческих отношений. Люди в жизни — не солдаты в строю! Рожденные чувствами их поступки — это отношения вне устава. Но почему-то мы вспоминаем о них только тогда, когда они приобретают характер преступления.

Армия — это полное раскрытие личности, ее положительных и отрицательных сторон. В человеческом коллективе они раскрываются бурно, подчас односторонне. Люди слабые, мелочные — не выдерживают, опускаются на самое дно: глотают иголки, рубят пальцы, бегут из части. В госпитале я сам видел таких «шпагоглотателей». Сочувствия они, как правило, не вызывают. Армейский конформизм формирует свои законы. Коллектив делится на группы по срокам службы на лидеров и молчаливо соглашающихся. Дедовщина — реальное явление и, хочется этого кому или нет, с ней приходится считаться. Мне рассказывали, как старослужащие издевались над вновь прибывшими «духами». Так называли только что призванных на службу солдат. Дед засовывал в рот молодому провода от телефона ТАИ-43 и со всей дури крутил ручку индуктора. Бедный дух корчился в судорогах, а старослужащий громко хохотал. ТАИ-43 — это такой армейский телефон в карболитовом корпусе с массивной трубкой, как у аппарата Сталина. Между прочим, при максимальных оборотах индуктора он вырабатывает ток аж до 160 вольт. Еще деды били духов пряжками по пятой точке, заставляли бегать в самоволку за спиртным в ближайший гражданский магазин. А в это время бдительный начальник штаба выслеживал их из засады с биноклем, и тогда пожалуйте на гауптвахту, или как мы ее называли — кичу. Да чего только не было!

Не снят с повестки дня и национальный вопрос. Видимо, кричать на каждом углу, что мы — интернационалисты, значительно легче, чем воспитать этот самый интернационализм в каждом человеке. Национализм как бы запрограммирован всем ходом еще доармейской жизни, он начинается с незнания языка, с желания не работать, «свалять дурака», а кончается неизменным эпитетом «чурбан» и полной разобщенностью делающих одно дело людей. В конечном итоге армия, негласное мнение коллектива, ставят все на свои места, раздают каждому свое. И даже грозу подразделения, которого не уважали, но боялись, никто не выйдет проводить до калитки части, никто не подаст ему на прощание руки.

Говорят, армия уважает силу! Это правда. Но это не вся правда. За два года службы я убедился в том, что в не меньшей степени армия уважает ум, но самое главное — она всегда уважает труд, чей бы то ни было, если он действительно настоящий и честный.

Армия — это жизнь. Почему же за время моей службы два человека решили с ней расстаться? Оба перед этим получили письмо с сухо-стандартным: «Извини, выхожу замуж». Не оправдывая этих людей, хочу сказать, значит было у них что-то такое, без чего человек не представляет себе дальнейшего существования.

Армия — это любовь! Томительное ожидание писем, мучительные переживания и готовность поделиться ими с другом.

Армия — это великая дружба, не имеющая границ и срока давности. Она превыше всего, она священна. Где бы я ни был, в лесах Подмосковья, в Забайкальской тайге или на сопках Приморья, везде со мной были друзья, везде встречал я земляков. Непостижима тайна армейского землячества. Первый вопрос к незнакомому солдату всегда: «Откуда?». «Сколько прослужил?» — следующий. И если узнаешь, что он жил где-то в Поволжье, то это твой «зёма», ну а если он из Саратовской области, тем более из самого Саратова, то радости нет границ и, независимо от срока службы, этот человек воспринимается как близкий родственник.

Армия — это два года твоей юности, может быть самое лучшее в твоей жизни, это твое взросление, осознание самого себя.

Штабная машина, гремя и подпрыгивая на ухабах, отсчитывала первые километры навстречу «гражданке». Была радость, радость возвращения домой. Но когда скрылся в дымке мощный остов антенны наведения ПВО, последний привет «оттуда», радость забилась в самые дальние уголки души и, вытесняя ее, пришло острое чувство боли. Такое чувство временами бывает у каждого из нас, когда мы вдруг осознаем как коротка жизнь и как неповторима каждая ее минута.