Я останусь с тобой навсегда

Нина Павлова

Сборник стихов на самые разные темы.

Без рубрики

Я милая… я нежная

Я милая… я нежная…

Я слабая… я женщина…

* * *

Я слабая женщина… да я такая.

Не сделали грубой меня времена.

Я также нежна…

И меня не пугает,

что в тёмные пряди вплелась седина.

Живу ошибаясь.

И в храме бывая,

в познанье молитв не служу образцом.

Сама не умея, подругам внушаю

встречать неудачи с весёлым лицом.

Окро^′ме России… нет мест мне дороже.

И всё же… хотя о любви ей пою,

со мною в разведку, не дай тебе боже,

я, спутав пароли, все явки спалю.

В миру безгреховной себя не считаю.

К судам-пересудам и сплетням глуха.

В обыденной жизни жестокость встречая,

ищу по ночам утешенье в стихах.

Где я родилась… из родных только ветер.

Хотя вслед я нынче машу кораблям,

во сне часто снится заросшая речка

и мама… гораздо моложе меня.

Нефритовые чётки

Хотя…

июльский жар ещё неистов,

и август обещает быть палимым —

уже шарлах лёг на прожилки листьев,

изгиб удобный ищет паутина.

Блаженство рассыпает вечер летний…

Окутан дом прохладою желанной,

свет сумерек ложится на предметы,

вползает в окна нежный дух лаванды.

Мне нравится, покоем наслаждаясь,

с закрытыми глазами безотчётно

перебирать, огранку бус лаская,

нефритовые бабушкины чётки…

И думать о поре осенней близкой,

о том, что до сих пор вы не забыты,

о лилиях, виньеткою увитых,

на ваших поздравительных открытках.

Она исчезла на рассвете

За кромку неба в час закатный

скатилось солнце, жар отдав.

Над морем,

веющим прохладой,

повисла яркая звезда.

Казалось, мантией роскошной

она касается воды,

её лучи,

с заметной дрожью,

скользили по волнам седым.

Она исчезла на рассвете,

сокрыла синь бесцветный шлейф…

лишь только Господу известно,

чего в ту ночь желалось ей.

Быть может свет её жемчужный

хотел фурор произвести,

а может, на земле живущих

пытался в чём-то упредить.

Бабочка и фонарь

Холодным вечером безлунным,

в канун прощанья с сентябрём,

кружилась бабочка бесшумно

под одиноким фонарём.

Язык оранжевый косился,

манил её к себе теплом,

и та беспечно опустилась

на раскалённое стекло.

Накал не выдержали крылья.

Их цвет темнее пепла стал.

Вдохнув дрожащий воздух пыльный,

она упала на асфальт.

Жизнь в тельце хрупком угасала…

Стремительно, не чуя гарь,

к огню другая жертва мчалась,

мигал зазывно ей фонарь.

Опасный танец исполняя,

она рвалась в «закрытый дом».

Смеялось судорожно пламя

над неразумным мотыльком.

Я тебя не предам

Утро.

Сырость неприятная

пробирает до костей.

Волны шлейфами измятыми

обнимаются, взлетев.

Мрачен свет небес обугленных.

В волглом сквере ни души.

Под скамьёй, свернувшись бубликом,

псина мокрая лежит.

— Кто тебя обидел, девочка?

Пропиталась кровью шерсть.

Не смотри так зло, не вредничай,

на меня клыки не щерь.

Нет вокруг сейчас опасности.

Слушай, что я предложу:

«Хочешь, в домике с террасою

постоянно пропишу.»

Поделюсь с тобой жилплощадью,

есть в комоде лишний плед;

по дороге купим овощи,

фарш говяжий для котлет.

Встречу радостную празднуя,

мы устроим тарарам…

«Дружбу нашу —

знай, ушастая,

никогда я не предам.»

Не спешите за мной, вороные

Время, душу не мучай уныньем,

чёрный бархат судьба не готовь…

Не спешите за мной, вороные,

под мелодию стёртых подков.

Я тебе посоветую, «ванька»:

«Не дежурь у калитки моей,

не потворствуй желаньям «хозяйки»,

отпусти на свободу коней.

До поры…

ржаньем их монотонным

в жизнь мою не вселяй непокой,

пусть пока что под синью бездонной

станет другом им ветер степной.

Мне прости, Боже, мысли смурные,

час наступит, я встречусь с тобой,

тёмным силам досрочно…

прошу я:

«Не позволь оборвать путь земной».

Второй вариант

Не спешите за мной, вороные,

ты, возница, забудь обо мне…

у меня нынче планы иные,

отпусти на свободу коней.

Ждут их спелые сочные травы,

отпусти…

не волнуйся за них,

хлыст в реке утопи утром ранним

и свободный в корчму загляни.

Там медовая брага в кувшинах,

выпьешь кружку и сердцу легко,

там не меряют время аршином

и хозяюшка кровь с молоком.

Там цыганка в мареновом платье

вечерами поёт «Ручеёк»

и тому, кто ей больше заплатит,

ожерелье своё отдаёт.

Что огонь…

её пляска шальная.

«Здесь остаться хочу насовсем»

— на дубовом столе засыпая,

скажешь ты, чтобы слышали все.

Вы гуляйте пока, вороные,

утонула свистящая плеть.

Не спешите за мной, вороные,

дел полно у меня на земле.

Тебе мои строчки

Крещённой войною и жизнью не райской,

тебе… скромный стих мой в обложке весны,

любимой, единственной, самой прекрасной,

пропахшей ветрами и полем ржаным.

Из дикой разрухи страну поднимая,

в час ранний, оставив нас дома троих,

ты, годы лихие в душе проклиная,

в колхозе работала за трудодни.

Ах, как ты умела шутить и смеяться!

Как ласковый взгляд твой умел укорять…

Как были нежны в мелких трещинках пальцы,

будившие утром морозным меня.

Не помню своих дней рождения шумных

их не было…

Радостью светлой во мне

для книг и тетрадей холщовая сумка

и школьная форма из юбки твоей.

Крещённой войною и жизнью не райской,

тебе… скромный стих мой в обложке весны…

Любимой, единственной, самой прекрасной,

пропахшей ветрами и полем ржаным.

Беглец

Пустой причал…

Даль под завесой серой.

Бессрамно в ссорах изводясь на крик,

надеясь корм найти в камнях замшелых,

вдоль берега блуждают семьи птиц.

В жемчужных комьях

синь дрожит заметно…

Небеспричинно зыблется вода:

её пролётом сжал в объятьях ветер

и упорхнул, опомниться не дав.

В бескрайности вуалево-туманной

исчез,

себя заставив ревновать.

Что было то…

любовь…? Иль жест обманный?

Суть, окромя его, другим не знать.

Возможно,

вьётся он сейчас над полем,

а может степь пытается будить…

Не укротить его характер вольный,

его не приковать, не приручить.

Да и зачем?

Вернувшись, он как прежде:

продрогший, неприкаянный в пути,

прильнёт к волнам со страстью сумасшедшей,

и снова море беглеца простит.

Одинокий дом

Во степи, средь трав белёсых,

невысокий, с виду прост,

он стоит, обшитый тёсом,

будто бы в пригорок врос.

Без замков и без заборов…

Всяк, в него вошедший — гость.

По жилплощади просторной

невозбранно бродит пёс.

Вплёл ковыль в себя ромашки

и разлёгся под окном.

Душно. Створки нараспашку.

День, а в горнице темно.

Сжатым в складки шторам тесно,

женский взгляд направлен вдаль;

он без радостного блеска,

в нём тревога и печаль.

Пахнет нежно белый донник,

клевер тянется к земле,

небо рвут раскаты грома,

первых капель виден след.

Дождь… И вдруг в глазах зелёных

засиял счастливый свет —

по тропинке узкой к дому

приближался человек.

Скромное желание

Дождём декабрьский день умыт,

фрамуги запотели…

а мне так хочется зимы

с морозом и метелью.

Чтоб не ручей, поющий вслух,

сбегал по водостоку,

а сказочно-волшебный пух

шуршал, касаясь окон.

Чтоб вечером к стеклу прильнув,

хотя бы ненадо^′лго,

увидеть кипенную мглу

и замереть в восторге.

А утром,

вместе с солнцем встав,

заметить, тюль раздвинув,

что на деревьях и кустах,

алмазов ярче иней.

Хочу,

чтоб пахло Рождество,

как в детстве леденцами,

чтоб чудом колокольный звон,

чтоб лошади и сани.

Дачное

«Мя^′у», «Мя^′у»

здесь с раннего часу поётся,

в незакрытой калитке замок дребезжит,

нет зеркал \окромя небольшого колодца\

и в старинной обрамке без стрелок часы.

На полу в беспорядке журнальные пачки,

сверхизысканной мебели в комнатах нет,

ни паласов, ни штор, занавеской прозрачной

можжевеловый воздух в открытом окне.

Над горами,

волнистый туман разрывая,

ночь по склонам неспешно спускается вниз…

Несмотря на дневную жару

вечерами —

здесь прохладно и царствует нежная тишь.

Слух романсом и блюзом ласкает гитара.

Стол бесскатертный…

месяц над ним вместо люстр.

А «Медведицы» тянут ковши к самовару,

видно запах лимонной мелиссы им люб.

Перевитый ажурно цветастостью разной,

тонет сад мой в волшебной живой красоте.

Для меня

здесь…

под сенью божественных красок —

воскресеньем святым

каждый прожитый день.

Звени… гитарная струна

Грустно тишь вдыхая долгую,

с бантом

волн морских синей,

прислонясь к обоям шёлковым,

ты молчала много дней.

Вспомни дружбу неразлучную,

бережно ко мне прильни,

звон разлей

и в дни не лучшие

стань спасением моим.

Из души, любовью раненой,

лёд дыханьем растопив,

без рыданий и стенания

боль на волю отпусти.

Переливами искусными

к нервам нежно прикоснись,

по озябшей коже чувственно

переборами пройдись.

Охмеляй до слёз звучанием,

незаметно трепеща…

сердцу,

звоном струн натянутых,

горы счастья обещай.

Мне некуда спешить

Конечно грацией уже я не богиня

и красота… увы… уже не та…

но несмотря на полновесные причины

претензий не имею я к годам.

Меняет время всё. Я тоже изменяюсь:

седая прядь меня не тяготит…

от стрессов безрассудных сердце отдыхает

и в мыслях…

я безгрешная почти.

Кортеж из поцелуев первых и не первых

не доставляет треволнений мне,

в архиве стопкой пожелтевшие конверты,

отпущен чёлн несбывшихся надежд.

Мне некуда спешить… дым осени мне сладок;

лебяжьим стадом облака плывут…

окидываю высь я безмятежным взглядом

и радуюсь тому… что я живу.

ОТЕЦ

Давно живу, но до сих пор я перед хамами робею,

роняет внучка мне в укор: «Ты защищаться не умеешь.

Пожёстче надо быть в словах. Послать не бойся — это модно».

Возможно, что она права… кто нынче ценит благородность…

* * *

Я помню крёстный мне привёз из отпуска

в подарок мячик,

а через час… в резину гвоздь воткнул, смеясь, соседский

мальчик.

Комок обиды проглотив, прокол я пальцем придавила,

пыталась жизнь мячу спасти, но ничего не получилось.

В минуты горькие казалось, что с ним мы вместе умираем.

Обняв его, я допоздна скрывалась ото всех в сарае.

Сидела пальчики сцепив, бегущих слёз не вытирала,

клялась \под всхлипы\ отомстить; мне так подарок было

жалко.

В беседе мысленной с собой я ненавидела мальчишку…

Месть затаив, пришла домой с лицом чумазым

и поникшим.

Отец, чинивший сапоги, увидя взгляд зазлобы полный,

на лавку рядом посадил, пригладив спутанную чёлку,

сказал: «Обидчика прости. Сложнее в жизни

ждут сюжеты,

но даже зла сполна вкусив, останься, дочка, ЧЕЛОВЕКОМ».

Ах… как же вы раньше мне нравились

Ну… экий вы, право, стеснительный. Входите. Не стойте в двери.

Закончен сезон отопительный, позвольте, её затворить.

Ещё… сырость в комнату просится. Прощается плачем весна.

Вы трость опустите в зонтовницу, зачем вам в квартире она.

Тирольку повесьте… где хочется — запретов на гвоздики нет.

Спасибо большое за розочку, за милый смешной комплимент.

Не в кухню… уже мы не школьники… В гостиную… солнечней

там.

Идите… к журнальному столику, туда самовар я подам

Не бойтесь за скатерть… вы можете тарелку придвинуть к себе.

Берите… берите… творожники, конфеты, печенье, щербет.

Чего же вы паритесь в курточке? Хоть стиль вам спортивный

идёт,

не спрятать за змейкою тучности, расслабьтесь… снимите её.

И… что вы смущаетесь, полноте, уже не семнадцать нам лет.

Я тоже… как видите, полная… устала от частых диет.

Вдыхаю чай, пахнущий травами. Ваш взгляд не волнует меня.

Ах, как же вы раньше мне нравились!

За что?

… не могу я понять.

Кассандре

Третий месяц уже

я как будто с планеты другой…

не обижусь /ей богу/ кто пальцем крутнёт у виска,

я спокойно жила, образцово мой выглядел дом,

а теперь… а теперь ни его, ни меня не узнать.

То ли это беда, то ли нет… Нынче в сердце моём тарарам,

чтоб в квартире день каждый порядок блюсти,

я, бывало, юлой заведённой вертелась с утра,

чтоб не всё по местам, я и мысль не могла допустить.

Дни теперь кувырком, поломался размеренный ритм,

сострадание к ней изменило меня донельзя:

нынче /даже в жару/ я страшусь настежь окна открыть,

отлучаясь на час, на минуту боюсь опоздать.

Млею я, уловив виновато-прищуренный взгляд,

любопытной Касюне осколки не ставлю в укор,

не скрываю улыбки, ответно ей глядя в глаза…

мне ни капли не жаль эксклюзивный баварский фарфор.

Тишь звеня расползлась по углам. Ночь похожа на день,

не скупясь освещает луна небезгрешную твердь;

прижимая пушистый комочек поближе к себе,

я шепчу: «Спи спокойно, «мой нежный, мой ласковый зверь».

Кассандре в день рождения

Заметнее стала в движениях томность,

цвет глаз стал ещё золотей,

сегодня Кассандра уже не котёнок

в лукошке мала ей постель.

Не скачет она от тарелки к тарелке,

что светская барышня ест,

бесхитростно щурясь, Кассандра-кокетка

вниманием жалует всех.

В края занавески когтями вцепившись,

трубою хвост пышный подняв,

в оконные стёкла уставясь, бесслышно

кивает она воробьям.

Шалунья в вазонах цветы не жалеет,

жуёт лепестки свежих роз.

Хотя у Касюни характер добрейший,

не терпит она пылесос.

Мурлычет во сне беззаботное чудо,

лучащийся ангел земной,

проснувшись на зорьке хозяев не будит,

не надоедает собой.

Душа не вмещает блаженную радость,

растроганно сердце щемит,

когда это чудо уляжется рядом

и носом коснётся щеки.

Полынушка-полынь

Сюжет взят из старинных преданий.

Во степи, в саманной мазанке бедная жила семья,

и была их дочь Полынушка краше всех во тех краях.

Ей, трудившейся до полночи, не был в тягость быт простой,

да нежданно в день безоблачный в дом Ковыл прислал сватов.

Но не смог их бархат с золотом сердце девичье купить,

недовольным и рассерженным им пришлось ни с чем уйти.

Байский сын стал хуже коршуна, возыграла злоба в нём,

он, смеясь, сказал товарищам: «Обесчестил я её».

Не спала всю ночь Полынушка; в дверь прошла она во тьме.

И зарёю без прощания в степь умчалась на коне.

Там, рыдая, Бога девушка лишь просила об одном:

«Пусть не тронет бай родителей, не сожжёт любимый дом».

По земле, где слёзы капали, под надрывные слова

вырастала серебристая горько-горькая трава.

Во семье свою любимицу ждали до последних дней,

не вернулась к ним Полынушка, стала дочерью степей.

Лизка

Спокойно, Лизонька, не надо торопиться…

Когда же ты успела кость зарыть?

Ешь… ешь…

до слёз смущаясь, не сжимай ресницы,

мой взгляд к твоим больным глазам привык.

Довольно быстро мы друг друга приручили…

красавица, отрадушка моя,

где ты сейчас, хозяев бывших не кручинит,

предавшие тебя спокойно спят.

Какая умница! Тарелка, что светило,

сияет…

жир не надо отмывать.

Лизок, а талия твоя чуть округлилась…

Да ты никак,

подружка, ждёшь щенят?

Эх… Лизка, Лизка,

как все бабы, счастье ищешь.

Сбежал к другой твой ухажёр, поди.

На землю не ложись, не тёплы ночи нынче,

моей кровати хватит на двоих.

Лизунь, прошу тебя скромнее развлекайся,

в лицо-то с поцелуями не лезь,

давай-ка я тебя с шампунем искупаю

и причешу свалявшуюся шерсть.

Истинная радость

Как никогда, хорош сегодня вечер…

Опустошён бокал с вишнёвым морсом;

в квартире тишь… И кажется навечно

тетрадь прилипла к скатерти вискозной.

Года и дни плывут передо мною:

то сладостью томя, то больно раня…

Я, в прошлом основательно не роюсь,

упрёками не обижаю память.

Не требую событий давних точность,

не мучаю излишним самомненьем.

Жаль многое, о чём сказала б в строчках,

без ведома дотла истёрло время.

Я не скачу по белым клеткам лихо…

Мне догонять соперника не надо;

строку украсив не избитой рифмой,

я ощущаю истинную радость.

Не дай мне, Господи…

Не дай мне, Господи,

погрязнуть в море лжи,

с нечистой совестью

дни на земле дожить.

Дай сил быть стойкою,

когда внутри надлом,

стенаньем, ойканьем

не заполняй мой дом.

Душе израненной

не дай окаменеть,

о слове праведном

когда-то пожалеть.

Не дай проклятиям

из уст моих слететь

тому, чей в слове яд

напоминает плеть.

И пусть развалится

из зла меж нас стена,

добра и благостей

подай ему сполна.

Я время стираю с сокровищ…

С вопросом:

«И… где та девчонка-коза»?

— взбираюсь по лестнице шаткой,

ступив на чердак, тихо: «Здравствуй», — сказав,

брожу по родимым пенатам.

Трон \бывший\ фанерную стать изогнул,

пыль слоем в моём королевстве;

на корточки сев, открываю баул,

служивший ларцом для наследства.

Бесценны… флакон от духов дорогих,

свисток /оленёнок пятнистый/,

конфетные фанты, кусочки фольги,

открытки любимых артистов.

Себя вспоминая, забыв про часы,

в ряд прошлое бережно строя,

слёз не вытирая, платком носовым

я время стираю с сокровищ…

Во мне живёт не только

кроткий агнец…

С рожденья нравный у меня характер;

пылает временами сталь в глазах,

во мне живёт не только кроткий агнец,

но и бунтарь по линии отца.

К соседу зависть разум мой не гложет,

дом для друзей приветлив и открыт,

я безразлична к мишуре роскошной

мне мил и дорог без излишеств быт.

Тебя великую… «немытую»… больную

я обожаю сердцем и душой,

но всё внутри кипит, когда кайфуя

преступники смеются над тобой.

«Браслеты» им не тягостью в хоромах.

Их оправдает суд и адвокат,

и снова будут слуги для народа

Россией «справедливо» управлять.

Вещает микрофон о том… об этом…

где… что… кому решают господа.

При помощи немых бездушных кнопок

оскудевает русская казна.

Сползает дождь ручьём с ребристой кровли,

встречаю я неласковый рассвет,

финальный крик из жирных многоточий,

оставив в недописанной строфе.

Мне хочется век тот вернуть

Лучами сияют софиты.

Зал полон…

свободных нет мест.

Бесплатно под небом открытым

играет эстрадный оркестр.

Взлетая волной в поднебесье,

мазурка, кадриль и гавот

чаруют

и хочется грезить

под звуки пленительных нот.

Стираются годы и числа…

пьянящий туман в голове,

вняв чувствам, безумствуют мысли

и кажется, что я во сне…

Ласкают паркет кринолины,

княжна наблюдает в лорнет,

танцует с шутом герцогиня,

с принцессой кружи^′тся корнет.

Играют на бис музыканты…

Я плотно ресницы сомкнув,

блуждаю в тумане обманном —

мне хочется век тот вернуть.

Прозаическое

Не поспешай…

не лето на дворе;

до поезда час пятьдесят ещё,

клади салат, колбасочку, пюре,

по маленькой, давай на посошок.

Откуда знаем сложится всё как,

даст ли ещё свидание Господь…

с рожденья наша жизнь в его руках

не ведает никто, что завтра ждёт.

Всё может быть…

волнуется страна.

Счастливей наступивший век не стал…

Мне снится до сих пор тоннель Саланг…

какие пацаны остались там.

Спасибо, что проведать заскочил.

Возьми для внучек… куклы делал сам.

Давай, присев, минуту помолчим…

Я провожу…

успеем на вокзал.

Белая зависть

В широтах северных мороз,

на тройках свадьбы шумные…

а в нашем городе норд-ост

четвёртый день безумствует.

К нему вдобавок мелкий дождь

колючками противными —

с собою новый зонт возьмёшь,

ветрище спицы вывернет.

Разгул устроив без причин,

два друга блажью маются…

«бегут ручьи… звенят ручьи»…

деревья изгибаются.

* * *

И в Петербурге, и в Торжке

метели буйно-снежные,

а в нашем южном городке…

Прогноз…

Дожди по-прежнему.

Шельмец

Взгляд прищурив, в пёстром платье

осень нежится в лучах;

треплет огненные складки

ветерок шальной, ворча…

Нелегко в фасоне трудном

прояснить, что есть к чему,

он натешившись над юбкой,

ворот хочет расстегнуть.

Позабыв про осторожность,

изо всех стараясь сил,

превращает шёлк без ножниц

в золотящийся утиль.

Дарит ласковое солнце

лоскутам волшебный блеск.

Осень, млея, шепчет сонно:

«Отдохни чуток, шельмец».

Ей наряд ничуть не жалко…

дерзкий ей дороже гость,

у неё одежды яркой —

больше, чем на небе звёзд.

Шалая звезда

Огнём поверхность неба рассекая,

вниз шалая торопится звезда.

Летит к земле стремительно, не зная,

что ей не приземлиться никогда.

Безумная… спешит незванной гостьей

таинственным законам вопреки,

и тянутся за узкою полоской

похожие на свечи огоньки.

Не дав ей шанс,

наступит крах мечтаньям,

прервёт полёт незримая рука,

дым белый во мгновение растаяв,

осядет на плывущих облаках.

Не будет в небе шума никакого

из-за несчастья со звездой одной,

холодные светила завтра снова

зажгутся над Вселенной в час ночной.

Крещёная волной

День уходит…

Осенняя пряность,

пропитав интерьер, затаилась в углах;

на кокетливость штор полотняных

тень бесстрастных лучей кружевно улеглась.

Издали^′ синеву обнимая,

безбоязненно взгляд мой скользит по волнам…

а когда-то штормтрап покоряя,

я молила: «О боги, спасите меня»!

Море дерзко, в мой день именинный

ледяною водой окатив выше глаз,

оплело неземной паутиной…

так…

что кожа моя с ним навеки срослась.

Опускается дымчато вечер.

По холмам бирюзовым блуждает мой взгляд,

не забыв дом у маленькой речки,

я сегодня машу вслед большим кораблям.

Мне бы к маме на неделю

На душе с утра метелит.

И на улице метёт.

Мне бы к маме на неделю —

растопить сердечный лёд.

К ней котёнком прижимаясь,

под сухих поленьев треск

рассказать, как мне бывает

одиноко вдалеке.

Внемля мудрости утешной,

мокрый нос в халат уткнув,

под молитву безмятежно

в царстве рук её уснуть.

Пробудившись, утром рано

с песней в горнице прибрать…

Для меня в родных пенатах

стала б мелочью хандра.

На душе с утра метелит.

И на улице метёт.

Мне бы к маме на неделю —

растопить сердечный лёд.

Рыжее чудо

Откуда ты, рыжее чудо,

подарок нежданный с утра,

чтоб не был Пиратом обскубан,

а ну-ка бегом со двора!

И что ты прищурил глазищи,

страдальческий делаешь вид,

нос розовый в ноги мне тычешь;

налью молочка… потерпи…

Какой же ты, право, ледащий.

Что чешешься? Блохи небось?

Ну ладно… запрыгивай в ящик,

незваный до завтрака гость.

Красавчик… что золота слиток,

откушал и тут же ко сну.

Да ты, брат, породы элитной…

А может ты осени внук?

И всё повторится сначала

«УЧИТЕЛЬ! ПЕРЕД ИМЕНЕМ ТВОИМ ПОЗВОЛЬ СМИРЕННО ПРЕКЛОНИТЬ КОЛЕНИ!»

Посвящается моей любимой учительнице русского языка и литературы

Шепеленко Наталье Карповне

Улетят журавли,

дождь дороги размоет,

с силой буйною ветер листву разметёт,

обнажившись, деревья застынут в покое,

и опять в «однокомнатном доме» её

терпкий дым разольёт чай с лавандой и мятой,

плечи нежно обнимет пуховый платок,

раньше звёзд загорится настольная лампа,

лягут стопки /тетрадей в линейку/ на стол.

Сняв очки…

ровно в полночь она, не вздыхая,

приготовит к утру шарф и платье плиссе,

как всегда…

на шесть тридцать будильник поставит,

чтобы школьную дверь отворить раньше всех.

Спать ложась, плотно сдвинет она занавески,

только мысли во тьме перерыв не возьмут,

будет перед глазами мелькать разноцветно

не усыпанный розами пройденный путь.

Репей

Эх, Собака ты, Собака, ты чего идёшь за мной?

Видеть, думаешь, мне сладко взгляд отчаянно-больной.

Знаешь что, подходом тонким сердце де^′вичье не рви.

Зря не ластись к незнакомке, ей сейчас не до любви.

Не таращь свои глазищи, грустью их не рассмешишь,

разумею… взглядом ищешь струнки слабые души.

Что же ты понять не хочешь, мне тебя не взять домой,

не могу тебе помочь я, этот город мне чужой.

Слушай, чётко объясняю, болью душу не томи.

Где твой паспорт? Где? Не знаешь… Как билет тебе купить?

Ты привязчива, однако, что ль от холода дрожишь?

А… давай-ка ты, Собака, мне в вальсочке покружись.

Супер! Ешь теперь сосиску. Да не прыгай, больше нет.

Хватит шарф мой новый тискать… Что с тобою делать мне?

Может вместе на коленях у вагона мы споём,

проводник нас пожалеет и возьмёт в купе своё.

Слушай, выход есть умнее… сдам сейчас я свой билет.

Я ночным могу уехать… в принципе, не к спеху мне.

Жди. Куплю я бутерброды. После трапезы, Репей,

в частном секторе побродим — не без добрых мир людей.

Ладно… ладно обнимайся… Сердце как стучит твоё.

Мы найдём тебе хозяев… обязательно найдём.

Счастливое детство

Скрылось давно за далями детство…

но и сегодня помнятся мне:

райская мягкость панцирной сетки,

пахнущий солнцем бабушкин хлеб.

Первая кукла в платье невесты.

Первый азарт —

в пристенок игра.

Класс,

озарённый солнечным светом,

букв и слогов танцующий ряд.

С корнем годам из сердца не вырвать:

валенок новых тёплый уют,

в клетку пальто

(с расчётом на вырост),

мягкий отцовский шарф от простуд.

Фикус /богатство/ горницы низкой,

в красном углу лампадки фитиль,

в сахарной пудре мамины птицы

из «золотой» пасхальной муки.

Банька в яру… купанье в кадушке,

первой пластинки чу^′довый звук,

розовый вереск в марте цветущий

на островках песчаных в лесу.

Мне за столом без вилок, салфеток

есть не пришлось безе и буше…

Без чужеземных сникерсов детство

светлой порой осталось в душе.

Ностальгия

Вздыхает простуженно март полусонный.

Клубками седыми туман на горах.

Опять раздождилось…

опять вместо солнца

за окнами мутный и давящий мрак.

Кружа^′т беспорядочно тёмные тучи,

холодные струи бегут по стеклу,

у запертой форточки ветер канючит

с надеждой, что кто-то откроет ему.

Тоскливо…

И память, под шифера скрежет,

уносит туда… где нет стен меж дворов,

где в зимнюю стужу, под солнышком нежась

алмазно искрит белоснежный покров.

Туда… где от влажных поленьев сосновых

по комнатам запах янтарный разлит,

где стены в портретах родных и знакомых,

а в красном углу Богородицы лик.

У сказок счастливый конец

Я в цирке…

Наездница смелая скачет.

Арена,

как в прошлое шаг…

там слушаю сказку о Розе циркачке,

вцепившись в отцовский пиджак.

Обидно, что девушка любит так слепо

пустого красавца борца…

Мне хочется крикнуть: «Зачем тебе этот?

Не пить в жизни воду с лица.»

Под ситцем линялым сжимаются мышцы,

я Розу хочу защитить.

Мне нравится клоун весёлый и рыжий,

дарящий гимнастке цветы.

Не будет она пусть красавцу невестой!

Так хочется ей подсказать:

«Жених твой тебя называет принцессой

и преданно смотрит в глаза.»

Под куполом цирка Розетта звездою.

Вдруг ахнул в безумии зал….

Силач растерялся, а клоун спокойно

гимнастку, как мячик, поймал.

* * *

Я в цирке… полвека с тех пор пролетело

сползает слеза по щеке…

Гимнасты летают, что ангелы в белом;

у сказок счастливый конец.

Попутчики

Скорый ждал к отправленью сигнал.

На вопрос: «Разрешите войти»?

Вы, услышав ответное: «Да» —

с удивленьем застряли в двери.

Снег…

А я не забыла ещё —

стук колёс,

непроглядную ночь,

до утра разговор ни о чём,

по стеклу…

вниз сползающий дождь.

Кроме нас никого нет в купе,

я не вслух,

став на миг к Вам спиной,

посылаю спасибо судьбе,

нам позволившей встретиться вновь.

Сеет свет полинявшее бра,

мы опять говорим ни о чём,

обжигаясь, как в тот/ прошлый раз/

чай горячий с баранками пьём.

Быстро мчит, извиваясь состав,

я как будто в нечаянном сне.

Близорукие щуря глаза,

нежно Вы улыбаетесь мне.

Полночь.

Холодом дышит стекло,

рама узкая в кромке седой…

мы негромко ведём диалог,

не законченный нами весной.

Ночные размышления

Снова дождь…

Непроглядная темь за окном.

И хотя в доме тишь… не смыкаются веки,

друг за друга цепляясь отдельным звеном,

мысли тянутся медленно зубчатой цепью.

Проплывают картины из разных времён,

будоражат сознанье знакомые лица;

в истомлённой душе, то огонь полыхнёт,

то ознобом пронзая, метель закружиться.

Жизнь лишь в вымыслах плавно и ровно течёт,

наяву в ней не всё под сиянием вешним.

Я сполна испытала реальность её,

кожей правду впитав, не осталась безгрешной.

Несмотря на почтенность, я даже сейчас

не готовлю себя аскетичностью к раю,

не стараюсь с утра образам докучать,

вечерами молясь, святость не обещаю.

Мамино платье…

Зная шутки погоды предзимней,

я пытаюсь в шкафу разобраться,

летние вещи к стенке подвинув,

обнимаю вишнёвое платье.

Ощутив лёгкий запах сандала,

затянулся взгляд влажной завесой,

боль глухая внутри расплескалась,

замелькали картины из детства.

Я отчётливо, мамочка, помню —

шить его ты закончила утром.

Шёлк струясь в романтичном фасоне,

прижимался к изящной фигуре.

Полусонные мы восхищённо

любовались тобою нарядной,

ты кружилась легко, как девчонка,

излучая улыбкою радость.

Мама, мамочка… мамчик, мамуля,

в нашем доме всё также, как было:

окна под накрахмаленным тюлем

и цветы непокрытые пылью.

На тебя быть похожей стараюсь…

Возвращаясь с работы уставшей,

пью с мелиссою чай вечерами

из твоей керамической чашки.

Жизнь меня не особо ласкает,

постигаю её, спотыкаясь.

Если б только

ты знала, родная,

как тебя мне сейчас не хватает…

Не рождённая у моря

Даль в туманном обрамленье,

небо серое печально,

угасая прячет тени

день под скатертью хрустальной.

Воду с посвистом вздымает

с гор внезапно ветер сползший.

Безмятежно кувыркаясь,

чувств не сдерживают волны.

Расшалились,

гнуться ланью.

Друг о друга спотыкаясь,

без конца меняют платья,

шумно стонут лобызаясь.

Веря в то, что трос надёжный,

мельтешат буйки качаясь,

испугавшись непогоды,

вглубь умчались рыбьи стаи.

Холод, щёки обжигая,

в ворот куртки заползает;

пена, снежисто взлетая,

о зиме напоминает.

Очарованной простором,

не ознобно мне нисколько,

нерождённая у моря,

я пропитываюсь солью.

Красавица

Звенит вокруг неё счастливый смех.

Макушку гордо к небу устремив,

в преддверье праздника она для всех

горит на Главной площади страны.

Красавица…

подобной не найти;

метели и мороз ей не страшны;

мерцают разноцветные огни

на кончиках зелёной бахромы.

Вращаются зеркальные шары,

на колких лапах спит снежинок рой;

сияют, ёлку няшно окружив,

гирлянды ярче радуги двойной.

Нарядная…

горит она для всех;

весёлым эхом радость ввысь летит…

Узорно под счастливый детский смех

к брусчатке мёрзлой липнет конфетти.

Круговорот

Неумолимо в бесконечность мчится время…

Уже вторая половина декабря,

зимою на^′чисто сметён коллаж осенний,

а кажется ноябрь закончился вчера.

Бело.

Вдыхают хвойный запах подворотни,

переливаются на улицах огни,

слагаются стихи к потешкам новогодним,

полно работы у стилистов и портних.

Год Старый подарил счастливого немало,

с ним расставаться навсегда, конечно, жаль…

Но повторится в Новом многое сначала,

что вписано…

до наших жизней в календарь.

Звезда на Рождество мир озарит сияньем,

с размахом отгуляет святок карнавал,

запомнятся надолго в проруби купанья,

вновь…

как всегда, прощаясь, удивит февраль.

Ярило, в кружеве рассвета заблудившись,

рассыплет щедро, впрок хранимые лучи…

Лёд тронется…

Из тёплых стран /к апрелю ближе/

вернутся с криком похудевшие грачи.

И сызнова сугробы превратятся в лужи,

тепло почувствовав, проклюнется трава,

расплачутся коты под окнами подружек,

проснувшись, распрямят суставы дерева…

Готов календарь к обновленью…

Сияют глаза светофоров,

в предпраздничной гонке народ;

у женщин одни разговоры:

«В чём лучше встречать Новый год?»

Всем хочется выглядеть модно…

а мне нет для грусти причин,

как раз на меня и сегодня

костюмчик из белой парчи.

Я складки зараней нагладив;

в нём, так же… как в прошлом году,

тарелки поставив на скатерть,

с боков мельхиор разложу.

Желанья на ёлке развешу,

почти под часов перезвон,

надену искусственный жемчуг

и лодочки давних времён.

* * *

Готов календарь к обновленью,

метелями лёд перетёрт,

летят эсемес-поздравленья

за сотни и тысячи вёрст…

Новый год ожидается каждым

Ветер жухлые листья развеял

вдоль прогалов аллей опустелых.

Пахнет хвоей… Нагие деревья

в бархатистых отметинах белых.

Город предновогодний простужен.

Солнцу в тучах заснеженных тесно.

Тонкий лёд в подмороженных лужах

по краям потемневшим надтреснут.

Новый год ожидается каждым.

В моде цвет нынче сине-лиловый.

На прилавках —

горой распродажа,

у зеркал примеряют обновы.

В центре сквера у ёлки роскошной

в карнавальном плаще цвета охры,

зазывает усердно прохожих

черноглазый усатый фотограф.

Тебе… мой читатель

Хотя календарно декабрь ещё правит

и розвальни с Дедом Морозом в пути,

уже во дворах хвойный запах витает,

а в лужах блестят островки конфетти.

Был год уходящий мятежно-тревожным;

сулит что грядущий, не знает никто,

я верю в добро и заранее тоже

впустила лесную красавицу в дом.

Роятся снежинки на зелени пышной,

с иголок свисает гирлянда огней,

в коротеньких платьицах белые мышки

запряталась в гуще колючих ветвей.

Свет мягкий струится от лампы настольной;

час поздний…

в окно не доносится шум;

у всех…

кто был мною обижен невольно,

я строчкой нехитрой прощенья прошу.

Очки сняв, на рифмы смотрю виновато,

сливаются буквы, мерещится снег;

ресницы ласкают друг друга… тетрадка

пуховой подушкою кажется мне.

Так хочется снега

и мирного неба для всех

Несдержанно время.

Расставив салаты,

одеться к столу тороплюсь.

Фарфор золотится. Мани^′т ароматом

впитавший антоновку гусь.

Горит у бокалов

/пока что не полных/

божественно каждый излом…

Искристые брызги «Шампанского» в полночь

салютом взлетят над столом.

Куранты томятся… Час радостный близок.

Мерцают гирлянды огней.

Записки, подарки, смешные сюрпризы

скрывает пушистость ветвей.

Таит малахитность желанья, потехи,

лучится фонариков блеск;

на улице дождь, а так хочется снега

и мирного неба для всех.

Радостный вальс

Прощается год уходящий,

итогам готов эпилог.

И Новый…

надежду дарящий…

вот-вот переступит порог.

Заранее куплены свечи,

изучен рецепт пирога,

в шкатулках

серёжки… колечки —

Дракон обожает агат…

Начищена медь кофеварки,

надушен, наглажен наряд.

На улицах празднично… ярко;

гирлянды на ёлках горят.

Сияют шары чудотворно,

красавицы хвоей пьянят;

вращаются стрелки

и скоро

бокалы, искрясь, зазвенят.

* * *

Пусть счастье здоровье и нежность

заполнят до крыши Ваш дом!

Пусть рядом шагает успешность,

а в небе…

гремит

только гром!

Нас покидает Старый год

Всё подытожено, проверено,

для Нового готов отчёт;

кряхтя от груза непомерного,

нас покидает Старый год.

Висит до пят тяжёлой ношею

мешок на сгорбленных плечах —

внутри его небрежно сложено

всё, что не так, что сгоряча.

Мечты и детские, и взрослые

цветными фантами на дне

их придавили папки толстые…

чего в том хламе только нет.

Бумага —

связки килограммами;

на всех листах стоит печать,

и давит горб плитою мраморной —

незавершённых дел печаль.

«Чуть подожди, куда торопишься?

Не обижайся, Старина,

прими поклон за всё хорошее,

оно останется при нас.

Прости, за тяжесть непомерную,

но забери плохое всё,

ждут все, что Новый тридцать первого —

в день лучший веру принесёт».

Первый январский день

Застыл свечей сгоревших воск,

закончились коньяк и «Брют»,

спать просится туманный мозг,

с экрана бред лепечет шут.

На кухне праздника итог:

от мандаринов кожура,

еда для уличных котов,

посуды целая гора.

* * *

Морозен, светел первый день.

Январь чуть-чуть похож на март;

чудак какой-то на сирень

навешал домики из карт.

Для счастья в доме

роскоши не нужно

Чего ещё хотеть мне в этой жизни?

Я Новый год встречаю не одна.

Для гостя

стул всегда найдётся лишний

и в шкафчике бутылочка вина.

Мой телефон

не спит на пыльной полке,

я знаю в полночь дети позвонят.

Уверена,

что не из чувства долга.

А просто…

Не хватает им меня.

Чтоб слыть счастливой роскоши не нужно…

В душе моей спокойно и светло,

любимица семьи, обняв игрушку,

довольная мурлычет под столом.

Живу…

Тепло не запираю в ящик,

не извиваюсь в зависти и зле,

день наступающий великим счастьем…

Чего ещё желать мне на земле?

Ночь необычная

Ночь необычная… Небо лазорево.

Между домов расплылась тишина…

В позднее время окошки расшторены,

все ожидают торжественный знак.

Белая скатерть,

сервиз позолоченный,

сена пучок на салфетке льняной,

в глиняных плошках медовое сочиво,

вишнею пахнет узвар ледяной.

Свет не включают.

Сочельник для каждого —

время в спокойствии жизнь перебрать;

звёзды мерцают, сиянием радуя;

скоро всех ярче зажжётся одна.

* * *

Праздничны клиросы,

богослужение,

воск на подсвечниках слёзно блестит,

молят Всевышнего о всепрощении…

ладан дыханьем касается лиц.

Нежно лучатся иконы печальные,

благоговейно звучат голоса,

славя Спасителя,

ноты хрустальные

тихо вселяют надежду в сердца.

Рождественский сон

На окне полыхают герани,

иней бархатом лёг на стекло;

не мешает глазам сумрак ранний…

в доме тихо, уютно, тепло.

Чай зелёный дымится в фарфоре,

розы свежие в вазе блестят,

но не радует сердце комфортность —

сон тревожный приснился опять…

Будто бы у ворот с медной аркой

на закате морозного дня

в полушубке и валенках старых,

улыбаясь ждёт мама меня.

Я, восторг ощущая безмерно,

к ней спешу, утопая в снегу,

но…

хотя между нами лишь метры,

одолеть их никак не могу.

Шлю руками озябшими взмахи,

безголосо

кричу ей: «Привет!»

И…

когда я уже в полушаге,

исчезает её силуэт.

Чудеса в Васильев вечер

Расстелившись мягким шёлком,

ночь шепталась с тишиной.

Лунный свет ладонью жёлтой

гладил твердь коры земной.

Извивались в синей-сини

тучи звёздных мотыльков.

Содрогался пышный иней

на макушках облаков.

Мнилось кони резво скачут,

слух ловил морозный треск…

Был жемчужин редких ярче,

голубых сугробов блеск.

Взгляды щурились в волненье,

плыли свечи от тепла,

неразборчивые тени

появлялись в зеркалах.

День прошедший канул в вечность…

Вознесясь над суетой,

с щедростью Васильев вечер

всех одаривал мечтой.

Бывало на Руси…

Перевиты инеем ветки тополиные,

на холодных лавочках снежная труха,

светится жемчужисто голый куст рябиновый,

в снегирях, что в яблоках, старая ольха.

Не померкло, ночь спустя, Рождества сияние,

также переливчато колокол звонит…

Рвёт меха тальяночка… На Руси гуляния —

продолжают празднество святочные дни.

Бусы пятирядные, кофты, платья яркие,

ряженые толпами, посошок до дна,

царские медовые калачи на ярмарках,

с гор крутых катания в санках до темна.

Колеёй уезженной захмелевший, радостный

мчит купец с молодкою на гнедых лихих —

заметёт метелица след полозьев начисто,

в проруби крещенской смоются грехи.

Офицерская жена

Присев напротив спортплощадки,

она следит за детворой,

сливаясь с шумом, ввысь взлетает

смех безмятежно-озорной.

Век новый. Но под тем же клёном

песка шуршащая гора,

гирлянды стиранных пелёнок

висят всё также на шнурах

Их дворик, с окнами в геранях,

богатств дороже для неё.

Здесь сын, к ней крепко прижимаясь,

впервые МА-МА произнёс.

Малыш сегодня парень взрослый.

Умелец… В доме чинит всё.

Спортсмен, почти два метра ростом,

весною в армию пойдёт.

Коснувшись памятью дней школьных,

произнесёт она: «Как жаль»…

взгляд, во мгновенье ставший скорбным,

затянет влажная вуаль.

Волною прошлое нахлынет,

нещадно сердце стон пронзит;

майор, мечтающий о сыне,

не смог в огне себя спасти.

Связав узлом печаль и радость,

глазами, обведя окрест,

с охапкой впечатлений разных

войдёт она в родной подъезд.

Свет приглушив, в затишье комнат

даст спицам волю и простор,

услышав звук шагов знакомых,

отложит начатый узор.

Хулиганское 1

Ничего нет вечного

Ночью под луной,

Будем же беспечными

Милая с тобой.

http://www.stihi.ru/2011/11/25/2691

Огонь под блузкой тесною

от слов твоих пылал,

к себе ты душу женскую

речами приковал.

А знаешь,

синеглазенький,

нет вечного, ты прав,

немного в жизни праздников —

гуляем до утра.

Люби,

меня нескромную,

целуй под танец рук

так…

чтобы долго помнила

я ненасытность губ.

Чтоб эта ночка грешная

была святой во сне,

милу^′й до сумасшествия…

под мой счастливый смех.

Дари мне ласки дивные…

Пусть страсть горит в глазах,

пусть в нежности невиданной

купаются сердца…

Просто строчки

Стихов ершистая орава,

родившись,

жить имеет право.

А…

кто поэт

… из непоэтов

лишь время выберет конкретно.

Считая личный слог кристальным,

не след устраивать баталий

и злоречивою строкою

чужую душу беспокоить…

Когда её прилюдно хаешь,

когда ей крылья подрезаешь,

прервав нелестную словесность,

проверить «нимб» на лбу полезно…

Поча^′сту изъясняясь бранно,

нас не гнетёт,

что бумерангом

в день снежный иль зарёю вешней

вернётся всё с посылом тем же…

Ворчливое

Дремлет парк

в изумруд облачённый,

свет оранжевый льют фонари;

вслед смотрю проходящим девчонкам

и щемит почему-то внутри.

Как же скромности им не хватает,

вместо сумочек пиво в руках,

выше талии с лейблами майки,

пирсинг на оголённых пупках.

Нынче нет блузок вышитых гладью

и уже превратился в быльё,

придающий изящество платьям,

накрахмаленных юбок полёт.

Дней недавних всплывают картины…

Под прикрытием лиственных штор

трепет встреч, поцелуев невинность,

до утра о мечтах разговор.

Бог с ней с модой… другое мне грустно:

дефицит в новом веке добра,

благородства в поступках и чувствах

было больше в ушедшем вчера.

Последний день…

Пусть будет он далёк…

Над речкой ивы золотом шуршат.

Горит рубиново драже калины.

Я, глядя ввысь,

вздох грустный не сдержав,

смотрю вслед улетающему клину.

Ах… время… время…

как сдержать твой бег?

Так мало впереди тебя осталось.

Проснётся сад… вновь розы будут цвесть…

И только жизнь не повторить сначала.

Последний день… Пусть будет он далёк,

позволю быть к нему нещепетильной…

Все планы… что намечены вперёд,

другому будет сделать не под силу.

Первоначальный вариант

Уходит осень, оставляя тень,

до сентября дождём со мной прощаясь…

Я вздох печальный задержав,

взамен —

любимицу дождаться обещаю.

Ах… время… время… как же быстр твой бег…

так мало впереди тебя осталось…

Вернётся листопад, вернётся снег

и только жизнь не повторить сначала.

Последний день… Пусть будет он далёк…

позволю быть к нему нещепетильной…

Мне на земле так хорошо… ещё

не против я обжечь о пламя крылья.

Когда-то на Руси в Яблочный Спас

Нет палящего зноя.

Слаб укус комара.

Небо —

поле льняное.

Шум с утра во дворах.

Не закрыты ворота.

Щедр хозяин ко всем.

Маком дом обработан —

он для бесов кистень.

Рвётся,

взбодренный хмелем,

в пляс гороховый шут.

Колокольные трели

в храм Господний зовут.

Спас.

С задумкой о счастье

можно плод откусить…

С чистым сердцем прощать всех

и прощенья просить.

Счастливые встречи

Скинув модные туфли,

шучу озорно:

«Стань пуховой, тропинка витая» —

и ступнями босыми срастаясь с землёй,

восхищаюсь простором бескрайним.

Не спешу.

Что-то шепчут колосья мне вслед,

может быть, в том меня упрекают,

что на поезд в семнадцать купила билет

и теперь я для них: «Кто такая»?

Рожь ершистую ласково гладит рука,

влажный взгляд утопает в раздолье;

в тёмно-синих прожилках шумит океан,

золотятся на солнышке волны.

Жарко. Хочется пить. Липнет волос к щекам.

Шаг сдержав, пью я с жадностью колу.

В клюве мёртвою хваткой зажав червяка,

надо мною кружит перепёлка.

Писк протяжно-просящий вблизи услыхав,

вспоминаю про коржик творожный —

на траве, спрятав в сумку пустой целлофан,

оставляю столичную роскошь.

Вот и дом,

словно к празднику он побелён,

бродит стая сорок под каштаном,

от крыльца

в самом лучшем наряде своём

мне навстречу торопится мама.

Трепетное

«Нельзя соглашаться ползти, когда испытываешь желание парить».

Хелен Адамс Келлер

Забыв о возрасте, отринув дня усталость,

расслабившись душой, свободу мыслям дав,

люблю я в поздний час, пропав со всех радаров,

касаясь трепетно бумажного листа,

не сдерживая всплески внутренних эмоций,

причуд забавно-безобидных не стыдясь,

кружавчато цепляя друг за друга строчки,

не соблюдая рифм изысканных, писать

о чувствах нежных, о свиданиях, о розах…

И вдруг задуматься, восторг на грусть сменив,

над тем, что время заарканить невозможно,

о том, что уходящие бесценны дни.

Я ценю

каждый прожитый миг

Лист пожухлый с деревьев слетает,

изгаляется осень дождём;

размышленьям отдавшись, я знаю,

что короче мой путь с каждым днём.

Рвётся в форточку ветер нетёплый,

ночь рассеяла темень вокруг,

расплываются капли по стёклам,

мысли время сознательно рвут.

Не была я покорной голубкой,

над стремниной кружилась не раз;

много я совершила поступков,

о которых жалею сейчас.

Веря жарким любовным признаньям,

не однажды тонула во лжи,

за ошибки платила слезами

опустевшей распятой души.

Как ни странно от горьких рыданий,

стал ещё зеленее цвет глаз,

затянулись сердечные раны,

мне легко и спокойно сейчас.

Я не грежу Парижем и Римом,

бриллианты не вводят в искус,

умиляют меня георгины

и лаванды расплывшийся куст.

Мне приятнее уединенье…

в сладких муках рождаемый стих…

Понимая, что в мире всё тленно,

я ценю каждый прожитый миг.

Мы все на земле транзитом

Ослабев, сам себя утешал шторм ворчанием нервным,

влажный ветер, играя со мною, трепал платья шёлк;

сумасшедшие мысли шептались с мечтающим сердцем,

золотистое солнце касалось рассерженных волн.

Ударяясь о берег, те резво взлетали ввысь птицей,

над водою кружились блестящие брызги толпой.

Пена таяла, соль оставляя невидимой низкой;

отливало бордово-оранжевым мутное дно.

Не казались знамением ярко-кровавые краски…

Очарованной… мне никуда не хотелось спешить.

Напоённый теплом воздух ба^′ловал нежною лаской,

ясно виделась даль и казалась прекрасною жизнь.

* * *

Лунный свет утопал в фиолетовом мареве ночи;

в крапах жёлтых каштан под открытым окном шелестел.

Не спалось.

Комом в горле стояли печальные строчки.

Было трудно понять, что тебя нет уже на земле.

О море и дружбе

Там… где ты… с каждым днём холоднее,

на кустарниках охра блестит,

там всегда в летний месяц последний

грозовые рвут небо дожди.

Август тоже другим стал на юге —

зори позже и раньше темно…

Приезжай поскорее, Танюха,

я мечтаю о встрече с тобой.

По проспекту и улочкам узким

нас прокатит знакомый таксист;

мы на пляж убежим ранним утром,

булку хлеба для птиц прихватив.

Ты увидишь, как солнце, качаясь,

отражается в синей воде,

удивишься прожорливым чайкам

и количеству праздных людей.

До измора наплававшись брассом,

мы четыре пломбира съедим,

вспомним всех одноклассников наших

и, вздохнув, перейдём на стихи.

Из беседки мы вечером будем

любоваться пейзажем кавказским

и малиновый тающий пудинг

запивать охлаждённым шампанским.

Всё… Что было под грифом «секретно»

рассекретим, назвав имена,

с лёгким сердцем уснём на рассвете,

перед сном прочитав «Отче наш».

ПРИЕЗЖАЙ…

Заря

В шелках невероятных…

без охраны

всевечная любимица богов,

всегда с благим желанием

в час ранний

бесшумно покидает свой альков.

Цветами яркими переливаясь,

покой она венчает с тишиной…

Её лучи,

изящно изгибаясь,

заглядывают в каждое окно.

Добра и благоденствия желая,

горит она божественным огнём.

Для всех горит,

в веках не изменяясь…

день новый начинается с неё.

Бывает,

что метели и туманы

без умысла её скрывают лик…

Она, прорвав завесу, так же рано

свет сеет, бережно касаясь их.

Королева в кавычках

Сегодня день не мой… не весел глаз прищур.

Но…

что бы ни случилось в жизни личной,

соседок и подруг я в душу не впущу,

зачем кому-то знать, что в ней творится.

Оставлю в зазеркалье безотрадный вид,

к губам притронусь розовой помадой,

спокойно шею дважды жемчугом обвив,

уверенно скажу: «Ну вот… теперь… что надо»!

Послав сама себе воздушный поцелуй,

спущусь без лифта, шелестя нарядом,

непринуждённо дверь двойную распахну

и выйду королевой из парадной.

В ближайшем скверике скамеечку найду

\любимую\ под старой низкой липой,

окину взглядом высь и в яркую лазурь

легко на волю отпущу обиды.

Пусть неприятности, в заоблачность летя,

смешаются с пылинками вселенной;

всего главнее мне… не растерять себя,

а остальное…

всё второстепенно.

Мой мир

Меня года нисколько не пугают.

Под скрип пера, когда все крепко спят,

я также до безумия влюбляюсь,

разлюбленной рыдаю в три ручья.

Для строчки важной рифму подбирая,

не замечая… сколько на часах,

я то хвалю себя, то укоряю,

стараясь стих правдивый написать.

Подруг тревожить частыми звонками,

так просто поболтать… желаний нет.

В час сумерек, мобильный отключая,

люблю побыть с собой наедине.

Мне непонятен праздный шум компаний —

наводит грусть веселье без причин.

Я в спа-салонах в зимний день не загораю

и редкий гость в бути^′ках дорогих.

Окинув взглядом пышный мех в витринах,

я ощущаю боль и стон зверья;

«винтажные новинки» на блошином

восторг не вызывают у меня.

Не отжимаюсь я в спортивных залах,

жарой не извожу себя в парной.

От дел мирских

почувствовав усталость,

ищу покой в обители лесной.

Мне нравится, травинки раздвигая,

ласкать глазами крохотных маслят

и слушать, как по мамочке скучая,

птенчата-несмышлёныши пищат.

Бинтом в ней раны не затянешь

Случайности непрошенных потерь.

Что может быть ещё закономерней?

Я изменил бы прошлое теперь,

Да в будущее что-то плохо верю.

http://www.stihi.ru/2009/11/06/2266

Мерцая белым опереньем,

метель, скуля, стучится в дверь,

рождает жалобное пенье

печальных мыслей круговерть.

И верой в светлое не теша,

мелькает пройденная жизнь…

Любви,

непрошено ушедшей,

желанья нет сказать: «Вернись»!

Поверив в счастья невозможность,

забыться хочется во снах;

душа, истерзанная прошлым,

не хочет будущее знать.

Сверхпереполненная грустью,

она хронически больна —

устала, не рождает чувства

и не пьянеет от вина.

Вспять возвращающую память,

её измучил непокой,

бинтом в ней раны не затянешь,

не облегчишь святой водой.

Салют, Москва!

Салют, Москва!

Не виделись мы год.

Соскучившись, тебя обнять хочу.

Количество домов твоих растёт.

О жителях…

с улыбкой промолчу.

Прими от моря Чёрного привет,

оно давно ждёт в гости москвичей.

На пляже каждый камешек прогрет,

а волны золотятся от лучей.

Июнь…

У нас

больших различий нет.

Ночами только разница в тепле.

Ещё…

немного раньше твой рассвет

и позже ласка щедрых тополей.

Величие твоё и красота

открыты для обзора в час любой;

здесь где-то возле Крымского моста

живёт мной незабытая любовь.

Ну вот, Москва, вновь опустился дождь,

выходит…

не пойти мне никуда.

А, может к нам его ты перешлёшь?

В обмен…

тебе я свой загар отдам.

Что такое счастье

Счастье —

это не послания в стихах…

Это не успех и не известность.

Счастье это… если двум сердцам

день и ночь желается быть вместе.

Это —

не бассейн с крутым гуру,

не избыток роскоши гламурный.

Счастье —

это чай из нежных рук,

если ты лежишь с температурой.

Счастье —

не желание вкушать

вместе шелест новенькой банкноты,

а послушать, в унисон дыша,

тишиной написанные ноты.

Счастье —

просто: «Я люблю» — сказать,

вместо разговора про погоду.

Счастье —

утром, не открыв глаза,

целовать колючий подбородок.

Моcква… начало июля

Капризна погода в столице,

чуть что не стесняется слёз;

синоптики, «даме» в угоду,

с улыбкой вещают прогноз.

Июль наступивший в опале:

то ветра безумного шквал,

то небо под серой вуалью,

то чуть ли не мягкий асфальт.

Янтарно не выглядят липы,

дымящийся цвет облетел,

в траве расплодились улитки,

от влаги мчит вверх чистотел.

Не кру^′жится пух тополиный

всё меньше его во дворе,

застряв между веток калины,

он жмётся к шершавой коре.

* * *

Капризна погода… но если

рассыплет Ярило лучи,

на улицах шумно и тесно…

домой не спешат москвичи.

Тревожная ночь

По небу безразличному устало,

набросив балахоны абы как,

плывут, толкаясь, хаотичной стаей

в неведомые дали облака.

Облюбовав гипюровую шторку,

свет лунный замер в абрисе кружав,

и кажется алмазные иголки

серебряными нитками шуршат.

К стеклу туманным взглядом прислонившись,

я представляю белый-белый снег…

и вдруг хор певчих мамину молитву

запел негромко в вязкой тишине.

Сползало покрывало ночи липкой

передо мною плыли образа^′,

не обжигали мысли, боль утихла…

смыкались истомлённые глаза.

Москва…

июнь 2010 год

больничная палата

Не прощай, а до свиданья…

Уезжаю без рыданий,

немо вяжутся слова…

— Не прощай, а до свиданья,

златоглавая Москва.

Счастье дней необычайных

забираю я домой,

разлучаясь, обещаю

прилететь к тебе зимой.

Скоро, диктору поверив,

проводник поднимет «стяг»,

вздрогнут тамбурные двери,

поезд тронется пыхтя.

Под колёсный стук ритмичный

буду лик твой вспоминать…

Жаль в сегодняшней столице

не такой, что был Арбат.

Дух его уже не прежний,

новый век —

другая жизнь;

жалко, что в дыму кафешек,

растворился романтизм.

* * *

Путь свободен. Свет зелёный.

Завтра — море…

А пока —

На вокзал смотрю влюблённо:

«До свидания, МОСКВА!».

Мой поезд в 10 ч 20 м 2010 г.

Я из двадцатого столетья

Скажем, тёртый я калач,

даже битой слуг не кличу,

не бездельница, не рвач,

от родителей приличных.

О^′колотню, отродясь,

не смотрю в глаза я кротко,

до сегодняшнего дня

не слыву «девицей» робкой.

В выраженьях с подлецом

я не очень аккуратна,

в тень не прячу я лицо,

утверждая правду-матку.

О любви…

Тут, что хитрить…

Можно факт придать огласке:

вся я в папу, тот дарил

/не по норме/ маме ласку.

Жалко, быстро мчатся дни,

в стрижке пепел всё заметней.

Вот такая, вот я НИ..

из двадцатого столетья.

Мне рисовать желается строкой

Наверное всему виною время…

Природный мир теперь милей глазам.

Заметно охладев к пустым общеньям,

вернулась я к заброшенным стихам.

Пейзаж весенний —

разве в нём не дивом…

Туман, мостом висящий над рекой,

Ручьёв неугомонных говорливость.

Прорвавший наст подснежник голубой.

Плывут картины яркой каруселью…

Не рвётся мысль, бежит перо легко.

Мне даже перезвоны птичьих трелей

нарисовать желается строкой.

Конь Буланый

памяти отца

Прости меня, прости, Буланый,

за то, что не успел спасти,

твоя погибель в сердце раной,

которой век не зарасти.

Избу, объятую жарою,

внезапно ветер охладил,

я, убаюканный зарёю,

совсем не чувствовал беды.

Не передать мои страданья;

воспоминанья так свежи:

во снах тревожных постоянно

счастливый ты ко мне бежишь.

Услышав ржание у дома,

тянусь я к сумке с сахарком

и явно чувствую знакомый

жест нежный влажным языком.

Мы уносились в степь бывало…

там под бескрайней синевой

резвился ты средь маков алых

с кобылкой пегой, молодой.

Нас ублажал костёр трескучий,

над головами месяц плыл,

нам, засыпающим в полуночь,

служил периною ковыль.

О наших ноченьках прекрасных

осталось только вспоминать…

Твоей подружке синеглазой,

что сгинул ты, не дам я знать.

С больной душой, от горя пьяной,

уздечку спрячу я в сундук.

Прости, прости меня, Буланый,

прости меня, мой верный друг.

Жизнь без ошибок, дочка, невозможна…

Ты плача шепчешь: «Мир стал обесцвечен».

Рвёт сердце на кусочки голос грустный.

Я, всё представив в невесёлом свете,

сжимаю трубку чуть ли не до хруста.

Мне страшно.

Больно. Ко всему и ветер,

под стать душе моей, весь вечер воет.

И что теперь?

Развод?

Размен?

А дети?

Не дай, Господь, им пережить такое.

Жизнь без ошибок, дочка, невозможна,

обычно в распрях виноваты двое.

Умей прощать, в словах будь осторожна;

гнев сдерживай, в пылу владей собою.

В полночье не указывай на двери,

обиду можно высказать и утром;

простив, не мучай позже недоверьем,

будь мудрой, даже если верить трудно.

Я так и не смогла

тебя забыть

Тепло впитав, кончается день летний.

Бледнеет постепенно бронзовый закат.

Целует море берег разомлевший,

парят в хрустальном зазеркалье облака.

Смешную шляпу на затылок сдвинув,

звучанье плеера заметно приглушив,

бегу я взглядом по равнине синей

с необъяснимым чувством в глубине души.

Смятённая… тону в воспоминаньях…

Прости… я так и не смогла тебя забыть.

Вдали мелькает абрис яхты странной…

мерцает серебром агатовая зыбь.

Ленке

Знать, июньской последней пятницей

мне не зря снился отчий дом:

ты стояла в цветастом платьице

с чемоданом и рюкзаком.

В узком круге бордовой ленточки

голубел васильков букет,

Ленка… Лена… Ленуська… Леночка,

сколько ж мы не видались лет.

На столе Каберне и сладости,

я стараюсь к тебе прильнуть,

сердце бьётся сильней, чем радостно,

словно тесно в груди ему.

Нежно ластясь к хрустальным стеночкам,

из бокалов пьёт хмель рассвет,

Ленка… Лена… Ленуська… Леночка,

расстояний для дружбы нет.

Бессонница

Неприглашённой заявившись,

она…

точь в точь… как в прошлый раз…

на мой диван… в немом затишье…

бесцеремонно улеглась.

Моим же поделилась пледом,

себе побольше часть забрав,

прижалась: «Мол… в мою жилетку…

рыдать ты можешь до утра.»

Ну и… хитрющая зараза…

с ней говоришь… Она молчит.

Ей столько плакалась… ни разу…

мне не ответила… как быть.

Вопросов уйма нерешённых…

чего нет только в голове…

могла б /по-дружески/ знакомой

полезно-умный дать совет.

Ан нет, жадюга… притаилась…

до бед чужих ей дела нет…

тепло… уютненько в квартире,

платить не надо за ночлег.

Ничто тихоню не заботит,

ей всё равно рассвет… закат…

счастливица… ей на работу

не надо в шесть часов вставать.

Она любила

так рассказывать о море

Чтоб пылью не дышать в полуторке Егора,

мы с нею с косовицы шли пешком.

Она любила так рассказывать о море,

хотя сама не видела его.

Был через поле до деревни путь короче,

обняв, она показывала мне:

«Дочурочка, смотри, оно такое точно

лишь цвет, как небо…

может… чуть синей».

Мы с ней по вечерам, во время зимней стыни,

флот клеили, тетрадь распотрошив;

мне виделись во снах русалки на дельфинах

и с крыльями огромными стрижи.

Волна касается легко каймы песочной,

и голос незабытый шепчет мне:

«Дочурочка, смотри, оно такое точно

лишь цвет,

как небо…

может… чуть синей».

Нереальное

Бесконечна рутинная цепь…

От стараний усталость печатью.

Пренебречь суетой бы… да в степь

без излишнего груза умчаться.

Там… без связи, без денег, без книг,

совершенно не ведая страха,

самовязанный шарф подстелив,

утонуть в глубине диких маков.

И со дна, к небу взгляд приковав,

наблюдать за орлом с умиленьем…

Пусть бы ветер меня раздевал,

льнул ковыль к оголённым коленям.

Там… впитав кожей нежность травы,

не вдыхая отравленной пыли,

о проблемах гнетущих на время забыв,

обрела бы возможно я крылья.

Второй вариант…

КРЕСТНИЦА ВЕТРА

Стать бы крестницей ветра, да в степь —

унестись на коне беспородном…

там улечься на ярком холсте

с ощущением полной свободы.

И, бесцельно уставившись вверх,

наблюдать за орлом с умиленьем…

Пусть ковыль бы под тихий мой смех,

прижимался бесстыдно к коленям.

Ублажал бы пусть сердце простор.

Пусть бы в этом хрустальном безбрежье —

другом ночью был яркий костёр,

одеялом прохлада и свежесть.

Тебе, любимая мамочка

У тебя —

ещё солнце

прохладою дышит,

суеты нет весенней пока во дворах,

по ночам жмутся к трубам озябшие крыши,

над рекой непроглядный туман по утрам.

У меня —

снег растаял,

давно не морозно,

по земле стелет цвет облетающий тёрн.

Лижут па^′соку пчёлы, жалея берёзы,

Одуванчики к Вербному вяжут ковёр.

Представляю как ты, выпив чай с мармеладкой,

вечерами под ветра занудливый визг,

развернув на закладке тугую тетрадку,

вслух читаешь мой первый про ласточку стих.

Знаю,

чувствую, МАМ,

ты волнуешься очень,

наблюдая, как птицы, вернувшись, кричат.

МАМА, МАМА, прости свою странницу-дочку,

только ты —

всё на свете умеешь прощать.

Перемены

Всё заметнее блёклость осенних картин:

краски в бледных лучах не горят,

льётся скупо тепло сквозь дрожащую синь,

стала щедрой на холод заря.

Липнут клочья сырой паутины к ветвям.

Дым фруктовый разносят костры.

Над белёсым жнивьём часто стелет туман

из пастелевой пряжи ковры.

След, оставленный клином последним, истлел,

расползлась по лугам тишина…

С непомерным усердьем по мокрой земле

рассыпает бурьян семена.

Уходящий ноябрь, словно алчный койот,

за ночь листья с берёз оборвал;

на буграх облысевших галдит вороньё,

непогоду сулит птичий гвалт.

Конечно же я грешная…

Я слабая… Я женщина… Несу свой крест осознанно.

В миру разноступенчатом себя не тешу грёзами.

На долю не досадуя, иду по жизни разная…

Дню прожитому радуюсь и думаю о завтрашнем.

Не в меру я застенчива. Не скряга и не вредина.

Кокетка… я же женщина… В любви нежна и предана.

Года… им вопреки… меня волнуют ночи лунные…

Хотя мне лет… Зачем Вам знать? В душе… ещё я юная.

Стараюсь со знакомыми быть в дружбе ненавязчивой.

Ценю немногословие и не терплю похабщину.

Мне чужд угар тщеславия. Я до работы жадная.

Доверчива. Без зависти… чужим успехам радуюсь.

Конечно же я грешная, конечно же ранимая…

Речь не люблю лжелестную, мне до^′рога правдивая.

Что не на зле замешана и не с сарказмом скрещена…

Я милая… я нежная…

я слабая… я женщина.

Романтичное

Разносит по гостиной запах леса

в предзимие растопленный камин…

Свет лунный, полутьму легко разрезав,

тень прячет в фалдах шёлковых гардин.

Усладой мне под музыку Марради,

в халатик бумазейный облачась,

постлав на стол миткалевую скатерть,

пить, пламенем любуясь, чёрный чай.

Не раз, прервав речетатив поленьев,

тревожить у^′гли медной кочергой,

задерживая взгляд на гобелене,

завидовать романтике его.

Тревожные сны

Тают свечи.

Оклады блестят.

В будний день не теснят прихожане.

Я под шёпот негромкий, крестясь,

доверяюсь иконе «Державной».

В сердце трепетом нынешний сон:

будто я, в переулках блуждая,

отыскала родительский дом,

рвусь в калитку, а та не впускает.

Свет неяркий заметив в окне,

в палисад сквозь кусты пробираюсь…

Тюль задёрнут, но видится мне,

будто мамино платье мелькает.

Внутрь смотрю… И вдруг, руку подняв,

в створки резко без слов ударяю;

разлетаются стёкла звеня…

кровь на пальцах и я просыпаюсь.

Что отдал… то твоё…

Добро…

оно у каждого с рожденья в сердце.

Известно издревле:

«…что о^′тдал… то твоё».

Не бойтесь ближнего одаривать без меры,

вас в расточительстве Господь не упрекнёт.

От щедролюбия душа богаче станет.

Не дайте жадности изъесть нутро своё,

не сделайте ладони алчными руками —

мы в мир пришли ни с чем…

такими же уйдём.

Живите, соблюдая строчки истин божьих,

не станьте, личный гнев излив, другим бедой…

Поверьте,

словом оборвать дыханье можно

и в горстку пепла превратить любовь.

Очаг не погасите, сделав дом несчастным,

в безладице триумф не рвитесь одержать,

позвольте в передышке мудрости вмешаться —

семья важнее, чем пустых амбиций жар.

Изнанка жизни не на бархатной основе…

Соблазны… Их полно…

Чтоб страсть к ним одолеть,

зовите, не стесняясь, на подмогу совесть,

та /вне сомнения/ вам умный даст совет.

Птенец

Открываю калитку с трудом…

заржавевшие петли хрипят,

сквозь забор, защищая мой дом,

пёс соседский рычит на меня.

Дикий хмель обнимает крыльцо…

Во дворе подорожник ковром.

Сполоснув минералкой лицо,

обувь сняв, я сажусь на порог,

Прикрываю на время глаза,

возвращаюсь к ушедшей поре,

представляя с цигаркой отца,

сожалею, что нет сигарет.

Затянуться б сейчас, что есть сил,

может дым, въевшись горечью в грудь,

в сердце рвущую боль приглушил

и душе стало б легче чуть-чуть.

Веет сыростью сумрак сенец;

яркий свет, зажигая везде,

я шучу: «Наконец-то птенец

оказался в родимом гнезде».

Вниз летят паутины клочки —

веник влажный её разбудил,

через стёкла ворвавшись, лучи

золотят двухгодичную пыль.

На земле мы заложники времени

В предсказанья не верю и страхами

повседневный не полню я быт.

В заурядной моей биографии

нет того, что хотелось бы скрыть.

Жизнь моя без медалей и почестей…

много в ней растеряла друзей,

то сказала не то, что им хочется,

то не стала где надо своей.

Нелегки расставанья печальные,

их причин до конца не поняв,

опустевшую нишу в отчаянье

тут же я не спешу заполнять.

На земле мы заложники времени.

У него…

для всех разный лимит,

помня заповеди о прощении,

зло в душе не пытаюсь копить.

Нет в ней алчности и лицемерия,

в ней не прячется зависти ком;

оказать помощь ближнему первою

для меня не тяжёлым ярмом.

Мне невесело в шумных компаниях.

Обожаю я без никого,

глядя вдаль, на заре затуманенной

слушать вздохи проснувшихся волн…

Ничья потеря

Что… устал… ничья потеря,

бегать о^′бок целый час,

ты откуда в нашем сквере,

прицепившийся балласт?

Так… мои не трогай пальцы,

языком ладонь не гладь,

зря на шорохи не скалься,

на фонарный столб не лай.

И чего к ботинкам жмёшься,

слёзно смотришь на меня?

Я… себя, любезный пёсик,

не просила охранять.

Не шарман… твой вид собака:

болью взгляд отягощён,

хвост в колючках, грязь на лапах,

непонятно уши в чём.

Эй… куда это так лихо…

Ну-ка быстренько: «Назад!»

Поостынь… не надо рыком

будоражить воробьят.

Разлетелись птахи…

Ладно. Виновато не дрожи,

в гости хочешь, дом мой рядом?

А на даче можешь жить.

Романтичный бред

Устроившись удобно на диване,

под приглушённый бледно-жёлтый свет,

мне нравится тонуть в плену мечтаний

в час поздний с тишиной наедине.

Аллюзии

строкою оживляя,

рождаю я лирический куплет.

Войдя в азарт, внутри себя копаясь,

приоткрываю тайны разных лет.

Взяв перерыв, себя балу^′ю чаем,

с улыбкой взгляд в окошко устремив…

Свет лунный, вниз стекающий ручьями,

подсказывает как закончить стих.

Бегут по клеткам мысли точно кони;

приятен сердцу романтичный бред…

Седые блики лижут подоконье,

мигают звёзды странными тире.

Автобиографичное

Я…

зимой в избе крестьянской, в мир явилась по любви,

род мой, хоть и не дворянский… генов нет во мне плохих.

Папа —

сын простолюдинки, был умён, что Соломон.

«Жизнь, не книжные картинки», — повторял частенько он.

«Дочка, знать и помнить нужно, что в ухабах ейный путь,

не кори его споткнувшись, осмотрительнее будь.

Не старайся и в потеху, не своё к себе пригресть,

труд —

основа всех успехов, воровать чужое грех».

Мама тоже постоянно объясняла… что к чему,

но под окнами тальянка волновала больше слух.

В умность речи не вникая, взглядом в зеркале застыв,

быть примерной соглашаясь, я смотрела на часы.

Было ночью неопасно, дверь была не на крючке…

как же нравились мне танцы под гармонь на пятачке.

Прижимая клёш широкий я на цыпочках… тайком,

слыша отзвуки фокстрота, покидала спящий дом.

Возвращалась точно также, не прервав отцовский храп.

И была нектара слаще —

та далёкая пора.

О себе

Барто взахлёб я не читала в детстве

и в юности не млела от есенинских стихов,

лишь в сорок пять, не грезя стать известной,

вдруг увлеклась серьёзно поэтической строфой.

Любовь…

одна из тем моих стараний…

Нередко я, чтоб не казался выдуманным стих,

краду, бесстыдно взламывая память,

во днях ушедших сладостный невозвратимый миг.

Мои герои из реальной жизни,

они /что дети/ в помыслах и искренни в делах,

в них грешность и стыдливость, и капризность,

им ведомы ошибки, одиночество и страх.

Войдя в азарт, «к столешнице приклеясь»,

бывает до зари я «издеваюсь» над строкой,

не прост успех

и чаще плод мучений…

увы…

ершистая «гора» исписанных листов.

Это не забыть

Там был не дом большой, а хата,

забор с подпорками из слег,

кровей дворянских пёс Панкратий

и с голубым оттенком снег.

Зимой на кухне кот Арсений

играл клубком по вечерам.

В морозы там,

в мой день рожденья,

цвела пурпурная герань.

Огонь в печи с утра резвился,

дыша берёзой и травой.

В запечье в люльке из опилок

жил самый добрый домовой.

Там летнее ночное небо

казалось полем васильков,

а в речке оставался слепок,

плывущих в небыль облаков.

Там был Арсений, был Панкратий,

был с голубым оттенком снег,

там были брат, сестрёнка, батя

и мама любящая всех.

Синеглазое счастье моё

Лунный свет на балконе застряв,

задремал возле стенки панельной,

бриз, коснувшись распахнутых рам,

расстелил аромат карамельный.

Вжавшись в кресло, я вновь перед сном

нежно время листаю обратно…

на журнальном столе под стеклом

фотография девочки с бантом.

Несравненное счастье моё,

выйдя замуж ты стала москвичкой

и теперь к важным датам печёшь

лучше мамы пирог ежевичный.

Над столицей, /смотрю в новостя^′х/

виснет снег водянистою шторой,

а у нас в октябре время вспять —

дни, что мёд… бабье лето повторно.

Солнце словно оранжевый флаг,

ни дождиночки, небо льняное…

не сдержавшись, сирень зацвела —

от кустов полыхнуло весною.

По тебе не могу не скучать,

чтоб тоску не лечить сигаретой,

я слагаю стихи по ночам,

не мечтая о славе поэта.

Синеглазое счастье моё,

лучик мой, ненаглядная радость,

пусть бездолье тебя обойдёт,

ангел твой пусть всегда будет рядом.

Не пишется

Плечи не горбит усталость,

думать никто не мешает,

но полушария вялы,

строчки душа не рождает.

Тихо в просторной гостиной,

в чашке и чайнике пусто,

струйка табачного дыма

тянется к выцветшей люстре

Мысли… как будто не рядом.

Бред мой в корзине сверхполной.

Горечи вкус неприятный

чувствуют губы и горло.

Выброшен стих неудачный.

К новому… рвения мало.

То ли январь слишком мрачен,

то ли я…

впрямь…

исписалась.

Возрастные перемены

Оставив след в памяти,

время уходит…

Реальная правда горчит:

меняется возраст… зима на подходе,

не спрятать лицо от морщин.

Уже…

не играю я с лифтом в обгоны —

исчез безвозвратно кураж.

В одежде другая длина и фасоны,

лишь к случаям стал макияж.

От русских морозов не тянет умчаться

на отдых в чужие края…

Читаю запоем… И кресло-качалка

не может уже без меня.

Карминные зори в лиловых оттенках,

как раньше глаза не хмелят.

Уже… к осыпающим цвет хризантемам

нежней прикасается взгляд.

На годы вперёд нынче планы не строю,

вмещает любимых мой дом

и нет дней дороже, когда всей семьёю

сидим за одним мы столом.

Nostalgie

Смеркалось… Клочьями густыми

висел над Лондоном туман;

тонули улицы ночные

в лучах неоновых реклам.

Касался стёкол бархат серый —

в старинном пабе у окна

за столиком /с пустым фужером/

сидела женщина одна.

Взгляд беспокойно-увлажнённый

блуждал средь незнакомых лиц.

Тоску в глазах её бездонных

скрыть был не в силах шёлк ресниц.

Вдруг резко встав, с улыбкой грустной

пройдя по залу, не смутясь,

у ба^′рмена она на русском

спросила: «Водка, есть у вас»?

— Мадам!.. Россия! Вы откуда?

— Москвичка я! А Вы? А Вы?

Трезвон расколотой посуды

восторга их не охладил…

— А я в Одессе жил когда-то.

— Бывала! Муж туда возил!

— В столице я, служа в стройбате,

все уголки «исколесил».

— Вы знаете?..

— Конечно, знаю!

— Вы помните?..

— Какой вокал!..

Смеялись двое, собирая,

разбитый вдребезги бокал.

Рябиновый блюз

Вид рябины тих и скромен…

не горит она огнём,

день гостями наводнённый

был нелёгким для неё.

Ветер листья утром ранним

обрывал, что лиходей,

от его забавы странной

дрожь пронзала до корней.

А потом…

почти с обеда,

в аккурат до темноты,

не жалели хрупких веток

ненасытные дрозды.

Их прогнав, сорочья стая

пронеслась по ней, что плуг…

Струйкой горькою стекает

сок по тонкому стволу.

Рванью серой паутина,

раны свежие щемят.

Под приствольной круговиной

в алых крапинах земля.

И хотя…

ей неповинной

страх с лихвой пришлось познать,

не клянёт судьбу рябина…

не озлобилась она.

Драгоценная гостья

Мне калиточку нежно царапает осень,

в дом с улыбкой её приглашаю:

«Не стесняйся, входи драгоценная гостья,

под бокальчик вина поболтаем».

Твой приход для меня унывать не причина.

Ну и что? Что мой паспорт бессрочный.

Я всё также смущаюсь от взгляда мужчины,

и в висках также бьют молоточки.

Если с фото сравнить, внешне да изменилась,

но в душе не солгу чуть за двадцать.

Мне недавно такое, на зорьке приснилось…

рассказала б, да будешь смеяться.

Ну чего ж ты стоишь у порога, смущаясь?

Стол накрыт. Нас фужеры заждались.

Мы с тобою подружимся, я уверяю.

Заходи… заходи… не стесняйся.

Осенняя элегия

Луч косой, миновав прорезь складок гардинных,

нежным гостем явившись в полуденный час,

поблуждал не спеша по абстрактной картине

и улёгся на иглы раскрывшихся астр.

За окном

наступивший сентябрь суетится…

Мне же нынче не надо спешить никуда.

Грамм, добавленной в джезву цейлонской корицы,

оставляет густой аромат на губах.

На фарфоровом блюдце расплывшийся кофе —

по рисунку скользят с любопытством глаза,

зная и понимая, что гуще засохшей

не под силу грядущее мне предсказать…

Умная идея

Мрачен день.

Под гром сварливый

мелодичен кошки храп.

Нудно…

в стёкла дождь стучится,

душу мучает хандра.

Разобрать что ль в ней завалы,

в уголочках подмести,

ценности в конце аврала

поудобней разместить.

Что ж… хорошая идея,

солнца я не буду ждать,

всю ненужность \не жалея\

в мусорный отправлю бак.

Чтоб узор из нитей ветхих,

в грусть впадая не плести…

в сердце лишь оставлю место

для добра и для любви.

Щемящее

Самое дорогое на земле — жизнь.

Прохлада нежная над бездной расплылась,

сиянье бликов мудрено переплелось,

лаская низкий берег, томная волна

вдыхает дивный аромат июньских роз.

Огромное…

в гирляндах зубчато-седых,

колышется почти неслышно полотно,

с щемящей болью под глухие звуки брызг

я вспоминаю край не менее родной.

Всплывают в памяти полей ржаных холсты,

луга, сосновый бор, пологие бугры…

и кажется в ответ еловой хвои дым

доносит ветра неожиданный порыв.

Лучей бескровных не жалеет звёздный страж.

Вдоль набережной флейта рассыпает звук;

чарует взгляд приливов медленных игра…

«Какая красота»! — слетает тихо с губ.

Туманятся глаза, окидывая даль…

В мятежной радости печали лёгкой тень —

осознаю умом… сегодня навсегда

один… ещё один со мной простился день.

У каждого из нас

история своя

Бескрайна синь небесного простора.

Мерцают звёзды, тайнами маня.

Вселенная…

в ней океан чужих историй.

У каждого из нас —

она своя.

С рождения,

лимит взымевшие на время,

несём по жизни мы нелёгкий крест,

устав, нередко забываем при общенье,

что добродетель кроется в добре.

Лицо под маской благородною скрывая,

корысти ради предаём друзей,

обид пустых, страдая спесью, не прощаем…

не замечаем алчности в себе.

Перед иконами, молясь красивым слогом,

взгляд на^′ пол устремив, кривим душой,

постыдное, крестясь, не доверяем Богу,

хотя прекрасно знаем —

лгать грешно.

Я спасаю себя сама

Жизнь она не скатёркою глаженной,

не без колких шипов стезя…

И пока

из минут годы вяжутся,

огорчений не избежать.

Если будешь терзать дни обидою,

жизнь несчётно кнутом хлестнёт.

До кровавых рубцов ею битая,

кружев я не плету из слёз.

Огорчённая болью непрошенной,

к ясновидящей не иду,

взгляд поту^′пив,

не жалуюсь Боженьке,

не кляну в горячах судьбу.

В поздний час…

в абсолютном беззвучии,

пожелтевший блокнот обняв,

отделяя от плевел насущное,

я стихами лечу себя.

Лесть

Лучше пусть правда —

даже суровая,

даже за счёт

каких-то утрат;

речи льстивые,

речи медовые

не желают

подспудно добра.

Лесть…

в своих чарах твёрдо уверена…

околдует,

лишь ей разреши,

у неё сладкой пудры немерено…

Только вот пыль…

увы…

без души.

Русская Сапфо (Анне Ахматовой)

Не раз измученная страхом,

вину носившая в себе,

она доверившись бумаге,

не предъявляла счёт судьбе.

Земная…

Стыд грехопадений

не тщилась в храме отмолить,

от одиночества спасеньем

был ей обычный белый лист.

Обняв холодный подоконник,

благословлённая луной,

склонив к тетради взгляд иконный,

она глушила боль строкой.

Застыв в немом оцепененье,

внедрялась в память силой всей…

в глазах закрытых перед нею

мелькали тени прошлых дней.

Любовь и жизнь, владея словом,

спешила в рифму изложить…

Летящий почерк букв неровных

напоминал морскую зыбь.

Привычный кашель дрожь сменяла,

строфа бежала за строфой…

В «антракте» складки штор линялых

вдыхали горький дым «Сафо».

Прерванный полёт

Неотступно тараня броню волнореза,

о бетон разбивались бугры водяные…

Брызги, взмыв в вышину, вновь в зелёную бездну

возвращались хрустально-искрящимся ливнем.

Кончен пляжный сезон. Под жестя^′ным навесом

прячет лодки рыбацкие сумрак сгущаясь;

прислонясь, тесно к прутьям решётки железной,

полуспит в одиночестве старая чайка.

Ждать чего… смысл какой на земле оставаться,

если завтра бесстрашно над морем не реять,

не парить в облаках, вниз игриво бросаясь.

Здесь без неба и волн жить она не сумеет.

Ветер тёплый беззлобно кидается пылью,

только сдвинуться в сторону птица не в силах,

тянут вниз поредевшие серые крылья,

боль с печалью во взгляде потухшем застыли.

В час вечерний, в пространство прохладой впиваясь,

на прибрежные камни ложилось затишье…

След невидимый на облаках оставляя,

ночь спускалась неспешно в салопе черничном.

* * *

По лазури скользя золотыми лучами,

разгоралась заря, ясный день обещая.

От прибрежья вдали,

гордым взглядом прощальным

в небо глянула чайка, полёт прерывая.

Анне

Даря взамен уютность и покой,

глотала печка жадно подаяние…

Царил в избе просторной дух лесной,

по зеркалу скользили блики пламени.

Забавно

кот мурлыкал под столом,

в безлунии

осенний дождь накрапывал,

клонило в сон приятное тепло

и вдруг…

ты стал читать стихи Ахматовой.

Кончался стих, шептала я: «Ещё…»

Их слушать

мне хотелось нескончаемо.

В них,

так понятно-близких,

было всё:

любовь, надежда, горе, боль, отчаянье…

Передо мною,

то взвиваясь ввысь,

то вниз летя,

в безумном состоянии

металась чёрно-белой птицей жизнь

рабы господней, наречённой Анною.

Женщина и кошка

По квартире тишь разлита…

Стёкла

в бархатных пальто.

Чудом средь увядших листьев

бальзаминовый цветок.

Плотно форточка закрыта,

шторы вздёрнуты наверх,

на стене кружок открыток,

пыль впилась в ковровый мех.

Голый стол… на нём вразброску:

томик Блока,

счёт за свет,

нитки, ножницы, расчёска,

ручка,

с адресом конверт.

Жаждой мучается фикус,

телефон прошит тоской,

рядом с тумбочкой безликой

в блюдце kitekat сухой.

Лунно…

Дышат льдом окошки,

что ни час

мороз сильней.

В кресле женщина и кошка,

приблудившаяся к ней.

Под ажурным козьим пухом,

рано люстру потушив,

жмутся бережно друг к другу

две озябшие души.

Мне тоже счастья хочется

В дни предновогодние, светясь огнями яркими,

ароматностью дымя, шумят зазывно ярмарки…

Масло, ряженка, творог,

сметана, сыр, копчёности,

груши, яблоки, изюм, изделия печёные!

Палтус, крабы, сельдь, икра,

мёд, коньяк,»Шампанское»!

Не просроченное всё…

своё…

не иностранское.

Восхищает, радует всех атмосфера праздника;

кроме сытных вкусностей, здесь и забавы разные.

Песни… танцы…

попугай

/в горжеточке кокетливой/

просит пять рублей всего за «счастье по билетику».

Птица вертит головой…

Я, взгляд поймав пророческий,

сто рублей кладу в кувшин…

Мне тоже счастья хочется.

Цветно. Ароматно. Отрадно. Зеркально

Цветно. Ароматно.

Отрадно. Зеркально.

В предпраздничный вечер не мучает стынь,

и кажется, цедится с неба сквозь марлю

сиренево — розовый благостный дым.

Вальяжится ёлка в роскошном убранстве,

средь веток фольгой ангелочки шуршат,

«кипит» в морозилке

бутылка с шампанским,

котёнок урчит, под столом копошась.

Поник на стене календарь пожелтевший,

сегодня с него

лист последний слетит;

в велюровом кресле «храпит» безмятежно,

в костюме отглаженном

плюшевый тигр.

* * *

Давайте за Старый /покрепче/ по полной:

для всех был нелёгким пылающий год…

Отпустим обиды.

Уйдёт пусть довольный.

Пусть Новый в дома наши радость внесёт!

Ноябрьская ночь в Петербурге

Мокрый снег облепил стены зданий.

Город, сырость впитавший, продрог.

Хлопья в стыках ветвей застревают;

не видны перекрёстки дорог.

Окольцованный сумрачной ночью,

гнётся к мрамору вечный огонь,

малолюдна Дворцовая площадь,

пусто возле Ростральных колонн.

Спят мосты разводные спокойно;

далеко до фиалковых дней…

над ещё незамёрзшей Невою

ветра стылого тянется шлейф…

Бумеранг

автобиографичное

Смеркалось… На морском вокзале мигали ламп цветные

плети,

легко от берега отчалив, дал теплоход гудок последний.

Винт, с силой в водный пласт врезаясь, толкал корабль…

С надрывным криком,

летя вослед, хватали чайки наверх взлетающую рыбу.

Душа моя не разрывалась… я по своей лишь только воле,

взяла билет в чужую гавань, в край эвкалиптов и магнолий.

Ночь лунная в иллюминатор вливалась нежною прохладой…

не представлялось, что когда-то такой же… я вернусь обратно.

Раскачивало судно ветром, вздымались волны, плача глухо…

Мне снились дом, родные, детство, река и радуга над лугом.

* * *

Царапал горло ком застрявший… Под ритм пульсации неровной

вползал под кожу дым акаций, летели к берегу швартовы.

Мигали ламп цветные плети, спускалась тихо я по трапу…

Спустя почти двадцатилетье, корабль привёз меня обратно.

Не закончен осенний эскиз

Ночь, коснувшись деревьев понурых,

скрылась, сверив с авророй часы;

пыль седую рассеяло утро,

заслонив даль туманом густым.

Тишь царит на приморском бульваре,

укрощённый прибой не ворчит,

выдыхая тепло,

свет фонарный

пеленает озябший гранит.

По кленовой аллее пустынной,

поджимая коротенький хвост,

недоверчиво пробуя иней,

семенит за хозяином пёс.

Став ничьим, на скамье замерзает

белоснежный букетик гвоздик

видно кто-то, придя на свиданье,

не дождался объекта любви.

Возле клумбы /уже потускнелой/

на асфальте сырые мелки,

контур линий остался под снегом —

не закончен осенний эскиз…

Мажорное

Гром, в мгновенье усилившись вдвое,

разогнал игроков в домино;

после долгого жгучего зноя

дождь расплылся седой пеленой.

Ввысь деревья стволы потянули,

распрямились извивы ветвей,

облетевшие листья нырнули

«с головою» в бурлящий ручей.

Лужи, капли поймав, пузырятся,

тротуар разрисован песком,

чтоб почувствовать влаги приятность,

зонт закрыв, я иду босиком.

Сердцу весело. Радостью зримой

туч расплывшихся пепельных мех,

в разомлевшей души эйфория

океанно бушует во мне…

Вечерняя прогулка

Сентябрьский вечер.

Час не поздний.

Невесть откуда эхом вальс…

душе отрадно… небо в звёздах,

в ажурных вышивках асфальт.

Свет ламп неоновых лучится,

не шелестит ветвей наряд;

иду,

любуюсь пёстролистьем,

взахлёб глотаю аромат.

Приятность терпкую смакую…

От чувств,

серьёзность потеряв,

шлю псам бездомным поцелуи

и улыбаюсь фонарям.

Мартовская ночь

Тучи снежные не хороводят,

после спячки деревья встряхнулись,

вольно крышам…

в обычную воду

превратились гирлянды сосулек.

Дышит хрипло весна молодая,

чуть горчит первый запах цветочный;

сквозь фрамуги в дома заползает

влажность пасмурной мартовской ночи.

Мокр асфальт.

Фонарям сиротливо.

Освещённые улицы мрачны.

Звуки редких шагов торопливых

рассыпаются эхом дрожащим.

Превышают водители скорость —

безвозбранны дороги в час поздний.

Скучно на перекрёстках. Спит город,

затуманенный дымкой морозной.

Яркие встречи

Ноябрь, прощаясь, слёзно хнычет,

пугает снежными ветрами,

но я раба своих привычек…

мне нравится гулять утрами.

Свежо. Роняют клёны листья.

Чуть влажный тротуар в узорах.

Похож на дальний гром охрипший

воинствующий рокот моря.

Кивнув воркующим голубкам,

на краешек скамьи присев,

я, взгляд прищурив близорукий,

жду обретённых здесь друзей.

В ту осень

было «жуткой» встряской —

в толпе заметить двух влюблённых:

мужчину в старенькой коляске

и женщину с лицом мадонны.

Её берет из фетра \жёлтый\

до слёз мою встревожил память;

смотрела им вослед я долго —

такой же точно был у мамы.

Мне вместе с ними быть приятно;

мы будто-бы сто лет знакомы.

Их пёс \породы непонятной\

теперь мой трепетный поклонник.

Наконец-то зима заглянула

в мой город

Наконец-то зима заглянула в мой город.

Снег в январское утро пошёл…

Белый бархат на плечи накинули горы,

порт закутался в кипенный шёлк.

Одеялом ворсистым укрылись дороги,

на скамьях рушники разлеглись,

кипарисы, сверкая, утратили строгость,

стал жемчужным самшитовый лист.

Ей конечно во вред климат влажный и тёплый,

всё ж она, перед тем… как уйти,

в каждый дом заглянув через стёкла,

не забыла и пляж навестить.

После долгой разлуки радушно и нежно

каждый камешек расцеловав,

в безмятежной тиши по всему побережью

расстелила она кружева.

Банально о дружбе…

Володя, Оля, Игорь, Настя, Рита, Шура —

старинные друзья,

для них всегда открыта дверь в наш дом,

в гостиной три на семь в нарядах некутюрных

под Новый год мы снова соберёмся за одним столом.

У нас хрустальных рюмок и бокалов хватит.

На праздничные дни в прокате мы оформим серебро.

Расшитую атласом бабушкину скатерть

тесно^′ уставим провиантом из крестьянских погребов.

Любимых, список крупным почерком составив,

отправим в супермаркет, объяснив детально что… почём…

из овощей салатов дружно настругаем,

в фольге карпушу до румянца золотого запечём.

Добра в двенадцать пожелаем чашей полной

мы даже тем,

кому сегодня наш народ заклятый враг;

поднимем тост за тех \кляня любые войны\

кто жизнь свою в бою сложил во имя мира и добра.

Из нас никто спать не захочет до рассвета,

хмельные, позабыв о возрасте своём,

начав с романсов, мы дойдём до песен детских

и с выходом цыганочку станцуем босиком.

Ей снился розовый шиповник… Анне

Несказанные речи

Я больше не твержу.

Но в память той невстречи

Шиповник посажу.

Анна Ахматова

Лишившись солнечного света,

тускнел природный гобелен.

Сияли звёзды. Незаметно

вечерняя сгущалась темь.

Перо скользило исступлённо…

Нещадно комкались листы…

Касался стёкол запылённых

неяркий блеск лучей косых.

Забыв порою ставить точки,

впустив свет месяца в окно,

она пыталась в час полночный

открыть небесное в земном.

Устав, она со взглядом грустным,

застыв у прерванной строки,

потрогав дымчатые бусы, \подарок М. Цветаевой\

шептала: «Бог, её прости».

Закрывший небо мрак чернильный,

не дал заре заполыхать…

На лист /под хриплый рокот ливня/

легла последняя строфа.

Прильнувшей к скатерти ковровой,

под стоны пляшущей грозы,

ей снился розовый шиповник

в дрожащих капельках росы.

Ночные страсти-мордасти

Нагулявшись по-над речкой,

месяц нежится беспечно за горжеткой облаков.

Ведьма, крюк дверной проверив,

в склянке взбалтывает зелье из пиявок и жуков.

Третий час, забыв про ужин,

мотыльки устало кру^′жат под разбитым фонарём.

По аллеям узким в теми

в балахонах бродят тени, ищут прошлое своё…

Вверх подняв в экстазе крылья,

дичь высматривает филин в глу^′би и^′вовых кустов.

Прижимаясь близко к маме,

спят в заброшенном сарае восемь палевых щенков.

Прости меня, что беспокою…

К тебе, Всевышний, обращаюсь

покорно голову склоня,

я грешница, молитв не знаю,

лишь помню вкратце «Отче наш».

Прости меня, что беспокою,

тебя, под сполохи зари…

что стихотворною строкою,

в час ранний смею попросить.

Нет… не послать богатств несметных,

не отомстить за сплетен жгут…

Мне, женщине, земной и грешной

дай, Господи, тебя прошу.

Хулою дом не обесчестить,

быть нужной для своих детей,

а также в жизни быстротечной,

не стать чужою для друзей.

Не дай…

в душе небеспечальной…

хранить уныния багаж;

а для стихов не гениальных,

оставь мне крылья и кураж.

В поэзии… конечно… я не гений

В поэзии, конечно, я не гений.

Ей, безусловно, умный критик нужен;

советы дельные \без оскорблений\

уверена, звучанье строф улучшат.

Мне главное, чтоб не плевали в душу,

её открыть в общенье не пытались,

не заставляли ахинею слушать,

подошвою по строчкам не топтались.

Я манией величья не страдаю,

к чужим успехам отношусь спокойно,

природу, мир и дружбу воспевая,

горжусь своим народом и страною.

Я обожаю возраст свой

Можно быть восхитительной в 20 лет, очаровательной в 40 и оставаться неотразимой до конца дней своих.

Коко Шанель

Сентябрь. Двадцатое число. Безлунной ночью в поздний час,

с задумчивой улыбкой лист обняв,

я, неотточенным пером… словесную сплетая вязь,

рисую настоящую себя.

Рифмую свой портрет строфой… слегка шутливый тон избрав,

скрывая откровенное своё:

как трудно мне вставать порой… никто не должен это знать…

Моих… никто не должен видеть слёз.

Солидный возраст… ну и что… о нём не помню я совсем.

Да и зачем… кому-то «стаж» его?

Кипит в душе моей ещё вулкан невиданных страстей,

и даже бес щекочет мне ребро.

В глазах…. ещё всё тот же блеск. Кутюр… я в курсе перемен:

оборочки и рюши стиль не мой…

В стихах… мне сердцу близок Фет. Особо радуют «Шанель»

и мамины серёжки с бирюзой…

Бескрылая

Бескрылая… я всё ещё летаю

наоборот лопатки развернув,

признанья не ищу, стихи слагая,

живу…

не подражая никому.

Прильнув к тетради,

возраст забывая,

я, по ночам безумствуя в строках,

навеки опрометчиво влюбляюсь

и, разлюбив, прощаюсь навсегда.

В куплетах

благородство воспевая,

войдя в азарт, на время не смотрю,

слова простыми рифмами сплетаясь

бегут подобно горному ручью.

С действительностью дней соприкасаясь,

я осуждаю современный мир;

я ненавижу войны… их хозяев

считаю сумасшедшими людьми.

Пишу…

себя поэтом не считая,

не покупаю званий и заслуг…

Удобно жить мне птицею нестайной,

летать не подчиняясь никому.

бескрылая…

я всё ещё летаю…

Внесённая ветром

С годами жизнь стирает встречи.

Но эту

память сберегла.

Однажды в городе Одессе

я оказалась по делам.

Кончался день.

Сырой завесой

отель окутан был с утра,

душе

был узкий номер тесен

и я спустилась в ресторан.

Под крапы,

разнося хрипенье,

не утихал раскатный гул.

Безрадостно тянулось время…

И вдруг…

дверь ветер распахнул.

В костюме стильном,

шляпке чудной,

с весенним «заревом» в глазах

из неизвестного откуда

её внесло в унылый зал.

Поправив шарф,

с предплечья сползший,

перчатки медленно стянув,

она, «рассеивая солнце»,

прошла к свободному столу.

Ажурными вдруг стали стены,

как будто поменялся век,

волнующий ноктюрн Шопена,

звучал концертно в голове.

Она была неотразима…

Конец ознакомительного фрагмента.