Одиночество шамана

Николай Семченко, 2014

«Одиночество шамана» автор первоначально хотел назвать так: «Лярва». Это отнюдь не ругательное слово; оно обозначает мифологическое существо, которое, по поверьям, «присасывается» к человеку и живёт за его счёт как паразит. «Одиночество шамана» – этнографический роман приключений. Но его можно назвать и городским романом, и романом о любви, и мистическим триллером. Всё это есть в произведении. Оно написано на документальной основе: информацию о своих «шаманских» путешествиях, жизни в симбиозе с аоми (традиционно аоми считается духом-покровителем) и многом другом предоставил автору 35-летний житель г. Хабаровска. Автор также изучал самостоятельно культуру, обычаи и представления о мире народа нани, живущего на берегах великой дальневосточной реки Амур (нанайцы называют себя именно так). У романа есть продолжение «Путешествие за собственной тенью, или Золотая баба». Это, если можно так выразиться, «этнографо-мистический триллер».

8

Он лежал навзничь на мягкой подстилке из травы, которая остро пахла горькой полынью, сладким чабрецом и солнечной ромашкой — их ароматы смешивал лёгкий свежий ветерок. Высоко в сияющей лазури неба степенно двигался караван курчавых облаков. Андрей смотрел на них отрешённо, ни о чём не думая. Ему нравилось мягкие прикосновения влажных листьев какого-то высокого растения, которое покачивал ветерок. По обнажённому телу торопливо бегало несколько муравьёв — они щекотали его проворными лапками и усиками, но Андрею было лень пошевелиться, чтобы согнать их с себя.

Мимо летела бабочка-капустница, и вдруг, изменив направление, затрепетала над плечом Андрея и, видимо, решив, что человек для неё не опасен, опустилась на плечо. У неё были жесткие цепкие лапки, и Андрей чуть было не согнал её, но бабочка так доверчиво сидела на нём, медлительно взмахивая крылышками, что он решил: пусть отдохнёт летунья, к тому же она, оказывается, не такая уж и невзрачная — светились яркие бусинки глаз, черные прожилки на крылышках складывались в затейливый узор, хоботок кокетливо тронул родинку на плече, и он улыбнулся. Это было похоже на жест кота, который осторожной лапкой пробует первый снег.

Андрей был абсолютно обнаженным. Как он попал на эту веселую солнечную полянку, он не знал. Лишь смутно помнил каких-то злобных чудовищ, которые рвали его тело на части, поглощая плоть жадно и торопливо; они захлебывались кровью, отрыгивали непрожёванные куски мяса, выплевывали кости — это зрелище было так отвратительно, что только от одного воспоминания его передёрнуло. Капустница испугалась и взлетела с его плеча.

Андрей провёл рукой по груди, ощупал живот, скользнул пальцами чуть ниже — всё в полном порядке, и ноги тоже были целыми и, главное, перестали болеть. Эта саднящая тупая боль ещё совсем недавно пронизывала всё тело, и он корчился, стонал, пытаясь найти удобное положение, в котором она немного стихала. Теперь тело отдыхало. Правда, он по-прежнему ощущал ритм сердца, оно билось резкими, сильными толчками — будто после долгого, изнуряющего бега или тяжелой работы. Нормальный здоровый человек обычно не слышит, как оно бьётся.

Ветер усилился, и в его порывистых дуновениях Андрей уловил сладковатый аромат: так пахли булочки, которые любила печь бабка, — ваниль и мёд. Но запах был явно не кондитерский — живой, волнующий, он отдавал густой удушливой зеленью папоротников, сомлевших под знойным солнцем.

Андрей, приподнявшись на локте, посмотрел в том направлении, откуда ветер принёс этот необычный запах. Метрах в пятидесяти от себя он увидел огромное дерево. Мощный ствол вздымался высоко в небо, ветви простирались над землей сумрачным шатром: на них было так много густой темно-зелёной листвы, что солнцу не удавалось пробить её копьями жарких лучей, — потому трава под деревом росла бледная, чахоточная; на гнилых, изъеденных древоточцами валёжинах высились шапки седых грибов-ильмовиков, рыжих поганок и полосатых трутовиков. В грудах палой листвы копошились маленькие ящерки. За ними лениво наблюдали два чудовища, похожие на гигантских варанов с пастью крокодила. Их узкие, раздвоенные на концах, хвосты украшали пурпурные гребни. Такие же гребни, только побольше, с острыми шипами, в два ряда тянулись по всему туловищу.

Андрей не испугался их. Как-то отстранённо и равнодушно он подумал о том, что эти драконы не такие уж и страшные, людская молва явно преувеличивает их свирепость.

Один из драконов обратил взор на Андрея. В его узких тёмных глазах вспыхнули красные огоньки. Чудовище принюхалось, но, видимо, человек его не заинтересовал — дракон, зажмурившись, потянулся и зевнул: из его пасти вырвалось сизое облачко дыма, в котором мгновенно вспыхнул и погас сноп желто-красных искр. Зловонный запах донёсся до Андрея, и он невольно поморщился.

Снижней ветки дерева слетела маленькая пёстрая птичка. Она покружилась над драконом и смело села прямо на его пасть. Монстр растянулся на подстилке из сухих листьев и ощерил свои жуткие желтые клыки. Птичка, весело тряхнув хвостиком, бесстрашно вцепилась коготками в серые губы дракона, устроилась на них поудобнее и принялась выклевывать из зубов остатки пищи. Монстр блаженствовал, сохраняя полную неподвижность. Другой дракон, понаблюдав за ними, вытянул морду вверх и громко призывно уркнул. Откуда-то сверху на него тут же свалилась точно такая же пёстренькая птичка. Она деловито принялась обследовать ротовую полость монстра, ничуть не заботясь о своей безопасности.

В зарослях шеломайника рядом с Андреем что-то зашуршало, звякнули колокольчики. Он оглянулся и удивлённо присвистнул: раздвинув высокие стебли растения, на него глядела сама Мэрилин Монро. Такая, как он её знал по фильмам и фотографиям — обворожительная, яркая, сияющая белозубой улыбкой.

— Привет! — сказала Мэрилин. — Скучаешь?

— Привет, — откликнулся он. — Тут, знаете ли, не соскучишься. Одни драконы чего стоят, — он кивнул в сторону чудовищ. — Первый раз вижу их наяву.

— А! Ещё привыкнешь к ним, — пренебрежительно махнула рукой Мэрилин. — Кстати, меня ты тоже первый раз видишь, не так ли?

Она села рядом с ним, и тут Андрей вспомнил, что он голый.

— Брось! Что естественно, то не безобразно, — усмехнулась Мэрилин, наблюдая, как он безуспешно пытается прикрыть своё мужское достоинство ладонью. — Неужели ты думаешь, что я не знаю, чем мужчина отличается от женщины?

— Существуют приличия, — напомнил он. — Как-то неудобно всё-таки…

— Правила приличия выдумывают люди, — Мэрилин тихо засмеялась и мягко коснулась указательным пальцем его щеки. — У тебя хорошая кожа. Женщина не должна говорить это мужчине. Но я искренняя: что думаю, то и говорю. Это неприлично?

— Наверное, — смущенно кивнул он. — Вы нарушаете правила. Это можно говорить потом…

— Когда — потом? — Мэрилин удивлённо приподняла бровь. — Потом — это после того, как мы с тобой сделаем туда-сюда?

Неприличным жестом она изобразила это самое «туда-сюда», чем смутила Андрея ещё больше.

— И вообще, почему ты мне говоришь «вы»? — продолжала Мэрилин. — Кажется, мы с тобой знакомы давно. Помнишь, как ты смотрел на мою фотографию и занимался самоудовлетворением? У тебя были такие неприличные мысли и желания! Но это с точки зрения благопристойных пуритан. Мне же твои желания не показались чем-то противоестественным, даже наоборот — понравились. Помнишь?

Он почувствовал, как краснеют мочки ушей. О том, что он, пятнадцатилетний, фантазировал с фотографиями Мэрилин Монро, никто не знал. Да он и не сказал бы об этом даже самому близкому другу. То, чем он занимался, считалось слишком предосудительным, чтобы говорить об этом вслух.

— Семя, излитое тобой, питало меня, — сказала Мэрилин. — Твоё желание придавало мне силы. Без тебя не было бы и меня.

Она провела пальцем по его ключицам, прикоснулась к поросшей волосами груди и погладила её, отчего по телу Андрея пробежал сладкий ток истомы. Ладонь уже не могла утаить то, что старательно прикрывала. Заметив его боевую мужскую готовность, женщина игриво прикусила нижнюю губу, а затем провела по ней кончиком розового язычка:

— Сдерживая свои желания, ты губишь меня, — шепнула она, склоняясь над ним. — Любовь — это когда думаешь о другом больше, чем о самом себе. Мысли, оторвавшись от тебя, наполняют меня нектаром пылкого сумасбродства и мёдом прекрасной несдержанности, имя которой — страсть…

Женщина приблизила губы к лицу Андрея, тихонько звякнули серебряные колокольчики на её рукавах, и только тут он обратил внимание, что Мэрилин одета в зеленый халат, украшенный завитушками орнамента, похожего на речную волну. Это его удивило.

— Всё в порядке, — усмехнулась Мэрилин и поцеловала его в щёку — как птичка клюнула. — Ты — это я, а я — это ты. Твоя телесная оболочка пуста без меня. Я должна жить внутри тебя, потому что я твоя аоми.

— Аоми? — Андрей вспомнил Ниохту. — Снова ты? И как это у тебя получается: то один образ, то другой, то тигр, то неведомая тварь?.. Умеешь гипнотизировать, что ли? А может, ты — мой сон? — он нарочито заливисто рассмеялся. — Всего-навсего — сон! Потому что Мэрилин на самом деле давно нет на этом свете, и все об этом знают. Если я её вижу, то это значит одно из двух: или у меня крыша поехала, или я сплю…

— «Или» на самом деле гораздо больше, чем ты себе можешь вообразить, — вздохнула белокурая красотка. — Ты смотришь на мир и видишь то, что положено видеть. Знаешь, что такие насекомые, как пчёлы, не видят человека? Вернее, не способны воспринимать его. Они живут в своём мире, а всё, что за его пределами, их мало интересует. Но это не значит, что человека нет. Точно так же и сам человек не воспринимает мир во всей его полноте.

Андрей перевёл взгляд на драконов под деревом. Они лежали неподвижно. В их раскрытых пастях деловито хлопотали храбрые птички, выклёвывавшие остатки пиши. Точно такие же пернатые сидели на ветвях могучего дерева. Их было так много, что если бы они разом взлетели, то стая наверняка затмила бы солнце.

Это были какие-то особенные птички: пёстрые, словно сотканные из цветных ярких ниток, они степенно сидели попарно, — и хоть бы шевельнулись или потеребили пёрышки: нет, замерли, будто на них напал столбняк, или они словно были аппликациями или керамическими фигурками. Андрею показалось странным, что птицы вообще не издавали никаких звуков. Но время от времени то одна, то другая пара оживала и пикировала на драконов, сменяя уставших товарок.

— Кажется, я вижу то, что никогда не видел прежде, — сказал Андрей. — И даже не удивляюсь этому. Как, впрочем, уже не удивляюсь и тебе, — он хмыкнул. — Надо же! Сама Мэрилин рядом со мной, совсем как настоящая, а я отношусь к этому как к само собой разумеющемуся. Наверное, это плохо, когда человек перестаёт удивляться. Значит, в нём что-то изменилось?

— Ты не помнишь этого? — Мэрилин подмигнула и лукаво улыбнулась. — Полноте! Ты прекрасно помнишь, как твою плоть поглотили эти ненасытные твари, они обглодали каждую косточку и бросили тебя там, на горе. Тебе показалось, что ты перестал существовать. Разве не так?

— Так, — кивнул он. — Но я откуда-то знал, что на самом деле не исчез, плоть — это всего лишь оболочка, которую нужно сменить, как меняют одежду. Ещё я почувствовал, что и внутри меня что-то изменилось. Что именно — не знаю. Но я — это уже другой я, спокойный, прочный, другой, — он с удовольствием повторил: Да, именно: другой. И ты меня уже не пугаешь, хотя я понимаю: никакая ты не Мэрилин Монро, ты — Ниохта, Впрочем, я не знаю, что ты на самом деле представляешь из себя. Может, испугаюсь. Но я готов к самому неожиданному.

Внезапный порыв ветра распахнул халат Мэрилин: под ним была тёмно-серая масса, она надувалась сизыми пузырями, готовыми вот-вот лопнуть, пульсировала и взрывалась фонтанчиками аспидных брызг. Андрей успел разглядеть всё это, прежде чем женщина ухватила полы и прикрыла колени. Но от неё не ускользнула брезгливая гримаса, которая мгновенно исказила лицо Андрея и так же быстро исчезла.

— Ты ещё не готов, — с сожалением молвила женщина. — Но мне на это плевать. Я слишком долго ждала подходящее человеческое тело. Промедление означает смерть. Я хочу жить.

Он чувствовал себя опустошенным: будто внутри ничего не было, осталась только оболочка тела — ни сердца, ни лёгких, ни желудка, ни других органов он не ощущал, разве что в районе пупа — лёгкое покалывание, словно маленькая иголочка в него тыкалась. Женщина легла рядом с Андреем и только протянула к нему руки, как на дереве раздался оглушительный треск, и рядом с ними шмякнулось что-то тяжёлое. Андрей приподнялся и обнаружил на траве обломившуюся ветвь. В тёмно-зелёных глянцевых листьях молчаливо и неподвижно сидели пёстрые птички. Падение с дерева их ничуть не взволновало. Казалось, они были чучелами. Однако из чёрных бусинок их глаз сквозило живое любопытство.

— Птички-чока, — сказала женщина. — Так их зовут. Ещё до того, как ребёнок родится, чока откладывает в него оми. По-вашему это значит душа. А на самом деле — это яйцо чока, — она хихикнула. — Ты и этого не знал?

Говорить ему не хотелось, и он лишь отрицательно мотнул головой.

— Правильно, — женщина погладила его плечо. — Какая разница — оми, душа или как-то ещё называется то, что даётся человеку при рождении! Это просто есть, как есть солнце, воздух, небо…

Она говорила медленно и нараспев. Её голос убаюкивал. Андрей почувствовал, как веки наливаются тяжестью, смыкаются и ему стоит больших усилий разлепить их. Эта внезапная сонливость показалась ему подозрительной, но о её причинах ему не хотелось думать. Как, впрочем, ни о чём другом — тоже.

— Всё будет хорошо, — говорила женщина и гладила его по голове. Ему были приятны эти ласковые поглаживания.

— Возможно, тебе станет больно, но лишь вначале, — продолжала женщина. — Мы созданы друг для друга, ты — моя половина, я — твоя. Став одним существом, мы будем могущественными. А наше эргэни²² никто не найдёт. Мы спрячем его в чока, а все чока похожи как капля воды: попробуй-ка найди среди них наше эргэни. Надо быть Наны-мароко²³, чтобы суметь его получить. Смотри, кто будет охранять наше целое!

Земля содрогнулась, и Андрей увидел великана, который, тяжело ступая, шёл враскачку, как моряк. Под его мощными ступнями берёзы и дубы ломались как сухие былинки, и лишь гибкие ивы постепенно распрямлялись подобно примятой траве. Из-под ног гиганта с жалобным криком взлетали со своих гнёзд птицы, впереди него испуганно бежали бурундуки, еноты и росомахи, а звери покрупнее ломились напролом сквозь чащу — лишь бы уйти с дороги чудища. Оно было похоже на гориллу, только в несколько раз больше — прямо Кинг-Конг!

Великан приблизился к дереву и ухватил его верхушку, на которой безропотно сидели притихшие птички-чока. На каждой его руке было всего по два пальца, но это не мешало ему сноровисто обрывать листья. Великан пригоршнями бросал их в пасть и чавкал как дикий кабан.

— Имя его Калгама, — шепнула женщина. — Его все боятся. Сила Калгамы вон в той сумке, смотри: она висит у него на плече. Люди думают, что там он хранит какой-то таинственный талисман, который дарует его владельцу силу и удачу. На самом деле там эргэни Калгамы, он всегда носит его с собой.

Великан продолжал обрывать листья, но, странное дело, на их месте тут же вырастали новые, и получалось так, что сколько он их не заглатывал, а дерево по-прежнему оставалось зеленым и пышным. Если в пригоршне листвы оказывалась чока, Калгама доставал её и бережно садил на ближайшую ветку. Птичка расправляла клювом растрёпанные пёрышки и снова застывала, лишь любопытные бусинки глаз напоминали о том, что она живая и настоящая.

— Говорят, что листья этого дерева волшебные, — продолжала шептать женщина. — В них — вся сила земли, но обычному человеку не удастся сорвать даже один-единственный листочек: дерево себя защищает — его ветви, как руки, хватают смельчака и ломают ему шею…

Драконы, отдыхавшие под деревом, встрепенулись и зашипели на Калгаму, но тот грозно притопнул ногой — и ящеры испуганно отползли в сторону.

— А ты смелый, — улыбнулась женщина. — Твоё сердце бьётся ровно — значит, не испугался великана.

Андрей в самом деле не чувствовал ни страха, ни даже удивления. Его охватило какое-то равнодушное оцепенение. Всё происходящее казалось ему сном, а в снах, как известно, приходится видеть самые невероятные вещи, к которым, однако же, порой относишься совершенно спокойно.

— Милый, это не сон, — женщина прикоснулась к его губам. И этот поцелуй показался ему таким болезненным и холодным, будто его сжали щипцами, долго пролежавшими на морозе. Андрей попробовал уклониться, но женщина неожиданно крепко сомкнула руки на его туловище и навалилась на него всем телом. Она оказалась невероятно сильной: хватка — железная, тело Андрея будто обручами сжало — ни вздохнуть полной грудью, ни пошевелиться он не мог, как ни старался. Казалось, кровь застыла в жилах, но для того, чтобы она вновь начала свой ток, надо было наполнить воздухом лёгкие. Это Андрею не удавалось.

От удушья он чуть не потерял сознание, и если бы женщина не ослабила хватку, он наверняка задохнулся бы.

— Всё будет хорошо, — шепнула она. — Я сильная аоми. Ты станешь касасаманом, милый. Сильным будешь, все уважать тебя станут.

Женщина снова впилась в его губы, пытаясь раздвинуть их толстым языком. Андрей противиться был не в силах, и вскоре ощутил, как её язык увеличивается, обращаясь в склизкий шершавый слизняк, и скользит по глотке, ввинчивается в гортань — всё глубже и глубже, проникает в пищевод и яростно извивается в нём. Он почувствовал рвотный позыв: спазм не давал дышать, он захлебнулся слюной и раскашлялся, но язык женщины сноровисто скользил уже где-то глубоко внутри, заполняя всё пространство и не давая содержимому желудка вырваться наружу.

Андрей ухватил женщину на спине за халат и попытался оторвать от себя, но вместо её тела руки нащупали под материей нечто студенистое без единой кости. Эта масса стремительно уменьшалась, проникая в него вслед за языком: женщина будто бы струилась, перекачиваясь в него густой кашицей. Больно ему не было — лишь противно. Так, наверное, чувствуют себя больные, которых сиделка насильно кормит бульоном. Он хотел выплюнуть сладковатую массу, но не смог даже пошевелить губами: казалось, они онемели, как это бывает после анестезии — казались большими, распухшими, потерявшими чувствительность.

От женщины в его руках остался лишь халат. Внутри он не ощущал ничего особенного: тошнота прошла, желудочные спазмы не повторялись, правда, немного саднило горло, а ещё он ощущал приятную сытость, от которой клонило в сон.

Глаза Андрея помимо его воли закрывались сами собой, но он пытался превозмочь этот тяжёлый морок, даже похлопал себя по щекам и покрутил за нос. Он прекрасно понимал, что с ним происходит нечто невероятное, но почему-то относился к этому как к чему-то неминуемому. Однако же, ему хотелось знать, что будет дальше.

Смеживая веки и вновь открывая их, он наконец краем глаза уловил смутное движение серой тени. Андрей повернул голову и увидел Калгаму, который осторожно, насколько это позволяло ему огромное несуразное тело, двигался к нему мелкими шашками, поминутно останавливаясь и прислушиваясь. Навряд ли великан его боялся — скорее всего, он не хотел потревожить человека.

Андрей закрыл глаза и притворился спящим, наблюдая за происходящим через щелочку неплотно сомкнутых ресниц.

Калгама приблизился к нему, принюхался, раздувая широкие ноздри. Андрей видел, как монстр неловко переминается и то протягивает к нему двупалую лапищу, то отдёргивает её. Великан явно не решался прикоснуться к нему, что вообще-то было странно: страшилище, наводившее ужас на других, вдруг заделикатничало.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

22

эргэни — двойник, душа живого существа; некоторые исследователи рассматривают представления древних нанайцев об эргэни как символ единства человека и природы.

23

Наны-мароко — мифический богатырь.