Слепые отражения

Оксана Одрина, 2020

Слепое безумие беспощадно. Вадим не знал об этом, когда после трагической гибели отца изо всех сил пытался вернуться в привычный мир. Чтобы немного забыться и не винить себя во всех бедах семьи, он часто помогал в поисках пропавших людей, используя подсказки из отражений. Вадим мог проникать сознанием по ту сторону зеркальной толщи и узнавать всё, что ему нужно. Только вот цена за такой дар была высока – частица его собственной жизни при каждой беседе с бездушной стекляшкой. Ведь тот, кто говорит с отражениями, говорит со смертью. И однажды эта способность сыграла роковую роль. Вадим оказался втянут в тайны спецслужб – он участвует в расследовании дела жестокого маньяка, а в результате и сам оказывается в зеркальной ловушке. Теперь выбраться юному сыщику будет еще сложнее, ведь на кон поставлено уже несколько судеб.

Глава 1. Ты выжил

Отчаянный визг тормозов за спиной через секунду сменился глухим ударом. Это неуправляемый грузовик сбил Вадима на пешеходном переходе на перекрёстке в центре города. Три румяных яблока во лбу кабины, мощные колёса, размытый силуэт человека за рулём — последнее, что видел он, обернувшись, перед тем как время, отмеренное на его вечность, внезапно прекратило ход.

Вадим не испугался и не почувствовал боли. Он не умер, нет, а снова проснулся далеко за полночь от собственного сдавленного крика. Поднявшись, уперевшись спиной в стену, притянув ноги к груди и уткнувшись лбом в колени, он ещё долго сидел на кровати, успокаиваясь после очередного кошмара. И всё прислушивался, не спешит ли на помощь мама, потревоженная непонятным шумом в его комнате. Когда же полчаса спустя внезапный испуг и нервная дрожь отступились от него, а мама так и не появилась, он с облегчением выдохнул и упал обратно в постель. Но сон больше вернулся, а вот яблоки не ушли. Они преследовали Вадима в видениях вот уже почти два года. И время не лечило его, нет. Время каждое утро менялось, обновлялось и перерождалось в новую дату. А он вот в кого после таких снов? В кого…

Яблоки в жизнь Вадима пришли, когда ему только исполнилось шестнадцать. До мелочей запомнил он тот непростой приезд к родителям в загородный дом — приезд из школы, где он учился и жил всю неделю.

Его отец — Андрей Андреевич Верес был известным в городе полицейским. Дослужился папа к тридцати восьми годам до важного звания. В высоких амбициях был, гордый, заносчивый, неприступный и упрямый человек. Не доказать ему ничего о себе и не переубедить, если мнение его о тебе уже сложилось. Не оправдаться, когда он обвинял.

Яркая и стильная внешне мама Вадима, при отце была как тень: робкая во взглядах, осторожная в словах, тихая в разговорах, серая в мыслях. Вся её жизнь была только для Вереса-старшего, о нём одном разговоры и беспокойство. Служба тяжёлая у него, ответственность, жизнь под прицелом, понимать нужно, а Вадим не понимал. Всё потому, что сыну доставались лишь крохи и маминого внимания, и ласковых слов, и тёплых прикосновений, и волнений. Он ревновал, завидовал, злился. От отца — недовольства и настолько жёсткое воспитание, что иногда и домой приезжать не хотелось. Ни капли тепла, никогда похвалы. Пока Вадим был маленьким — не воспринимал всерьёз. Повзрослел — наперекор пошёл. Не желал он становиться таким же, как родители, стремился всё сам за себя решать и не мог, пока не исполнится восемнадцать.

Отец, естественно, хотел, чтобы сын пошёл по его стопам. И потому отправил его в школу с правовым уклоном, где дисциплина, подчинение и обязательность. Неблагодарный мальчишка же противился, всё чаще огрызался в разговорах и упирался лбом в любые предложения предка. Ёжился и щетинился непокорный отпрыск, когда родители снова и снова заводили разговор о его будущей профессии и карьерном росте в полиции. А в одной из ссор пообещал бросить школу, если от него не отстанут, и пригрозил сбежать из дома, разрушив идеальную репутацию Вереса-старшего и всей его семьи.

Конечно, мама возмущалась, когда вспыхивали такие перепалки, за мужа всё вступалась, как он скажет. Тот лишь хмурился, а когда обстановка между ними накалялась слишком сильно, чуть отступал и ненадолго отставал от Вадима. Но только до следующего его возвращения из школы. И всё сначала.

И почему только его Андреем не назвали, Вадим не понимал. Тогда бы уж точно по стопам, под копирку, по праву наследования от Андрея старшего младшему, и так дальше через поколения.

В тот самый приезд домой, он, как мог, держался при отцовских нравоучениях. Маме пообещал. Она просила помириться с папой, сказала, что разрывается между ними и выбрать одного никогда не сможет. Уговаривала, чтобы сегодня он согласился с отцом, выслушал его мнение — только для вида — чтобы тот успокоился и не давил больше выбором будущего ни на маму, ни на сына.

Мнение, а Вадима мнение как же? На что он согласится? Зачем? Он соврёт отцу, что передумал или самому себе соврёт? На ловушку больше было похоже, на сговор. Хитрый родительский ход — после откажешься. Что есть это самое «после»? В чём измеряется и как определить, что оно уже пришло, он не представлял. Когда после и как? Сможет ли он после отказаться?

Мама сама собиралась отца отговорить. Постепенно, осторожно и тихо переубедить так, как только преданные тени таких мужей умеют — почти без голоса. В нужное время и в нужном месте. До начала одиннадцатого класса обещала уложиться. Два года. Как Вадиму выдержать и не завраться? Он долго думал и чуть позже согласился. Мама ведь, с ней лбом не бодался, ей поддавался и слушался. Нашёл единственное правильное решение — обещал просто молчать.

И молчал, с нескрываемой неприязнью рассматривая зеркала в отцовском кабинете. Верес-старший снова рассказывал о полиции, о службе, как трудно, но при этом невероятно важно и почётно всё то, чем он занимался. Не для Вадима только важно. Он всё старался завершить разговор, увиливал от ответов, отмалчивался, стремился вырваться из кабинета на вольный воздух без званий и наград. Он в тишину хотел, где надоедливый папин голос больше не преподносил бы сыну собственную правду жизни. Ну, может, хватит уже! Ему шестнадцать всего. Какая там специальность, профессия, работа и тем более звания — не думал пока об этом. Он в десятом, в самом начале, успеет ещё с выбором сам, без отца.

Обратно в школу Вадим уезжал с нескрываемой радостью, наслаждаясь грядущей свободой от родительского надзора. Ему уже виделась собственная комната в жилом корпусе родного учебного заведения — личное пространство, только его, где чисто и светло, без единой пылинки компьютерный стол, аккуратные стопки тетрадей и учебников, и никаких…

…В руки Вадиму впихнули плоское стекло, завернутое в черную ткань.

— Что это? — пробурчал он.

— Подарок директору Павлу Петровичу Фрею, — самодовольно протянул отец, усаживаясь удобнее за руль машины. — Зеркало.

— Мне оно зачем? — возмутился Вадим.

— Просто подержать, можешь? — развёл руками отец. И мгновенно уточнил: — Не сложно?

— Не сложно, — процедил Вадим, пристёгиваясь ремнём безопасности. Щелчок, подёргал в стороны. Порядок, безопасность обеспечена. — Подержу.

— Вот и хорошо, — отрезал Верес-старший, дав по газам.

Такой странный подарок не стал для Вадима сюрпризом, ведь его отец фанатично коллекционировал зеркала. Он так часто и много развешивал их на стенах собственного кабинета, что иногда казалось, будто умом тронулся. Уже и места свободного не оставалось, а он приносил ещё и ещё. При всём том стекляшки эти были разные, не только новые в современных рамах, но и допотопные: облезлые, ободранные и почерневшие от времени. Другие находки были светлыми и чистыми и, приятно поблескивая от любого освещения, чётко и тонко отражали тебя, какой есть, без прикрас и без кривляний. Встречались экземпляры без рам с обгрызенными краями, словно их пытались съесть, откусывая по кусочку, но не получилось, и их оставили обглоданными. А отец пожалел и домой принёс, отогрел, на стену повесил, смахивал с них пыль, говорил с ними. Зачем?

— Почему оно в чёрном? — нарушил тишину Вадим после получасового молчания.

Трасса в вечерних сумерках. За окном дождь. Зеркало в руках. Подкатила необъяснимая тоска и загудела в груди беспокойством.

— Так нужно, — не отрываясь от дороги, бросил отец.

— Исчерпывающий ответ, — хмыкнул Вадим, задрав голову и уткнувшись взглядом в потолок. — Не знаю, зачем спросил.

— После узнаешь, — заявил отец, и одной фразой подвёл черту под другими вопросами сына.

— После чего? — не отставал Вадим. — После — это когда именно и как его измерить и понять? После, есть нечто или ничего, как таковое? Как определить, что после уже настало? И самое главное, пап, где «до»?

— Время придёт, и во всём сам разберёшься, сын.

— Когда оно придёт, пап, время это? — насмешливо протянул Вадим, покосившись на отца. — Оно уже вышло? В пути или ещё нет? Не сбилось ли? Может, выйти и встретить его и…

— Хватит! — оборвал отец.

Строго. Грубо. Не смешно.

Хватит, так хватит. Зеркала-то важнее сына будут, бесспорно. И вот что странно, многие из них в кабинете Вереса-старшего совсем ничего не показывали. Словно ослепили стекло, перекрыли доступ света и красок, впихнув то, что недавно отражало, в ущербность. Находки эти вызывали у Вадима робость и отвращение. Когда смотрел в них и ничего не видел, подкатывала дурнота. Они казались ему мерзкими, скользкими и хитрыми. Не верил он в такие экспонаты, подозревал в них изворотливость. Будто они знали некую страшную тайну, но скрывали её в глубине под толщей слепоты. Может, врали непроглядной чернотой, а сами припрятали внутри себя гадкое зло, что задолго до, ещё в зрячей жизни видели. Впитали в себя подлость и грязь, перенасытились всем этим и ослепли. Вдруг сегодня прозреют и выплеснут наружу, чем переполнились. Глупо, наверное, и смешно, но сторонился их Вадим, не смотрелся в такие стекла и себя не показывал. Не боялся, нет, — остерегался.

Громоздкий сувенир неприятно давил углами в ладони. Вадим чуть оттянул шершавую ткань на подарке, который держал в руках — незрячее зеркало. Брезгливо двумя пальцами прикрыл обратно.

— Фу, гадость, какая, — кисло протянул он. — Не люблю их.

— Не гадость — презент. Оно не для тебя, Вадим. Тебе рано такое, — отмахнулся отец. И тут же, улыбнувшись, бережно похлопал поверхность стекла ладонью. — Редчайший экземпляр. Полгода за ним гонялся.

Ну и вот кто он, если не сумасшедший? С зеркалами вон как ласково, с родным человеком чёрство. Вадим тяжело вздохнул.

— Догнал? — съязвил он.

— Догнал, перегнал, поймал и себе забрал, — точно попал в протестный настрой сына отец. — Не нравится — не смотри.

Вадим не смотрел. Он не понимал одного, почему вершиной собственной зеркальной коллекции папа назначил три осколка, которые были целиком завёрнуты в чёрную ткань, и занимали в кабинете особое место. На рабочем столе между монитором компьютера и принтером стояла стеклянная рука на подставке и держала эти осколки. Они проходили навылет сквозь прозрачную ладонь и маячили у самого стола траурными пиками. Трогать их строго запрещалось, чему Вадим был несказанно рад. И хотя ответа на вопрос, почему в чёрное их упаковали и зачем сквозь руку воткнули, он так и не получил, для него эта неоднозначная композиция из поломанных зеркал в скорбных нарядах, вынужденных быть слепыми не по своей воле, была сходством с самим собой. Его вот так же отец жаждал направить в безвольное будущее. Завернуть в проверенную обёртку, как и сам, и воткнуть удобнее и глубже, где и сам. Насквозь, чтоб наверняка не вывернуться и не выбраться мальчишке больше из-под папиного влияния. Только Вадим всё бунтовал, он ведь не статичное зеркало. Его в бесцветное завтра так просто не упакуешь, в руках не удержишь. Он личность, пусть пока ещё и не окрепшая, но упрямая и стойкая. И потому, как мог, он сопротивлялся и отказывался писать жизнь по клише родителей.

Сегодня Вадим чуть отпустил себя и внезапно рассмеялся:

— Представляю лицо Фрея, когда ты ему вот это вручишь.

Отец-начальник ненадолго отступил, позволив себе чуть улыбнуться и подмигнуть сыну:

— Фрей будет доволен.

— Или исключит меня из школы тут же, и выгонит нас обоих, — подтрунивал Вадим.

— Не исключит, — отрезал отец. Тут же хитро прищурился и заявил: — Работаем на опережение, Вадим Андреевич. Используем стратегию «Хитрый ход».

— Что это? — простонал Вадим и мгновенно пожалел о своём любопытстве, предчувствуя скучные подробности.

— «Хитрый ход» — спецоперация по поимке преступника на живца, — подался в разъяснения отец.

Секунда, и он демонстративно вывернул к сыну запястье правой руки — на серебряной цепочке висела чёрная флешка. На таких носителях Верес-старший хранил важную для себя и работы информацию, закреплял выводы, отрабатывал ошибки, отмечал победы. Флешку всегда брал с собой, никому не отдавал. Не доверял, может. Носитель прикрывал сверху металлический жетон в тон цепочки. Вместе они синхронно болтались на руке отца и иногда напоминали о себе звяканьем. На жетоне было отчеканено: «Андрей Верес». Ну, без этого никуда. Как это папа, и о себе не напомнит, кто он есть. Тут любому из его круга без объяснений было понятно, с кем имеют дело. Умел он себя презентовать без лишних слов. Знал, что, когда и кому именно предъявлять. А Вадима самолюбие отца раздражало.

— Это, когда вы, спецы, подставляете ничего не подозревающего бедолагу, чтобы поймать преступника, — съязвил Вадим. — И поймаете, естественно. И будете поощрены. Только цена вашего триумфа — жизнь подставленного.

— Это, когда мы, спецы, с помощью грамотно разработанной, продуманной и утверждённой спецоперации, спасаем жизнь, тому бедолаге, который сам соглашается подставиться, — разъяснил отец, расширяя знания сына о собственной необходимости на службе. — Мы прикрываем и отбиваем, если требуется. И поймаем, ты прав. Это многолетний опыт, навыки, умение, сын. Это «Хитрый ход».

— Хитрый здесь ты, папа, — уколол Вадим, не принимая порядки властного родителя.

— Всё сказал?! — неожиданно резко бросил отец, смерив сына холодным взглядом. Сам же за него и согласился: — Всё. Разговор окончен.

Громкие слова непокорного мальчишки тут же сжались в недовольное сопение, а тонкое общение отца с сыном снова не выдержало давления обоих и оборвалось. Ложная мягкость предка отступила. Могло и полыхнуть. Вадим в ответ промолчал и больше на папу не смотрел. Обещал ведь маме? Обещал. Отвернулся к окну. Вот только Верес-старший не молчал больше. Загорелось в нём обычное нудное планирование светлого будущего для преемника. Завёл он знакомую песню об образовании. Вот Вадим в десятом. Через десять минут в одиннадцатом. Ещё немного — экзамены и выпускной, институт. Первый курс, потом второй…

К стеклу с улицы прилипал дождь. Машину потряхивало, а капли кривило и утягивало вниз. Главу же семьи несло всё дальше и дальше. Вот уже дошли до званий, которые Вадим непременно получит, если больше, чем чуть-чуть, постарается и напряжётся.

Внезапно мимо проскочила грузовая фура с надписью «Спелые решения» и крупными тремя красными яблоками на забрызганном грязью боку. Следом ещё одна, копия первой. Тут Вадим оживился. Разве может рефрижератор везти яблоки. Мороженные, если только. Позади плёлся третий грузовик. Он в зеркало заднего вида наблюдал. Почему-то не очень спешил третий «Спелый» со своими насквозь промёрзшими фруктами за коллегами. Нелепо как-то всё это было. Он улыбнулся сам себе.

— Смешно тебе, Вадим? — хмыкнул отец. — Со мной не поделишься? Вместе посмеёмся.

— Пап, а что такое «Спелые решения»? — протянул Вадим, потирая запотевшее стекло пассажирской двери.

— Что ты сказал? — ошарашенно выдохнул отец.

И тут грузовик с прицепом, который ехал вслед за ними, неуправляемо развернуло поперёк трассы. Вадим не сразу понял, что это не умелый разворот водителя с яблоками за спиной, а потеря управления. Завертело «Спелого», что тащился за их спиной. Гудел он там настойчиво, выл, звал на помощь.

Запоздало Вадим понял — он наблюдает происходящее не в боковое зеркало, а в слепую стекляшку в руках, с которой чёрная ткань сползла, и оно показывало яркую картинку. Внезапно впереди резко застопорилась вторая яблочная фура, со скрежетом снеся машину перед собой. В висках застучала кровь, и он испуганно глянул на отца, а тот ударил по тормозам. Резанул ухо мерзкий лязг. Машину дёрнуло. Ремень безопасности откинул Вадима назад и прилепил к сиденью. Успел всё же папа вовремя остановиться. Успел… Переглянулись с отцом. Вадим чуть успокоился, прикрыл глаза, расслабленно выдохнул, крепко обнял облезлое зеркало и прижал к себе. И тут же его окатило ужасом: ведь неуправляемый грузовик по-прежнему позади них!

— Папа, он за нами! — закричал Вадим. — Он…

В ту же секунду мощный грохот оборвал его голос, стихийный бросок вперёд вышиб из него воздух, скрип разорвал ушные перепонки, удар в голову оборвал время, а взамен обещанному пару минут назад безоблачному будущему пришли яблоки.

Яблоки… Яблоки… Почему яблоки?..

Ледяной дождь захлёстывал в разбитое лобовое стекло и бил по щекам. Стеклянное крошево развалилось на бардачке напротив, ещё прилипло к одежде, копошилось в волосах, на лбу, щеках и губах, забилось в нос и рот, мешало дышать. Ремень безопасности вдавливал Вадима в сиденье так сильно, что теперь душил и ломал грудь. Он искал кнопку, чтобы отстегнуться, но пальцы вновь и вновь соскальзывали. Хотел освободиться и вырваться на воздух, но вместо этого давился, захлёбывался, хрипел. Он задыхался, а сам всё крепче прижимал к себе слепое зеркало. Отец просил подержать, и Вадим подержит, сколько сможет. Правда, он ног совсем не чувствовал, словно их и не было. Не понимал, что с ним, почему дышать так тяжело, что мешает выбраться на улицу. И где папа… С каждой секундой видел всё хуже, словно краски вокруг медленно выкачивали в неизвестность, а взамен внутрь автомобиля, где они с отцом сидели, вливали ночную черноту, глубже и глубже вдавливая Вадима в удушье.

— Папа… — прохрипел он, уже почти не управляя собой. — Папа…

Но никто не ответил. Перед собой он вдруг увидел заляпанные грязью красные яблоки и, вспомнив всё, дёрнул головой к отцу, но в туже секунду потерял сознание.

Всё как в тумане было, когда Вадим пришёл в себя: во сне, не с ним, а с другим человеком. Он был в машине скорой помощи. Видел уже, различал цвета и запахи. Пошевелиться не мог, а боль в ногах была такой нестерпимой, что он, не переставая, стонал. Врачи непонятно что говорили ему, спрашивали, спорили между собой, куда-то везли. Трясло сильно. Проваливался в ничего и возвращался в немощь. Белый потолок и слепящие лампы кружились над ним.

— Папа… где же папа?.. — шептал он, не понимая, что происходит. — Вместе же были…

Никто не откликался, а сам он то и дело терялся в странных сумерках, и ему снова и снова чудились осколки зеркал. Так много было этих стекляшек — запачканные они, неухоженные и старые. Разбили люди целые зеркала и за ненадобностью выбросили. Бесполезными они стали и неживыми, как и сам Вадим.

Когда же он вновь очнулся, то разобрался, наконец, что находится в двухместной больничной палате. Рядом сидел директор Павел Петрович Фрей. Ну конечно, ведь это именно ему зеркало подарить нужно было.

— Где же?.. Зеркало, где это зеркало?.. — дрожащими руками он пытался сам себя ощупывать, но выходила возня. — Я же обещал… И где… папа…

Внезапно Вадим увидел маму. Лицо её осунулось, опустели глаза, подрагивали губы и подбородок.

«Мама, мамочка, что с тобой такое случилось или не с тобой?.. Платок чёрный на голове, и сама почернела».

Мысли его плелись и путались, но тут же находились и мчались без оглядки, нагоняли друг друга и спорили. Он всё силился спросить, что происходит, но не выходило — голос пропал, словно забрали его и назад не вернули. Может, потерял в той черноте, когда так и не выбрался из машины. Может, он умер? Или…

Вот странно, он вновь и вновь лишался чувств, а находил только расколотые зеркала — давили на него стеклянные поверхности без отражений. Незрячие обломки без отражений неотступно преследовали его в беспамятстве. И тогда Вадим, истерзанный слепотой стёкол, взмолился:

— Ну, покажите мне хоть что-то! Или выпустите меня! Отпустите! Слышите, отпустите же меня!

Внезапно он очнулся, услышав собственный сиплый крик. Голос его тут же оборвался, клокоча всхлипами в пересохшем горле. Перед ним была стена, выкрашенная до потолка в голубой цвет. Рыхлая подушка, жёсткий матрац, тонкое одеяло, под которым не согреться. Вадиму же было очень холодно. Ног, словно не было. Грудь зачем-то сдавили так туго, что было трудно дышать. Раскалывалась голова. Ныло левое плечо, подёргивая судорогами лопатку. А пальцы рук так сильно сжались в кулаки и заиндевели, что не разгибались.

— Выжил… Выжил… — мерещились ему далёкие голоса.

Тёплые ладони осторожно повернули его голову на бок, и наружу из него вырвался болезненный, не стон даже, выдох, и он вновь увидел своего самого родного человека.

— Мама… — просипел Вадим.

Мама же разрыдалась, но тут же спряталась носом в трепещущей ладони. Другой она бережно гладила его по волосам, по лицу, по плечу. Она то и дело всхлипывала, когда дрожь пробирала её, а солёные капли градом катились по щекам. Жутко так и горько. Страшнее ни до, ни после он ничего не слышал и не видел.

— С возвращением, Вадим, — уронил Фрей, что стоял у изголовья кровати его, и чуть подёрнул губами в подобии улыбки. Вышло тяжко и тошно.

— Что… что со мной? — растерялся Вадим. — Где я?

— Ты выжил, сынок, — прошептала мама, а её трясущиеся руки перебрались ему на лоб.

— Папа где?

— Ты выжил… Ты выжил… — не переставая плакать, повторяла мама, словно не слышала его вопроса. — Ты выжил, Вадим.

Выжил только Вадим.