Больше черного

Оксана Кожемяко

Я, Оксана Кожемяко, автор книги «Больше черного». Главный герой моего романа – собирательный образ пирата. Прототипами послужили знаменитые и удивительные флибустьеры. Мой роман – это попытка понять желание людей пуститься в пиратскую вольницу. Я провела своего героя через непредсказуемые повороты судьбы! Тайны, раскрывающиеся неожиданно, любовь, меняющая отношение к себе, сложный выбор между принципами и справедливостью! Желаю читателям приятного чтения и хорошего послевкусия от моего романа!

Моему отцу Георгию Кожемяко посвящается эта книга.

© Оксана Кожемяко, 2021

ISBN 978-5-0053-7370-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Обо мне и моих планах

«Время разбрасывать камни, и время собирать камни».

Екклезиаст 3:5

В Англию судьба закинула меня, когда мне уже минуло сорок три года. Я путешественник и исследователь, родную землю покинул около двадцати лет назад и, по правде сказать, вполне законный вопрос, чей я как подданный, приводит меня в некоторое замешательство. Но это не потому, что мне отшибло память, а потому что за долгие годы скитаний я стал, не побоюсь высказаться прямо, неким человеком мира.

Давным-давно завербовавшись на торговое судно лекарем, я оставил берег, вскормивший меня, и отправился в долгое путешествие. По долгу своему я врачевал раны, полученные в сражениях, и лечил разнообразную заразу и говорю, как доктор, что кровь у всех красная, а поносу подвержены и простолюдины, и аристократы, и все мы равны перед телесными недугами также как перед Богом. Я, конечно, придумал не первый, я просто в очередной раз уверился.

Не хочу казаться хвастуном, но тот факт, что стопы мои оставили следы и на Востоке, и на Западе, и как, следствие на Юге и Севере, просто неоспорим. В свободное от исследований человеческих внутренностей время, я писал. Писал о людях, населяющих неведомые мне ранее страны, об их радостях и горестях, об их победах и поражениях, о зиме и лете, о том, что питает душу человеческую, независимо от цвета оболочки телесной. И все же я искал одного человека, человека, о котором я смогу написать роман. Хороший, добрый роман, с пронизывающим финалом, способным долго отзываться в сердце переживанием и томить мозг задумчивостью.

Что греха таить, в своих странствиях я много повидал народу, и много среди них было замечательных людей, вполне подходящих для моего замысла, а чего-то всегда не доставало. Казалось, и храбрости, и мудрости, и искры Божьей в достатке, но….

В конце концов, я решил, что от добра добра не ищут, и выбрал для будущего литературного полотна своего друга, капитана последнего моего плавучего пристанища, мистера Хармса. Капитан Хармс выходец из лондонской бедноты, сын ремесленника, сам пробивал себе дорогу в жизнь. Пройдя нелегкий путь от юнги до капитана, стойко вынося все невзгоды морской службы и насмешки своих коллег из знатных семей, он добился огромного уважения, как со стороны командования, так и тех, кто, когда-то считал его самонадеянным выскочкой. К тому же товарищ мой был человеком чести и слова. В общем, мистер Хармс был вполне подходящим материалом для моих литературных экзерциций, хотя я понимал, что мне придется не раз прибегнуть к своему воображению, дабы сделать образ его более объемным и красочным.

О последнем корабле я упомянул не зря. Дело в том, что я решил осесть и поселиться в Англии в маленькой уилтширской деревушке, планируя обрести уютный домик с палисадником и нанять экономку, строгую и неприступную как монашка. Состояния я не нажил, но на скромную крышу над головой скопил. О большем я не грезил, ибо я был богат, по-настоящему богат своими впечатлениями и знаниями, дружбой со многими достойными людьми. По сути, я обрёл Бога и понял его замысел. Может это слишком самонадеянное утверждение, но мне хочется так думать.

Итак, распрощавшись с командой «Меркурия», торгового судна Его Величества и крепко обнявшись с капитаном Хармсом, упомянутым выше, летом 1777 года я ступил на берег Британии. Последние несколько лет я ходил в плавание на английских судах и был дружен со многими британскими моряками, и страна эта всегда притягивала меня своей непохожестью на другие европейские государства, а ее изумрудные луга и цветущие яблоневые сады грезились мне во снах.

В общем, выбор был сделан, и я стоял на пристани в Бристоле, озираясь в поисках транспорта. С тоской поглядывая на свой объемный багаж, состоящий в основном из рукописей, дневников и словарей, я узрел паренька лет семнадцати, без толку отирающегося на пристани. В моей ладони сверкнула монета, и глаза молодого джентльмена сверкнули в ответ, меня же поразила собственная щедрость. Мы поняли друг друга без слов, хотя я и мог прибегнуть к моему «безупречному» английскому языку. Заговорить пришлось, чтобы узнать о транспорте. Юноша, молча, ткнул пальцем в сторону скромного архитектурного сооружения, подле которого я увидел почтовую карету. Возница порадовал меня своей внешностью, именно так я себе представлял среднего жителя острова туманов. Это был здоровяк ростом шести футов с хвостиком. Его чуть выбритые щеки покрывал буйный румянец, — надо полагать, следствие пристрастия его к выпивке или постоянного нахождения на свежем воздухе. Серые глаза возницы светились озорством, будто Лукавый нашептал ему на ушко нечто чрезвычайно секретное. Облачен человечище был в коричневый суконный кафтан, поверх которого накинут тяжелый дорожный плащ, на ногах в грубых чулках красовались башмаки с пряжками, а треуголка залихватски сдвинута на рыжий затылок.

После непродолжительных переговоров с возницей, мы ударили по рукам, и я сделал знак моему юному другу, дабы он нес весь мой скарб к карете. Я огляделся и выяснил, что не являюсь единственным охотником поездки. У нашей кареты уже топтался в нетерпении священник, весьма мрачного, но торжественного вида. Тучная пожилая леди в сопровождении компаньонки с желчным нервным лицом степенно коротала время в чтении Библии. Слуга сей дамы, тоже весьма упитанный, пыхтя и недовольно бормоча себе что-то под нос, устраивал всевозможные коробочки, сумочки и саквояжики на крышу кареты. Чуть поодаль я заметил высокого мужчину лет тридцати шести-восьми в мундире капитана морского флота. Его открытое, весьма загорелое лицо производило приятное впечатление, и в душе я пожелал, чтобы в этой поездке моим соседом оказался он.

Юноша, щедро мною одаренный, лихо взгромоздил мои пухлые стопки бумаг наверх кареты. Пассажиры устроились на своих местах, причем я как бы невзначай придержал место для моряка, — рядом со мной норовил приземлиться пастырь душ человеческих, и соседство это грозило мне скучной проповедью, — возница гикнул, свистнула плеть, и мы тронулись в путь.

Я получаю неожиданное предложение.

В начале пути пришлось отказаться от созерцания достопримечательностей. Мне потребовался час, чтобы привыкнуть к новому способу передвижения. Здесь не было качки, здесь была тряска. Но потом я освоился и уже с удовольствием наблюдал за сменой картинок за окном. Небо — тяжелое, грозовое в сочетании с драматичностью серо-синих небес и изумрудом полей выглядело неподражаемо. В этой суровой почти графической красоте чувствовались и величие, и мощь. Сытый по горло сладострастными тропическими пейзажами мой взор с наслаждением впитывал холодную роскошь британской природы. Я был рад, что именно эти места станут моим пристанищем в ближайшие годы, местом, где я в тиши и покое смогу заняться систематизацией своих записок и дневников, и своим романом. К тому же предчувствие того, что здесь я обрету новых друзей, и моя жизнь пополнится общением другого качества, а душа обогатиться свежими переживаниями, наполняло мое воображение чудесными картинами. Я был в восторге. Вдали проплывала деревушка, утопающая в молочной дымке тумана. На лугу паслись холеные коровы. Жуя траву, они провожали нас равнодушным взглядом. Порыв свежего ветра ворвался в душное пространство кареты. Скоро начнется дождь.

— Это деревня называется Фог-Кросс, ее жители варят неплохой эль, — придвинувшись ближе к окну, произнес мой попутчик-моряк, будто отвечая на мой не заданный вопрос. — Мы остановимся здесь ненадолго. Как вы относитесь к тому, чтобы немного промочить горло?

Я обернулся и увидел на его лице улыбку и улыбнулся в ответ.

— Отказаться от возможности выпить, это верх глупости, по-моему, — ответил я, чрезвычайно радуясь, что разговор завязался.

— У вас интересный акцент, — заметил моряк. — Похоже, вы прибыли издалека.

— Вы правы, — улыбнулся я и, не прибегая к лишним подробностям, решил представиться: — Алекс Ранду, корабельный врач.

— Капитан Сэмюель Харрисон, — тоже без вступлений отрапортовал он. — Если я правильно понял вас, мистер Ранду, вы составите мне компанию?

— С удовольствием!

Вскоре мы уже сидели в маленьком заведении, где местные жители собирались после трудового дня и в нарастающем рокоте бесед наполняли свои утробы элем, а карманы хозяина монетами. Капитан оказался прав, эль действительно был преотменным. С утра мне не удалось поесть, и я немного пьянел и, судя по всему, капитан тоже. Как бывалые «морские волки» мы закурили трубки, предварительно и очень любезно обменявшись табаком. Здесь, при неверном свете свечей я попытался разглядеть моего нового знакомого. Капитан Харрисон был неплохо сложен, и я как врач заметил по его белозубой улыбке, что он обладал изрядным здоровьем. Его длинные темно-русые волосы, связанные сзади в хвост при мерцающем свете, немного отливали медью. Синие глаза капитана, славно сужавшиеся в веселом прищуре, когда он улыбался, ярко выделялись на загорелом волевом лице. Вообще он производил впечатление славного малого, отменного вояки и строгого, но и, как говорится, справедливого командира. Я подумал, что, наверное, матросы его очень уважают.

— Вы женаты, мистер Харрисон? — спросил я, после того как мы уже обсудили все прелести морской службы.

— Да, — ответил капитан, улыбнувшись, и я заметил, что его взгляд потеплел. — После почти полугодового отсутствия я сгораю от нетерпения увидеть миссис Харрисон. Знаете, мистер Ранду, я до сих пор не верю, что эта женщина носит мое имя и, родила мне пятерых ребятишек.

— Вы счастливый человек, капитан, — почему-то грустно произнес я. — А я вот так и не удосужился обзавестись семьей.

— Кто вы по вероисповеданию, мистер Ранду? — переводя тему в другое русло, вдруг спросил моряк.

Я отдал должное капитану. Вероятно, он тоже разглядывал меня, как и я его, и теперь немного озадачен моими явно не европейскими чертами лица, но традиционно европейским поведением.

— Хороший вопрос, капитан, — кашлянув, изрек я. — Отвечу ли я в полной мере на него, если скажу, что верю в Высший Разум, рьяно принимавший участие в создании людской расы, въедливо вглядывающийся в человеческие поступки, ведя счет грехам нашим и сурово наказывая своих неразумных детей. Он дает понять, что жизнь на земле не что иное, как исправительный дом. Невзгоды, шлифующие наши души, призваны делать нас мудрее и лучше, а счастливые минуты даны лишь для того, чтобы мы знали, что кто-то нежно заботиться о нас, в принципе беззащитных существах, посреди огромной и холодной Вселенной. Я не поклоняюсь ни одному из богов, но стал относиться с уважением к большинству религий, после скрупулезного изучения священных книг. В обывательском понимании проблемы, я — безбожник, но с точки зрения науки я — верующий, а пью я как добрый христианин! — закончил я и поднял свой сосуд с элем.

— Очень интересный подход к вере и религии, — улыбнулся мой собеседник. — Что касается меня, то я обычный прихожанин одной из уилтширских церквушек. Как моряк в меру верующий и в меру суеверный, — заключил он и хлебнул из своей кружки.

— Так значит вы живете в Уилтшире, капитан Харрисон? — спросил я.

— Да, в поместье моего тестя, Латус-хилле, — ответил он. — А вы тоже направляетесь в Уилтшир?

— Да, это моя цель. Хочу снять небольшой дом, осесть.

— А где думаете остановиться сначала?

— В Солсбери, в какой-нибудь гостинице. Надеюсь, ненадолго, — неуверенно произнес я.

— А почему вы выбрали именно Уилтшир, мистер Ранду? — поинтересовался капитан.

— Сам не знаю, — пожал я плечами. — Думаю, наверное, потому что на «Меркурии» почти вся команда была из Уилтшира, вот и меня туда потянуло, будто на родину. В общем, решение шальное. — Я засмеялся.

— Ну, коль вы, доктор Ранду, так безрассудны, то не погостить ли вам в Латус-хилле до тех пор, пока вы не найдете подходящего жилья? — просияв, выпалил мой дорожный знакомец.

— А вы, капитан, уверены, что мое присутствие доставит удовольствие вашим близким? — усомнился я.

— О, доктор, не беспокойтесь! — воскликнул моряк так радостно, что я подумал о его крайней степени опьянения и о той неловкости, которая непременно возникнет у нас, когда трезвость вновь овладеет его разумом. — Моя супруга очень общительный человек и всегда рада новому интересному знакомству, а вы, мистер Ранду, без сомнения человек интересный. Мой же тесть изнывает от вынужденной оседлости, ему не хватает воздуха и свежих впечатлений. Собеседник вроде вас поможет ему справиться с хандрой. Решением суда он не имеет права выезжать дальше своих собственных владений, а для него это хуже смерти. — При этих словах капитан погрустнел, и, махнув рукой, залпом осушил, уж не знаю какую по счету, кружку эля.

Его последняя фраза меня заинтриговала и, я оживился.

— За какие такие грехи, капитан, вашего тестя держат под домашним арестом? — поинтересовался я как-то небрежно.

Капитан посмотрел на меня совершенно ясным взором.

— Вам изложить коротко, доктор? — придвинувшись ближе ко мне, спросил он.

— Ну, как сможете, — изрек я.

— Пиратство, убийство, присвоение имени убиенного, побег с каторги, — полушепотом изложил капитан и, откинувшись на спинку стула, многозначительно приподнял брови.

— И это все? — сыронизировал я. — Не маловато?

— Не ёрничайте, мистер Ранду, — с серьёзным видом произнес моряк. — У медали две стороны. Капитан Гуилхем — герой. Его фантастическая тактика в бухте Киберон, его знаменитый бой при Рестигуше, когда он служил под командованием адмирала Байрона, войдут в историю флота Британии. Он с командой необстрелянных лейтенантов и курсантов уничтожил французский флагман. Он не проиграл ни одного сражения. Он моряк от Бога. В последний свой бой он лично вывел с горящего корабля четверть команды, а сам чуть было не сгорел заживо. Но обстоятельства пошли против него, его оклеветали и отправили на каторгу. Из него пытались сделать чудовище. Да, в молодости он наделал много ошибок, но кто, черт возьми, в этом мире может похвастаться кристальной чистотой своего прошлого? — капитан Харрисон сверкнул аквамариновым взором и ударил кулаком по столу. — А Гуилхем всегда платил по счетам и сверх всякой меры.

Тирада капитана, а, равно как и жар с коим она была произнесена, меня слегка потрясли, но искреннее восхищение зятя тестем, человеком, по всей видимости, богатой биографии, меня заинтересовало. Я почувствовал, — этот самый капитан Гуилхем, личность весьма примечательная, — это материал! (Прости, старина Хармс!) Судя по всему, мой приятель, отрезвленный рассказом, уже мог рассуждать здраво, и, я решил получить подтверждение его давешнему приглашению.

— Скажите, капитан, — как можно небрежней произнес я. — Ваше предложение, относительно моего вторжения в дом вашего героического тестя еще в силе?

— Так вы, мистер Ранду, согласны? — улыбнулся моряк.

— Еще как! — в свою очередь продемонстрировал я свою радость. — Теперь я просто сгораю от нетерпения познакомиться с вашим воинственным родственником и общительной супругой.

— Вы не пожалеете, доктор! — по-дружески хлопнув меня по плечу, подвел итог капитан.

Знакомство

К вечеру того же дня мы добрались до Латус-хилла. Из окна кареты мой еще хмельной товарищ показал мне серую кровлю, мелькнувшую средь курчавых крон вековых дубов и вязов. Старинное здание, вскоре показавшееся из-за деревьев, со стремящейся ввысь крышей и вытянутыми «по струнке» окнами, я бы смело отнес к классическому образчику времен правления Тюдоров. Но Латус-хилл, конечно, был древнее, чем выглядел, и вел род свой из такой глубины веков, что только одним полу латинским названием мог поведать нам о своих глубоких морщинах и старческой одышке.

Его стены здорово пострадали во время выяснения отношений Ланкастеров и Йорков. Пока достопочтенные фамилии вырывали друг у друга корону Англии, а владетель замка оживленно участвовал в битвах, поместье приходило в упадок, и пребывать бы ему по сей день в полуразрушенном состоянии, если бы не один из предприимчивых потомков славного рода. Он то и возродил былое величие поместья, помимо реконструкции здания, устроив вокруг дома чудесный парк с вязовыми и дубовыми аллеями, прудами и розариями.

Возница выгрузил нас у кованых ворот, и слуга капитана Харрисона поспешил открыть нам калитку. Пока мы с моим элейным другом шуршали гравием по дорожке, ведущей к парадному подъезду, я с удовольствием вдыхал прохладный влажный воздух, который пришелся как нельзя, кстати, моему затуманенному веселящей жидкостью сознанию деревни Фог-Кросс¹.

Тропинка вильнула в очередной раз, и расступившиеся вязы открыли вид на главный фасад дома. Да, это Англия! Все величественно и таинственно, стройно и традиционно. Садящееся в грозовую тучу солнце, скупо осветило бледно-желтыми лучами завитый жимолостью замок. Если бы сейчас нам навстречу явился призрак с отрубленной головой под мышкой, я бы, наверное, не удивился, а приветливо и добродушно пожелал бы ему доброго вечера.

В разгар моих горячечных раздумий, — иными их не назовешь, — я узрел, как парадная дверь распахнулась, и из нее выпорхнуло видение.

Неужели! Я не ошибся?

Но при виде сего создания, воздушного и нереального в эту сумеречную пору, мой приятель встрепенулся и бросился навстречу.

«Стало быть, миссис Харрисон!» — мелькнула у меня догадка.

Я подошел, и целующаяся парочка распалась на две составляющие. Супруга «морского волка» поразила меня своей внешностью. Статная, гибкая и грациозная словно львица. Ее тщательно уложенная прическа немного растрепалась от бега, что придало ей озорную чарующую прелесть. Темные глаза в обрамлении пушистых ресниц горели лукавством, на нежных щеках играл милый румянец, алые уста еще хранили тепло поцелуя. Она не была белокожей, ее смуглость могла поспорить с нежностью и шелковистостью самого дорогого и роскошного атласа. При виде меня она приветливо улыбнулась, однако ее черные горделиво изогнутые брови приподнялись в немом вопросе: «А вы кто такой, черт возьми?»

— Познакомьтесь, мистер Ранду! — произнес капитан, не скрывая хвастливые нотки в голосе. — Моя жена, миссис Сэмюель Харрисон. — Она кивнула в знак приветствия, ожидая, наконец, объяснения моему присутствию. — Алиса! — не заставил себя ждать ее муж-счастливец. — Это мой попутчик, доктор Ранду. Узнав, что он собирается купить дом в Уилтшире, я предложил ему погостить у нас, пока он не найдет себе подходящего жилища.

— А я имел наглость принять предложение вашего супруга, сударыня, — оправдался я, смиренно склонив голову.

— Я рада, мистер Ранду, что Сэмюель не чужд предупредительности, — произнесла миссис Харрисон. — Надеюсь, что вы не останетесь разочарованным нашим гостеприимством.

Она улыбнулась, — если бы я мог вызвать эту улыбку еще раз, — и протянула мне свою руку.

Мы вошли в дом. Гостиная, куда мы попали из просторного холла, была родом из эпохи рыцарских турниров и ласкала глаз своим уютом и утонченностью деталей. У огромного старинного камина, в коем пылали поленья, согревая древние кости замка, стояла пара сурово-торжественных кресел с резными подлокотниками. Их жесткие сиденья были любовно смягчены подушками из пурпурного бархата с выбитым серебром узорами. Ближе к окнам на великолепном ковре, чей рисунок и выделка выдавали его персидское происхождение, образовался островок из диванов, кресел и небольшого столика, более поздней эпохи, нежели их каминные братья, являющий собой милый уголок для неспешных вечерних бесед и игр. Тюдоровская шпалера, изображающая сцены псовой охоты, украшавшая каменную кладку стены напротив входа, переливалась яркими, не подверженными времени и пыли, красками. Высокие стройные окна были изящно задрапированы портьерами из ткани того же царственного цвета, что и подушки на мебели. Кованные высокие канделябры по углам гостиной с упитанными свечами и огромная люстра между тяжелыми балками потолка завершали спетый ансамбль помещения.

— Ужин будет готов через два часа, — проворковала миссис Харрисон. — Надеюсь, мистер Ранду, вы ничего не имеете против горячей ванны?

— О, миссис Харрисон, — проговорил я, восхищаясь ее прозорливостью. — Я мечтаю об этом с самого Бристоля!

— Вот и прекрасно, — сделав знак слуге, она приказала ему, — Джеймс, проводите нашего гостя в его комнату и приготовьте ванну.

Слуга важно поклонился и пригласил меня проследовать за ним.

Получив несказанное удовольствие от благоухающей лавандой водной процедуры, я надел свое лучшее платье (в моем понимании), и воспользовавшись услугами провожатого, спустился в гостиную.

В уже знакомой мне комнате я встретил своего товарища Харрисона, свежего и выбритого и в штатском платье, миссис Харрисон, а также молодого человека лет двадцати, которого мне хозяйка дома представила как своего кузена Уинстона. Я отметил удивительное сходство с миссис Харрисон.

За беседой время незаметно подкралось к ужину. Скрипнула лестница.

— А, зятек, прибыл, наконец, — послышался хрипловатый баритон.

Все посмотрели наверх. Вниз по ступеням неспешно спускался джентльмен, сильно хромая и опираясь на трость.

— Бросил меня на растерзание бессердечной девчонки, а сам поставил грот и adieu², старая морская черепаха, — продолжал ворчать баритон.

— Я рад видеть вас в добром здравии, сэр, — улыбаясь, сказал Харрисон и, приложив два пальца ко лбу, отдал ворчуну честь.

— Кой дьявол, «доброе здравие», приятель, — проскрипел джентльмен, спустившись, наконец, и пройдя к камину, опустился в кресло. — За полгода ни капли рома.

«Бессердечная девчонка», улыбаясь, подошла к нему и чмокнула его в щеку.

— Папочка, перестань ворчать, — прощебетала она. — У нас гость.

Пожилой джентльмен, — на вид ему было около пятидесяти девяти-шестидесяти лет, поднял на меня глаза, когда я вышел из тени почтительно поклонившись. Как врач я сразу отметил, что человек этот чудом выжил в свое время, попав, похоже, в чудовищную катастрофу. В памяти всплыл рассказ капитана Харрисона о пожаре на корабле. Отец прелестной леди, совершенно очевидно, в дни своей молодости отличался внешностью замечательной. Дьявольски красивые глаза, горделивый профиль и смуглая кожа. Теперь его когда-то черные волосы были густо покрыты сединой, морщины нещадно изрезали левую часть лица, а правая… правая фактически исчезла под холодящим кровь шрамом, стянувшим в ужасающий адский узел и великолепную бровь, и веко, и ноздрю, и угол губ. Рубец уходил дальше от лица под кружевной галстук и, скорее всего, у старого моряка была искалечена вся правая часть тела, включая ногу, отсюда и хромота. Но блеск, замечательный огонек в глазах, уверил меня в том, что человек этот не сломлен, а душа его все также мятежна и беспокойна, как в дни молодости. И одет он был не абы как, а великолепно. (Чересчур, роскошно для простого семейного ужина; на его фоне мы с Харрисоном выглядели бродягами). Жюстокор³ его синего атласа был расшит серебряным позументом, камзол и кюлоты цвета слоновой кости сидели на нем безукоризненно, — надо сказать, что сложён был сей джентльмен как языческий бог, — ноги обуты в туфли с серебряными пряжками тонкой кожи под цвет кафтана. В ухоженных руках, запястья которых утопали в тонком кружеве, он вертел трость красного дерева, увенчанную набалдашником из рубина.

Мой бесцеремонный интерес не ускользнул от цепкого взгляда старого моряка. Усмехнувшись, он обратился ко мне:

— Мистер, вы так откровенно меня разглядываете, что даже захотелось предложить вам увеличительное стекло.

— Простите, сэр, — ответил я, смутившись и отдав должное его наблюдательности.

— А зятек-то молодец, — подмигнув мне, весело проговорил он, но я четко уловил нотки злого сарказма, — Знает, что я люблю посолоней, побалуюсь нынче морской кровушкой.

Я обмер, хотя и понял, что старый «морской волк» шутит, а то, что он безошибочно угадал во мне моряка, уже не удивило.

— Папа! — воскликнула миссис Харрисон. — Не думаю, что доктор Ранду оценит твое остроумие по достоинству, ему не ведомы все тонкости глупых здешних сплетен и россказней.

— Боюсь, сэр, я жестковат, и не слишком вкусен, — добродушно отозвался я, обращаясь к шутнику. — Как врач, гарантирую вам жестокие колики.

Он хмыкнул и протянул мне руку для пожатия.

— Доктор Ранду, как я понял? Приятно познакомиться с человеком, которому чужды смущение и предрассудки, — произнес моряк, ладонь у него была сухая и крепкая. — Признаться, для меня было полной неожиданностью появление гостя в моем доме, где согласно всеобщему мнению, царит дьявольщина, а его хозяин крестник рогатого весельчака. Мое имя Гуилхем, а впереди можете вставлять все что угодно, капитан или мистер, или старый негодяй, мне все равно.

— Позвольте, сэр, я остановлюсь на общепринятом «мистер» для начала, — сказал я, ничуть не стушевавшись. — А там видно будет.

Капитан Гуилхем засмеялся, и мне понравился этот смех, смех человека способного посмеяться над самим собой, но не позволяющего шутить с его человеческим достоинством. Мы вновь обменялись рукопожатием, на этот раз более энергичным и дружественным.

— Не знаю, как вы, господа, — произнес он, поднимаясь с кресла, (я заметил, что ему при этом никто не помог. Вероятно, капитан Гуилхем был суров к тем, кто проявлял к нему жалость и вытекающую из нее заботу). — А я голоден, как тысяча адских бесов. Надеюсь, дочь моя, — с улыбкой обратился он к миссис Харрисон. — Ты позволишь мне выпить немного вина?

— Всенепременно, батюшка, — нарочито смиренно произнесла леди. — Но только немного, и только вина, и никакого рома.

За ужином царила оживленная обстановка. Говорили о музыке, о живописи и театре. Как я понял, мистер Гуилхем, большой ценитель искусства, позволяет себе приглашать из Лондона музыкантов и артистов для проведения творческих вечеров и домашних спектаклей. О политике не говорили вовсе, что меня чрезвычайно порадовало, ибо я, яростный противник подобных разговоров, считаю, как врач, разумеется, что беседы на сию тему за столом вредны для пищеварения.

Капитан Гуилхем оказался человеком весьма глубоких познаний и самостоятельных, правда, немного резких суждений в адрес некоторых новшеств. Он говорил немного, но емко, не прибегая к поношению, а, давая понять, что любая идея имеет право на жизнь, если она посмела родиться и пробиться и что будущее все рассудит. В общем, я увидел в нем человека эмоционального склада, тонко чувствующего, что не могло мне не понравиться. Не секрет, что я хотел узнать о нем больше, но кое-какие выводы я уже успел сделать. С одной стороны, Гуилхем поражал своей порочностью, но при этом в нем чувствовалось благородство и сила духа. Он был весьма груб, но его нежное и теплое отношение к дочери, читалось в каждом движении и слове. Его причастность к греховным утехам была очевидна, но он и не был обойден самым сильным и прекрасным чувством на земле.

За приятными беседами ужин подходил к завершению и все, казалось, просто великолепным. Но я заметил, что молодой человек, Уинстон, не принимал никакого участия в разговоре. Он сидел молча и вяло ковырял вилкой содержимое своей тарелки. Мистер Гуилхем несколько раз украдкой бросил напряженный взгляд на юношу, не находя ответного, собравшись, он вновь улыбался и продолжал говорить о какой-нибудь музыкальной новинке. Вскоре капитан Гуилхем не выдержал и обратился к молодому джентльмену с едва заметной тревогой:

— Ты ничего не ешь, Уинстон. Ты не болен?

— Нет, сэр, — отрезал юноша. — Я здоров. Просто у меня нет аппетита.

Мистер и миссис Харрисон быстро переглянулись.

— Позволь спросить тебя, сынок, — начал, было, мистер Гуилхем, но Уинстон довольно грубо прервал его.

— Не называйте меня так, сэр! Мне неприятно!

Я увидел, как вспыхнули черные глаза Гуилхема, но тут вмешалась хозяйка дома.

— Уинстон, дорогой, ты устал, — проговорила она так, будто хотела уверить кузена в этом. — Ступай к себе. — И ласково тронув его руку, она с улыбкой кивнула ему.

Юноша послушно встал, пробормотал извинения и удалился. Капитан Гуилхем взял графин с вином, налил себе полный бокал и осушил его залпом.

— Папа, — взмолилась дочь. — Не надо!

— Ничего, детка, я справлюсь, — он поднялся из-за стола и подошел к камину.

Мы не тронулись с места. В воздухе воцарилась напряженность. Полное безмолвие нарушал только веселый треск поленьев в очаге, являя собой символ домашнего счастья и уюта, но так некстати теперь освещая непростую семейную драму.

— Лучше б дьявол забрал меня сию минуту, — еле слышно произнес мистер Гуилхем. И, вдруг он, резко обернулся к нам, в мочке уха зловеще сверкнуло серебряное кольцо, его точеный профиль осветил огонь.

— Мистер Ранду, — обратился он ко мне. — Не угодно ли прогуляться по парку перед сном? — при этом он сделал жест рукой дочери, попытавшейся возразить.

— Да, — ответил я немного растерянно, виновато взглянув на миссис Харрисон, она только обреченно пожала плечами.

— Вот и прекрасно, — произнес он. — Я только прихвачу плед, а то проклятая лихорадка опять уложит меня на неделю.

Мистика

Мы вышли в парк, и, пройдя немного мимо источающего ароматы цветника, оказались у живописного пруда, отражавшего в своей темной воде все богатства небес. В некой точке истины я и капитан Гуилхем, будто по наитию вместе подняли головы вверх.

Где только меня не носило по земле, я никогда не переставал удивляться двум вещам: человечеству в целом и звездному полотну в частности. Созерцание сверкающих небес с завидным постоянством завораживало меня почти до состояния духовного экстаза. Но сейчас английское небо просто околдовало меня. Почему оно мне показалось не таким как везде, отчетливо я объяснить не могу. То ли звезды выглядели ярче, то ли черная мгла глубже, то ли мое воображение не на шутку разыгралось и принялось ткать основу для моего будущего сочинения.

Сколько мы простояли так с закинутыми головами, я не знаю, но вскоре затекшая шея самым меркантильным образом напомнила о нашем земном пребывании. Молчание такое уместное при созерцании магического мерцания далеких планет, теперь казалось неловким. Я ждал, когда мистер Гуилхем задаст тон и тему. Капитан закурил неспешно трубку и, пройдя к скамейке, устроился на ней, сделав мне знак последовать его примеру.

— В обществе хорошего человека и помолчать приятно, — вдруг сказал он, выпустив изо рта струйку дыма.

— Простите, сэр, — сказал я немного озадаченный, так как воспринял эту реплику как упрек. — Я не хотел мешать вашим мыслям.

— А вы умеете читать мысли, доктор? — с иронией произнес Гуилхем.

— Нет, — ответил я сухо. — Сего искусства я не разумею, но мне думается, что вас что-то гложет.

— Полноте, доктор Ранду, — произнес он примирительно. — Не обижайтесь на старого мерзавца. Меня здорово заносит, но это не по злобе, а так от дурной удали. А то, что меня гложет досада, так вы и сами все видели за ужином. — Капитан посмотрел в сторону, и я увидел, как заходили его желваки. — Этот мальчик очень дорог мне, но как вы заметили он не испытывает теплых чувств к моей персоне.

— Этот юноша ваш сын? — напрямик спросил я.

Гуилхем поднял на меня взгляд, взгляд побитой собаки, такого я никак не ожидал. Мгновение я мог читать в его душе, как в открытой книге, ведавшей о невыносимом страдании. Я увидел это, но только на мгновение. Взгляд капитана вновь стал непроницаем и насмешлив.

— Его мать, леди Уорбрук, была моей любовницей. Впоследствии, однако, она утверждала, что была изнасилована мной. Видите ли, таким образом леди пыталась спасти свою репутацию, — улыбаясь, сказал он. — И до той поры пока мальчик не узнал сей нелицеприятный факт, мы были очень дружны с ним.

— Кто такая леди Уорбрук? — продолжил я свой допрос.

— Жена моего, гм, брата, — небрежно ответил он, медленно выпуская изящную струйку дыма изо рта.

— Она жива? — не унимался я.

— Умерла три месяца назад, — без скорби ответил капитан.

Возникла пауза. На секунду я засомневался, хочет ли мистер Гуилхем продолжать разговор. И все же, некое внутреннее чутье подсказывало мне, что сей короткий странный диалог, больше похожий на дознание, определил жажду капитана исповедаться кому-нибудь, и мое общество для него в данный момент было, кстати.

— Я, наверное, должен считать себя счастливым человеком, доктор Ранду, — прервал паузу мой собеседник. — Для человека столь безбожного и, если хотите, безнравственного, я неплохо устроился теперь. Король из милости запер меня здесь навечно. Его Величество все же испытывает ко мне некую симпатию за мои прошлые немногочисленные заслуги, иначе он не пожалел бы для меня целой бухты пеньковой веревки. — Капитан усмехнулся, самозабвенно затянулся из своей трубки, выпустив несколько аккуратных колец дыма изо рта и, продолжил тоном весьма далеким от тона покаяния. — Я убийца, авантюрист, пьяница и самозванец, изгой. — Ровные колечки дыма медленно поднимались в ночную мглу. — Фермеры, эти страстные любители легенд и мифов, считают, что я пью кровь невинных дев и юношей, после того как жестоко обесчещу. (Правда, отбросив щепетильность относительно моей кровожадности, с удовольствием пользуются плодами моей щедрости). Меня лишили королевских наград и рыцарского ордена. Хотя мне глубоко плевать на это. Я есть средоточие зла и порока, что, в общем-то, недалеко от истины. Итог жизни нетривиальный, вы не находите? Ха! Вся эта возня по большому счету мне глубоко безразлична, но на моей толстой шкуре есть всё же уязвимые места. Моя дочь, — вы, доктор Ранду, даю голову на отсечение, не остались равнодушны к ее улыбке, — она вынуждена прозябать в этих стенах, больше подходящих для заключения прожженных старых негодяев, нежели молодой женщины. Зловещая тень моих грехов пала и на нее. Добрые соседи опасаются приглашать ее в гости и водить дружбу с дочерью душегуба. Но Алиса не унывает, как видите. Отважная великодушная девочка, она считает, что в ответе за всех и видит счастье в заботе о нас. Мой зять Сэмюель давно вырос из своего капитанского мундира, но, несмотря на его заслуги и способности, его назначение коммодором, похоже, затерялось среди бумаг лорда адмиралтейства. Мне больно видеть, как по моей милости страдают ни в чем неповинные люди.

Гуилхем вновь затянулся из трубки. Его взгляд поймал мой. Он смотрел мне в глаза, не моргая, словно хотел проникнуть в мои мысли, затем продолжил:

— Если это все затеяно для того, чтобы сделать меня мудрее и чище, напрасная трата божественных сил, там здорово заблуждаются. Я слишком горяч и противоречив для мудрости, а также упорен в своих убеждениях. Мой ум крепко держит штурвал и не дает разуму шанса выжить. Моя душа, сосуд, забитый теперь по горлышко всяким дерьмом. А когда-то, вообразите, он был девственно пуст, готовый принять в свое чрево живительный эликсир духовного совершенства. Когда-то и мое сердце жаждало тепла и света. Но ведь проще ступать по тропе порока, нежели добродетели, и я недолго колебался в выборе пути. И принялся усердно заполнять гремящую пустоту адской смесью и скитаться в океане греха. Правда, несколько раз в жизни мне выпадал шанс изменить галс⁴, но для этого надо было до изнеможения, до кровавого пота заставлять работать свою душу, и, надо сказать, я начинал свой труд с огромным энтузиазмом. А потом возвращался в привычное русло. — Его тон по-прежнему был ровен, но мне казалось, что он едва сдерживает себя, чтобы не закричать. — Пребывая теперь в тепле и неге, окруженный заботой своих родных, и наблюдая, как подрастают внуки, мне кажется, что я начинаю понимать извращенный смысл посланного мне благополучия. Я в бесконечном походе и до тверди земной далеко. Подобно Одиссею, до поры так ловко обводившего богов вокруг пальца, я болтаюсь по бескрайним просторам океана в тщетной надежде увидеть узкую полоску береговой линии. Смерть нужно заслужить и у Бога, и у Дьявола. Причем я в долгу у обеих команд. Такое ощущение, что эти всемогущие ребята заключили пари, споря какой кончины я достоин. Интересно послушать их диалог, — подытожил капитан, сунув в рот мундштук трубки, и закутался в плед.

— Это правда, мистер Гуилхем, что вы убили человека, а потом присвоили его имя? — спросил я напрямик.

Капитан посмотрел на меня и улыбнулся. Мне подумалось, что если дьявол существует, то он должен выглядеть именно так: красив и уродлив одновременно.

— Да, — ответил он просто, не сводя с меня взгляда, от которого у меня, человека, видавшего виды, похолодела спина, — Это правда. Я отнял много жизней, но эта жизнь стала моим проклятием.

— Вы мне расскажете об этом, сэр? — спросил я.

— Непременно, доктор Ранду, — проговорил он, выпустив дым, — но не теперь. Вам необходимо отдохнуть. — И, опираясь на трость, капитан Гуилхем поднялся со скамьи.

Войдя в уже притихший дом, мы еще немного постояли в полном молчании у почти погасшего камина, дабы согреться.

— Идите, доктор Ранду, вам пора спать, а у меня все равно бессонница. Оживлю огонь. Посижу в тишине, — произнес он.

Я заметил, что в голосе его пропала надломленность, голос старого моряка помолодел. Вздрогнув от неожиданности, я посмотрел на капитана. Его изуродованная часть лица осталась в тени, а тусклый свет, исходящий от тлеющих углей в очаге, сыграл жуткую шутку. Передо мной стоял молодой человек: красивый, сильный, дерзкий. От такого зрительного обмана я не смог сдержать вскрика.

— Что с вами, доктор Ранду, — удивленно спросил он, участливо взяв меня за плечо. — Вам плохо?

— О, нет, сэр, — пробормотал я, пытаясь рассуждать, как материалист. — Что-то вступило в спину. Мне необходимо прилечь.

— Конечно, — произнес он. — Идите. Это все проклятая сырость. Покойной ночи.

— Да, да, — откланявшись, промямлил я. — Покойной ночи, сэр.

Поспешно удалившись, я пробрался в свою комнату и, даже не пытаясь найти этому явлению хоть какое-нибудь вразумительное объяснение, рухнул, не раздеваясь спать.

Примечания

1

Фог-Кросс — (Fog cross — туманный крест) деревня, выдуманная автором.

2

Adieu — Прощай (франц.)

3

Жюстокор — (фр. justaucorps — «точно по корпусу») — тип мужского кафтана, появившийся в конце XVII века и сделавшийся в XVIII веке обязательным элементом европейского мужского костюма, наряду с камзолом.

4

Галс — 1) движение судна относительно ветра. Различают левый (ветер дует в левый борт /англ. portside) и правый (ветер дует в правый борт/ англ. starboard) галсы. Здесь применено капитаном, как морской жаргон, метафора.