Zадача будет выполнена! Крымский котел

Николай Марчук, 2023

Пламя Третьей мировой войны полыхнуло жарко и ярко! Объединенный Запад ударил первым, нанеся сокрушительный ракетно-бомбовый удар по Российской Федерации. Россия не пала, выстояла. Пришло время бить в ответ. Рота российских добровольцев уходит в рейд по глубоким тылам противника. Каждый из них знает, что к своим он уже не вернется. Они должны отвлечь на себя внимание врага от места нанесения главного удара. И пусть их всего сотня, а врагов в тысячу раз больше… Задача будет выполнена! Враг будет разбит! Победа будет за нами!

Глава 5

Запихнув в себя последний кусок обветрившейся кровяной колбасы, протянул руку, чтобы схватить жестяную кружку с кофе, но кружки на положенном месте не оказалось. Оглянулся. А, ну понятно: моя кружка уже была у Сникерса в руках, и он с довольной лыбой отхлебывал из нее. Понятно дело, при этом он харчил очередной шоколадный батончик «Сникерс». Собственно, за любовь к сладкому, а особенно к этим буржуйским батончикам, Сникерс и получил свою погремуху.

— Кружку верни! — строго приказал я.

— Чего? — не понял Сахаров. — А, на, держи! — Сникерс махом допил содержимое кружки и протянул ее мне. — Псих, а ты уверен, что все выгорит? Уж больно как-то все по-заумному. Не по-нашему как-то. Че, нельзя просто всех покрошить в мелкий салат и не заморачиваться с этими постановками?

— Нельзя, — отмахнулся я, проверяя изменения разведобстановки, которые пришли мне на планшет. — Мы здесь не просто так, а в соответствии с заранее утвержденным планом. Под нас где-то там, — я кивнул в сторону востока, — работают умные люди за компьютерами. Так что без всякой самодеятельности. Ясно?!

— Крылов, я требую, чтобы вы предоставили мне канал связи с моим начальством! — вновь забубнил старлей Рыжиков. — Я не собираюсь участвовать в этой… в этой…

Старший лейтенанта вновь не смог сформулировать, в чем он не желает участвовать, его опять согнуло пополам, и он полез в кусты блевать. Слабоват оказался наш Рыжиков желудком. Даже странно: когда я расстрелял браконьеров в Золотом, он вроде от вида крови не блевал, а тут как будто «развязался», уже третий раз выворачивается наружу.

— Это у него организм не принимает вражеский сухпай, — с видом знатока из телевизионной передачи «Что? Где? Когда?» заявил Сникерс. — Ничего, ща добробат захватим, у них на кухне поживимся салом и цибулей!

— Нет, это он из-за того, что Палыч после допроса пленных стал сразу жрать кровяную колбасу, вот лейтенантика и вывернуло. Бывает, психология у него слабая, не привыкшая еще, — с видом еще одного знатока из телевизора поддакнул Фомич.

— А нечего было мне эту колбасу пихать, откуда я знал, что он у нас такой неженка. В конце концов, я же колбасу не из человечины ел, — пожал я плечами.

— Псих, а ты когда-нибудь ел человечину? — заинтересовался Сникерс.

— Дурак, что ли? Нет, конечно, — отмахнулся я. — Пашка, ты мне лучше скажи: они точно другой дорогой не поедут?

— Нет, другой дороги здесь нет. Одна дорога! И по бездорожью тоже не поедут, потому что в этих солончаках можно так на пузо сесть, что даже танком не вытащить.

— И все-таки!.. — отблевавшись, Рыжиков вновь затянул свою шарманку.

— Летеха… уймись! — шепотом цыкнул я на него. — В последний раз тебе говорю: мне плевать на международные конвенции! Мне плевать на твои гневные взгляды и угрозы отдать под трибунал. Ясно?! У меня есть задача, и мы ее выполним! Если ты еще раз вякнешь про моральные ценности и принципы, то я тебе сломаю руку, и будешь ты у меня сидеть в землянке в ожидании полного освобождения Крыма. Понял?

— Понял, — через пару минут сокрушенно прошептал лейтенант. — Жалко, что сам же вам и предложил этот зверский план.

— Вот за светлую мысль тебе спасибо, тут уж действительно удружил. Молодец! Голова у тебя варит что надо, следует только уровень совестливости малость уменьшить, и будет из тебя матерый воин и диверсант!

Чтобы понять, что у нас тут за моральные терзания происходят со стороны старшего лейтенанта Рыжикова, надо вернуться на пару часов назад и рассказать все с самого начала.

После ночи, проведенной частью нашего отряда в разведке подступов к концентрационному лагерю и располаге добробата, утром мы приступили к активным действиям. Сахаров заявился под стены лагеря и, проведя там около часа, вышел в сопровождении десяти пленных и трех конвоиров. Все они были посажены в кузов грузовика и привезены в условленное место, где пленные были освобождены, а конвоирующие их бойцы украинской армии, наоборот, разоружены и связаны.

Пленных быстро допросили, причем допрос я проводил в присутствии нескольких десятков бойцов нашего отряда. После двадцатиминутного допроса один из вражин обосрался от страха, причем не фигурально, а вполне реально.

Вот в этот самый момент лейтенант Рыжиков и затянул свою шарманку о зверствах, недопустимости проведения пыток над солдатами вражеской армии, захваченными в плен, и о соблюдении каких-то там международных конвенций. Я поначалу было подумал, что Рыжиков втянулся в «игру» и пытается разыграть схему «плохой и хороший следователь». Старлей даже предложил вполне неплохой вариант захвата концлагеря, но потом я понял, что Рыжиков и вправду переживает о каких-то только ему понятных нормах морали и нравственности.

Ладно, это у него просто от неопытности, поживет с мое и, если выживет, тоже станет такой же, как и я, сволочью и моральным уродом. Война — училка строгая, и она скоренько выбивает всякую романтическую дурь из башки.

Из допроса пленных выяснилось, что на данный момент в лагере сто шестнадцать заключенных и сорок три охранника. Охрана вооружена автоматами, пулеметами, есть пара ранцевых огнеметов и приличный запас РПГ. Также в их арсенале несколько зенитных установок на базе счетверенных крупнокалиберных пулеметов Владимирова и два 82-миллиметровых миномета. Из той техники, что на ходу: один «Хаммер» командира лагеря, три тентовых «Урала», БРДМ-2 и пара мопедов, реквизированных у местного населения.

Также пленные рассказали и о состоянии дел в добробате. У тех все было не так радужно. Как заведено в украинской армии, там обычно воруют все, что можно, а поскольку прямому начальству на добробат плевать, то там все ценное давно уже вывезли обратно на Украину, где и распродали. Из серьезного вооружения у добробатовцев остались только две установки БМ-21, они же «Грады», десяток 82-миллиметровых минометов, одна «зушка», БТР-80, БМП-2, несколько БРДМ и танк Т-64. Причем танк и «Грады» были не на ходу. То, что техника, особенно РСЗО, были «мертвыми» и не могли передвигаться самостоятельно, было очень плохо, можно сказать, капец как плохо! Из-за этих раздолбаев в добробате у меня накрывался замечательный план по убиению сразу трех зайцев одним выстрелом! Из стрелкового оружия что-то тоже имелось, но сколько точно там автоматов и пулеметов, «языки» не рассказали, так как не владели информацией.

То же самое касалось и сведений о количестве личного состава. Дело в том, что у «добровольцев» царили анархия, разброд и шатания. К ним постоянно кто-то приезжал, записывался в ряды «истинных патриотов», кто-то, наоборот, уезжал обратно домой, кто-то сбегал в другие части, кто-то прибегал из других, таких же «полудиких» добробатов, кто-то ездил вахтовым методом на Майдан в Киев. Короче, сколько там «воинов Света», так и не разобрались, вроде как получалось около сотни, плюс-минус десяток рыл.

Рыжиков предложил выйти на связь с командованием лагеря и одному из пленных сообщить, что они сейчас находятся где-то поблизости, где грабят какой-нибудь особо богатый дом, или нашли машину, полную ништяков, и им капец как нужна подмога. А когда лагерники кинутся на эту приманку, то захватить их и точно так же обезоружить.

Что до заключенных, которых мы освободили, то здесь все оказалось тоже не так радужно, как я предполагал изначально. Из десяти освобожденных нами пленников только один обрадовался освобождению и согласился идти с нами, остальные же чуть ли не в голос разрыдались. А все из-за того, что они прекрасно понимали, что практически играют роль заложников и теперь у их семей будут серьезные проблемы. Поэтому они и не обрадовались своему освобождению. Вот такой вот поворот!

А вот десятый освобожденный — невысокий крепыш, лет двадцати от роду, представившийся Бамутом, — увидев, что я самолично зарезал двух «укропов», тут же подскочил ко мне и яростно начал мне докладывать:

— Товарищ командир, товарищ командир! Разрешите представиться? Боец партизанского соединения «Север» Семен Воршавин, позывной Бамут, выполнял в концлагере задание командования отряда по сбору разведданных. А вы из какого отряда?

— А ты точно из партизан? — подозрительно нахмурился я. — Как зовут командира отряда?

— Виктор Иванович, — тут же отозвался Бамут.

— А как зовут вашего политрука? — заглянул я в свой планшет. — Денис…

— Не понял? — удивленно округлил глаза Семен. — Какой политрук? Нет у нас политрука. Из командования единственный Денис — это Денис Львович, но он доктор, хороший мужик, хоть и еврей.

— А ты что, евреев не любишь? — поинтересовался Сахаров. — Антисемит?

— Нет! — Воршавин присел от удивления. — Я нормальной ориентации, никакой я не семит.

— Ладно, проверял я тебя, вот и все. Ты по воинской специальности кто?

— Пулеметчик! — гордо подбоченился низкорослый воин. — Я с пулеметом в обнимку с четырнадцати лет, уж больше шести годков. Как заступил к своему бате вторым номером, так с ПК не расставался.

— А сейчас тебе сколько?

— Двадцать! Я ж из донецких, как у нас все началось, мы с батей сразу же в ополченцы подались, мамки у нас давно не было, дома ничего не держало. Батя сразу понял, что там хоть кормить будут, пил он сильно. Ну а мне в школу не ходить, так вообще сплошная радость. Лучше с пулеметом в окопе, чем на первой парте сидеть перед математичкой. Мне эта школа поперек горла!.. — паренек рубанул ладонью по горлу, показывая уровень своего недовольства средним образованием.

— А батя твой где? В партизанах остался?

— Нет, батю убили, вот я с тех пор при пулемете. Так и вырос, а куда мне идти? Когда все началось, я как раз приехал в Крым к другу погостить, так я в партизаны подался. А вы из кадровых военных? Давайте я вас с командованием нашего отряда сведу, у меня в Изобильном связной. Если объединиться, то мы таких дел можем навертеть, что украм и туркам жарко придется!

— Не сейчас, у нас свое задание, вот его выполним, и тогда можно будет и в партизаны податься, а пока рано. Ты мне лучше скажи: в лагере все такие квелые, как эти доходяги? — кивнул я в сторону освобожденных пленников.

— В большинстве своем да! — после секундного раздумья ответил парень. — Всех, кто был более решительный или взят в плен в бою, давно расстреляли или замучили до смерти, а вот таких набрали из окрестных сел, чтобы партизан стращать. Если рядом с каким-то из населенных пунктов происходит диверсия, то туда сразу привозят таких вот заключенных и прилюдно расстреливают. Стращают! Но все равно есть такие, у кого нет ни родни, ни боязни перед врагом. Планируете захватить лагерь? Это правильно! А этих вот, — Бамут показал на сидевших на земле заключенных, — надо поставить перед выбором: либо идут в партизаны, либо расстрел!

— Даже так? — искренне удивился я такой кровожадности. — А не слишком ли круто? Они все-таки свои.

— Свои-то они свои, но тут такое дело, что им, чтобы не навлечь беду на своих односельчан, только одна дорога — прямиком к карателям на поклон с повинной и подробным рассказом, что они не виноваты в своем освобождении. Вот сами и думайте: что с ними делать?

— Я могу выделить несколько человек для их охраны, — подал голос Рыжиков. — Как закончим наши дела, так их и отпустим по домам. Тогда ведь уже будет безразлично, что они о нас узнали. Верно?

— Ага, — раздраженно хмыкнул я. — Чтобы охранять сотню мужиков в чистом поле, надо как минимум сорок человек охраны, чтобы они могли сменять друг друга и хоть временами отдыхать. Так что охрана это не вариант.

— Ну не расстреливать же их? — лицо Рыжикова пошло багровыми пятнами. — Вы в своем уме? Это же свои! Мирные гражданские!

— Будем решать проблемы по мере их наступления, — решил я. — Воршавин, держись рядом со мной, как захватим лагерь, получишь пулемет. Рыжиков, а ты собери пока бойцов, я перед ними для поднятия настроения и боевого духа речуху толкну. Пока пойду с последним пленным перекинусь парой слов, — я достал из ножен короткий нож. — Бамут, Сюткин, за мной.

С пленником решилось все быстро. Пленный украинский вояка — щуплый парнишка лет двадцати пяти, с бледной кожей, засаленными волосами, которые слиплись в длинный оселедец на затылке. Парень сейчас дрожал от холода и кутался в собственную куртку. Ботинки с него сняли, ремень на брюках срезали, молнию на куртке сломали. На бледной коже босых ступней выделялись темно-синие татуировки — трезубцы. Из идейных, что ли?

Я вкратце объяснил, что мне от него надо, пообещал, что лично его убивать не буду, и пленный тут же согласился заманить своих собратьев по оружию в нашу ловушку. Чтобы сковать железо, пока оно горячо, протянул пленному его мобильный телефон и приказал тут же позвонить своему командиру.

— Пан командир, це Антон, дядько, з яким ми поїхали, він насправді не вантажить цеглу для будівництва, вони тут, в Любимівці, грабують багаті будинки, — боязливо косясь на нож и читая по бумажке, затараторил пленный. — Три вантажівки забили вже всяким добром, мені хабар запропонували, я, взяв, але вирішив вам зателефонувати. Тут стільки всього цінного: електроніка, меблі, побутова техніка, джип! Беріть всіх наших і приїжджайте швидше, відберемо все у них і собі заберемо. Куди їхати? На краю села, ближче до моря, чотири окремо стоять будинки з червоним дахом. Ви самі побачите — три вантажівки «Тонар» з синіми причепами. Гаразд жду!

— Он сказал, чтобы я вышел навстречу и встретил их, — со мной пленный разговаривал на чистом русском языке.

— Я слышал.

— А вы меня правда не убьете? — с явной надеждой в голосе в очередной раз спросил пленник.

— Как и обещал, лично я не убью, — задумчиво произнес я.

— А можно я его автомат себе заберу, — осторожно, как бы пробуя слова на вкус, произнес Воршавин.

— Нет, — отрезал я. — После штурма лагеря получишь оружие. И смотри мне, если что пойдет не так, пристрелю!

— Не доверяете? — хмыкнул парень. — Это хорошо, доверчивые долго не живут, с таким командиром, как вы, можно воевать!

— Личный состав построен! — хмуро доложил подошедший Рыжиков.

— Бойцы! Сейчас мы с вами пойдем в бой. Наша задача — уничтожить три объекта: концлагерь, расположение добровольческого батальона, где кучкуются нацики и фашисты, и аэродром, на котором стоят турецкие беспилотники и итальянские вертолеты. Ясно? В нашем отряде все не просто добровольцы, те, кто самостоятельно принял решение идти за линию фронта, здесь только те, у кого есть личный счет к врагу, те, у кого погибли родные и близкие. Мы здесь для того, чтобы мстить, чтобы враг понял, что на нашей земле ему никогда не будет спокойной жизни. Мы будем не просто воевать, мы идем убивать и мстить. Никакой пощады!

Закончив пламенную речь, обвел взглядом строй бойцов, стоявших передо мной. Молодые парни, многим нет еще тридцати. Лица сосредоточенные, хмурые и напряженные. Почти всем страшно.

Страх — это естественная реакция организма на опасность для своей жизни. Но можно ли избавиться от страха на войне? Можно ли преодолеть это крайне мерзкое чувство, когда парализуется воля, сознание, сковываются руки, ноги становятся ватными и сами собой подламываются? Можно, но для этого надо пережить свой первый бой, убить своего первого врага, и тогда ты уверуешь, что избранный, пули тебя не берут. Но это ровно до первого ранения, и вот тогда, когда впервые прольется твоя собственная кровь, тогда и придет настоящий страх. Именно он и ломает бывалых воинов.

— Красиво сказал, одухотворенно, — похвалил Сникерс, вырвав меня из пелены размышлений. — Будешь? — он протянул мне вскрытый пакет с паштетом.

— Нет, не хочу, — отмахнулся я. — Пошли, проверим позиции.

Наши позиции были надежно замаскированы и состояли из трех уровней. Первый — несколько наиболее опытных бойцов, которые должны были захватить тех, кто приедет на «Хаммере», то есть командование концлагеря, второй уровень — шесть ПКМ, четыре РПК и восемь автоматчиков, ну а если каким-то чудом врагу удастся вырваться из второго круга засады, тогда их ждет внешний контур — РПГ и РПО. Их просто сожгут.

— Из гнезда выпорхнули два тетерева, один дятел и бобер, — доложилась рация голосом Метлы, оставшимся в дозоре возле концлагеря. — Сколько тетерева несут птенцов — не видно, дятел несет троих, на бобре сверху никого нет.

Хоть наши переговоры и были защищены цифровым кодированием, но все равно привычка — девка въедливая, она заставляет разговаривать в эфире иносказательно. Из ворот концлагеря выехали «Хаммер», в котором сидят трое, два тентовых «Урала» и «бардак», у которого на броне никого не было.

Сколько же может быть всего бойцов противника? Минимум отделение — десять-одиннадцать человек, максимум взвод — двадцать пять — тридцать бойцов. БРДМ — это, конечно, хоть какая-никакая, но бронемашина, и спарка из КПВТ и ПКТ — серьезный аргумент, но если что, сожжем к чертям собачьим!

Я связался с отделением лейтенанта Тонкина, они прикрывали ложбину, по которой могла поехать вражеская колонна, и предупредил о готовности номер один.

— Стрелки, по сигналу работайте самостоятельно! Приготовились! Команду подам голосом, через громкоговоритель, — приказал я бойцам со снайперскими винтовками в руках.

Метрах в двухстах показалась передовая машина вражеской колонны. Засаду мы обустроили в пяти километрах от концлагеря. До основной дороги, по которой перемещались вражеские патрули и шло хоть какое-то движение, было около километра, место нашей засады прикрывали чахлые и куцые посадки. Надо работать быстро и желательно малошумно. Идеально взять их без единого выстрела. Есть такой вариант. На камуфляже моих бойцов были желто-голубые опознавалки, а на спинах прицеплены липучки с надписью «СБУ».

В одном месте грунтовой дороги было разлито целое море в виде глубокой лужи, которую справа обходили следы объезда. Там в колее лежал поваленный бетонный столб. Мы с этим столбом возились минут сорок, раскачивая его, чтобы падение выглядело натуральным. Но ничего, справились, раскачали и точно на колею завалили.

БРДМ-2, идущий первым, замедлил ход, попробовал вильнуть вправо, потом влево, но все-таки повел правее и, прибавив газу, рванул через лужу. Следом шел «Хаммер», он замедлился, а потом и вовсе встал. Видимо, водитель не был таким отчаянным гонщиком и решил вначале посмотреть, как «бардак» преодолеет водную преграду.

— Начали! Всем внимание! Работает СБУ! Кто дернется, пристрелим к чертям собачьим! — закричал я в микрофон; мой голос, усиленный портативной колонкой, разнесся по округе металлическим басом.

Бахнули несколько небольших взрывов светошумовых гранат. Трое разведчиков, прячущихся на обочине, в паре метров от «Хаммера», выскочили как черти из табакерки и дернули двоих пассажиров из американского внедорожника. Тут же заработали четыре пулемета, взрыхляя землю длинными очередями между мордой «Урала» и задницей «Хаммера».

— Ваш командир арестован по обвинению в шпионаже в пользу москалей! — весело крикнул я в динамик. — Сдавайтесь, вам ничего не будет! Сдавайтесь! Выйти из машин с поднятыми руками, оружие перед собой на землю! У меня приказ: при сопротивлении — уничтожить! Сдавайтесь!

— Псих! Псих! — шептал мне в ухо Сникерс. — Надо же на украинском говорить! Забыл?

Точно! Надо же на великой мове размовлять. От волнения и внезапно нахлынувшего охотничьего азарта я совсем забыл об этом. Ну ничего, сейчас я им объясню на международном наречии всех славянских языков:

–………гребаные пиндосы, если через минуту не выйдете из машин, взорвем всех к чертям собачьим!! — прокричал я.

Из «Уралов» выпрыгнули водители и пара солдат, из кузова никто не вылез. В БРДМе открылся люк, и наружу вывалился солдатик в черном комбинезоне, он, высоко задрав руки, побежал прямиком через лужу в нашу сторону. Башня «бардака» крутанулась и повернулась в нашу сторону.

— Е… в него бронебойным! — приказал я стрелку, вооруженному винтовкой В-96.

Бах! Бах! Крупнокалиберная винтовка рявкнула два раза, тяжелые пули легко пробили тонкую броню «бардака» насквозь. Это стало последней каплей, переполнившей чашу терпения вражеских бойцов, почти все из них побросали свои автоматы и бухнулись на колени, высоко задрав руки над головой.

Выбравшись из укрытия, мои бойцы быстро спеленали вражеских солдат, обыскав их предварительно. Машины тоже досмотрели, не найдя в них ничего интересного. Всего было захвачено десять человек, одиннадцатый, тот, что вертел ручками, поворачивая оружейную башню «бардака», так и остался внутри бронемашины с развороченной грудной клеткой. Пуля калибра 12,7 миллиметра, попадая в цель, не оставляет шансов на выживание.

После пленения мы тут же увели захваченную колонну в укромное место, где пленные были допрошены и почти все расстреляны. В живых оставили только начальника концлагеря. Расстрел проводился под объективами нескольких мобильных телефонов, при этом бойцы, попадавшие в камеры, носили знаки отличия турецкого спецназа. Я даже на заднем фоне рявкнул пару команд на турецком языке.

Трупы перевезли в другое место и разложили возле одного из «Уралов»; отсняли еще несколько минут кинохроники.

Потом мертвые тела погрузили в кузов грузовика, они нам еще пригодятся.

— Крылов, вы что, совсем псих? Зачем вы фиксируете это на камеру. Вы извращенец! — накинулся на меня Рыжиков во время съемки. — Если при обыске вашего трупа найдут этот телефон, то это… это…

Рыжиков вновь не нашел нужных слов, чтобы рассказать мне, что же тогда это будет. Странный он какой-то, слишком правильный и интеллигентный для боевого офицера. Но ничего, если не убьют, то война быстро его «исправит».

— Лейтенант, ты хоть начал бы материться, что ли, — посоветовал я, — если не хватает слов, то мат — верная палочка-выручалочка, поверь мне. Рыжиков, отойдем в сторонку, я тебе поведаю еще одну, скрытую от остальных, цель нашего задания.