Смутные времена. Книга 8

Николай Захаров, 2019

Как это не прискорбно осознавать, но вся История России – Смутные времена. Из тьмы веков и до дня нынешнего. Все совпадения имен персонажей с реально жившими и живущими людьми, совершенно случайны. Содержит нецензурную брань.

Глава 5

Поклонившись еще раз доброхоту Петру, Федор Леонидович направился в указанном направлении, так же вертя головой по сторонам. Нижний посад жил жизнью активной и от Оки подводы текли сплошным потоком. И к ней, кстати, тоже, так что идти было даже и не безопасно. Запросто могли смять битюгами. Орали кучера и ямщики, размахивая кнутовищами и, пыль стояла от тележных колес такая, что ело глаза. Дорожной стражи, очевидно, в городе пока не было и движение осуществлялось по наитию."Кто смел — тот и успел". Трещали деревянные кузова телег, сталкиваясь на ухабах и ржали, грызя удила лошади, обливаясь потом. Середина дня — самая горячая пора послеобеденная и Нижний гремел, звонил и голосил во всех диапазонах. Город переживал экономический бум, став в одночасье островком стабильности в раздираемой смутой России. Заложенный в свое время для противостояния Казани — Нижний, удачно расположившись на Оке и Волге, становился точкой, через которую осуществлялся товарообмен между Западом и Востоком. Стратегически важное положение города понимали все конфликтующие стороны того времени и все пытались подчинить его себе. Но присягнувший очередному царю — Василию Шуйскому, он до конца оставался верен этой присяге. Даже после отстранения Шуйского от власти, принудительного пострига в монахи и предательской передачи его Сигизмунду-III-му /Жигимонту/ боярами-изменниками, Нижний не спешил целовать крест новому царю объявленному — Владиславу-I — му. Ждал, как указал Патриарх Гермоген, когда королевич примет Православное вероисповедание. Лжедмитрий-II-ой доживал последние дни в Калуге, став ненужным аргументом в политических интригах Запада против России и… обузой. А в Новгороде появился Лжедмитрий-III-ий — Исидорка Матюшкин, которого всерьез никто не воспринимал, и которому удалось собрать в свое"войско"пару сотен мародеров. Исидорка не совался к Москве и прочим горячим точкам — крутился вокруг Пскова, грабя посады. Наглости ему хватило объявить себя"законным царем", только в следующем году весной. Заявился в Ивангород и объявил новость радостную о своем чудесном спасении в Калуге. Доверчивые ивангородцы три дня по этому поводу звонили в колокола, палили из пушек и охотно жертвовали в казну /"Остапу Сулейману Берта Марии Бендеру…" — разлива 17-го века/ свои кровные сбережения. Исидорка даже вступил в переговоры со шведами, как с союзниками по коалиции против Польши, но был уличен в самозванстве послами Карла-IX-го, который подобрал людей лично знавших Лжедмитрия-II-го. Всякие сношения с авантюристом шведы прекратили, правда, предложили ему публично отречься от Московского трона в пользу шведского королевича, которого мечтали на этот трон посадить. Что-то там ему пообещали, но"Остап Бендер"так вошел в роль, что не пожелал от"шапки Мономаха"отказываться, да еще публично. В результате, таким образом"поднял свой рейтинг"/как будут говорить в веке 21-ом/ и под его руку стали переходить один русский город за другим. Присягнули ему и жители Пскова, как истинному Государю — бояре, казаки и прочие сословия. Его и сделал своей столицей Лжедмитрий-III. Исидорка упивался властью, впал в распутный образ жизни и видимо так всех"достал", что, в конце концов, все его и бросили, а Псков взбунтовался. Пришлось смываться. Убежать далеко авантюристу не удалось. Был пойман, закован и отправлен обратно. В Пскове"Бендера"посадили в клетку, и любой желающий мог плюнуть в"русского царя"совершенно бесплатно. А весной 1612-го года, в апреле, когда просохли дороги, Лжедмитрия-III-го"скобари"отправили в Москву. Прямо вместе с клеткой, что бы во-первых, и жители первопрестольной имели возможность плюнуть ему в наглую рожу, а во-вторых, чтобы как-то реабилитироваться в глазах победителей. А победителями в ту весну пока себя ощущали поляки. Они уже сожгли Москву деревянную и собирались сидеть за Кремлевскими стенами хоть до второго пришествия. Продовольственное снабжение, правда, у"ляхов"налажено было отвратительно, и практически находясь в осаде, они попали в совершенно нелепую ситуацию."Семибоярщина"принудила Москву целовать крест их королевичу, и посольство русское торчало в Варшаве, а шляхтичи сидели в столице России, разоренной ими же за последние смутные годы, и гарнизону королевскому вульгарно было нечего"жрать". Разбежавшиеся москвичи, бродили по окрестностям, сбиваясь в шайки, а со всех сторон к первопрестольной медленно, но неотвратимо, ползли ополченческие полки. Им тоже нужно было что-то есть, так что в первую очередь уцелевшие деревеньки снабжали их, а уж потом поляков. Впрочем, фуражиры гетмана Сапеги особенно и не церемонились с русскими"сиволапыми мужиками", выгребая все подчистую из их погребов и амбаров. Только вот чем ближе к лету 1612-го, тем сложнее стало это делать. Нет,"сиволапые"не осерчали и не принялись колоть их вилами. Их просто не стало. Деревни и села стояли брошенные населением, разграбленные, безлюдные. Будто мор прошел по княжеству московскому. Чума бубонная… С пером шляхетским и саблей.

А в этом 1610-ом еще первое ополчение, возглавляемое московскими князьями и боярами, топталось у стен Москвы, раздираемое конфликтами и то увеличиваясь численно, то разбредаясь в разные стороны, вносило только дополнительную сумятицу, заставляя семерых бояр-заговорщиков, ускорять свои потуги в сторону окатоличивания России. Идея Рима, привязать церковь Православную к себе хвостом послушным и таким образом объединить церкви восточную кафолическую и западную католическую в одно огромное финансовое предприятие, была столь завлекательна для Римского папы Павла-V-го Камилло Боргезе, что"политикой не занимающийся"понтифик не жалел сил, а главное средств, на воплощение ее в жизнь.

— Прошу прощения, сударь. — Извинился Федор Леонидович, столкнувшись со встречным прохожим, и услышал в ответ.

— Пустое, Федор Леонидович. Ну, наступили на мозоль любимую, так и не больно почти. Вы здесь давно?

— Здравствуйте, голубчик, — Академик кинулся Силиверстовичу на шею. — Ох, гора с плеч. Часа два, пожалуй, уже здесь пребываю. Что за город! Что за народ! Силища какая прет! Вот он потенциал народный. Пассионарность.

–"Пасси"чего? — не понял последнее слово Силиверстович.

— Дух соборный, народный, Евлампий Силиверстович. Вы только оглянитесь по сторонам! — продолжал пребывать в эйфории Академик.

— А, ну да. Без духа как же? Дух он завсегда у народа нашего ядреный. Вы, Леонидыч, как полагаете, нас за каким лешим сюда зашвырнуло?

— Сам в полном недоумении, батенька, — развел руками Академик. — Меня застрелили при выходе из парадной и очнулся, прошу прощения за слово грубое, в дерьме. Еле вылез из подземелья. Хорошо, что пластина эта — "Завеса"с собой оказалась. И ведь функционирует она в этом периоде временном.

— Киллер? — Силиверстович, потер лоб. — Похоже, что всех наших"зачистили"в 21-ом. Меня прямо на крыльце церковном. Ничего святого у людей не осталось, — вздохнул он сокрушенно.

— Полагаете что всех? — Федор Леонидович принялся озираться по сторонам, будто надеялся тут же всех и увидеть.

— Поживем-увидим, — Силиверстович достал пачку"Беломора"из кармана и хотел было уже закурить, но вовремя спохватился. — Что это я? Табака еще здесь не знают. Враз в колдуны определят и на кол посадят. Воевода говорят здесь строгий шибко

— Делать что будем, голубчик Евлампий Сильверстович? — Федор Леонидович роль лидера переложил на плечи Силиверстовича и, приняв зависимое положение, глядел на него требовательно.

— А что делать? Ежели Серега с Мишаней тоже в 17-ом веке, то запеленгуют они нас с вами, Леонидович, в два счета и в течение недели будут здесь, даже если их в Америку зашвырнуло. Раз здесь эти"Завесы"фунциклируют, то значит и браслеты тоже. А уж перстенек Михаилов и в 21-ом худо-бедно, но что-то выдавал. А здесь… Ждать будем неделю. Ну, а коль не появятся, то пойдем в Муром, к аппарату. Место я хорошо запомнил. Тут рукой подать, — Силиверстович подмигнул Федору Леонидовичу. — За месяц дойдем. А пока нужно нам с вами о хлебе насущном позаботиться, да и о крыше над головой. Продать чего не то из барахлишка и подыскать какой-нибудь дом ночлежный или двор постоялый.

— Мне тут присоветовал один добрый человек"кожушок"продать. В целый рубль оценил, — подхватил и продолжил мысль Силиверстовича Академик.

— Серебром или медью? — деловито осведомился Силиверстович.

— Не спросил. Вот ведь какой несуразный я человек. Действительно здесь ведь в ходу всякие монеты. Может вообще золотой рубль-то запрашивать при торге следует. Вот она непрактичность из века денег бумажных как проявилась, — принялся сокрушаться Федор Леонидович.

— Куртки пока продавать не станем. Часы продадим мои, — принял решение Силиверстович. — Здесь в это время они в диковинку и тем более с браслетом и циферблатом светящимся. Таких пади и не видывал еще никто. Покупателя только бы подобрать посолиднее. Боярина или князя на худой конец, — Силиверстович взглянул на циферблат своих стареньких часов"Слава", купленных им лет пятьдесят назад и исправно служащих все эти долгие годы. — Думаю, что за них-то вполне можно и рубль золотом запросить. Как считаете?

— Ох, не знаю, голубчик. Я часы уже лет пять как не ношу. Привык, что циферблат на телефонном дисплее есть, вот и забросил в комод"точмех", — повинился тут же Академик. — Зато у меня колечко есть обручальное. Золотое ведь. В крайнем случае его-то уж пристроим. Не пропадем с голоду. Мне сегодня один добрый человек воспомоществование оказал уже. Целых две копейки не пожалел, войдя в бедственное положение. Такой вот народ у нас. Я и не просил. Только совета. Человек всей душой отозвался. Петром зовут. Буду поминать теперь словом добрым.

— Две копейки? Интересно хватит ли их на"пожрать"? — оживился Силиверстович. — Вон вроде как заведение похожее на забегаловку — типа харчевни. Давайте-ка зайдем, приценимся, — проявил инициативу лидера Силиверстович и"концессионеры"направились к избе в два этажа с распахнутыми настежь воротами, через которые туда и обратно сновали люди пеше и конно.

У ворот народ клубился как в престольный праздник у храмов и не просто топтался без дела, а как раз таки наоборот, каждый был при своем деле. Похоже, что купчина нижегородский получил партию товара и процесс разгрузки подвод, пересчета и проверки ассортимента был в самом разгаре. Приказчики сновали между лошадиных голов, перекликаясь на разные голоса и распоряжаясь куда какую ставить под разгрузку.

— Нет, Леонидович, это не харчевня. Это склад оптовый. Здесь нам никто ничего не продаст. И вон все шевелятся как активно, попробуй тут порасспрашивать. Пади и говорить не станут. Пошли-ка в центр города. Там уж наверняка сыщем какую-нибудь точку общепитовскую. Столовку я имею в виду, — Силиверстович повернулся и взяв под локоть Академика, собрался увлечь его в проулок, ведущий в сторону центра по его мнению, но уйти им не удалось.

— Эй, Отцы. Да, да — вы рОдимые! — окликнул их детина в кафтане, картузе лихо заломленном и в сапогах. Отличался он только уже этим фактом обувным от всех прочих мимо снующих лапотников и явно был из начальствующего сословия. Нажал на"О", произнося эти две фразы, тоже привычно, голосом человека привыкшего отдавать распоряжения. Рыкнул можно сказать. — Аль пОтеряли чО?

Силиверстович, на дух самодовольства сытого не переносящий, насупился и промолчал, оглянувшись на окрик. Федор Леонидович, счел необходимым откликнуться:

— Здравствуйте. Мы, молодой человек, мимо идем. Нам постоялый двор бы отыскать, — и улыбнулся смущенно.

Улыбка смущенная и вежливое обращение само-собой были восприняты как робость, а стало быть, и незначительность персон"околачивающихся, где ни попадя и путающихся под ногами у людей деловых".

— Здесь вам не двор, здесь вам подворье княжье, воеводско. Гуляйте себе мимо, почтенные, — фыркнул презрительно детина и сплюнув в сторону сквозь зубы, поскреб первый пушок на подбородке. — Федотка, где глаза? Куда велено было? Вот ужо батогов ты у меня нынче заместо поденной платы получишь. Шевели лаптями, — заорал он, потеряв всякий интерес к"мимо проходящим отцам".

— Взять бы вожжи, да поучить бы тебя невежду, — буркнул, все же, не удержавшись Силиверстович, себе под нос. Однако у детины слух оказался отменный и, развернувшись к нему всем корпусом, он попер на Силиверстовича бугаем,"роя землю копытом".

— Аль недОвОлен чем, старый хрыч? Я вот не погляжу, что с бородой седой, а мигом порты содрать велю и всыпать тех же вожжей, — детина упер кулаки в боки и рядом с ним, как из-под земли мгновенно появились еще трое обломов, правда, в лаптях.

— А тебя, мил человек, батюшка с матушкой таким козлом воспитали, аль само как-то прорвалось? — Силиверстович сделал резко два шага и, схватив детину за ухо, пригнул его голову вниз. — Ухо вырвать или прощения попросишь, засранец? — спросил он, зловещим шепотом, останавливая жестом, дернувшихся было холопов. — Стоять, обалдуи. Ведь вырву ухо-то с корнем.

— Пусти, дядька. Христом Богом прошу, — взвыл детина, хватаясь обеими руками за запястье Силиверстовича.

— Ишь ты, о Боге вспомнил, дубина стоеросовая, — Силиверстович перехватил пальцы детины свободной левой рукой и, сжав их до хруста, заставил его взвыть еще громче.

— Отпусти-и-и! Больно ведь, старче!

— Уже лучше. Извиняйся. Повтори-ка,–"Дедушка, прости меня недоумка", — Силиверстович слегка крутнул ухо и детина взвыл покорно:

— Дедушка, прости!

— Недоумка, — Силиверстович фразу кастрировать не позволил.

— По недоумию, прости! — заорал детина, давясь слюной.

— Вроде как я получаюсь недоумком-то. Ты, видать, горазд на выкрутасы словесные, оболтус, — Силиверстович сжал ухо еще сильнее и треск в голове детины с болью, сделали его покладистым и покорным.

— Меня, меня недоумка, добрый человек, — заверещал он поросенком под ножом.

— Вот теперь правильно, — Силиверстович отпустил ухо и детина, не удержавшись на ногах, упал на землю, высоко задрав ноги в сапогах. Во дворе в это время установилась мертвая тишина. Шоу развернувшееся на въезде, так народ увлекло, что все буквально замерли, уставившись завороженно на экзекуцию, которой подвергся на их глазах человек, здесь очевидно не самый последний по социальному статусу. Люди даже остерегались, что-либо сказать, только пялились во все глаза, в ожидании продолжения. Всем было понятно, что просто так это закончиться не может и старичок сейчас поплатится за дерзость. Застал врасплох и за ухо цапнуть успел, но вот теперь, когда оно, увеличившись вдвое размером, пунцовое и не в его руке… Если бы можно было бы сейчас делать ставки, то они были бы 1 — н к 100-а и не в пользу старичка.

— Ну, старый мерин, — тер ухо распухшее детина. — Ужо ты у меня щас тож взвоешь. Ну-ка на правеж его, — рявкнул он холопам и те кинулись к Силиверстовичу, засучивая рукава. Но на их пути вдруг оказался второй дедуля, хлопнувший в ладоши и этим обратив их внимания на себя. Хватать его приказа не было и первый из обломов, вежливо попытался убрать его с дороги, шлепком по плечу. От эдакого"щелка"дедок должен был отлететь метров на десять не меньше, но не отлетел и отбивший руку о его плечо парнище еще и врезался в него на полном"скаку". Искры видимо у бедняги при этом полетели из глаз и он буквально сполз к ногам Федора Леонидовича, который оставшихся двоих схватил за локти и придержал, вежливо увещевая:

— Ну, и по что, так резво побежали, хлопчики? А вдруг команда"отставить"последует? Охолоньте малость и не суйтесь вы в наши с вашим хозяином споры. Он ведь не ведает, что творит. Сейчас мы ему мозги вправим и миром дело завершим, — парни пытались вырваться из его цепких рук, но Федор Леонидович эти попытки погасил в самом зародыше, сдавив локти так, что оба зашипели от боли. Старичок, которого они и в расчет-то не принимали, оказался силищи неимоверной и, это сначала озадачило, а потом напугало обоих до коленной дрожи. Слегка ослабив хватку, Академик предложил компромиссное решение:

— Побожитесь, что встревать не станете, тогда отпущу.

— Вот те крест, — хором заорали оба холопа и, получив свободу, отошли в сторону, превратившись в зрителей. Своего товарища они заботливо прихватили с собой. Схватили за руки, за ноги и бережно уложили рядом с собачьей конурой. Лохматая морда"кабысдоха"местного, с любопытством взирающая на суету человеческую, сосредоточилась на лежащем без сознания обломе и незатейливая мысль на собачьей роже ничего хорошего пострадавшему не обещала. Пес обдумывал извечную собачью проблему.–"Это можно сожрать или нет"? В глаза псу лезли мухи, назойливые и тоже голодные, он лязгнул челюстью, отпугивая их и затряс головой, гремя цепью. Лежащий человек шевельнулся и застонал, ликвидировав этим самым наметившуюся продовольственную программу в отдельно взятой собачьей конуре. Живых людей можно было только облаивать и кусать. Жрать их живьем не разрешалось. Эту истину пес всосал с молоком матери и на всякий случай лизнул лежащую голову, проявив таким образом сочувствие пострадавшему. Оставшись тем временем без"подтанцовки"детина, с распухшим до неприличия ухом, вначале растерялся, но тут же проявил смекалку, продемонстрировав окружающим что"топ-менеджером"он тут подвизается не за красивые глаза. Заорал требовательно и многообещающе одновременно:

— РОбяты, кто полтину желат получить? НукОсь мне энтих иродов скрути, — деньги пообещал солидные для века семнадцатого и народ, зачесав в затылках, начал обступать его обидчиков, бросив окончательно погрузо-разгрузочные мероприятия. Каждый не прочь был"срубить по легкому"деньжат, но предыдущая неудача троих парней, несколько сдерживала порыв. Материальный стимул — великая сила и в репу кому-то дать за полтину вполне подходяще… Получать в свою не хотелось. Мало полтины, если в свою. Поняв, почему работяги медлят, детина цену поднял до рубля и глаза, у всех желающих его получить, одновременно блеснули, хищно и дерзко.

— Навались, рОбя-я! — заорал ближе всех подошедший к Леонидовичу грузчик в латанной перелатанной рубахе и кинулся к нему, размахивая пролетарскими пудовыми кулаками. Вслед за ним кинулись еще человек пять, опережая конкурентов. Даже давку устроили между телег, спеша обогатиться. Кто-то получил походя по шее и взвыл возмущенно, но тут все решали быстрота и натиск. Оттесненные в сторону, вытянув шеи, открыли рты в предвкушении увлекательного зрелища. Старички,"борзо хрюкавшие"убегать не подумали и весь контингент трудовой замер, наблюдая за процессом"приведения в покорность"строптивцев. Однако все пошло как-то сразу наперекосяк. Дедок — тот, что помельче — бить ни кого не стал, а первого к нему сунувшегося перехватил за руки и не успел тот опомниться как уже завертелся вокруг него, выписывая лаптями замысловатые кривулины и остужая пыл прочих охотников подзаработать кулаками. А дед вертел воющего от страха грузчика у себя над головой, причем одной рукой и крутнув его раз десять, ловко зашвырнул на стог сена, до которого было саженей пятьдесят никак не меньше.

— Ох! — выдохнули работяги, провожая взглядами проносящегося у них над головами коллегу, который взревел при этом от ужаса так громогласно, что весь Нижний Новгород на секунду замер, прислушиваясь. Врезавшись в стог, грузчик взвыл еще громче, видимо от радости, что остался жив, а толпа опять дружно ахнула.

— Поднимай цену, боярин, — посоветовал дедок детине. — Мало предложил. Аль кому-то в самый раз? — дед шагнул в сторону скучковавшихся работяг и они инстинктивно шарахнулись от него, крестясь и бормоча: — Нечиста сила, изыди. Колдун не иначе. Дружину звать надобно.

— Ну вот, чуть что сразу"колдун". Вы что, мужики, белены объелись? — Федор Леонидович размашисто перекрестился. — Христианин я. Может,"Отче наш"зачесть? Что же вы, братцы, такие негостеприимные? Мы ведь в Нижнем проездом — гости. Ну и что теперь о вас думать прикажете? — голос его спокойный, с укоризной звучавший в тишине наступившей, настолько не увязывался в сознании с продемонстрированными им умениями, что мужики опять заскребли в затылках, переглядываясь.

— Так мы чО? Мы это… Как прикажут. Вот с Фрола спрос. По что, да как, — послышалась виноватая реплика. — Не серчай, отец.

— Да не серчаю я. Фрол значит? Ты, чей такой мажорный? — Федор Леонидович повернулся к замершему, как и все прочие, приказчику.

— Ничего не жирнОй, — набычился тот. — У нас все семейство такО. Сроду все дородные.

— Демидов он. Купеческий сын. Тятька к ремеслу приучат, — услужливо разъяснили из толпы социальный статус Фрола.

— Эх, Фролка, — произнес укоризненно Федор Леонидович. — Папаша твой, коль узнает про то, как ты тут производственную практику проходишь, пади не похвалит.

— Знамо дело, порты спустит. Тятька у него строг и на руку скор, — подтвердили из толпы.

— Жалобиться станете? — пригорюнился тут же Фрол и почесал седалище, вызвав сдержанный хохоток у зрителей.

— Всенепременно переговорим с родителем твоим, охламон, — заверил его Силиверстович.

— Может, отступные возьмете, почтенные? — Фрол совсем скис.

— Пошли, Леонидович, что тут с ним лясы точить, — проигнорировал его благие намерения Силиверстович. — Эй, народ, как пройти на купца Демидова подворье? У нас к нему срочное дело образовалось?

— Дак, я вас сам и провожу, дедушки, — засуетился Фрол. — По что людей от дела отрывать? Да и нет нынче батюшки в городе. В отлучке он.

— Батюшки нет, значит, с матушкой пообщаемся. Аль еще с кем, — осадил его Силиверстович.

— Матушка преставилась уж два года как, царствие ей небесное, — жалобным голоском сообщил Фрол.

— Сирота, стало быть, ты? Каково вот ей на тебя из-за гроба наблюдать, обалдуй? — не унимался Силиверстович, впав в старческую ворчливость.

— Простите окаянного — Христа ради, — второе ухо Фрола, не подвергшееся экзекуции, по цвету догнало, запунцовев, первое. Парень явно искренне раскаивался. — На колени нето встану.-

— Силиверстович, голубчик, да ни как проняло паренька. Может, простим Христа-то ради? — замолвил за него слово Академик.

— Как же, раскаялся он. Испугался взбучки отцовской, вот и заюлил гаденыш, — Силиверстович повернулся и направился прочь. — Пошли отсель, Леонидович, — но уйти им опять не удалось, так как на сцене появились новые действующие лица и сразу десяток. Конные, вооруженные и буквально ворвались во двор, чуть не смяв успевшего отскочить в сторону Силиверстовича. Явно дружинники нижегородские во главе с мужчиной чернобородым и в шлеме, пускавшем солнечные зайчики. Остальные одоспешены были более скромно, но все при саблях и мушкетах.

— Фрол, где порох? Почему по сию пору ждем? — заорал на"топ-менеджера"чернобородый, наезжая на него пегой кобылой.

— Боярин-батюшка, Андрей Семенович, все ужо готово. И погрузили, да вот маненько тут беспорядок учинился и посему затык эдакий, — принялся оправдываться Фрол, теребя себя за травмированное ухо и пятясь от наступающей на него лошади.

— Я те такой затык учиню, орясина, что век помнить будешь. Которые телеги наши? — боярин спешился и, швырнув поводья Фролу, направился к телегам, на которых стояли пороховые бочонки. — Эти чтоль?

— Они самые, Боярин-батюшка, — Фрол скинул поводья одному из холопов и семенил рядом с боярином.

— Так и чего ждешь? Пока я приеду и кнутом укажу в каку сторону их отправлять? Что это с ухом у тебя? Аль кто-то уже уму разуму с утра поучил? — обратил внимание Боярин на несоответствие ушей размерам у Фрола.

— Людишки тут непонятные объявились, Андрей Семенович. Дерзить принялись. Одеты чудно и говорят кактось странно, — наябедничал Фрол, тыкая пальцем в стоящих у ворот Силиверстовича и Академика. — Вона, сами взгляните. Обувка и одежка ненашенски. Уж не от Тушинского ли вора тут высматривают.

— Одежка? Необычна — верно. Ну, я и не такую чудную видывал. Что сами-то про себя сказывают?

— Гости, мол, и проездом, мол. Ищут постоялый двор, дескать, — не стал Фрол городить отсебятины, выложив все, что услышал.

— И с чего ты решил, будто они от тушинского вора соглядатаи? — Боярин отстранил в сторону суетящегося Фрола и направился к воротам.

— Здравы будьте, гости, — поприветствовал он стариков. — Я здешний воевода. Могу ли узнать кто таковы, по какой надобности в наш город пожаловали и надолго ли?

— Здрав будь, Боярин, — Силиверстович, на правах лидера, шагнул ему навстречу и, поклонившись с достоинством, выдал версию самую простую.

— Из Новгорода Великого мы с компаньоном. Купцы тамошние. Прибыли по делам торговым. Седмицу здесь, аль две пробудем. Меня Евлампием величают, а вот его Федором.

— Не через Москву ли к нам добирались, почтенные? — воевода рассматривал стариков с явным любопытством.

— Нет. Стороной ехали. В Москве нынче что делать? Разруха и ляхи, — выкрутился Силиверстович.

— Торговля — дело богоугодное и купцам мы рады, почтенные. Ополчение собираем и посему нынче каждый гвоздок в Нижнем ценим. Каким товаром обрадуете?

— Прикупить сами желали, но про ополчение ваше наслышаны. Земля слухом полнится и собрали от всей гильдии купеческой лепту посильную, — ответил Силиверстович.

— Так вы и с пожертвованием еще к нам припожаловали? — обрадовался воевода. — А ты что несешь на людей достойных, хороняка? — повернулся он к скисшему Фролу. — Проси немедля прощения за каждый рубль. Много ли собрали купцы Новгородские? — повернулся он опять к Силиверстовичу.

— Десять тысяч серебром, — ляпнул, не задумываясь тот, первую пришедшую ему на ум сумму и Фрол буквально затрясся. Десять тысяч раз просить прощения у купцов — эта перспектива его явно не радовала.

— И где же вы такую прорву денег держите? — насторожился воевода, осматривая внимательно стариков и не обнаруживая при осмотре поклажи.

— На пристане оставили. Караулят людишки надежные, боярин. Сами вот решили по Нижнему прогуляться. Осмотреться, да место подыскать для проживания, — Силиверстовича поймать на вранье боярину не удалось. — Определимся и заявимся к вам в Совет городской нынче же, — пообещал он воеводе. — А теперь прощения просим, не смеем отрывать вас от дел государственных. Пошли, брат Федор.

— Да-а дел нынче выше головы, тут вы правы, но ничего управимся. Вы ступайте на подворье князя Алябьева и будет вам там и стол, и кров. Фрол, пошли с купцами холопа, пусть проводит, — распорядился он.

— Слушаюсь, Боярин-батюшка, — согнулся тот пополам, радуясь, что воевода не принуждает бить десять тысяч поклонов. Провожатым оказался один из тех троих обломов, которые первыми кинулись"учить"стариков.

— Тебя как звать, добрый молодец, — начал наводить мосты Силиверстович, как только они удалились от подворья князя Звенигородского.

— Ивашкой зовусь, — расплылся в улыбке холоп.

— А с кем это мы сейчас разговаривали, брат Ивашка? — Силиверстович подмигнул ему заговорщицки. — Кто сей боярин? Вроде его Фрол-то Андреем Семенычем величал.

— Андрей Семеныч и есть. Боярин. Князь Алябьев. Второй воевода, опосля значится Репнина Александра Андреича. Боярин Репнин первым поставлен царем Василием-то, а Алябьев, стало быть, второй. Но это по грамоткам, а так-то ежели посудить, то все на нем — на боярине Андрее. Репнин-то стар уже и в походы ходить не гож. Так что воевода вроде как Алябьев второй, а в самом разе первый как есть, — многословно объяснил Ивашка расстановку истеблишмента в городе.

— К нему значит, на подворье и идем? Гостеприимство проявил Боярин. Видать широкой души человек, — сделал вывод Силиверстович.

— И строг быват и душа широка, — подтвердил Ивашка. — Тут идти всего ничего. Довольны будете. Князь-то хоромы себе только что отстроил после пожарищ.

— Погорелец значит князь-то?

— А тут половина Нижнего погорельцы. В прошлый да позапрошлый год Вор Тушинский сколь раз набегал с казачками и посады жег. Мы ужо попривыкли. Горим, да отстраиваемся. Однако крепость каменная стоит себе. Мы ить ему — Вору, как кость в горле. Вотчинные земли тут царя Шуйского. На нас он завсегда уповает.

— Предали его бояри-то и говорят, в монахи подстригли, — посочувствовал Силиверстович легитимному правителю.

— Ни че. Пересажам всех на колья. Леса у нас много, — оскалился кровожадно Ивашка. — Вона и пришли за разговорами. Митрофан, принимай гостей. Велено князем-воеводой обустроить сих купцов Новгородских со всем почтением, — обратился он к мужику дородному, с окладистой с проседью бородищей, стоящего посреди княжеского двора, перед крыльцом, на перила которого девки вываливали перины и пуховые одеяла. Перья летели во все стороны и гомон стоял такой будто цыганский табор снимался с насиженного места. Голос Ивашкин зычный перекрыл его, однако, без труда и вся дворня замерла, повернувшись в сторону прибывших гостей, потеряв к ним интерес через минуту. Митрофан озабоченно заозирался, очевидно, не представляя пока куда размещать гостей и почесав затылок в манере веками отточеной русским народом, кинулся к старикам, разводя руками и приговаривая.

— Дак некуда ведь, милые. Рад бы всей душой, родные вы мои, но все переполнено. Ну не в конюшне же вас привечать? Вы вот что, отцы родные, отправляйтесь-ка на гостевой двор к Власу Строганову. Тут рукой подать и вот Иван проводит, коль так-то. От меня и князя явитесь. Раз уж воевода велел приветить, стало быть, вы ему по сердцу пришлись. Ан некуда вас размещать, отцы. Вот вам крест на сем слове, — перекрестился с сокрушенным лицом Митрофан.

— А мы и не набиваемся в хоромы воеводовы, — ответил ему Силиверстович. — Нас и постоялый двор устроит. Мы тут на седмицу всего и прибыли.

— Вот и ладно, вот и договорились. А платить ничего Власу не надобно. Князь все расходы на себя возьмет. Это все равно, что и у него бы вы заселились. А трапезничать к нам милости просим. Вечерять нынче будем в восемь часов. Прошу без опозданий, — Митрофан что-то шепнул на ухо Ивашке и тот закивал головой понимающе.

— Ну, с Богом, — Митрофан перекрестил всех троих и на кривых ногах, укатился колобком к крыльцу.

— Это ключарь воеводов, — пояснил Ивашка. — Ну дак че? Пошли дале?

— Пошли, коль так, — согласился Силиверстович. — Что это тебе Митрофан на ухо прошипел эксклюзивное?

— Слово иноземное не понятно, но не шипел а присоветовал, что Власу напомнить. Благодеяния значит боярские. Что бы плату за постой не взыскивал, — не стал скрытничать Ивашка.

— А мы и не претендуем на льготы. Готовы выплатить сколь нужно, — пожал плечами Силиверстович.-

— Ты, отец, видать книжник и много ученых слов знаш, но и мы тож не лыком шиты. Раз Боярин велел, что эти"льготы", то, стало быть, вынь, да полож. У нас разговор короткий. Кто ежели не понимат, — Ивашка плюнул в кулак и тут же сконфузился, вспомнив очевидно, как врезался со всего маху в одного из гостей. Крякнул, потерев грудь, до сих пор помнящую удар и покосился уважительно на Федора Леонидовича. На вид мелкого и слабосильного, а на самом деле, будто из железа выкованного. Постоялый двор купца Строганова оказался действительно не далеко и на этой же улице, так что дошли до него еще быстрее, чем до княжеского подворья. Выстроенный так же в два этажа и явно на пожарище, домище светился свеже-ошкуреными стволами, но выстроен был на скорую руку, без архитектурных изысков. Кровлю, однако, имел из доски, что само по себе говорило о многом. Например, о достатке хозяев, так как в веке семнадцатом повсеместно крыли крыши преимущественно соломой. Доски были дороги. Пилили их пока вручную, долго строгали так же не на станках, так что позволить себе такую крышу могли только очень состоятельные люди того времени. Крыша была еще и вычернена чем-то, так что смотрелась вполне солидно. На постоялом дворе, одновременно выполнявшем и ямские обязанности, было, пожалуй, суетно не менее чем на княжеском. Заводили и выводили сменных лошадей из конюшен. Впрягали их в дорожные возки и они выкатывались из ворот, гремя колесами.

— Оборотист Влас-то, — уважительно отозвался о хозяине Ивашка, хватая пробегающего мимо парнишку за ворот рубахи. — Стоять, отрок. Ну-ка быстро отвечай, где нам хозяина сыскать, аль кто там за него оставлен?

— Сам был. Вона в доме должно, — ответил отрок лет десяти и, получив свободу, побежал дальше, волоча в руках рогожу.

Купец встретил их на высоком крыльце, хмурый, озабоченный и нервный.

— Какого лешего, Ивашка? Фролка что ль послал? По что? — опередил он холопа и тот, поклонившись в пояс, быстро нашептал ему что-то опять же на ухо. Брови при этом у купчины поползли вверх, а глаза уставились внимательно на"протеже"княжье, с явным любопытством."Что за гуси-лебеди?" — читалось в этих глазах, и Ивашка кратко пояснил, что купцы, что из Великого Новгорода, что денег собрали целых десять тысяч серебром. Услыхав сумму, Строганов встрепенулся, и взгляд его налился уже не любопытством, а профессиональным интересом, который тут же и вылился в вопросе:

— Рад, рад услужить, уважаемые собратья по ремеслу купеческу. Я ведь тоже начинал в Господине Великом Новогороде. Там и братья мои по сию пору проживают, торговлишкой кормятся. В каком товаре казну держите? — шагнул он с крыльца и облапав сначала Федора Леонидовича, трижды его расцеловал, чуть не задушив бородой при этом, а потом и за Силиверстовича принялся, урча медведем, — земляки. Рад, право слово. Напрасно князь-батюшка напоминал, что обязан я ему кой-чего. Для своих новгородцев у нас все нараспашку. Заходи и бери, что хош. Так чего там с товаром-то?

— Распродались в других городах, кормилец, — ответил ему Силиверстович. — В Нижний потому и заглянули, что надобно деньгу сдать в Совет. Ну, и чтобы порожними не возвращаться, пожалуй, партию соли прикупим.

— Соль? Это ладно. Есть соль. Пока. И не дорога пока. — Строганов прищурился, прикидывая видимо платежеспособность"земляков". — Сколь надобно соли-то?

— Пудов пятьсот, — Силиверстович решил не мелочиться и сумел произвести впечатление на купца. Партия для него была, очевидно, солидной и он засуетился, как всякий торгаш чувствующий назревающую прибыль.

— Прошу в дом, гости дорогие. И называйте меня попросту — Власом. Как крещен, так и зовите.

— Я Евлампий, а он Федор, — представился в ответ Силиверстович. — Тоже крещены, а не в канаве сточной подцепили самовольно.

— Ик. Ха-га-га, — расхохотался Строганов. Шутка Силиверстовича ему понравилась. — Канаве… ха-ха-гы.