Вляпались. Весёлые истории строителей коммунизма

Николай Сычев, 2023

Одной ногой мы в коммунизме были, подножку нам подставил Горбачёв. А Ельцин, друг его заклятый, страну пропил и развалил. Но сначала он КПСС запретил, потому как к той поре партия деградировала до маразма. Честных коммунистов во власти становилось всё меньше, зато росло число лицемеров, хапуг, карьеристов. Особенно в союзных республиках. В этой весёлой книжке нет ни выдуманных имён, ни придуманных ситуаций. Только в пяти сюжетах изменено место действия. Здесь всё просто: автор, проработавший 40 лет в журналистике и немало поездивший по стране, вспоминает разные истории из жизни коммунистов. А в целом книжка эта лечит, потому как прочитав её, мы от души смеёмся, зарядившись доброй энергией на долгое время. Так что читайте, веселитесь и лечитесь.

Поцелуй русалки

Выгрузились на берегу тиховодной Суры. Место для отдыха — лучшего не надо. Берег в густотравье, пологий; вода в реке чиста и тиха; другой берег голубел стеной лиственного леса, где ранняя осень снимала с берёзок золотые монетки листвы. Теплом и благоуханием тянуло с лугов. Лето уже постарело, уступив золотистому сентябрю, но солнышко ещё приветливо пригревает, склоняясь по купам деревьев, золотя их верхушки. Три белых облачка умащивались ночевать на синеющем, промытом недавними дождями безветренном небе.

— Я палатки помогу поставить, — сноровисто берётся за дело шофёр Толя Бушуев. — Завтрева ко скольким? К шести, пяти? — спрашивает Виктора Александровича.

— Да, где-то так. Мы и выспаться, и порыбачить успеем, — отзывается Виктор Александрович, как-то негласно считающийся старшим в компании. Вероятно, по его должности — он заместитель заведующего отделом промышленности областного комитета партии. Роста высокого, статен, черняв, взгляд его строг, лицо иконописное.

Вместе с ним приехали сослуживцы: Егор Максимович — заместитель начальника общего отдела обкома, и двое инструкторов из промышленного — Николай Егоров и Никита Шептунов. Виновником вояжа на природу был Никита, который только что получил диплом об окончании вуза и решил это событие «обмыть». Заготовил немного спирта с местного завода, прикупил несколько бутылок коньячку, замариновал почти ведро мяса, припас с пяток банок красной икры, четыре буханки хлеба и всё остальное по мелочи, что бывает надобно для ночной рыбалки на выходные.

Бушуев помог установить две палатки за какие-то пятнадцать минут: благо топор и колышки он всегда возил в своём уазике.

— У меня свояк в Бессоновке, я к нему в гости и там заночую, — информирует. — Километров семь отсюдова.

— Толь, так ты хоть стопку за мой диплом прими, тогда и езжай, — предлагает Никита.

— Да я ж за рулём, — отнекивается Бушуев. — Ты уж, Никита, прости. Успеем ишшо, не последний раз.

— Ну, смотри, тебе виднее.

— Аха. Вроде всё выгрузили, ничо не забыли? Ну, я, значит, поехал. Вам доброй ночёвки и больших карасей, — смотрит на Виктора Александровича.

— Гляди, у свояка завтра не пей, домой поедем, — напутствует тот водителя.

Делом заняты все: кто вещи в палатку забрасывает, кто с костром и котелком занимается. Сам Никита мангал поставил, куски баранины на шампуры накалывает.

— Давайте-ка сперва по стопке, пока угли наберутся, — предлагает он.

По одной опрокинули, закусили. Разлили снова. За второй пошла третья.

— Виктор Александрович! — закусывая бутербродом с икрой, спрашивает Никита. — Вы на планёрки и летучки к секретарям постоянно ходите, так вот хочу спросить: почему они против внедрения компьютеров? Это же прогресс техники.

— Наш идеолог Сергей Демидович говорит, что это кибернетическое зло, а осваивать зло нам ни к чему, — намазывая ломтик батона маслом, отзывается замзавот-делом. — Партийные боссы против. А им ведь виднее, что зло, а что добро.

— А зря ведь, Александрович, зря. За рубежом же они есть, — разливая в металлические рюмки спирт, упорствует Никита. — В работе компьютер — большой помощник.

— Угу. В нашей работе труды идеологов — помощники. В институте изучали что ли технику эту?

— Ладно дискутировать. Надо ж на ушицу чего-то и словить, — первым поднялся Николай, вытягивая удочки из рыжей палатки.

— Да-да, пошли, — встал и Егор Максимович с большого покрывала, что служило кампании и столом, и скатертью. — Ты, Алексаныч, за шашлыки берись, — распределяет он обязанности.

— Я тогда коньяк в речку попрячу, холодненькое легше идёт, — поднялся Никита, взял капроновую авоську с бутылками и пошёл вдоль берега, место подходящее высматривая.

Пока сидели, произнося тосты, свечерело. Солнце за дальний лес на ночлег упало, молодой месяц ещё не поднялся над вершинами берёз и дубов. Осенью темнеет всегда быстро. Небо укутывается глубокой тёмно-синей мантией. Только небольшое пламя от разведённого костерка перемигивалось с ещё незрелыми звёздами на блеклом небе. Осенняя река текла спокойно, умиротворённо.

Никита босиком пошёл вдоль тёмной ленты воды. Он мог бы где угодно поставить свою авоську (берег был пологий, значит, неглубоко), но после городского шума здесь стояла заманчивая тишина, благодать, которой хотелось насладиться в эту зреющую пору сентябрьской ночи. Он прошёл немало, уже и отблеск костра не был виден. Остановился у вымоины, закатал штанины до колен, погрузил сетку в воду, пометив и закрепив крупной веткой берёзы. И тут шагах в трёх на фоне ультрамаринового неба увидел девичий силуэт. Девушка наклонилась и словно что-то искала в реке, но поскользнулась и, охая, стала сползать. Никита подбежал, прыгнул в воду, не давая ей сползти в реку. Она вскрикнула, эхо подхватило крик, а Никита — девушку. И тут сам вскрикнул от боли — она укусила его в ладошку.

— Вы чего тут людей пугаете? — хотя едва ли она испугалась незнакомца.

— А ты чего кусаешься?

— А не надо лезть руками, куда не положено.

— Да я ж подхватил, чтоб не утонула. Чего тогда по ночам тут делать? Купаться-то уж холодно.

— Мешок переворачивала. С зерном.

— Какой мешок?

— Ну рожь замачиваем. На солод. Сушим потом на печке русской, когда прорастёт — мелем. Квас же из солода варится… Вся деревня так делает. Чего неясного? Ты откуда тут? Из города? Я чую запах костра где-то недалече у вас…

— Отдыхаем с ночевой. Костёр у нас за излучиной. Пошли, просохнуть тебе надо, а то в сапогах хлюпает. Не бойся, мы не алкаши.

— Да я и не боюсь. Поддержи — воду вылью из сапог, босиком пойду.

Когда Никита с девушкой пришли к большому костру, на нём уже булькало варево в котелке, от мангала шёл ароматный запах шашлыка.

— О, русалку выудил! — все трое смотрели на них изумлённо. Девушка была молода, немножко лохмата, ситцевая юбка прилипла к коленям, длинные мокрые волосы спадали на плечи и спину. Роста высокого. Может, и не была красавицей, но выглядела первобытно и очень привлекательно. Большие чистые глаза, в которых отсвечивали огоньки костра; румяные щёки напоминали зимний сорт крупных яблок, а вздёрнутый носик говорил о задорном характере. Одета простенько. На вид ей было не больше 22–23 лет.

— Меня Лидой зовут, — бойко назвалась она. — Ваш Нептун почти искупал меня там за излучиной. Мне бы пообсохнуть, да сапоги просушить.

Все засуетились, начали знакомиться.

— Да всех не запомню сразу. Нептун, ты мне костерок в сторонке сорганизуй, юбку и сапоги просушить бы…

— Как ты, красавица, Никиту нашего назвала? Нептун? — смеясь, переспросил Егор Максимович. — Почти правильно. Шептунов его фамилия. Он счас быстро. Да ты присаживайсь, красавица.

— Нет, юбка мокрая, просушить бы сначала.

— А вон, в палатку залазь, там спальник есть, фуфайка тёплая, переоденсь, можно ведь и простыть. Чего в воду-то лазила? Вон в ту палатку…

Никита тем временем за палатками отдельный костерок разложил, веток подкладывает.

— Ты, Нептун, — зовёт Никиту Егор Максимович, — дай девке-то спальный мешок, да к огню двигайтесь, чтоб не простыла. Принять ей надо.

Никита залез в палатку, мешок свой Лиде развязал, штормовку дал, фуфайку стёганую. — К костру пошли, пять капель тебе принять надо, согреться.

— Погоди. Ты мне рогатинки над костром поставь и поперечину — просушу чулки и юбку. И сапоги резиновые вверх подошвами на колышки. А я закутаюсь и приползу к огню.

— Уха готова! — кричит в темноту Николай. — Окружай с ложками!

— Скоро и шашлычок поджарится, — подаёт голос Виктор Александрович.

Лида выползла, зарывшись по пояс в мешок, закутавшись ещё и в фуфайку. Волосы убрала в тугой узел на затылке. Была спокойна, свежа и радостна лицом, словно какой-то тёплый свет исходил от неё. Егор Максимович налил из бутылки в металлическую рюмку и протянул ей.

— Пей, русалка, а то простыть недолго. Тут спирт, осторожнее.

Никита налил алюминиевую кружку лимонада:

— С ним легче. Запивай, — протягивает девушке. — Коль, налей ей ухи пополнее.

Спирт она сглотнула залпом, а лимонадом наслаждалась. Виктор Александрович протянул большой шампур с одурманивающим запахом сочного мяса:

— Гостье — первую порцию, — галантно преподнёс прямо в руки.

Лида поблагодарила и спросила:

— Все городские? Вижу, что неместные. Наши мужички бормотуху больше пьют, селёдкой закусывают. А у вас и мясо шикарное, и икра деликатесная. Где брали?

Сейчас гостью рассматривают всё пристальнее. Каждый отметил про себя, что хороша собой и не очень уж на деревенскую походит. Она тоже всматривается в лица незнакомых молодых мужчин. Виктору Александровичу слегка за тридцать, но выглядит старше за счёт сурового взгляда и тёмной шевелюры. Егор Максимович — тот светловолос, лицо приветливое, спокойное, глаза добрые, с какой-то ухмылкой затаённой. Николай, что металлическую миску ухи поднёс, — молодой, русоволос и курнос. «Наверное, нецелованный», — подумалось Лиде. У Никиты лицо слегка вытянутое, большой лоб обещает скорую залысину, годами он молод, высок, в карих глазах его читаются учёность и ум. Руки крепкие, сам весь мускулист. В нём уже сейчас проглядывается порода. Ладошку облизывает.

— А чего это у тебя? Кровь что ли?

— Да ерунда. Ты ж цапнула…

— О! Прости, Нептун. Я ж не хотела!

— Николай, дай-ка вон мой рюкзак, там бинт и йод есть, завязать ладошку надо, — отложил ложку Виктор Александрович. — Ты, Лида, с этой деревни? — кивнул он в сторону полей.

— Не деревня, а село у нас. Большое.

— На ферме трудитесь?

— У нас не ферма — комплекс молочный, — заматывая бинтом ладошку Никите, отзывается девушка. — Я комсорг совхоза.

— А не боитесь чужой мужской компании?

— Чего мне бояться-то? Я ж на своей земле! Село моё вон на взгорке, в километре отсюда. Здесь моя земля, это вы — гости. Да и когда это комсомольцы чего-то боялись?!

— И много у вас комсомольцев?

— Семьдесят восемь. Погоди, давай подую на рану — легче будет. О, а тебя, Нептун, я в Пензе, в педвузе видела! Учишься там?

— Да заочно закончил он, диплом вот обмываем, — информирует Николай, подливая ей в миску ухи.

— Я тоже там учусь! Только заочно, на третий курс вот перешла.

— Тоже обмыть надо, — встревает в беседу Егор Максимович, разливая всем спиртное.

— Говоришь, Никитой тебя звать? Сколько троек в дипломе? — Лида общительна и спокойно ведёт разговор со всеми, словно знакома с каждым сотню лет.

— Ни одной. Только шесть четвёрок, остальные — пятёрки.

— С ума сойти! А как ты марксистско-ленинскую философию выучил? Научный коммунизм, атеизм? Ну историю партии — ещё ладно, это полегше.

— Зубрил, читал, глотал, читал…

— Дурдом какой-то эти предметы! Во всех вузах и даже техникумах ими башку забивают. И ведь что выходит? В жизни-то эти знания никому не нужны. Лучше б логику ввели в программы, а то половина предметов — оторванная от жизни философия Маркса и иже с ним.

— Разве можно так о ленинской философии комсомолке рассуждать? — встрял в их беседу Виктор Александрович. — Это ж идеология партии, как можно жить без неё? Как коммунизм можно строить без этой политической основы?

— А чего? Я только размышляю. В жизни-то всё не так, как в этих учебниках.

— Вот и ввели изучать, чтоб было по учебникам. Никита ж выучил, всего Маркса прочёл. У него, кстати, — кивает он в сторону виновника застолья, — установка была: вуз заочно закончить, а потом жениться. Первое правило выполнил.

— Теперь осталось невесту с приданым найти, — перебивает Егор Максимович. — У вас в селе таковые есть?

— Да ладно, Максимыч, чего вы там, — вскинулся Никита. — Нет ничего лучше жизни холостяка!

Лидия пристальнее вгляделась в Никиту с вакантным выражением лица:

— А вы все из города? С какой конторы? — она уже малость опьянела, в глазах её множатся искорки костров.

Николай хотел ответить, но Виктор Александрович его опередил:

— С часового завода мы все. С конструкторского цеха. Пендели-фендели, анкера разные делаем…

— А, ясно, что не рабочий класс. Верю, что не обманываете. Я знаю, что такое пендель-фендель. Врут ведь только жулики да лакеи…

Наверное, все мужчины покраснели, но отблески костров на их лицах не выдали изменений цвета.

— А у вас, Лидонька, женихов много? — прожёвывая кусок шашлыка, вернулся к прежней теме Егор Максимович.

— Да все мои! Только одни — больно шафранчик любят, ну это винишко местное у нас так называют; другие — ростом не вышли, окурки какие-то; а третьи — жениться успели, пока я подрастала. А у меня тоже установка есть: пока институт не закончу — замуж ни за кого не пойду.

— И за меня? — захмелевши, спрашивает Никита. — Ты ж мне метку вот поставила, — поворачивает забинтованную ладошку.

— Слушай, ты сходи к костерку-то, глянь, чтоб одёжка моя там не сгорела, — она нежно погладила изящной ладонью его плечо, заглядывая в глаза. — Сходишь?

Никита ушёл. Вернувшись, спросил:

— Может, спирт тебе тяжеловат? У нас коньячок есть… Налить? Пять звёздочек. Армянский, — он снова садится рядом с бойкой Лидией.

— О! Так надо было с этого и начинать!

В застывшей тишине ночи совсем молодым выползал лимонный месяц, как украшение. В нарождающемся сизом тумане темнело море вершин леса с редеющими шапками желтеющей листвы. Вдоль реки в серебрившемся сумраке едва вырисовывалось русло Суры и длинные её луга. Блестящие звёзды в темноте неба смотрятся в дивные воды тихой реки. Всё заснуло в блаженстве. Только наша компания вела беседы у костра.

Все уже были нетрезвы, но беседа с русалкой бодрила и не звала в сон. Мужчинам было как-то спокойно, безмятежно и весело с этой высокой девушкой. Беседа ни к чему не обязывала, не обещала. Вся дневная суета забыта, теперь они расслабились душой и телом, наслаждаясь заслуженным отдыхом в стороне от городской суеты, в тиши осенних лугов родного края.

— Ты чего в воду-то полезла? — Егор Максимович опять задал ей тот же вопрос.

— Мешки там у селян с рожью. Для солода зерно разбухает, — пояснил Никита

— Да, — утверждает Лидия. — На селе по осени все так делают.

— Не воруют разве? — Виктор Александрович лениво сглатывает с шампура кусок баранины.

— Да вы что? Как можно? У нас все квас варят: бражный, имбирный, хлебный, кислощейный даже.

— У! — изумились мужчины. — Надо же!

— Говорят, и двери в дом не запирают на селе? — напоминает Никита.

— А чё их запирать?! Сколь помню — палочку в дверную ручку вставят и всё — значит, в доме никого нет.

— Не ворует никто? — опять Виктор Александрович интересуется.

— Да пошто это мы должны друг у дружки чего-то красть? У всех же всё есть! Коммунизм же строим.

— И на селе?

— Да мы уж почти в коммунизме живём! — сильно захмелев, убеждает всех Лида. — У каждого в доме телевизор, холодильник, мотоцикл, у кого-то и автомобиль: «жигули» или «москвичи». Ковры, стиральные машины. Работы всем — токо успевай. По сто пятьдесят, по двести рублей зарплата. Чего ещё надо? У меня почти 20 комсомольцев заочно учатся в техникумах, институтах. Разве не коммунизм у нас?

* * *

Тёплое солнце сентября успело нагреть и палатки, и воду, согнало сизый туман с лугов, а пьяненькие мужички всё дрыхли. Но вот один за другим стали выползать, охая и постанывая, как старички. Один за другим к реке шли, умывались, крякали.

— Никит, где ты там вчера коньячишко студил? Притащи-ка, — просит Виктор Александрович. — Хотя коньяк-то вот надо бы тёплым пить… Да, а где твоя русалка-то?

— Какая русалка?

— Ну ты что, забыл? Сам же её где-то выловил. Высокая, светлая такая.

Лиды нигде не было.

— Ночью, значит, ушла…

— Домой сбежала от тебя. Ладно, коньяк-то где?

Никита пошёл искать. Ходил долго. Едва отыскал авоську. Принёс, а Николай с Егором Максимычем ползают у палаток и кострища, чего-то ищут.

— Где банка с червями? Ты брал?

— Зачем мне? Ничего не видел. Она где была?

— Да в банке из-под икры…

Все стали искать. Ползали в палатках, вокруг кострищ, покрывало перетряхнули, на котором ночью едой и питьём наслаждались.

— Может, русалка твоя унесла? — иронизирует Николай.

— Аха, червяками торговать на ферме…

— Так, погодите, друзья. Вот осталась от вечера нераскрытая банка икры. Остальные пустые. А где ж тогда с червями? Мы разве не на рыбалку приехали? — стонет Николай. — Это ж чё выходит… Мы закусывали, помню: икрой, колбасой, шашлыками. Вон и мясо недоели, ухи маленько осталось, икры банка, хлеба много. Чай-то мы пили?

— С икрой и пили, с бутербродами. Это когда уж Лида уснула. Она в мешке уползала в палатку и очень на русалку была тогда похожа. Ты ещё, Николай, хохотал, — вспоминает сквозь похмельную боль Егор Максимович.

— Не помню… Чё мне эта русалка!? Мне червей банку надо!

— Ну вон банку красной икры бери, раз черви уползли.

— Как они уползут, если банка завинчивается? Видать, по-пьяни мы вместо икры…

* * *

Через неделю замначальника АХО обкома партии Иван Степанович обходил кабинеты, списки составлял — кто что из дефицита на выходные брать будет. Из промотдела вышел явно озадаченный. Тут навстречу сам заведующий.

— Слушай, Сергей Григорьевич, — остановил его Иван Степанович, — чего-то у тя с парнями не тово. Сорок лет работаю, а такого не бывало: Егоров и Шептунов от красной икры и коньяку отказались. А Шептунов-то ещё с рукой перевязанной. Спрашиваю: «Где поранился?», а он грит: «Ерунда, мол, поцелуй русалки». Чумной, однако. Это про него ты баел, что он Карла Маркса всего перечитал?

— Наверно, и Энгельса в придачу…