Злая память. Книга первая. Кавказ

Олег Колмаков, 2018

Они учились в одном военном училище, в одной роте. Однако глобальные перемены, связанные с развалом великой Державы раскидали их по разные стороны линии фронта. Теперь они враги: российский офицер и чеченский полевой командир… При оформлении книги было использовано изображение Творческого объединения ФотоОтдел (автор Роман Большаков) Содержит нецензурную брань.

Это было недавно — это было давно

Тяжело переваливаясь с боку на бок, машина медленно двигалась по узкой грунтовой дороге. За окнами тяжеловоза открывались все новые и новые пейзажи вековой величественной кавказской природы. Заснеженные горные вершины и бесконечные просторы предгорья — всё это, в буквальном смысле, завораживали. А, кроме того, череда блокпостов; всевозможная военная техника, разбросанная по обочинам дорог и притаившиеся в тени полуразрушенных строений случайные люди, солдаты, офицеры. Подобная картина могла удивить, воодушевить или, напротив, напугать — разве что солдата-новобранца, впервые въехавшего на территорию Чечни.

Для майора Князева, все эти «прелести» Кавказа и «романтика» военной обстановки, были привычны и знакомы. Он даже ловил себя на мысли о том, что вовсе не было двух последних лет его мирной, гражданской жизни; будто ещё вчера, он видел эти горы, и этих военных. Потому и охватили майора все те же (правда, слегка подзабытые) чувства: тоски и гнетущей обречённости. Казалось бы, все его нутро, каждая клетка организма, имевшая хоть какое-то отношение к инстинктам самосохранения, противилась данной, далеко не первой командировке в мятежную республику. Как не обманывай самого себя, а все ж к войне (пусть и за многие годы службы), один чёрт, невозможно привыкнуть. Приспособиться или сжав зубы, на какое-то время смириться — это, пожалуйста. Но только не привыкнуть. Потому как, нормальный человек со здоровой головой никогда не свыкнется с противоестественным, с античеловечным.

Нестандартность данной поездки и, отчасти её абсурдность заключалась, прежде всего, в том, что Валерий поехал на Кавказ добровольно. Тогда как, во все прежние чеченские командировки Князев отправлялся по долгу службы, то есть, не по своей воли. Да, и как, будучи до мозга костей кадровым российским офицером, присягавшим на верность Родине, ты попрёшь супротив приказа. Впрочем, не возникало у майора и мысли о каком-либо отказе. Служба, есть служба; а приказ, есть приказ — и обсуждается он, лишь после его исполнения.

Однако настал и тот самый день, когда служба его окончилась, долг Родине был отдан с лихвой, полный взаиморасчёт с военным ведомством произведён. Казалось бы, живи и радуйся… И, тем не менее, спустя какое-то время наш отставник, успевший давно стать сугубо гражданским лицом, вдруг явился в военкомат. И представьте себе: уже сам, в добровольном порядке инициировал подписание нового, трёхлетнего контракта на службу в самую раскалённую точку России.

Военком Жадаев долго не мог сообразить: чего ж, в конечном счёте, желает его бывший школьный товарищ.

— Валера! Ты, похоже, совсем рехнулся!.. — лишь на третий раз, кое-как разобравшись в нелепой просьбе друга, подполковник вдруг выпучил на Князева свои глаза. — …Или жить тебе совсем надоело?

— Серёга! На здании вашего военкомата висит огромный яркий плакат с конкретным призывом на сверхсрочную контрактную службу. Интересно, тем ребятам, которые откликнувшись на вышеозначенный призыв, приходят в ваши кабинеты по поводу контрактной службы, ты отвечаешь им в том же духе?.. — усмехнулся майор. — …Дескать, вы, молодые люди, совсем, что ли с ума посходили, коль собрались добровольно отправиться в Таджикистан или Ичкерию? Или жить вам надоело?

— Нет!.. — военком чуть поморщил свой нос. — …Лишь тем, кто мне дорог!

— А остальных, выходит, и на смерть можно послать? Главное план, по контрактникам выполнить!

— Князь, хорош язвить!.. — возмутился Жадаев. — …Я, понимаешь, с ним по-свойски, по-товарищески!.. А он зубы скалит. Можно те подумать, эту самую войну я развязал, или силком тяну их бумаги подписывать. Тут дело сугубо личное и на сто процентов добровольное.

— Так и у меня, Серёга, сугубо личное! Ты, пойми. Мне позарез нужно туда, где война!.. — для пущей убедительности, Валерий провёл ребром ладони по своему горлу. — …Во, как надо!

— Так почему сразу в Чечню? Давай здесь, в городской черте!.. К штабу, какому тебя пристрою или определю тебя в школу, преподавателем ОБЖ. А хочешь, возьму тебя к себе в замы? Ты не улыбайся, и в военкомате офицеры служат. Ну, зачем тебе война? К чему лишний риск в нашем-то возрасте?

— Нет, спасибо! Уж к чему-чему, а к архивной пыли у меня стойкая аллергия! Ты пойми, я еду вовсе не за выслугой, не от безделья и не за острыми ощущениями. Мне нужны «боевые». Причём, в большом количестве!.. Сергей, будь человеком, отправь меня в самое «пекло», в самую жопу, на передовую, в штурмовую или там разведроту! Это, в аккурат то, чем я и занимался всю свою сознательную жизнь! Не поверишь, но совсем недавно вдруг выяснилось… Оказывается, ничего другого, кроме как воевать, я делать вовсе не умею. И уж будь уверен, не подведу, не посрамлю родной военкомат!

— Кто б сомневался!.. Знаю, что прошёл ты Крым и Рым!.. — после чего, Жадаев вдруг лукаво подмигнул Валерию. — …А теперь, Князь, давай-ка, на чистоту. С бабой проблемы?

— Причём здесь бабы? — раздражённо переспросил майор.

— Притом, что им!.. Имею в виду, жён отставных офицеров. С вами, молодыми пенсионерами, просто не соскучится. Проблемы-то у вас у всех, в своём подавляющем большинстве, одинаковые. Вначале, спешите с армией распрощаться, деньки до своего увольнения в запас подсчитываете. Уверены, что на вольных хлебах, вам тут мёдом намазано; что все двери перед вами открыты. Только-только «выслуга» подошла и вы, как один, уже на «лыжах». По обе руки с чемоданами и жилищным сертификатом в зубах. Дескать, нате, принимайте нас, героев! И главное, никто из вас не спросит, не поинтересуется: а ждут ли вас здесь?

Ну, а далее в пост армейской жизни бывшего офицера наступает самый ключевой момент. На авансцену выходят ваши суженные. По началу, те терпеливые и ко всему готовые барышни, кажутся совсем незаметными. Лишь изредка и очень тихо, но весьма настойчиво они принимаются капать вам на мозги, подталкивая бывшего офицера к разрыву с армией. Ну, а потом, когда эти самые «серые мышки» в одночасье теряют привычный им образ жизни. То есть, госжильё, казённую мебель, армейское довольствие, различные пайки, доплаты и прочие льготы… Здесь-то и превращаются они в самых настоящих хищниц!.. Понять их, конечно можно. Перспективы той долгожданной, без армейской жизни казались им настолько радужными и беспроблемными, что встреча с реалиями наших дней, в лучшем случае, ввергает наших дам в некую апатию. Да, и кто же потерпит в своём доме, вечно злого и недовольного (хотя, и вполне ещё трудоспособного) тунеядца-отставника с мизерной военной пенсией и вовсе не приспособленного к обычной гражданской жизни? На нём ещё пахать и пахать, а он ни черта не умеет, ни к чему не приспособлен. Не за горами семейные ссоры, нередко перерастающие в затяжные скандалы. Через какое-то время, вполне реально начинает маячить и перспектива развода.

Тут-то и бежит ваш брат, ощипанный и оскорблённый, ко мне. Дескать, спасай военком бывшего боевого офицера. Дай хоть какую сносную и не слишком унизительную работу. Не позволь сгинуть мне, военному мужику, в пучине бытовых неурядиц. При этом, военком, не забудь ещё и о том, что мы (как и ты, Валера), кроме как воевать, ничего делать более не умеем. Думаешь, я это только что, прямо сейчас выдумал? Нет, дружище! Подобные судьбы и истории у меня сплошь и рядом!

— Серёга!.. — с грустью покачал головой Князев. — …А ведь ты, отчасти прав. С Лариской своей я действительно развёлся. Правда, произошло это уже давно. Однако, именно армия и моя служба сыграли в том разрыве не самую последнюю роль.

— В подробности своей истории можешь не углубляться. Повторюсь, ни ты первый, ни ты последний!.. — Жадаев с улыбкой и сочувствием похлопал Князева по плечу. — …И это мы ни раз, проходили!

— Так ты мне поможешь? — майор пристально уставился в глаза подполковника.

— Уговорил! Так уж и быть, войду в твое положение. К тому же вакансия, словно под тебя, у нас случайно подвернулась. Служба обещает быть не тяжёлой, но весьма ответственной. Как ты и просил, в зоне боевых действий. А значит, с дополнительными доплатами, то есть, «боевыми». Окрестности Ведено — это и будет местом твоей будущей дислокации. Наверняка ты имеешь кое-какое представление о том районе Чечни.

— Да, уж!.. — усмехнулся Князев. — …Удружил! Самый юг республики, сплошные горы. Более гадкого места, пожалуй, и не придумаешь.

— Валера, ты сам напросился!

— Так я вовсе и не отказываюсь! Просто, в голове моей не очень-то сочетаются такие противоречивые понятия, как «не тяжёлая служба» и «Ведено»! Не уж-то, и в самом деле, за время моего отсутствия, обстановка в Чечне так разительно изменилась?

— Подполковник Лютый!.. — проигнорировав вопрос, Жадаев продолжил. — …Будет твоим непосредственным командиром. Это мой бывший сослуживец и отличный мужик. Мы с ним, около пяти лет в Средней Азии душманов гоняли. Потом, его «сослали» на Кавказ, а меня со второй группой инвалидности, сюда, в военкомы. Именно Лютый и просил меня подобрать ему серьёзного, с боевым опытом офицера. Сибиряка. То есть, без каких-либо московских капризов. Абсолютно уверен в том, что лучшей, чем твоя кандидатура, мне, один хрен, не найти.

Именно так, с протекции своего школьного товарища, майор Князев вновь ступил (точнее, въехал) на территорию некогда Чечено-Ингушской республики. Настолько же знакомой, насколько и чужой.

Дорога неуклонно стремилась вверх. И чем медленнее двигалась машина, тем звук её двигателя становился все более и более громким, переходящим на некий надрыв. Под это монотонное жужжание, в голову майора непрерывным потоком струились всевозможные воспоминания. Вне всяких сомнений, ему было о чем вспомнить. Ведь в Чечено-Ингушской республике Князев впервые побывал ещё в августе девяносто первого. Будучи лейтенантом, он входил в группу спец сопровождения высоких чинов Генштаба, инспектировавших Северокавказский военный округ.

Будущий майор прибыл в Грозный под прикрытием, то есть, как сугубо гражданское лицо, накануне августовского путча, и провёл в городе более двух недель. Благодаря своей чёрной шевелюре, недельной небритости и простецкой одежде, ему не составило особого труда затеряться в толпе местных и воочию созерцать, как реагировали жители горной столицы на революционные события, происходящие в Москве.

Первые волнения в Грозном начались уже девятнадцатого числа. Когда по всесоюзным радио — и телеканалам, вместо развлекательных программ, зазвучало «Лебединое озеро», лишь изредка прерываемое заявлением Государственного Комитета по введению в стране чрезвычайного положения. Или проще: ГКЧП. Тогда же, новоявленных комитетчиков, во главе с Янаевым, объявили путчистами, устроившими в стране военный переворот.

В центре Грозного, то там, то тут начали возникать всевозможные митинги. Народ будоражили сообщения, получаемые из Москвы. Возглавляли те стихийные сборища откровенные националисты. Причём, со многими из них Валерию суждено будет встретиться уже через три — четыре года, в самый разгар кавказской войны. Будут они: как по одну сторону баррикад, так и по другую.

Ну, а тогда, в девяносто первом, все будущие лидеры и полевые командиры, в едином душевном порыве оказались вместе. Те самые активисты неорганизованной народной инициативы очень скоро объединяться в Общенациональный Конгресс Чеченских Общин. Быстро поменяются и их лозунги. Буквально на следующий день «переворота», митингующие примутся выражать своё недовольство не только Янаеву и его компании, но и нынешнему главе Чечено-Ингушской Республики Доку Завгаеву. Последний и вовсе будет объявлен предателем чеченского народа. Однако лозунги и крамольные выступления разношёрстных ораторов были тогда лишь «цветочками». Неприятные мурашки пробежали по спине лейтенанта Князева именно тогда, когда он увидел в толпе митингующих вооружённых людей. Эти нохчи были настроены уже серьёзно.

В те же дни Валерий впервые услышал имя Джохара Дудаева.

А вообще-то, уже сейчас, возвращаясь памятью в те далёкие дни, Князев не мог не отметить и того, что вся эта стихийность, творившаяся в Грозном, показалась ему какой-то неестественной. Как будто была она заранее спланированной, организованной и очень хорошо финансово поощрялась.

Один довольно известный специалист в области психологии и человеческого сознания, как-то попытался раскрыть секреты механизма человеческого запоминания. По его мнению, формула памяти достаточно проста и на примитивном уровне выглядит она примерно следующим образом. Вначале, в голове человека происходит восприятие окружающей действительности. Далее, мозг фиксирует полученные ощущения и связывает их с чувственными восприятиями. Так вырабатывается индивидуальный способ поведения, определяющий тактику выживания в тех или иных условиях. У каждого из нас, полученные знания, как собственный накопленный опыт хранятся в так называемой повседневной и долгосрочной памяти.

Долгосрочная память малодоступна. Она срабатывает лишь в исключительных случаях. К примеру, под гипнозом, в процессе всевозможных медитаций, а так же, в состоянии страха, граничащего с всеобъемлющей паникой или иных крайне экстремальных ситуациях. В этих случаях, в сознании вдруг всплывают совершенно забытые мысли и образы. В исключительных случаях, буквально за доли секунд, перед глазами может промелькнуть вся прожитая жизнь, весь многолетний накопленный опыт.

В обыденной жизни, то есть, без какого-либо экстрима и гиперстрессов, человек довольствуется рациональным мышлением, основанном на повседневной или оперативной памяти. Эта самая память имеет свои преимущества, так и скрытые недостатки. Дело в том, что повседневная память, проявляя свой рационализм, со временем, как бы избавляется или самоочищается от всего негативного и малоприятного, откладывая этот чёрный «груз» опыта, на уровне ненужного хлама, в дальний чулан подсознания, в ту самую долгосрочную память. На поверхности «повседневного» остается лишь самое яркое, доброе, светлое. Короче то, о чем всегда приятно вспомнить. Ведь каждый из нас отлично помнит своё счастливое детство, при этом, совершенно забывает о первых синяках и ссадинах, а так же о слезах, с ними связанных.

Быть может, благодаря именно этой универсальной природной защите, люди и не сходят с ума, таская в себе все пережитое, услышанное, увиденное, непременно зацикливаясь на бесконечных душевных терзаниях из-за ошибок и просчётах, допущенных при накоплении данного опыта. Отсюда и выражение: дескать, время лечит. Точнее было бы сказать: оперативная память помогает забыть.

Вот и майор Князев, подписывая новый контракт, пожалуй, совсем недооценил гибкость и рациональность своей памяти. За пару лет мирной жизни, он успел подзабыть все мрачное и отвратительное, отождествлённое в лаконичном и ёмком слове: ВОЙНА. Как бы, сами собой стёрлись из его памяти погибшие товарищи, нестерпимая боль ранений, насквозь пропитанная потом одежда и хруст земли на зубах, после очередного взрыва…

Военный «Урал» песочно-зелёного цвета, один из десятка гружёных машин, двигавшихся в единой колонне, медленно приближался к окрестностям Веденского района. Майор приподнялся с насиженного места, размял затёкшие ноги и через узкое смотровое оконце бронированной будки, выглянул на свет Божий. Огляделся и почти сразу его внимание привлёк худощавый мальчишка, одиноко стоявший на обочине дороги и пристально наблюдавший за проходящей мимо него кавалькадой военного транспорта. Был тот десяти — двенадцатилетний пацан, естественно, чеченским отпрыском. Детей славянских национальностей, вы вряд ли здесь встретите, по крайней мере, в ближайшие лет двадцать.

Скорее своим внутренним чутьём, нежели каким-то иным чувством, Князев вдруг уловил во взгляде того юного джигита (наверняка, воспитанного на рассказах и легендах о Шамилях, да Джохарах) несвойственную его возрасту серьёзность и вдумчивость. Да, и стоял он на данном участке дороги, вероятней всего, вовсе не случайно. И, уж точно, не из детского любопытства провожал он каждую военную машину своим сосредоточенным взглядом, будто пытался запомнить и унести с собой, как можно больший объём только-только полученной информации.

Все та же внутренняя интуиция подсказывала майору и то, что ничегошеньки, абсолютно ни черта, за время его отсутствия в головах чеченцев, похоже, так и не изменилось. И вообще, могло ли такое произойти?

Быть может, данный народ не настолько (как, к примеру, их предки) пропитан ненавистью к России, однако каждый из них боится быть непонятым своими же соплеменниками. И в ещё большей степени они опасаются впасть в немилость вожаков-лидеров (читай, полевых командиров) своих тейпов.

По своим прошлым командировкам Князев знал, что днём эти рядовые жители горной республики могут запросто быть вполне миролюбивы и покладисты. Тогда как ночью, эти же послушные и лояльные к федеральным властям люди, с оружием в руках беспрекословно исполнят любой приказ бандитов, или самостоятельно отомстят за смерть одного из своих родственников. Потому как, это местный общепризнанный обычай, если не сказать жёстче — обязательный к исполнению закон. Свой менталитет и жизненный уклад чеченцы пронесли через века, и вряд ли, в ближайшем будущем смогут от него отказаться.

Как бы, между прочим, майор припомнил и весьма показательную историю из своего не самого далёкого прошлого. Приключилась она ещё в первую чеченскую компанию. В один из тёплых, солнечных дней, он и ещё трое офицеров, забыв на какое-то время о войне, непринуждённо гуляли по центру Грозного. Столица Ичкерии на протяжении нескольких месяцев была подконтрольна тогда федеральным войскам, потому и обстановка в городе складывалась довольно мирная. В полуразрушенном Грозном уже начали открываться магазины, парикмахерские, продуктовые рынки. На одном из таких базаров (по военным меркам, достаточно многолюдном) офицеры решили выбрать себе спелый арбуз. Очень хорошо запомнил тогда Князев потное и улыбчивое лицо, сладко лебезившего перед российскими военными торговца бахчевыми культурами. Вот только глаза эти, немного бегавшие из стороны в сторону с коварной хитринкой, уж больно схожие с взглядом нынешнего, стоящего у дороги чеченского подростка, выдавали полное отсутствие искренности. Если не сказать большего: полнейшего презрения к новой власти…

Эх, и до чего же был тот вечер хорош! Тепло, безветренно, легко. Совсем не хотелось верить слухам, все чаще и чаще просачивающиеся в обыденную жизнь о том, что полевые командиры копят вокруг Грозного силы для главного удара.

А уже ночью в городе грянул бой.

То был даже не бой и не штурм, а скорее, массовое истребление славян-федералов. Вот тогда, близ легендарной площади «Минутка», в самый разгар боя, под шквальным автоматным и миномётным огнём, Валерий вновь столкнулся лицом к лицу с тем самым дневным продавцом арбузов. Правда, на сей раз, из-за угла пылавшего синим пламенем дома, выскочил отнюдь не улыбчивый добряк с базарных рядов, а до зубов вооружённый и обезумевший жаждой крови получеловек — полу животное. Дикая скотина с тупым звериным оскалом.

Не нужно иметь семь пядей во лбу, чтобы понять: быть тогда Князеву «грузом 200», если бы в момент той внезапной встречи, он замешкался хоть на долю секунды.

И это самое лицо продавца-оборотня, как и сотни, а может и тысячи лиц, искажённых немой предсмертной гримасой, навсегда впечатались в долгосрочную Валеркину память. И вот, похоже, эта самая память постепенно начинала «оттаивать», медленно возвращая майора в реалии данного региона.

Чеченского подростка, Князев потерял из виду на очередном крутом повороте. Зато теперь в его поле зрения попала, выглянувшая из-за горного перевала, верхушка мусульманской мечети. Заметив её, майор вспомнил, как накануне отъезда он решил заглянуть в свою православную церковь.

Если честно, то Князев и самому себе вряд ли мог объяснить, зачем ему это было нужно. Вставать ни свет, ни заря; после чего, «пилить» через весь город. И все это ради чего? Чтоб посетить заведение, которое он обычно обходил стороной; куда нога его с роду не ступала. Исключением могло быть разве что святое таинства крещения, да и то, принятого практически в полевых условиях. Скорее всего, майор уже достиг того самого возраста, когда люди обычно мудреют, начинают задумываться о вечном, в том числе и о своей грешной душе. А возможно и был за ним, то есть, за Валерием кое-какой, лишь ему самому известный должок перед Всевышним.

Невзирая на то, что Князев непременно считал себя закоренелым атеистом (не путать с безбожником), иногда оказываясь в затруднительных, а подчас и в безысходных ситуациях; балансируя между жизнью и смертью — он, как и большинство смертных, взывал к небесам, прося о помощи. При этом, Валерий непременно клялся и божился: дескать, если пронесёт его нелёгкая, если и на этот раз он сумеет выкрутиться, то никогда более не посмеет гневить Бога своим авантюрами и безумным риском, что начнёт он новую жизнь с обязательным соблюдением заповедей, постов и регулярным посещением Божьего Храма.

Правда после, когда положение значительно улучшалась, когда майор был вновь в состоянии контролировать ситуацию, Князев тут же забывал о данном самому себе слове.

Ну, а в то самое утро, Валера всё ж решился начать с малого. То есть, сделать первый шаг к исполнению своих прежних бесчисленных клятв.

Он долго не решался войти внутрь. Все стоял и стоял у церковных ворот, наблюдал за прихожанами, пытаясь подметить хоть что-то, для себя полезное. Стыдно признаться, но Валерий, крещёный во время первой боевой командировки, и все последующие за ней годы носивший на груди серебряный крестик на одной цепочки с личным медальоном, так и не знал, как толком должен вести себя православный.

Многолюдность и яркость святых образов, да и сама внутренняя обстановка Храма, произвела на Князева определённое впечатление. Именно здесь, среди верующих соотечественников, пожалуй, впервые в жизни, он и ощутил свою связь, то есть, свою причастность к великому славянскому роду, которому свойственен дух смирения, терпения и безумной надежды, пусть и на очень далёкое, а всё же светлое будущее.

Не в характере майора было о чем-то просить, тем более, за самого себя. Но, коль искал он в это утро какую-то внутреннюю поддержку, душевное равновесие или некую жизненную опору — ему следовало, хоть чуть-чуть, да поступиться своими принципами.

Взывать Всевышнего о возврате былого, о воскрешении погибших и, вообще, о чем-то нереальном, казалось ему глупо. Тогда как обратиться к Господу за силами, дабы ещё разок, окунувшись в ад войны, прожить чуть больше ему предопределённого — вот это, по разумению офицера, было вполне уместно и своевременно…

Вернувшись домой, Валерий задёрнул на окнах плотные занавески. Включил тихую музыку и решил весьма и весьма скромно отметить свой отъезд на чужбину. Скромно, то есть, без приглашённых гостей, в полном одиночестве. А что, собственно, ему ещё оставалось делать. Вещи, сумки и все самое необходимое, было давно собрано и упаковано. Билеты с оформленными документами лежали в кармане. А до отбытия, ещё целые сутки. Так почему бы и не позволить себе (возможно, в последний раз) избыточную дозу алкоголя. Человек, сам по себе — это и есть бесконечная борьба святого и грешного. И если утром в Князеве преобладало первое; то после обеда пришло время отдать должное и второму…

Пил медленно, дабы погружаться в нирвану постепенно. В последние часы гражданской жизни ему хотелось забыться и отключиться от всего внешнего, почувствовав в своём сознании полную пустоту, некий умиротворяющий вакуум. И, тем не менее, мозг его предательски продолжал размышлять всё над теми же самыми вопросами, заданными самому себе ещё утром. Правда, уже в ином душевном состоянии.

Ближе к вечеру, когда за окном совсем стемнело, майор открыл балкон, дабы проветрить прокуренную комнату, а заодно и самому немного пропитаться свежим воздухом. Вернувшись на своё прежнее место, Валерий машинально оглянулся на открытую балконную дверь. Тут-то и замер он в немом оцепенении. Там, за стеклом, отделявшим квартиру от улицы, на него смотрел чеченский боевик с окровавленной башкой. Закрыв на секунду глаза, Князев вновь глянул за стекло. На сей раз, за окном была лишь темнота вечерних сумерек.

«Что, суки, соскучились?.. Тяжко вам, твари, без меня?.. — офицер расплылся в безумной ухмылке. — …Скоро!.. Очень скоро я доберусь до вас, падлы!..»

К слову сказать. После первых боевых командировок, визиты мёртвых врагов или погибших товарищей, как и иные видения, вперемешку с кошмарными снами (в особенности после злоупотребления спиртным), стали для майора обычным делом. Они уж давно успели превратиться в неотъемлемую часть его жизни. Валерий принимал их как должное. Да и сами видения, похоже, давно успели смириться с майором, потому как со временем они стали менее агрессивны и назойливы. Более того, жутковатые сновидения уж вовсе не пугали Валерия. Ну, разве что, слегка раздражали его своими внезапными появлениями…