Прости мне мои капризы

Николай Чепурных, 2021

Два главных героя: Мужчина и Женщина…Судьбой им уготована долгая разлука. Но через шестнадцать лет Андрей встречает Ирину – ночью, на безлюдной улице, в далеком городе – не зная, что это она. Отношения между героями развиваются по нарастающей, так, как нарастает, усиливаясь, ливень во время грозы, – обретая новые оттенки, нюансы и очертания…

ГЛАВА 1

Обаятельная женщина предлагает…

Ночь.

Во всей своей очевидности.

Насыщенности.

Полноте.

И — почему-то вдруг подумалось — непорочности.

Хотя на самом деле — и эта ночь, и сама нынешняя наша жизнь, с некоторых пор, состоят из ряда других слагаемых — противоположных по своей сути, нередко противоречащих друг другу и вступающих в бессмысленное противоборство…

Ощущение легкого, как щипок первого, еще робкого, предзимнего морозца, — беспокойства… Для которого нет явной причины.

Пронизанный колючей прохладой, словно ощетинившийся, почуявший близкую опасность, еж, — воздух.

Несмотря на то, что на дворе — июль.

Шестнадцатое.

Середина месяца и абсолютная макушка лета.

Прохладно оттого, что климат в здешних местах — серьезный. Суровый. Резко континентальный. Днем температура воздуха может подниматься до плюс тридцати градусов и выше, а ночью опускаться до минус одного и ниже…

Улица.

В невыразительном, бледно-желтом свете изрядно похудевшей ликом, будто от долгого, изнурительного сидения на строгой диете, луны — просматривается лишь в ближней перспективе. Метров на двадцать-тридцать. И то весьма смутно.

(Возможно, это меня и беспокоит — явная недостаточность света…).

У тощего фонаря-дылды, железным истуканом застывшим в каком-то комическом, нелепом полупоклоне, как будто ему от души врезали под дых, — выбит единственный: единственный и огромный, эллипсовидный — «циклопический» — «глаз».

Скорее всего, «злодейство» с лишением фонаря «зрения», совершено недавно.

На узком тротуаре, с невесть когда положенным асфальтом, от которого остались одно лишь грустное «воспоминание», да мелкие и острые камешки, хорошо чувствуемые стопой через тонкую подошву обуви, и разбитой вдрызг проезжей части дорожного полотна — скалятся осколки толстого матового стекла, тускло поблескивая под фарами ныряющих в пугающую неизвестностью и непредсказуемостью даль — машин.

Здесь же находим мы — классическое, «убийственное» орудие пролетариата (согласно отечественной — советской — трактовке, некогда жутко угнетенного свирепым, кровожадным монстром — мировым империализмом…) — тяжелый камень-булыжник.

(Была же кому-то охота — откуда-то нести эту булыжину сюда — наверное, от местной речки, на берегах которой можно найти немало подобных произведений природы — чтобы шарахнуть этак по фонарю…).

Поэтому теперь — только в светлую часть суток, можно, не напрягаясь, прочитать объявление, набранное на пишущей машинке — заглавными буквами — и приклеенное к боковой стенке автобусной остановки:

«Молодая и обаятельная женщина, модельной внешности, без комплексов и вредных привычек, предлагает состоятельным мужчинам приятно провести время. Ч*** — центр, а/я 737».

Вероятно, бумажка эта (около трети обычного стандартного листа) с простенькой, такой, ненавязчивой совершенно информацией, висит здесь, не корысти ради, со времен незабвенных прародителей наших — Адама и Евы (конечно, если тогда в ходу были пишущие машинки…). И никому, в том числе автору, не пришла в голову мысль — ее содрать, зачеркнуть написанное, или заклеить каким-нибудь другим клочком бумаги, как это обычно делается ушлыми представителями вновь народившегося в стране «класса», то есть распространителями всякого рода рекламной продукции, главной целью которых, точнее, тех, кто за ними стоит, является одурачивание наивных и доверчивых соотечественников (как одурачивают — в одночасье, повсеместно и в неисчислимом количестве объявившиеся по наши души, в космическом же, атомном нашем веке, — «потомственные» ведьмы, колдуны, знахари, ясновидящие и прочие шарлатанствующие деятели…).

Содрать — нет!

Но, вот, перед соблазном поучаствовать в развитии столь смелой, очень чувствительной для нашего брата «темы» — некоторые малосознательные «братья» — не устояли. Да и присочинили, пониже и сверху, несколько фривольных, не вполне удобочитаемых (впрочем, для кого как…) перлов: «Вставь мой большой хрен сама знаешь куда», «Раздвинь ноги пошире шлюха!», «Кошка драная я сейчас тебя выдеру!». А один из несознательных членов общества пошел еще дальше, присовокупив к выразительным этим сочинениям — столь же выразительный (правда, не вполне художественный…), начертанный синим фломастером, рисунок, состоявший из двух женских фигур и одной мужской — весьма непристойного характера.

От длительного воздействия на листок — «во время оно» белый и чистый — неблагоприятных атмосферно-погодных явлений, или проявлений (дождь, ветер, дневное палящее солнце…) — он приобрел серовато-грязный цвет. Тем не менее, полтора десятка слов (не считая служебных частей речи, знаков препинания, цифр и пр.), крепко вбитых в бумажку через черную, когда-то новенькую ленту машинки, до сих пор хорошо различимы. В отличие от бесславно поблекших чернильных «шедевров»…

Всякий раз, проходя мимо остановки — передвижение по данному маршруту обусловлено объективной необходимостью — я чувствую себя…

Чувствую…

Себя…

Я…

Увы и ах!

Это означает, что мне не под силу — доходчиво, толково, да просто сколько-нибудь вразумительно объяснить: как я себя чувствую? Лягушка лупоглазая в болоте, рак усатый на горе знают — как!

Хреново!

Хре…

Вот!

Подходящее слово найдено. Не самое изящное для восприятия слухом, но и не безобразное. Это ведь, как я понимаю, — от слова хрен, которым называется одно из культурных растений, используемое в качестве приправы, после переработки, к пище нашей насущной и в медицине. Остается лишь уточнить: как именно хреново я себя чувствую? Какая у этой моей «хреновости» (новое слово?) окраска? Оттенки? Этого растолковать я — не в состоянии. Единственное, о чем могу сказать точно: сообщение дамы «Икс», предназначенное для широкого публичного ознакомления, — с первого же обращенного на него взгляда, по-прежнему, привлекает к себе внимание. И ничего с этим нельзя поделать!

Да…

Несмотря на то, что каждый — «прожигающий» сердце «глагол», и не только глагол, но и прилагательное, существительное тож, равно как и всякий ничтожный знак, и пробел между этими знаками — я запомнил, наверное, на всю оставшуюся жизнь. Не намеренно, а так, само собой, оно, сообщение, накрепко, как вызубренная в школе таблица умножения, отложилось в памяти.

Отложилось — и делает черное свое дело…

Вызывает во мне нешуточные волнения (не волнения, а целые волны — если бы речь шла о море в непогоду!). Переживания. «Смятение чувств»…

(Кажется, я физически, всей своей кожей и плотью, ощущаю тонкий, возбуждающий запах рук загадочной незнакомки, в какой-то, наверное, особенный момент жизни, сделавшей решительный свой выбор, — прикоснувшись к пружинистым клавишам машинки и отстукав энное количество символов, которые теперь не дают мне покоя!).

Стимулирует воображение, изумляя, подчас, его носителя, то есть меня, своей беспредельностью — как наша Вселенная, и безграничностью, а также — отсутствием моральных и прочих разных этических ограничений.

Наводит, порой, и на вполне серьезные размышления, включая вопросы, на которые у меня нет ответов. Из какой она социальной среды? Каков род деятельности (занятий), кроме той, что явно подразумевается, в соответствии с характером вброшенной в сознание «страждущих» информации (никаких в этом сомнений быть не может…)? Какие исключительные обстоятельства (исключительные ли?) подвигли ее таким образом выстраивать жизненную свою стезю? Нужда в хлебе насущном (вопрос, между прочим, далеко не праздный: хлеба в стране, обладающей поистине не имеющими, почти как Вселенная, пределов посевными площадями, хватает сегодня не на всех…)? «Генетическая» предрасположенность (если таковая существует…)? Приобретенная потребность совершать рискованные поступки, с неистребимым желанием — познать незнаемое? Что означает это — сбивающее с ритма дыхание — словосочетание: «без комплексов» (с вредными привычками более-менее ясно: курение, алкоголь, наркотики… Впрочем, наркотики — это уже не привычка, а кое-что посущественней, посерьезней — в смысле тяжких последствий для здоровья…)? С каким количеством «состоятельных» кро… то есть мужчин, эта дама — уже успела «приятно провести время»? И в самом ли деле она «обаятельна», а внешность соответствует «модельной»? Правда, здесь я должен разъяснить одну, в некотором роде, принципиальную для меня вещь. Ее суть заключается в том, что в оценке присущим женщинам достоинств понятие «модельная внешность» — не является для меня определяющим, приоритетным, то есть способным отвлечь от других, более весомых, важных, ориентиров, сбить с толку. Во всяком случае, те истощенные, как будто измученные голодом, или каким-либо телесным недугом, красотки (с поразительной точностью нареченные острословами «зубочистками»…), которые иногда мелькают перед моими глазами на экране телевизора (в реальной жизни — я никогда с ними на сталкивался…), — ни на какие фантазии меня не вдохновляют и, кроме иронии и сочувствия, иной реакции во мне не вызывают.

(Возможно, я чего-то тут недопонимаю…).

А когда, приблизившись к остановке, я вижу, что рядом никого нет (днем такое случается не часто) — притормаживаю.

Не замечая, как в худую, далеко не атлетическую мою спину — настойчиво, невидимым своим посохом, постукивает Время, отмахиваясь от собственных, настырных, мыслей, что угодил-де в глубокую психологическую ловушку, — словно глупый барашек на новые воротца, таращусь на никчемный этот листок.

Не чувствую я также, как на сморщившемся, от натуги, лбу проступает предательская испарина — помимо прочего, верный признак того, что не все свойства собственной моей натуры мне известны.

Таращусь, с какою-то острой, непонятной себе самому грустью и даже тоской, осознавая, что проведи я здесь хоть полжизни, состарься, — не рискну намаракать полное «слез» и надежд, или отчаяния письмо и не отправлю по указанному на известной бумажке адресу…

В июль катилось лето…

Ночь.

Улица.

Вечные звезды над головой.

Самое подходящее время и место для романтиков — если таковые еще остались в нашем…ском…том, или…ном мире (каков именно этот наш мир — каждый может решить для себя сам…).

Наверное, я — не романтик.

Нет…

Потому что какой-то особой предрасположенности к ночному времяпрепровождению — я в себе не нахожу.

Да и не особой тоже.

Я ее разлюбил.

Эту таинственную ночную пору.

Шестнадцать лет назад.

* * *

К тому — чрезвычайно важному в моей жизни периоду — третья по счету планета Солнечной нашей системы по имени Земля совершила вокруг могущественного Светила — за всю свою сверхдолгую эру существования (по человеческим, а может быть, и по космическим меркам…)… плюс еще девятнадцать стремительных оборотов.

Именно столько — девятнадцать весен и зим — я вполне, себе, благополучно, комфортно жил-поживал на белом свете.

Из этих девятнадцати весен и зим — семнадцать прошли в Центральной полосе России. В благословенной сельской местности, где благодатная, отзывчивая на добрый уход, почва сполна засевалась хлебным зерном и гречихой, картофелем и морковью, свеклой и капустой, другими сельскохозяйственными культурами и даже таким, весьма неоднозначным по нынешним оценкам, растением, достигавшим в высоту чуть ли не два человеческих роста, как конопля, семян, или плодов которой в один только год государству было сдано (факт, официально задокументированный…) в количестве пятисот пятидесяти тонн! Леса были полны грибов и ягод — как писал поэт Николай Рубцов:

И под каждой березой — гриб,

Подберезовик,

И под каждой осиной — гриб,

Подосиновик!

Вот, только летом — уже не так раздольно, как раньше, шумели листвой посаженные дедами яблоневые сады, заросшие густой, вольной травой, приходящие теперь в запустение, и процесс этот необратим.

… А Ирине ее жизненные часы-ходики отстучали на треть поменьше, чем мне — тринадцать годочков. Если полных. А если считать точнее — то всего через месяц ей должно будет исполниться — четырнадцать.

Несмотря на значительную разницу в возрасте (это в более зрелом периоде жизни — пять, или шесть лет не столь чувствительны, для различного рода отношений, между мужчиной и женщиной, в иных случаях — и вовсе незаметны…), мы были привязаны друг к другу крепкими, прочными нитями.

Взаимные наши симпатии обнаружились следующим образом.

Спустя день после моего приезда домой — теплым, тихим вечером я наведался в сельский наш Дом культуры. Прекрасное, двухэтажное это здание, с возвышающейся над вторым этажом дополнительной кирпичной конструкцией, предназначенной для демонстрации в том числе настоящих цирковых представлений, было построено к знаменательной исторической дате — 100-летию со дня рождения вождя мирового пролетариата В. И. Ленина, и я (с товарищами) являлся мало возрастным свидетелем стройки, бессчетное количество раз облазивший каждый ее уголок — во время отсутствия строителей, разумеется. На одной из стен надстроенной конструкции, поверх серой штукатурки, красной краской был изображен и сам вождь, точнее, только его голова, занимавшая почти всю площадь стены. Лицо Ильича, отчетливо видимое издалека, было необыкновенно приветливым. Подобное ощущение возникало — благодаря известной всему миру, обезоруживающей — «ленинской» улыбке и ласковому, доброму прищуру глаз.

Пришел я в Дом культуры затем, чтобы увидеть (возможно) кого-либо из «старых» своих друзей и посмотреть на огромном, широком полотне мультики. Это было обычной практикой, когда время от времени, вместо художественной картины (предпочтение неизменно отдавалось так называемым кассовым фильмам — приключенческим, комедийным, любовным, среди которых особо почетное место занимали вышибающие из глаз слезы у женщин — индийские ленты)…, киномеханик привозил из районного центра мультфильмы. В этот раз вниманию зрителей предлагалось: три первых выпуска «Ну, погоди!», «Жил был пес» и «Как казаки невест выручали».

Ирина тоже заглянула сюда.

Случайностью это оказалось, или нет (скорее всего, первое, потому что до сего времени мы не были с ней знакомы…), но из всех свободных в зале мест, которых было немало — гораздо больше, чем занятых (взрослое население мультфильмы не очень жаловало, а подрастающее их уже отсмотрело на дневном сеансе, впрочем, некоторых малолетних зрителей можно было заметить и сейчас…), Ирина выбрала место рядом со мной. Для чего ей потребовалось пройти к задним рядам, где я, по привычке, уходящей корнями в детские мои годы, расположился.

С этого все и началось…

Односложно поздоровавшись со мной (я также одним словом ответил на ее приветствие…), — Ирина опустилась в мягкое, кумачового цвета, кресло. Устраиваясь поудобней, в предвкушении предстоящего захватывающего зрелища, Ирина положила на деревянные подлокотники руки.

В какой-то момент она — прикоснулась голым своим локтем (девушка была в светло-голубых джинсах и золотистого цвета рубашке, или блузке, с коротким рукавом…) к моей руке — тоже голой.

От неожиданного этого прикосновения — по всему моему телу как будто прошел легкий электрический разряд… Который, должно быть, от меня передался обратно Ирине, потому что она, как мне показалось, вздрогнула и отдернула руку… Однако, не убрав ее с подлокотника совсем.

Через некоторое время руки наши — снова соприкоснулись.

Какое-то «движение» произошло теперь — в самой моей голове. А сердце — подскочило вдруг к горлу, так, что у меня перехватило дыхание.

Свет в зале погас, и на экране появились первые герои: два непримиримых врага — хулиганистый, эпатажный Волк, с горящей сигаретой во внушительной зубастой пасти, и его извечная, потенциальная жертва — выдержанный, даже отчасти флегматичный, на первый взгляд, Заяц, поливающий из розовой лейки на балконе цветочки (из чего я сделал вывод, что, возможно, по своей «половой принадлежности» это была Зайчиха…).

На несколько минут мультяшные персонажи, динамичный, комический, иногда с элементами драматизма, сюжет, введя меня в состояние расслабленности, «отрешенности» от внешнего мира, — отвлекли внимание от соседки.

Но вскоре все мои мысли оказались обращены к ней — внимательно следившей за происходящем на полотне действом и живо, с искрометными всплесками смеха, реагировавшей на каждый забавный эпизод, следовавший один за другим.

Этот ее смех — чистый, звенящий, как колокольчик, меня заворожил. Он шел от самой ее природы, был кристально-прозрачным, естественным.

Такими же естественными были порывистые движения ее рук, ног, которыми она задевала меня, — всего подвижного, «взрывного» тела.

Эксцентричным своим «поведением» — Ирина всколыхнула во мне множество самых разных эмоций, чувств, переживаний, ставших для меня неожиданным сюрпризом. Разобраться в этой стихии ощущений — тотчас — я, конечно, не мог. Слишком стремителен был их круговорот! Однако, без обиняков могу признаться в том, что пробудившийся к сидевшей от меня по правую сторону зрительнице интерес заключал в себе, помимо обычного, в таких случаях, любопытства — в отношении самого «явления» противоположного пола — вполне очевидные признаки физического, или физиологического (из сферы грубой, как принято иногда говорить, чувственности…) свойства… Внешне, впрочем, по причине охватившей меня скованности, никак не проявлявшиеся.

После того, как налопавшийся до отвала всяких вкусностей и отведавший горилки приятель Пса — Волк — не допев до конца, под столом, свою волчью песню, убрался к месту постоянной своей прописки, то есть в лес, а бравые, находчивые казаки, ловко одурачив шайку разбойников-пиратов, высвободили из плена верных и неотразимых в женской своей красе невест, и в помещении зажглось с десяток больших настенных ламп, — мы с Ириной встали и вышли на свежий воздух.

Представившись друг другу (получилось это у нас одновременно и просто, легко, что очень меня обрадовало — в перспективе наших будущих отношений, которые мне уже грезились, в темном ночном пространстве…) и взявшись за руки (ну, точно старые добрые знакомые…), — побрели в сторону дома, где жила Ирина. Как и положено, делясь впечатлениями от увиденного. То есть высказывалась, главным образом, Ирина. Я же время от времени лишь поддакивал, кивал в знак согласия головой — и только. Поскольку вся эта мультипликационная история — быстро улетучилась из этой самой моей головы.

Гораздо более меня занимало — волнующее тепло Ирининой ладони, ее близость…

Кстати сказать, выбор места в кинозале рядом со мной Ирина объяснила тем обстоятельством, что оно находилось как раз напротив «центра экрана» (что она ранее определила…) и на оптимальном расстоянии, то есть это было «ее место». Каким образом столь точное вычисление было произведено — Ирина не уточнила.

Я находился на родине в каникулярном отпуске — после завершения второго курса одного из высших военных учебных заведений.

Ирина закончила семь классов средней школы — в далеком, таежном городе… ске. И уже вторую неделю гостила у родственников. В первый раз за «всю» свою недолгую — тринадцатилетнюю жизнь.

* * *

На дворе пестрыми, волшебными красками блистало лето!

Весело «катившееся в июль»…

В эту чудесную, безмятежную, замечательную пору, ночное времяпрепровождение значило для меня очень много! Чрезвычайно много! Оно заключало в себе — высокий, во всех, имеющихся в русской лексике толкованиях — смысл! Высокое свое значение! Вызывало в душе трепет! Благоговение! Лучшего времени суток для себя я не мог и представить! Ведь именно ночью (включая и вечерние минуты…) мы с Ириной проводили вместе времени едва ли не больше, нежели днем, когда надо было — святое дело — побыть с родителями, отвлекаться на какие-то домашние дела.

Мы подолгу — не зная устали, всегда в приподнятом настроении, которое рождали в наших сердцах цветущая юность, неуемная жажда жизни, ее постижения (с разных сторон и во всей ее, жизни, многогранности — насколько это было возможно в силу наших возрастных особенностей и, собственно, имевшихся в головах тех, или иных знаний…), все возрастающая тяга друг к другу, — бродили по тихим, «осребряемым луной» улицам и улочкам моего родного, старинного, существующего уже несколько сотен лет (!) села, претерпевшего за многовековую свою историю немало всевозможных драматических эпизодов (оказываясь, порой, в самой гуще важнейших исторических событий…), забредая, иногда, на окраинах, в настоящие, труднопроходимые джунгли (особенность сегодняшнего времени…), состоявшие, в основном, из высоченных, широких в обхвате, но одряхлевших от старости ракит, и кустарников; часто попадались кусты вольно растущей малины, с мелкими и острыми шипами на ветках, не вполне еще созревшими плодами которой мы набивали свои рты…

От всего этого у меня и у Ирины возникало удивительное ощущение, что из конца двадцатого века мы вдруг попадали в другое — гораздо более отдаленное время, в сказочное «Берендеево царство», и что из-за каждого куста, или дерева за нами внимательным своим оком наблюдает сам царь Берендей — мудрый и добрый, в царском одеянии, с длинной, до пояса, бородой.

Иногда встречались душистые, медоносные липы.

Полной грудью дышали чистым, слегка остывшим, после дневной жары, воздухом. И вели пространные, представлявшиеся нам архиважными, не терпящими ни минутного отлагательства, беседы о всякой всячине.

Для расширения географии прогулок и обретения полноты ощущений, в дневные часы, при хорошей погоде — совершали захватывающие поездки на велосипедах. Передвигаясь: то рядом друг с другом, бок о бок — если позволяла ширина дороги, то я впереди — в труднопроходимых местах (к примеру, на узких, извилистых тропинках…), Ирина (раскатывавшая на женском, с открытой рамой, велике…) за мной, то впереди Ирина — по ровной, прямой дорожке, я за ней. Последний вариант был для меня более предпочтительным, нежели первый и второй. Потому что для поездок Ирина надевала практичные и удобные, а в моем восприятии еще и очень привлекательные, в своем роде, вещи: черное, эластичное трико, плотно облегавшее крепкие ее бедра, гибкий стан, который и сам по себе неизменно притягивал мой взгляд, но намного выразительней представлялся, когда она, с усердием и азартом, прогнув спину и подав вперед корпус, крутила педали, или бежевые спортивные шорты. Я не мог отвести от велосипедистки глаз, следуя за ней почти наугад, не обращая внимания на дорогу. Так, что однажды, засмотревшись на двигавшуюся впереди меня девушку, я не заметил возникшую перед колесом кочку, на которую и наехал. Колесо круто вывернулось. Велосипед встал колом. И я, перелетев через руль, с маху шлепнулся на землю. Мне повезло, что я приземлился на четвереньки, ничего не сломал и не вывихнул. Поездка наша на этом завершилась. С колесом пришлось потом изрядно повозиться, чтобы его выправить.

Один раз мы с Ириной оказались в самой что ни есть экстремальной ситуации. Во время катания — как-то очень быстро, почти внезапно налетела громадная, свинцово туча, и разразилась гроза. Такой силы, которую трудно вообразить. Свинцовое небо — как будто «павшее на землю». Беспрерывно следовавшие одна за другой молнии, озарявшие все вокруг. Оглушительные раскаты грома. Плотная стена дождя, которая буквально смела нас с наших неустойчивых машин. Картина была жуткой, устрашающей… Но одновременно и — потрясающе красивой! Как будто неземной! Хорошо, что низвергавшаяся с непроницаемых небес влага была теплой, и мы не заболели. О том, что молния могла в кого-то из нас (если не в обоих) попасть — мы подумали потом…

Посмотрели еще два художественных фильма: японскую страшилку «Легенда о динозавре» режиссера Дзюндзи Курата и югославскую мелодраму «Пришло время любить» Зорана Чалича.

Картины произвели на нас впечатление! В одной — громадное доисторическое, с длинной, как у жирафа (или еще длиннее) шеей, чудовище, объявившееся вдруг на прекрасном, живописном озере Страны восходящего солнца, откусывало огромными и острыми зубами у находившихся в водоеме людей ноги и руки, перекусывало их пополам, обильно разбавляя водоем кровью несчастных купальщиков — отчего непривычная к подобным зрелищам публика то и дело замирала в страхе, эмоционально, общим гулом и шумом выражая свои чувства… В другой показана романтическая история первой любви между парнем и девушкой — десятиклассниками; не без острых моментов.

— На ее месте я, наверное, не стала бы делать… ну… этот самый… аборт, — выйдя после просмотра югославского фильма из Дома культуры на улицу, задумчиво произнесла Ирина. — Тем более, с риском для жизни.

— А как бы ты поступила?

— Что значит — как? Кроме двух вариантов, есть еще другие?

— Кажется, нет…

— Кажется…

Ирина рассмеялась.

— Значит, ты решилась бы родить ребенка?

— Возможно.

— В шестнадцать лет?

— А что?

— Ничего, наверное, просто рано.

— Бывает, рожают и в более раннем возрасте. Стала бы молодой мамой.

— А потом и молодой бабушкой.

Про молодую бабушку я сам не понял — зачем сказал?

— Может, и бабушкой, — спокойно восприняла мои слова Ирина. — Но, вообще-то, — прежде чем… заняться «динь-динь» (вероятно, Ирина вспомнила комедийный фильм «Синьор Робинзон» итальянского режиссера Серджио Корбуччи, который я смотрел в городском кинотеатре…) — следовало подумать о последствиях. То есть — принять меры предосторожности.

— Все-то ты, Иринка, знаешь…

— Это должен знать каждый!

— Как: кто не работает, тот — не ест?

— Угу…

Больше — ни фильмов, ни мультиков мы с Ириной в Доме культуры не смотрели.

* * *

Почти все имевшееся в нашем распоряжении свободное время — мы проводили вместе. Только однажды я встретился с Ириной не днем, как это обычно происходило, а когда солнце склонилось ужу к горизонту. Накануне она предупредила меня, что будет помогать дяде с тетей копать на огороде картошку.

— Какая картошка? — удивился я.

— Обыкновенная. Круглая, такая, по форме, или овальная, с коричневой кожурой, как у нас. Очень вкусная, если ее испечь в костре, то есть на углях, когда костер прогорит…

— Это мне известно! — перебил я ее. — Только для картошки вроде бы еще не пора…

— У нас сорт особенный — скороспелка. Она созревает быстрее. К тому же, в этом году, из-за ранней весны, посадка была на три недели раньше, чем в прошлые годы. Да мы не весь огород будем выкапывать, большую часть оставим на потом.

— Хорошо, я тоже найду себе какое-нибудь полезное дело.

Этот день, несмотря на занятость — я занимался починкой забора, отделявшего наш дом от улицы, который (забор) в некоторых местах обветшал — показался мне очень длинным! Я постоянно думал об Ирине. Испытывая неодолимое желание — поскорее с ней встретиться.

Из головы не выходило одно выразительное словечко, выпорхнувшее из уст Ирины.

Скороспелка!

В определенном смысле — звучное это слово, по моему разумению, вполне подходило к самой Ирине. А заключался смысл — в быстром физическом (в широком значении данного понятия…) ее развитии. Хотя «посажена», то есть зачата она была не ранней и теплой весной, а, как я успел уже подсчитать, поздней и холодной осенью…

При встрече — Ирина выглядела уставшей. Вялой. Похожей на сорванную с клумбы и утратившую первозданную свежесть и аромат, розу. В движении и разговоре была медлительной. Каждое слово произносила так, словно, играя на гармошке, с усилием растягивала меха. Как ни странно, но эта медлительность, «заторможенность» — удивительным образом — были ей к лицу.

— Не иначе, весь огород перелопатили? — после традиционного приветствия, спросил я Ирину.

— Нет! Я же говорила, что не весь… Просто потом я еще нарубила дров для печки. С запасом, на два дня. Тетя печет в печке хлеб… А топор такой тяжелый, как будто в нем пуд веса.

— Разве, кроме тебя, больше некому расколоть пару катков?

— Есть кому — это забота дяди. Но мне хотелось самой. Это ведь интересно!

(Не так ли интересно, как Тому Сойеру было интересно, по приказу любящей его тетушки Полли, красить забор, — усомнился я, но вслух ничего не сказал…).

— А затем я доила корову.

— Ты молодец, Иринка! Даже корову доить умеешь!

— Пока не умею — учусь.

— Тетя заставила?

— Никто меня не заставлял — я сама!

— Тоже из интереса?

— Конечно! Будет что — через много лет — вспомнить! Только руки болят, и на ладонях появились мозоли.

— Покажи.

Ирина протянула ко мне руки, ладонями кверху. Присмотревшись, я разглядел в местах сгиба пальцев несколько маленьких, отвердевших новообразований — кровоподтеков.

— Это с непривычки. Со временем пройдет.

— Угу…

— Постой! Разве твоя корова сейчас не на лугу? Ведь стадо еще не возвращалось.

— Моя корова сегодня дома, то есть в сарае. Ушибла где-то переднюю ногу, и теперь немного хромает. Тетя говорит, ушиб не сильный, должно само пройти, а если не пройдет, придется доктора Айболита вызывать, лечить… О — о — о!

Ирина вдруг оживилась! Как будто повеселела! Усталость и медлительность ее исчезли. В глазах появился блеск.

— Представляешь, что я нашла, когда копала картошку?

— Сейчас… Дай подумать… Арбуз?

— Арбузы растут на земле, а не в земле. Винтовку!

— Винтовку?!

От удивления — я даже присвистнул!

— Представь себе!

— Вот это да! Целую винтовку!

— Нет, не целую, один только ствол. Весь грязный и в ржавчине! Чтобы его вытащить — пришлось глубокую яму выкопать, потому что ствол находился в земле почти в вертикальном положении, как штык, который в нее воткнули. Сколько раз этот огород копали — перекапывали, а ничего такого не находили.

— Если хорошо покопаться — наверняка еще кое-что найдется! В прошлом году был откопан — также на огороде — железный наконечник от древнего копья, или пики. Наконечник отвезли в город, в краеведческий музей, для исследования.

— И каков результат?

— Не знаю. Наконечник пока находится в музее — видимо, там он и останется. А в нашем лесу до сих пор можно наткнуться на неразорвавшийся снаряд, или мину, которые лежат там с войны. Их ни в коем случае нельзя трогать. Про патроны я уж не говорю…

— Я, когда его вытащила, — так испугалась!

— Что тебя напугало?

— Ну, не сама же по себе винтовка оказалась в земле. Кто-то из нее стрелял! Наверное, этот человек погиб. Значит, рядом должны быть его останки, скелет. А я всего такого боюсь, и в особенности — покойников…

— А ты дядю своего попроси: пусть он покопается. Если действительно будут найдены останки бойца, то, возможно, отыщется и жетон, или записка в гильзе, по которым можно установить его имя! Наверняка где-то живут родственники — для них это было бы потрясающей новостью! Будут знать, что их брат, отец, муж — кем он, там, им доводится, не пропал без вести, а погиб. Хотя боец мог быть вынесен с поля боя санитарами…

— А может, это ствол от немецкой винтовки?

— Не думаю. Винтовки были только у наших солдат, да и то не у каждого — некоторым бойцам приходилось добывать себе оружие в бою, по крайней мере, в начальном периоде войны. У немцев были автоматы. Так что, скорее всего, погибший — если он все-таки был убит — советский воин, красноармеец. Разве что ствол этот не от винтовки, а от немецкого автомата?

— Нет! У автомата ствол намного короче, а этот длинный и тяжелый, я в кино видела.

— Значит, так оно и есть. Ты отнеси находку в школьный музей. В музее имеется уголок, посвященный Великой Отечественной войне. Там ей будет самое место.

— Да ведь сейчас каникулы, школа закрыта.

— Точно, я забыл.

— Придумала! Я попрошу Аньку, двоюродную сестру — она отнесет. В сентябре, когда начнутся занятия.

— Верно!

— У нее — как увидела то, что я нашла, — аж глаза загорелись! Надо только, как следует, его почистить…

И еще раз мы увиделись с Ириной после обеда.

В этот погожий, светлый, жаркий день, чуть ли не с рассвета, Ирина была занята на просушке травы, скошенной на выделенном ее родственникам участке, расположенном в пяти километрах от села. После просушки трава превращалась в сено, которое зимой шло на корм корове.

Вместо лопаты, орудием труда в руках Ирины были деревянные, с длинным древком и широким захватом, грабли.

После нескольких часов работы, с краткими перерывами на отдых, прием пищи — у Ирины заметно покраснело лицо, особенно нос (так, что резче стали выделяться большие ее глаза…), золотистым загаром покрылись плечи, руки и ноги (Ирина — самозабвенно — трудилась в спортивных своих шортах…). И от этого покрасневшего ее носа, и загоревших плеч, тонкой кожей впитавших душистый луговой аромат трав: тимофеевки и пырея, овсяницы и клевера, обвеянных теплым, приходящим с южной стороны, ветром, — невозможно было отвести взгляд.

Ирина как будто нарочно, для встречи со мной, надела легкий, с открытой верхней частью, сарафан.

Вообще, находиться с Ириной рядом, на расстоянии вздоха — было для меня непростым, подчас, делом. Испытанием. Главная трудность заключалась в том, чтобы не обращать на нее внимания — как на женщину. Пусть пока еще «маленькую» женщину, развивающуюся, «формирующуюся». Однако, уже обладающую вполне очевидными, безусловными признаками взрослости — в самом широком смысле этого понятия. Некоторые из этих очевидных признаков — приводили меня в смущение и трепет, чрезвычайно волновали и будоражили, заставляли почти беспрерывно работать воображение… Вследствие чего, мне было довольно сложно — «держать себя в руках», общаться с Ириной свободно, раскованно, как с младшим товарищем, другом.

Понимала ли это мое состояние Ирина? Не знаю. Во всяком случае, мне она об этом ничего не говорила, а я ни о чем «таком» ее не расспрашивал. Я совершенно не представлял себе: каким образом, ни с того, ни с сего — я мог бы приступить к подобным расспросам? Какой могла бы быть реакция Ирины?

Между тем, все эти наши с Ириной контакты, встречи, прогулки, беседы — совершенно невинные, безобидные по сути — вольно, или невольно, послужили прелюдией ко всему тому, что произошло между нами дальше.

* * *

Началось все с того, что Ирине пришла в голову одна необычная идея, показавшаяся мне необдуманной, даже безрассудной и нежизнеспособной. В первые минуты, после того, как она была озвучена.

В тот тихий, спокойный час, когда, по образному выражению — уже названного мной поэта Николая Рубцова, «всей душой, которую не жаль… овладевает светлая печаль, как лунный свет овладевает миром», и большинство граждан спят в мягких своих постелях, — мы с Ириной предались совершенно иному занятию. Снарядились в захватывающий пеший поход. На нашу речку Вежу. Замечательная эта речка, кажется, с самых давних времен, протекала в двух верстах от села — с западной его окраины.

Признаюсь, прежде чем согласиться с доблестным предложением Ирины, я сделал попытку отговорить ее от этого — действительно несколько выходящего за рамки здравого смысла (учитывая не совсем подходящее время суток…) — предприятия. Когда обычные доводы не подействовали — решил ее, как следует, напугать, строго предупредив о возможной — реальной — опасности, с которой мы можем столкнуться. Например, в пути нам могут встретиться беспощадные серые хищники, обитающие в здешних лесах, — волки, которым ничего не стоит на нас напасть, растерзать и сожрать! Я прямо так жестко, может быть, даже жестоко и выразился: «Растерзать и сожрать!». Надеясь, что Ирина как можно глубже проникнется угрозой (это ведь не добродушный, в общем-то, персонаж из «Ну, погоди!»). В тот момент я вспомнил случай, когда один мой знакомый односельчанин на самом деле встретился с этим серьезным зверем, только не в лесу, а прямо за селом. Произошло это зимой, днем. По всей видимости, серый сильно оголодал в оскудевших лесных угодьях, раз рискнул подобраться поближе к людям. По счастью, наброситься на человека волк не решился и предпочел убраться восвояси.

Ирина отреагировала на мое предостережение — оригинально. Она глубоко вздохнула. Подумала. Затем подняла вверх голову. Сложила трубочкой тонкие свои губы. И смотря в бездонное ночное небо, издала громкий, протяжный звук… От которого меня изнутри прошиб озноб.

Как потом высказалась Ирина, она изобразила — «тоскующую волчицу». Не уточнив: что именно это понятие означает.