Проперчение кармы по методу доктора Шмурденко. Стихопустно-ирософский гримуарий

Олег Синельник

Явившиеся на свет в результате всяческих обстоятельств, разных лет стихиры с особенностями лингво-семантических составляющих, которые предполагают наличие у читателя определённой подготовленности… Книга содержит нецензурную брань.

***

Набил я трубку табаком,

поставил греться чай

и сел за стол писать о том,

что наша жизнь — хентай.

— Отнюдь! — воскликнула жена. —

Она, как в горле ком,

что канет выкриком «банзай»

у плахи с палачом!

Ей мама тихо говорит,

как будто невзначай:

— Ну да, морщины, целлюлит,

а жизнь — сплошной бонсай…

Но тут их папа осадил:

— Чего подняли хай?

Я в кайф настойку лет испил!

Что наша жизнь? Кампай!

И в этот миг из-под стола

сверкнула пара глаз

и кошка голос подала:

— Послушала я вас…

Хентай, кампай, базар-вокзал —

всё это ерунда.

По жизни скачет человек

из Нечто в Никуда,

из Ниоткуда в Нисюда —

бесцельной жизни путь.

Куда Ни Кинь с Куда Ни Шло

ведут в Туда-Нибудь.

Пусты попытки повернуть

судьбу и время вспять.

Живым из жизни не уйти.

Из ада не сбежать…

Мяучил голос под столом,

горел кошачий глаз,

и каждый думал об одном:

что кошки НЕТ у нас!

***

Мой хмурый и заспанный микрорайон,

пропитанный мглой перегара,

двенадцати тайным приспешникам он

обязан Аидовым чарам.

Двенадцать алхимиков мой кругозор

в ежовых корёжили крагах,

играя в бессмертных и прочий хардкор

на кладбищах, крышах, в оврагах.

Там Первый незримо умел обращать

сульфиты в весёлые грёзы,

а счастье на фаллосе мерно вращать,

блюдя метафизику позы.

Второй велемудрые зубы ментов

забалтывал, Мессинга круче —

«Зубровкой», от «зубров» до шустрых «кротов»,

все славили плута, как дуче.

А Третий, пройдоха по кличке Банкир,

легко, как тридцатку Иуда,

сшибал на любой кучерявости пир

пиастры с прохожего люда.

Четвёртая с Пятым, как два голубка,

в оконца, порой, вылетали

в пылу, на пердячем пару шмурдяка,

но души, выносливей стали,

тела подымали и в Нису несли

пылавших жрецов Диониса

сквозь терний хулы, что плели рагули

и прочие жертвы кумыса.

Шестой завораживать феечек мог,

да так, что ночами глухими

сбивались такси и троллейбусы с ног,

гоняясь за ними, нагими.

7-го июля не сладко пришлось

соседям в разгар воскресенья:

веселье пургой по району неслось —

справлял семерни появленье

подранок Фортуны, папаша Седьмой,

алхимик вольфрамовой воли,

чей разум храним в орифламме густой

священных даров аль-кохоля.

И вдруг у алхимиков всё отнялось:

кто оком не видит, кто зубом неймёт

и валит лавиной, как загнанный лось,

в гальюн галифе поминальный помёт.

Останки живого Седьмого они

швырнули в июльскую свежую грязь

и с криками «Боже, спаси-сохрани!»

метнулись в поля. А Семёрка, как князь,

слегка приподнялся на левом локте,

но вмиг поскользнулся о камень губой.

Оно-то понятно, ведь силы не те

и возраст Христа тому тоже виной.

Район покидая тогда, наблюдал

я их кутерьму в ирософской грязи,

но вида об этом ничуть не подал,

а кучеру по́дал команду «Вези!»