О клиросе и не только. Несерьезные рассказы

Нина Костюкова, 2019

Рассказы Нины Костюковой – живые, забавные, трогательные истории из жизни клироса, прихода, об известных московских священниках и о людях, пришедших в Церковь в 80-е и 90-е, о детях и о том, как непросто привести их к Богу.

В Гребневе

В тот год моя сестра родила дочку, муж ее уехал на заработки, наша помощница-мама еще не вышла на пенсию, и мне нужно было помогать сестре. Сама я работала в музыкальной школе. Приехав к отцу Дмитрию, я объяснила, что ездить в Алтуфьево смогу очень редко.

— Вот что, Нин, — подумав, сказал батюшка, — в ваши края перевели одного священника, он теперь служит в Гребневе. Знаешь это место?

Я не знала, но обещала отыскать и Гребнево, и священника.

Так я попала в гребневский хор и узнала и полюбила гребневского священника отца Аркадия Шатова, будущего владыку Пантелеимона, а также познакомилась с очень известной в церковной среде семьей Соколовых. Регентом гребневского хора была Люба — внучка церковного писателя Н.Е. Пестова и дочь отца Владимира Соколова, настоятеля московского храма Адриана и Наталии. Ее мама, Наталья Николаевна, автор книги «Под кровом Всевышнего», в которой описана жизнь этой семьи и часто упоминается Гребнево, где у них дача. Три сына Соколовых стали священниками (Серафим — будущий владыка Сергий), а две дочери — регентами (Катя регентовала в Киеве, во Владимирском соборе).

Наталья Николаевна (сама Наталья Николаевна!) приезжала из Москвы, чтобы готовить обед всей нашей гвардии. Ах, какими вкусными были эти обеды, какие задушевные и сердечные велись тогда разговоры, какие смешные и милые истории можно было услышать за столом, который не помещался в маленькой комнате и краешек его выходил в коридор.

Отца Сергия Соколова, будущего владыку, я если и видела за эти годы, то один или два раза. Но вспоминали его часто. Один раз зашел разговор о том, как люди приходят к вере, как становятся священниками. Люба рассказала, как отец Сергий однажды в Троице-Сергиевой лавре шел вечером в свою келью и, проходя мимо храма, где лежат мощи преподобного, услышал плач. Подошел и увидел совсем еще молодого парнишку, который горько плакал, вытирая шапкой слезы. Отец Сергий расспросил его и узнал, что паренек приехал поступать в семинарию из глухой провинции, где его должны рукоположить в священника, и вот его не взяли. Не взяли, потому что он ничего не знает и церковных книг никогда в руках не держал. «Как же я буду теперь служить, ведь я ничего не знаю!»

Отец Сергий привел молодого человека в свою келью, дал ему Евангелие, Псалтирь, молитвослов и велел не расстраиваться — постоянно читая эти книги, он станет грамотным священнослужителем. Надо сказать, что эти книги купить было нельзя, в храмах они не продавались (кое-что, отстояв большую очередь, можно было раздобыть в лавре).

Прошло какое-то время. Отец Сергий принимает экзамен у священников на заочном отделении; молодой батюшка очень толково отвечает на вопросы, и, не глядя на него, отец Сергий ставит в зачетку «пять». И вдруг слышит:

— Вы меня не узнаёте? — Это был тот самый паренек, который плакал у мощей преподобного.

Муж нашей певчей Саша был алтарником. Сейчас он — отец Александр, настоятель большого храма в Щелкове. Саша со смехом рассказывал, как он начинал свое служение. В Гребневе тогда служил отец Дмитрий Дудко — недолго, его арестовали, — а Саша был духовным чадом отца Дмитрия. Приходя в алтарь, Саша, вместо того чтобы помогать священнику, «устремлял очи на небо» и углублялся в молитву. Сначала отец Дмитрий не делал Саше замечаний, но наконец, не выдержав, попросил: «Саша! Ты так усердно молишься, помолись, пожалуйста, и для меня, попроси, чтобы кадило перелетело ко мне по воздуху!»

Когда я стою на нашем Митрофаньевском клиросе и священник выходит с Чашей, читает положенные молитвы, я часто вспоминаю тогдашнего настоятеля гребневского храма отца Михаила. Когда он выходил причащать, то всегда говорил так:

— Подходя к Чаше, не креститеся, дабы не толкануть Святую Чашу.

Я вспоминаю это «не толкануть», и сразу вспоминается другое, разное, гребневское…

За пение в хоре мы получали деньги, и немалые по тем временам. Но, зная, что я работаю в школе и не обременена семьей, регент платила мне по-разному: то десять рублей, то двадцать. В то время в деньгах я не нуждалась, но каждую литургию неотступно мучилась вопросом: сколько мне сегодня заплатят, десять рублей или двадцать?

Отец Аркадий очень быстро решил мою проблему:

— Знаешь, Ниночка, — отец Аркадий всегда говорил очень ласково, но мог быть очень строгим, — когда тебе заплатят двадцать рублей, ты лишние десять отдай в храм, как пожертвование, тебе полегчает, вот увидишь! — И правда, все как рукой сняло.

Лето. Певчие разбрелись по усадьбе, в которой стоит храм. Мы ждем венчание, но брачующиеся все не едут. Навстречу мне идет отец Аркадий и очень радостно сообщает:

— Все в порядке, Нин! Они не приедут, но мы их повенчаем заочно!

— Заочно? — Я ошарашенно смотрю на батюшку.

— Ну как же ты не понимаешь? Мы ведь отпеваем заочно, а сейчас повенчаем заочно! — Тогда так непривычно было, что священник тоже может шутить.

Говорить об отце Аркадии и не вспомнить, не вздохнуть о матушке Соне…

Когда она умерла, многие, кто молился о ней, видели ее во сне. А моей подружке матушка Соня не приснилась ни разу. И Аля обиделась на матушку, даже, обращаясь к ней, укорила: «Вот, матушка Соня, я заботилась о тебе, а ты про меня забыла!» И через какое-то время Аля видит во сне очень радостную матушку, которая, обращаясь к ней, говорит: «Да люблю я тебя! Люблю!»

В Гребневе был замечательный дьякон отец Иероним, сейчас он — настоятель храма во Фрязине и очень любим своими прихожанами. Однажды я на минутку зашла в его келью и увидела книгу Виктора Астафьева. Тогда меня это так поразило…

С отцом Иеронимом всегда было интересно. Его очень любили маленькие девочки отца Федора Соколова, и он их любил. Отец Иероним часто рассказывал о своей учебе в семинарии. Однажды он сдавал предмет, которого совсем не знал (надо упомянуть, что отец дьякон был в то время очень занят на приходе, учиться ему было действительно некогда). Преподаватель молчал. Молчал и отец Иероним. И вдруг от отчаяния он решился:

— Батюшка, простите! Почему-то хорошее в голове не держится, зато всякая ерунда сидит крепко!

Священник-преподаватель смягчился и, приподняв брови, глядя поверх очков, спросил:

— Ну, в каком году Русь-то крестили?

— В 988-м!

— Ладно, троечку поставлю.

Помню год, когда была поздняя Пасха. Люба провела с нами спевку, пропели канон и стихиры Пасхи. Некоторые пошли спать. Но мы с несколькими певчими и, конечно, маленькими девочками отца Федора (их спать не уложишь, если рядом отец Иероним) под руководством отца дьякона затеяли костер.

Вечер тихий, уже темно. За усадебной оградой тоже очень тихо. Пройдет всего несколько часов, и начнется пасхальная служба.

Костер слегка потрескивает. Я рассказываю, что последний раз сидела вот так, у костра, подростком. Мы с ребятами решили печь картошку возле дома. И уже когда она почти испеклась, пришел милиционер, сапогами затоптал наш костерок, а нас самих очень грубо разогнал. Было очень обидно.

— От хорошего костра не может быть ничего дурного, — говорит отец Иероним.

Он улыбается и смотрит на огонь. Мы тоже долго-долго смотрим на огонь, то красный, то желтый, то оранжево-коричневый. Пора уже идти на пасхальную службу.