Чужой родной мужчина

Николь Келлер (2024)

— Мы не можем быть вместе! — кричу, не обращая внимания на слезы, потоком хлещущие из глаз.– Мы. Будем. Вместе, Марта! Хочешь ты этого или нет!– Я так не могу, Андрей. Ты не любишь меня и никогда не сможешь. В твоих мыслях до сих пор только Наташа. Только вот зачем тебе я?! — отворачиваюсь, прикрывая глаза, не в силах совладать с раздирающей меня болью.– Марта! — зло цедит Андрей и хватает меня за предплечье, пытаясь остановить и развернуть к себе. Вырываю руку и бросаю, не оборачиваясь:– Прощай, Андрей. И будь счастлив.«И обязательно береги себя там, где меня нет рядом», — добавляю мысленно и ухожу быстрым шагом.

Глава 1

Марта

— Раз, два, три…Раз, два, три…Живее-живее, не отстаем! Аня, тяни носок! Раз, два… Ксюша, поворот направо, а не налево!!! Так, стоп!

Нашей требовательной руководительнице шоу-балета снова что-то не нравится. Ей всегда все не нравится. Не женщина, а один сплошной негатив. Откровенно говоря, не помню, когда она улыбалась. С другой стороны, эти вечные ее придирки и помогают поставить и отрепетировать номер так, что «от зубов отлетает». Но нервы при этом надо иметь железобетонные.

Хотя, наверно, если быть влюбленной в танцы, то на нервной системе это не отражается никак. Это воспринимаешь, как должное. Я же ненавижу род своих занятий с самого детства, а это не много не мало — шестнадцать лет.

Я никогда не хотела заниматься хореографией и бальными танцами, несмотря на то, что они помогли развить во мне такие черты характера, как: терпение, стремление к цели, упорство и трудолюбие, а бонусом шло идеальное тело. Но я не сказала ни слова против, когда моя мать в семь лет пришла и заявила, что я буду ходить в школу танцев.

И я ни разу слова не сказала про боль от кровавых мозолей, про боль от растянутых мышц и связок, про суставы, которые сейчас ноют при смене погоды. Ни слова. Ни разу за эти шестнадцать лет. Потому что я хотела хоть раз увидеть одобрение в глазах собственной матери, увидеть, что она гордится мной. Ни разу не сказала, что мечтой моей жизни с самого детства было играть на скрипке.

Но я так и не дождалась от нее ничего: ни любви, ни гордости за достижения своей дочери. Моя мать вечно была мной недовольна. И для меня давно не тайна, что она меня ненавидит за ее разрушенную мечту стать примой Государственного театра, потому что она так не вовремя забеременела мной в двадцать лет, отец настоял на браке, а после рождения меня не дал бросить месячную дочь и снова выйти на сцену.

У матери случилась послеродовая депрессия, заедание стресса, и, как следствие, лишние килограммы. Фигура «поплыла»: расширились бедра, грудь увеличилась и раздалась в форме, что противоречит канонам искусства балета. Чем субтильней и миниатюрней девушка, тем лучше. В общем, как бы не хотела моя мать вернуться на сцену в пачке и пуантах, так и не смогла: ее никто не ждал, да и балет не любит артистов в теле.

Моя мать ненавидела меня еще до моего рождения. Долгое время я ждала, что она меня начнет любить, приласкает или погладит по голове, когда у меня температура. Но нет. Чуда не случилось. Я, как и любой другой ребенок, искала ласки и любви у окружающих. И мне повезло ее найти у отца и моей няни. Жаль только, что их больше нет со мной рядом, они так рано ушли из жизни, и мне приходится справляться с демонами матери в одиночку.

Когда начался подростковый период вкупе с юношеским максимализмом, я решила, что добьюсь своего, и моя мать полюбит меня. Заметит. Оценит. Я «сломаю» ее. И эта борьба продолжалась довольно долго, и вот в двадцать я сдаюсь. Я понимаю, что скорее Люцифер получит прощения у Бога, чем я у собственной матери за то, что появилась на свет. И я просто плыву по течению. Делаю то, что привыкла. В том же режиме. Как робот. Решила не менять ничего кардинально до тех пор, пока я не определюсь с планами на жизнь. Но, как оказалось, у судьбы на меня свои планы.

— Так не пойдет. Завтра репетиция на час раньше. Приходите все отдохнувшие и начнем прогон с того места, на котором остановились. Все свободны. Беккер, задержись, пожалуйста, — последнюю фразу хореограф говорит, поджав губы, что свидетельствует о ее крайне недовольном состоянии.

С хореографом Татьяной Борисовной у нас взаимные отношения: я не люблю танцы, но хожу на них по инерции, она не любит меня за то, что я не люблю танцы. Все просто. Да и, как говорила раньше, этой женщине невозможно угодить.

— Беккер, — опять эта ее привычка называть меня по фамилии, которая меня неимоверно бесит. Татьяна Борисовна знает об этом, но продолжает так поступать. — Что за внешний вид?

— Что не так с моим внешним видом?

— Ты слишком бледная, и у тебя выросла грудь! — возмущению хореографа нет предела.

Тоже мне проблема. Да я уверена, что девяносто девять и девять десятых процента женщин, услышав данное заявление, скакали бы от радости. Буквально.

Но Татьяна Борисовна относится к той одной сотой процента, что воспринимает наличие груди более первого размера, как катастрофу. Ибо «не может прима скакать по сцене, тряся своими буферами необъятными».

— У меня всегда была грудь. Я же девушка, так что ничего сверхъестественного в том, что у меня есть такой половой признак, нет, — спокойно, но в то же время саркастично отвечаю я.

— Не такого размера. Дорогая моя, я знаю вас всех уже столько лет, что даже если ты отрежешь хотя бы три сантиметра своих волос, поверь, я замечу.

И это чистая правда. Наш хореограф отличается просто фотографической памятью и своей любовью к деталям. Именно поэтому ее постановки пользуются бешеным успехом. И фраза, брошенная вскользь потенциальному работодателю или в театре оперы и балета «я имела честь работать и танцевать в коллективе Кузьменко Татьяны Борисовны», оставляет вас единственным претендентом на вакантное место. Отбросив всю мишуру, сплетни и домыслы, стоит признать, что Татьяна Борисовна — профессионал своего дела, любит его больше, чем кого бы то ни было в своей жизни (об этом говорит отсутствие семьи и детей в ее сорок лет) и равных ей по упорству и таланту я не встречала. Именно поэтому моя маменька всеми правдами и неправдами, заплатив бешеные взятки, пристроила меня под крылышко к Кузьменко, дабы постажировавшись у нее пару-тройку лет, я исполнила ее единственную мечту: выйти на сцену Государственного театра. Неважно, что это ЕЕ мечта, неважно, что рушится при этом МОЯ жизнь, а точнее сказать, в ней отсутствует смысл, ибо она наполнена исключительно механическими действиями: пробуждение, тренировки, строжайшая диета, тренировки, выступления, редкие вылазки в магазин или на встречи с немногочисленными друзьями (не знаю, можно ли так назвать людей, с которыми раз два-три месяца пью зеленый чай в каком-нибудь кафе или хожу в кино, дабы отключить свой мозг от реальности?).

— В общем, я не имею права лезть в личную жизнь своих сотрудников, но настоятельно рекомендую посетить гинеколога, чтобы, если ты беременна, я смогла найти тебе замену в кратчайшие сроки. Я не позволю каким-либо обстоятельствам рушить всю мою программу, — сухо произносит руководитель, задумчиво глядя в окно.

— Это все, я могу идти? — отвечаю ей в таком же тоне. На долю секунды мне становится стыдно: эта женщина не виновата в том, что я ненавижу танцы и вымещаю свое отношение на ней. Не виновата в том, что я нужна своей матери только для того, чтобы закрыть ее личный гештальт. Не виновата в том, что я всю жизнь ощущаю себя одинокой в толпе.