Наши за границей. Где апельсины зреют

Николай Лейкин

Николай Александрович Лейкин — в свое время известный петербургский писатель-юморист, журналист, издатель. Его популярность была колоссальной: поэт А. Блок назвал конец XIX века «эпохой Александра III и писателя Лейкина». А. П. Чехов считал Лейкина своим «крестным батькой»: с начала 1880-х годов Лейкин издавал собственный журнал — юмористический еженедельник «Осколки», к сотрудничеству в котором привлек молодого Антона Чехова, раскрыв его талант. Книга «Наши за границей» — одна из самых известных в творчестве Лейкина. Веселое повествование о путешествиях купца Николая Ивановича Иванова и его жены Глафиры Семеновны, о забавных приключениях и всевозможных недоразумениях, которые случаются с героями в чужих краях, настолько понравилось читателям, что Лейкин написал продолжение — «Где апельсины зреют». На этот раз купеческая чета отправляется в поездку по Французской Ривьере и Италии. Супругам Ивановым предстоит испытать счастье в казино, увидеть Римский форум и древние Помпеи и даже подняться к кратеру Везувия. Лейкинский мягкий юмор по отношению к соотечественникам, отправившимся мир посмотреть и себя показать, и сегодня не утратил актуальности.

V

На подъезде к станции толпились коммиссионеры гостиниц в фуражках с позументами и выкрикивали названия своих гостиниц, предлагая омнибусы. Супруги Ивановы и Конурин остановились в недоумении.

— Куда же, в какую гостиницу ехать? — спрашивала Глафира Семеновна мужа.

— Ах, матушка, да почем же я-то знаю!

— Однако надо же…

— Модное слово теперь «вив ля Франс» — ну и вали в «Готель де Франс». «Готель де Франс» есть? — спросил Николай Иванович по-русски.

Коммиссионеры молчали. Очевидно, под таким названием в Ницце гостиницы не было или омнибус ее не выехал на станцию.

— «Готель де Франс»… — повторил Николай Иванович.

— Постой, постой… Спроси лучше, в какой гостинице есть русский самовар, — туда и поедем, а то нигде за границей чаю настоящим манером не пили, — остановил его Конурин и, в свою очередь, спросил: — Ребята! У кого из вас в заведении русский самовар имеется?

Коммиссионеры, разумеется, русского языка не понимали.

— Русский самовар, пур те…^[20] — опять повторил Николай Иванович и старался пояснить слова жестами, но тщетно. — Не понимают! — развел он руками. — Глаша! Да что же ты! Переведи им по-французски.

— Самовар рюсс, самовар рюсс. Пур лобульянт пур те… Эске ву аве дан ля готель?^[21] — заговорила она.

— Ah! madame désire une bouilloire!..^[22] — догадался какой-то коммиссионер.

— Нет, не булюар, а самовар рюсс, с угольями.

— Самовар! — крикнул Конурин.

— Mais oui, monsieur… Samovar russe c’est une bouilloire^[23].

— Что ты все бульвар да бульвар! Не бульвар нам нужно, давай комнату хоть в переулке. Что нам бульвар! А ты дай комнату, чтобы была с самоваром.

— Иван Кондратьич, вы не то толкуете. Оставьте… Ни вы, ни они вас все равно не понимают, — остановила Конурина Глафира Семеновна.

— Обязаны понимать, коли русские деньги брать любят.

— Да что тут разговаривать! — воскликнул Николай Иванович. — Дикие они насчет самоваров. Брось, Иван Кондратьич, и залезай на счастье в какой попало омнибус. В какую привезут гостиницу, та и будет ладна. Ведь мы все равно не знаем, какая хуже. Вон омнибусы стоят. Вали!

Иван Кондратьич подбежал к первому попавшемуся омнибусу и, сказав: «Вот этот как будто омнибусик поновее», сел в него. Полезли за ним и супруги Ивановы.

Живо ввалили на крышу омнибуса их сундуки, взятые из багажного вагона, и омнибус поехал, минуя роскошный сквер, разбитый перед железнодорожной станцией. В сквере росли апельсинные деревья с золотящимися плодами, пальмы, латании, агавы, олеандры и яркими красными цветами цвели громадные камелии.

— Боже мой, в какие места мы приехали! — восторгалась Глафира Семеновна. — Оранжереи под открытым небом. Смотрите, смотрите, лимоны! Целое дерево с лимонами.

Иван Кондратьевич мрачно покосился и сказал:

— Лимоны у подлецов есть, а самоваров к чаю завести не могут.

— Оглянитесь, оглянитесь, господа, назад! Ах, какая гора! — продолжала Глафира Семеновна. — А вон и осел везет в тележке цветную капусту. Цветная капуста уж здесь поспела. А у нас-то! Я у себя перед отъездом лук на окошке посадила, и тот к Масленице еле-еле перья дал. Еще осёл. Два осла… Дамы-то здешние, дамы-то в марте в одних бумажных зефировых платьях по улицам ходят — вот до чего тепло.

Проезжали по Avenue de la gare^[24] — длинному проспекту, обсаженному гигантскими деревьями. Было еще рано, уличная жизнь только начиналась: отворяли магазины, кафе, кухарки в соломенных шляпках и с корзинками в руках шли за провизией. Показался англичанин, мерно шагающий по бульвару, длинный, худой, весь в белом и с зеленым вуалем на шляпе. Иван Кондратьич тотчас же обратил на него внимание и сказал:

— Эво какой страшный! Это, должно быть, поп здешний, итальянский.

— Нет-нет, это англичанин, — отвечала Глафира Семеновна. — Мы таких в прошлую поездку много видели в Париже на выставке.

Наконец омнибус въехал на двор гостиницы и остановился. На дворе опять апельсинные и лимонные деревья с плодами, мирты в цвету, у подъезда два толстые, как бревно, кактуса лезут своими верхушками к окнам третьего этажа. Швейцар зазвонил в большой колокол. Выбежал пожилой мужчина с эспаньолкой и с карандашом за ухом.

— Комнату об одной кровати и комнату о двух кроватях… — сказал Николай Иванович. — Глаша, переведи по-французски.

— Уговаривайтесь уж, голубушка, заодно, чтоб нам апельсины и лимоны из сада даром есть, — сказал Иван Кондратьич.

Мужчина с эспаньолкой повел показывать комнаты, сказал цену и стал предлагать взять комнаты с пансионом, то есть со столом.

— Nous avons deux déjeuners, diner à sept heures…^[25] — рассказывал он.

Глафира Семеновна поняла слово «пансион» совсем в другом смысле.

— Как пансион? Коман пансион? Николай Иваныч, вообрази, он нам какой-то пансион предлагает! Почему он вообразил, что у нас дети? Нон, нон, монсье. Пуркуа пур ну пансион? — сказала она. — Ну навон па анфан. Пансион!

— Si vous prendrez la pension, madame, ça vous sera à meilleur marché^[26].

— Опять пансион! Да что он пристал с пансионом!

— Учитель, должно быть, что ли… — отвечал Николай Иванович.

— Да ведь он видит, что при нас нет детей.

— А может быть, у него пансион для взрослых, для обучения русских французскому языку? Ты спроси, какой у него пансион. Ведь можешь спросить. Настолько-то теперь уже по-французски насобачилась.

— Все равно нам не надо никакого пансиона. Так берем эти комнаты? За одну восемь франков, за другую двенадцать в день хочет, — пояснила Глафира Семеновна.

— Двенадцать четвертаков по сорока копеек — четыре восемь гривен на наши деньги, — сосчитал Николай Иванович. — Дорогонько, ну, да уж нечего делать.

— Ницца… Ничего не поделаешь. Сюда шалая публика только затем и едет, чтобы деньги бросать. Самое модное место из всех заграниц. Хочешь видеть, как апельсины растут, — ну и плати. Берем, что ли, эти комнаты? — продолжала она.

— Постойте, постойте. Нельзя ли ему «вив ля Франс» подпустить, так, может быть, он из-за французско-русского единства и спустит цену, — сказал Конурин.

— Какое! Это только у нас единство-то ценится, а здесь никакого внимания на него не обращают. Ты видел сегодня ночью кондуктора-то? Взял полтора франка, чтоб никого к нам в купе не пускать, — и сейчас же к тебе пассажира на ноги посадил. Нет, уж где наше не пропадало! Надо взять. Берем, мусье, эти комнаты! — решил Николай Иванович и хлопнул француза с эспаньолкой по плечу.

— Avec pension, monsieur?^[27] — снова спросил тот.

— Вот пристал-то! Нон, нон. У нас нон анфан^[28]. Мы без анфанов приехали. Вуаля: же, ма фам и купец-фруктовщик с Клинского проспекта — вот и все.

Николай Иванович ткнул себя в грудь, указал на жену, а потом на Конурина.

Примечания

20

На чай.

21

Русский самовар, русский самовар… Для кипятка, для чая… Есть у вас в гостинице?

22

А, сударыня желает чайник!..

23

Ну да, сударь… Русский самовар — это чайник.

24

Вокзальный проспект.

25

У нас два завтрака, ужин в семь часов…

26

Почему нам пансион?.. Мы не дети. Пансион! — Если вы закажете пансион, сударыня, это обойдется вам дешевле.

27

С пансионом, сударь?

28

Нет, нет. У нас нет детей.