Публичное одиночество

Никита Михалков, 2014

Что думает о любви и жизни главный режиссер страны? Как относится мэтр кинематографа к власти и демократии? Обижается ли, когда его называют барином? И почему всемирная слава всегда приводит к глобальному одиночеству?.. Все, что делает Никита Михалков, вызывает самый пристальный интерес публики. О его творчестве спорят, им восхищаются, ему подражают… Однако, как почти каждого большого художника, его не всегда понимают и принимают современники. Не случайно свою книгу Никита Сергеевич назвал «Публичное одиночество» и поделился в ней своими размышлениями о самых разных творческих, культурных и жизненных вопросах: о вере, власти, женщинах, ксенофобии, монархии, великих актерах и многом-многом другом… «Это не воспоминания, написанные годы спустя, которых так много сегодня и в которых любые прошлые события и лица могут быть освещены и представлены в «нужном свете». Это документированная хроника того, что было мною сказано ранее, и того, что я говорю сейчас. Это жестокий эксперимент, но я иду на него сознательно. Что сказано – сказано, что сделано – сделано». По «гамбургскому счету» подошел к своей книге автор. Ну а что из этого получилось – судить вам, дорогие читатели!

Д

«ДА» И «НЕТ»

(1994)

Я для себя взял основой: не говорю больше слова «нет».

Я говорю сейчас только слово «да». Я не хочу говорить «долой, против, вон, не хочу». Я говорю: «хочу это строить, хочу это делать, хочу это думать, буду это говорить…» А вот то, что я не буду говорить, не буду строить, то, что я не люблю и чего не хочу, вы должны понять сами из того, что я хочу говорить, строить и делать.

Я у себя на Родине, мы у себя на Родине. Почему мы должны общаться через «нет»?!

Я не могу и не буду снимать картины о людях, которых я не люблю, кем бы они ни были. Я могу делать фильм только о том, что я люблю.

Вот почему я снимал картины про Илью Ильича Обломова, а не про Льва Давыдовича Троцкого… (XI, 1)

ДАПКУНАЙТЕ ИНГЕБОРГА

(2008)

Интервьюер: Почему в новом фильме <«Утомленные солнцем — 2»> не снимается Ингеборга Дапкунайте, сыгравшая главную женскую роль в картине «Утомленные солнцем»?

Ингеборга в это время занималась программой «Большой Брат — 2», и я считаю это не очень совместимым со съемками в фильме «Утомленные солнцем — 2»…

Трагичная ситуация бывает у актеров (не буду называть фамилий). Ведет человек передачу на телевидении про кулинарию, он популярен, его узнают на улице. А вот я его снимать не буду, потому что для зрителя такой герой уже бренд. Нужно потратить огромные усилия, чтобы вырвать у людей оскомину знания, что этот человек ведет программу о кулинарии.

Поэтому нужно выбирать — или ты хочешь быть при деньгах и популярным, но заниматься только этим и быть к этому приговоренным, или серьезно работать в профессии. А то и другое редко получается.

Мне везло — я всегда делал то, что мне нравится, и мне за это неплохо платили. (II, 60)

(2010)

Интервьюер: Всегда казалось, что, начиная снимать того или иного актера, Вы проникаетесь к нему стойкими симпатиями, что гарантирует ему роли в ваших следующих работах. Ингеборга Дапкунайте считалась вашей явной любимицей. Почему Вы решили заменить актрису?

Существует большая разница между симпатиями и принципом. Есть вещи, которые совмещать нельзя, невозможно. Глубоко убежден, что невозможно сниматься в нашей картине и участвовать в ток-шоу типа «Большой Брат», «Дом — 2» или «За стеклом». Понимаю, что это определенный жанр, и в принципе ничего против него не имею. Но для себя давно решил, что с людьми, которые участвуют в формировании этого жанра, не могу пересекаться в работе. Не потому, что считаю это ниже своего достоинства, — проблема в разнице представлений о жизни.

Говорил Ингеборге, что мне бы не хотелось, чтобы она принимала участие в «Большом Брате». Но она сказала, что исправить уже ничего нельзя: во-первых, процесс запущен, во-вторых, речь шла о серьезных деньгах. Понимаю и не осуждаю. Но ведь жизнь — хитрая штука. Всегда приходится что-то выбирать, а чем-то жертвовать.

Уверен, что и в отношении собственных детей поступил бы так же. (II, 61)

ДАЧА

(1988)

Интервьюер: Ваша дача, мне кажется, много значит для Вас?

Да, это то, что называется малой родиной.

Когда мои дети были маленькие, я повел их вниз от нашей дачи, в поле, и там за рекой, на другом берегу, за церковью садилось солнце. И я просто, без всякой патетики сказал: «Вот, ребятки, это ваша родина». И после этого почти каждый вечер, пока мы жили там до переезда в город, они просили меня, чтобы мы пошли посмотреть на родину.

Сейчас, правда, грядет катастрофа для этих мест.

С одной стороны, там дипломатический пляж; это неплохо, потому что дипломаты, позавтракав и пообедав в воскресные дни, хотя бы все собирают и выбрасывают. А потом туда приходят детишки из окрестных поселков. Они все это вываливают и ищут красивые коробки, банки, и все это в безобразном виде оставляют.

Это наводит на мысль, что у них ощущение понятия родины или утеряно, или отсутствует. Потому что родина — все, что тебя окружает, и осознание своей собственной ответственности за все это.

С другой стороны, в лесу поставлен многокилометровый забор, где собирается, по-моему, Совет Министров строить бесконечное число дач, хотя место заповедное.

Каждое место рассчитано на определенное количество живых душ, которые в нем могут существовать. И как только вырубят этот лес, поставят определенное количество домов, с определенным количеством людей, которых это место не может принять в таком количестве, наступит катастрофа. (II, 17)

(2000)

Я живу только за городом — на даче.

Езжу на велосипеде по сорок километров по пересеченной местности. Когда не получается утром побегать или на лыжах пройтись, выбираюсь вечером играть в теннис.

Интервьюер: Почему Вы живете только за городом? Не хотите дышать городским воздухом или так любите Николину Гору?

Я там живу почти с рождения, с пяти лет.

Но учились-то Вы в Москве?

Я начал учиться в деревенской школе, а потом перешел в городскую.

В любое время суток — ночью, на рассвете, когда угодно, прямо с самолета еду на Николину Гору. Хотя бы три часа поспать, но поспать там… (II, 33)

ХХ ВЕК (1994)

Кончается век двадцатый…

Для человека рубежи столетий всегда были окрашены мистическим смыслом, чувством страха и надежды одновременно, эсхатологическими настроениями и безудержным, почти детским оптимизмом. Впрочем, ни конец света, ни рай на земле так и не наступали, и история катилась по своей, ей одной ведомой колее…

Как радостно ожидался нынешний двадцатый век. Вера в торжество прогресса, подкрепленная успехами наук естественных (шутка ли, электричество завоевывает мир и уже грядет энергия атомная) и гуманитарных (ура, наконец-то Маркс все нам объяснил), упование на возникающую новую технократическую цивилизацию…

С грустью оглядываясь назад, видишь, во что это ожидание атомно-электрического счастья обернулось в истории. Двумя опустошительными мировыми войнами и бесчисленным количеством других войн, больших и малых. Крушением империй, в том числе и новых, построенных вроде бы на научных принципах, но на деле возведших геноцид своих собственных народов, в первую очередь русского, в основу государственной политики. Атомными взрывами в Хиросиме и Нагасаки. Электрическим стулом вместо гильотины. Трагедией Чернобыля…

В какой-то мере моя оценка века уходящего пессимистична и лишь подтверждает библейскую истину, что познание умножает скорбь. И все же век двадцатый, по моему мнению, дал нам надежду, ибо явил столько образцов высоты духа человеческого, подвижников и святых, которые вопреки всем и всему говорили и говорят о вечном…(I, 65)

XXI ВЕК

(2003)

Я не Нострадамус, поэтому не знаю, каким будет XXI век.

Тут не до жиру — быть бы живу.

По крайней мере, скорость получения информации сегодня настолько велика, что человеческий мозг, мне так кажется, пока что на это все не рассчитан. Поэтому человек начинает жалеть время на то, чтобы услышать другого человека.

А это начало конца, в общем-то… (XII, 9)

ДВОРЯНЕ

(2004)

Вопрос: Могут ли современные дворяне сделать российскую жизнь культурней?

Не вернувшись к причинно-следственным связям, это абсолютно бессмысленно.

Ряженые казаки с вермишелью в бороде, с хоругвями и с чужими орденами. Или князья великие и невеликие с гербами на своих визитных карточках, а посмотреть на лицо, так Господь над ним работал минуты полторы… Вся эта внешняя атрибутика благородства требует жертв со стороны других ради себя.

А раньше дворяне жертвовали сами ради других. И император свои сбережения во время Первой мировой войны перевел в Россию, а не прятал их за границей.

Главное заключается в культуре места человека во времени и пространстве. Если я потрясающе рублю дрова и никто, кроме меня, не делает это так ювелирно, я должен подписываться под каждым поленышком и зарабатывать ровно столько, чтобы мне не было унизительно жить на белом свете. И тогда я не буду хотеть стать министром культуры, понимаете?..

Если у кого-то в родне были дворяне, это не значит, что он должен приносить в жертву чужие интересы ради своих. Хорошо, когда «мужики действительно при господах, а господа действительно при мужиках». А когда мужики при господах, а господа сами по себе — так не бывает…

Тогда начинается революция. (I, 104)

ДЕЛАНИЕ (2002)

Что мы сами можем сделать?

Теперь идут бесконечные разговоры о нравственности. Но в России тихое делание сегодня важнее, чем все эти «ля-ля».

Де-ла-ни-е!

Вот я приезжаю в Свято-Николо-Шартомский монастырь под Шуей и вижу, что за сорок дней поста там уже произошло это самое де-ла-ни-е. На первой неделе Поста дом для братии заложили, а на последней уже под крышу подвели. Или отдали корпус разваленной больницы двум монахам, и они подняли его. Каждый день в нем работали! И сделали все своими руками. Да, для этого должна быть только воля жить. Не нужно ждать, когда тебе дадут.

Не дадут!

Дело в том, насколько мы развращены идеологией потребительства. Насколько не способны чем-то владеть и за это отвечать. Насколько не умеем ценить то, что даровано нам Богом…

Вот в чем вся проблема.

Только в движении вперед есть выход из трудного положения. Как только ты встал в оборону, стал оправдываться, искать советов «добрых людей», ты и рта раскрыть не сможешь — тебя советами замучают.

Делай свое дело! Работай! Как на Руси говорили: «Глаза боятся, руки делают».

Отец Тихон, игумен Сретенского монастыря в Москве, или отец Нестор, игумен Свято-Николо-Шартомского монастыря в Шуе, они строят и строят с утра до вечера — и больше ничего! И таких много: делают дело и ни на что не обращают внимания.

И это самое главное! Некогда отвлекаться на суетную брань или пустое общение. (I, 92)

ДЕМОКРАТИЯ

(1990)

Интервьюер: А что такое, по-вашему, демократия, равноправие?

Не знаю.

То есть я не знаю, что это такое применительно к России. Ибо то, что называется демократией на Западе, для России органичным, на мой взгляд, быть не может. И не потому, что мы хуже кого-то другого или лучше, — мы просто другие.

И это нужно принимать как данность.

А я думаю, что демократия универсальна… как воздух.

Пока, к сожалению, у нас нередко демократия и равноправие понимаются как появившаяся возможность нахамить начальнику — и то только потому, что он начальник… (что, кстати, тоже можно понять, ибо начальник этот раньше хамил нам только потому, что мы — его подчиненные).

Уважение же к личности — это результат длительной работы общества над своим самосознанием. Равноправия можно достичь эволюционным путем, революционным же путем достигается равенство.

И при всей близости этих понятий они различны.

В России, которую многие почему-то считают темной и варварской страной, человека, задумавшего «до основания» разрушить существующий строй, всего-навсего отправляли в ссылку — с женой и книгами.

Впоследствии этот опыт царизма будет учтен, но как дополнен! Держава на долгие годы опутается колючей проволокой, за которой сгинут миллионы только за намек на инакомыслие, а то и просто ни за что, и среди них многие из тех, кто сам же выбрал для страны новый путь… (I, 32)

(2010)

Интервьюер: Скажите, пожалуйста, Вы не поклонник демократического политического устройства?

А что Вы называете этим?

То, что в основном существует на Западе. Вот эта форма политического устройства.

Я не поклонник принятия механическим путем западных форм для России. Они не приживаются. (V, 24)

«Наша» демократия

(1991)

Я не верю в ту демократию, о которой все говорят, которая дает возможность называть начальника дураком только потому, что он начальник…

Демократия — в первую очередь уважение к другому.

Ну о какой демократии можно говорить, когда в нашем парламенте люди с места орут на президента страны, которого сами же избрали?.. (I, 41)

«Наши» демократы

(1993)

Да, я пришел тогда <в 1991 году> в Белый дом, но отнюдь не для того, чтобы защищать так называемую «демократию», ибо не верил в те дни и не верю сейчас искренности большинства нынешних демократов.

Откуда они, извините, взялись? С Луны свалились? Из цивилизованной, имеющей глубокий опыт парламентаризма Англии приехали? Из подвалов диссидентских на свет вышли?

Нет!

Это все те же большевики, которые по многу лет сидели в обкомах, райкомах, центральных комитетах, преподавали научный коммунизм (как Бурбулис), предавали анафеме капитализм (как Костиков), восхваляли в бездарных виршах Брежнева (как Коротич)…

Одним словом, замечательно кормились из партийной кормушки. И вдруг, однажды, объявили себя демократами. То есть уснули красными, а проснулись уже трехцветными. Ну как я мог такому стремительному превращению поверить?..

Поэтому еще в августе 1991-го я знал и, кстати, говорил: это все тот же большевизм, только иной раскраски.

Разве нет? (I, 53)

(1995)

Демократы?!

Но разве они чувствуют, знают Россию?

Да, есть среди них ученые ребята, которые изучили все экономические системы, существующие в мире. Но то, что применимо в Голландии, часто не применимо у нас.

Не опираясь на исторические, культурные традиции, ни одна реформа не может стать народной.

Это будут опять «петровские реформы» — через отрубание голов и вгоняние людей из удобных валенок в лаковые ботинки, хотя грязи кругом по пояс… (II, 29)

(2011)

В августе 1991 года был митинг по поводу победы над путчистами. Кроме Ельцина там стояло много людей. Кто-то из стоящих на балконе военных спросил меня: «Ничего тебе это не напоминает?» Я сказал: «Нет». И он ушел.

Я задумался, и что-то у меня внутри сжалось. Всеобщее ликование, а на трибуне, за исключением харизматичного Ельцина, — кто? Разве такой должна быть Победа, которая перевернула историю страны?

Через десять лет не осталось никого из тех, кто ее делал. Где они, где их слава, где память о них?

Они смылись… (I, 155)

Русская православная демократия

(1990)

Мы так много говорим теперь о демократии, не всегда понимая, а может быть, и не желая понять, что демократия была и в России, но только иная: равенство перед единым Законом Божиим…

Потому-то равенства, которое принесла революция, можно было достичь, только истребив равноправие, существовавшее в храме, а заодно и сам храм. (I, 33)

(2001)

Ходасевич как-то сказал: русские люди, особенно находясь на чужбине, аукаются Пушкиным. Верно. Но мы еще до Пушкина аукались друг с другом Евангелием, словами молитвы… Полуграмотный кучер мог сразу понять, когда ему говорили: «Ну, креста на тебе нет! Ну как тебе не стыдно, побойся Бога!» И он понимал, о чем речь. При всей огромной сословной, имущественной и интеллектуальной разнице в России «все и вся» всегда уравнивались перед алтарем. Этой «демократии» нельзя научить, она не родилась «здесь и сейчас». Ее можно впитать, ею можно вскормиться… (II, 38)

(2009)

Настоящая демократия в России была только в церкви (больше нигде ее не было и, боюсь, не будет), потому что перед алтарем, перед Законами, не человеком писанными, а Богом, и император, и школьник, и доктор, и продавец абсолютно равны. (I, 137)

ДЕНИКИН АНТОН ИВАНОВИЧ

Перезахоронение праха Деникина и Ильина и их супруг

(2005)

Интервьюер: 3 октября в стенах Свято-Донского монастыря в Москве состоялась акция примирения и согласия, во время которой Патриарх Московский и Всея Руси Алексий II освятил закладной камень на месте будущей часовни в память о жертвах гражданских смут и братоубийственных распрей в Отечестве и в рассеянии скончавшихся. Затем была отслужена панихида по генералу Антону Ивановичу Деникину и его супруге Екатерине Васильевне, а также по философу Ивану Александровичу Ильину и его супруге Наталье Николаевне. Их останки были перезахоронены в некрополе Свято-Донского монастыря.

Это инициатива Российского Фонда Культуры. И тут огромную роль сыграли мои товарищи, и в основном — Елена Чавчавадзе.

А что касается сути, я считаю и хотел бы верить, что это начало окончания Гражданской войны, это духовное собирание страны. Невозможно больше делиться на «белых и красных». Невозможно существовать в условиях братоубийственных отношений, когда у каждого есть своя правда, а каждая правда — это еще не общая истина.

Я считаю, что и генерал Деникин, который ни на шаг не отступил от своей присяги, и великий философ Иван Ильин, ни на шаг не отступивший от своего ощущения Родины, никогда не перевешивавший на свои плечи груз обиды на конкретных людей, до конца дошли в своей жизни. И сегодня они легли в русскую землю. Теперь над ними будут и русские дожди, и русские ветра, и русские птицы. И я убежден, что возликуют и возрадуются души их, и это нам, живущим в России сейчас, очень поможет.

И все же в своем последнем обращении к своим единомышленникам генерал Антон Деникин призывал их не поддаваться гипнозу отождествления советской власти с народом российским… Так что, теперь будет новый виток развенчания преступлений советской власти? Вроде бы не очень сочетается все это с философией примирения?

Я не думаю, что это так. И вообще — это не задача.

Вы понимаете, самое ужасное будет, если из этого начнут делать «политические бутерброды», когда это будут притягивать к себе для того, чтобы набирать политические дивиденды.

Избави Бог.

Это, Вы поймите, еще один шаг. Это шаг, мерный шаг к поиску, к стяжанию единого национального духа. Шаг. Не надо из этого делать фетиш и не надо предполагать, что завтра утром все проснутся, грамотно понимая, что происходит. Сегодня девяносто восемь процентов еще даже не понимают, что произошло. Духовно не понимают.

А я Вас уверяю: очень серьезное дело совершилось.

Уверены ли Вы, что наше общество, девяносто восемь процентов которого, по вашим словам, не понимают, что происходит, все же готово к такому повороту сознания?

Нет, не уверен.

И не надо. Не надо от него требовать этого сейчас.

Вот совершилось, и… Слава Тебе Господи!

Не мешайте, не делайте лучше. Лучшее — враг хорошего.

То есть общество отдельно, а эта акция отдельно?

Она так или иначе пронижет общество. Все равно это так или иначе поступательное движение.

Боже мой, в русскую землю положили двух великих русских людей, двух известнейших русских людей, сыгравших огромную роль в русской истории.

И радуйтесь этому. Не надо из этого сразу делать выводы. Не надо. Выводы будут потом…

У мыслящей части общества эта акция, конечно, вызвала серьезную реакцию. Более того, от сказавших «а» уже требуют сказать «б», и, как говорится, далее везде. Вот, например, что пишет философ Григорий Померанц: «Чтобы восстановить богатство той традиции, которая была оборвана революцией, надо рядом с Иваном Ильиным поставить его философского оппонента Георгия Федотова. Должно быть восстановлено богатство мнений… Мы не должны возвращаться к монопараметрическому мышлению, когда один фактор объявляют святым, а другой проклятым». Григорий Померанц видит опасность новых крайностей. Вы не разделяете эту тревогу?

А Вы знаете, я вообще о ней даже не думаю.

Мне абсолютно достаточно, что воля человека, который был совестью и честью русской армии, быть похороненным на своей земле после того, как рухнет строй, который его гнал, совершена. И воля другого человека, величайшего философа и идеолога, величайшего философа и провидца, в 1950-х годах написавшего все, что произошло сегодня с нами, тоже выполнена.

Мне этого абсолютно достаточно.

Я знаю, что две, четыре души возликовали сегодня. И это величайшее счастье.

Но ведь это же не изолированная акция. Ведь действительно, сказав «а», нужно сказать «б». То есть кто еще там может оказаться, в этом некрополе новых героев?

Правильно. Только не нужно из этого делать, так сказать, бюро добрых ритуальных услуг и думать, кого бы нам еще сюда притащить. Оно само все вызревает.

Ровно два года назад мы выпустили картину «Романс для генерала». Я там осторожно говорю: может быть, когда-нибудь… Прошло два года. А Вы можете представить себе, чтобы об этом мы с Вами говорили десять лет назад?

Да, это невозможно.

Так значит, идет процесс. И не нужно ему мешать.

Но так или иначе, Вы называете это все равно процессом?

Конечно. Безусловно, это не есть результат, это не есть факт, который совершился, и теперь все будет по-другому. Это есть еще один шажок. Маленький, но шажок.

Но все же возникают многие вопросы… Сегодня Вы предлагаете всем читать Ивана Ильина… И вот как Вы себе представляете — открывают эти книги россияне, которые не обязательно считают себя русскими, и что же они видят?

Ну и что?

Для меня любой человек русский, кто чувствует и любит так, как Ильин.

То есть россиянин фактически?

Да, сейчас есть слово «россиянин», такое нейтральное слово. Бог с ним.

Мы почему-то очень стесняемся слова «русский». Но для меня он русский. Я считаю, что шовинизм, когда говорят: «Мы лучше вас», а патриотизм, когда говорят: «Я люблю свое так, что хочу, чтобы вы любили точно так же. И я готов любить твое. Покажи мне твое, как ты его любишь, и я тоже так это полюблю».

Сегодня патриарх Алексий II говорил, что вот эта акция — это шаг к примирению церквей. Насколько это действительно так, если Антона Деникина даже провожали и отпевали в разных церквях? Действительно ли эта тенденция прослеживается?

Я думаю, что эта тенденция мало того что прослеживаеся, она существует.

В Каннах на Фестивале русской культуры в этом году в храме во время службы на литургии первый раз за восемьдесят лет пел русский церковный хор из Вологды.

И владыка допустил это, а в конце этой службы разрыдался.

(Я слышал его проповеди десять — пятнадцать лет назад, а я боялся туда приходить, потому что боялся, что он меня увидит и что я услышу, что он говорит.) И вдруг он в слезах сказал: «Берегите Россию, ее хулят все. Берегите!» Это человек, который принадлежал искони, с первого дня своего служения, Карловацкой церкви, которая всегда была якобы противна.

То, что сейчас происходит — это тоже очень важный, медленный процесс… Главное, чтобы все это делалось без тяжкого звероподобного рвения, по милости Божией.

Какой следующий шаг тогда Вы могли бы прогнозировать в сближении Русской Православной Церкви и других?

Я не берусь даже оценивать этого или прогнозировать. Потому что, в общем, для этого существует очень много разных привходящих обстоятельств, в которых я не настолько разбираюсь, чтобы я мог об этом судить.

Я вообще стараюсь говорить о том, что, мне кажется, я понимаю.

Ваши чувства сегодня, совсем кратко, что Вы чувствуете?

Счастье, счастье, счастье.

То есть Вы в Свято-Донском монастыре стояли как полностью счастливый человек?

Вы понимаете, я не мог спрятать улыбки. Вот что меня поразило самого… Улыбки. Ни печали, ни скорби, ни пафоса. Улыбки!

Господи, случилось, случилось!.. (V, 20)

(2006)

Реплика: Все эти перезахоронения Деникина и Ильина дурно пахнут…

Когда Вы говорите, что это дурно пахнет, то это фигура речи. Она может быть очень хороша, но как фигура речи только. А по сути — это малокрасиво; потому что надо иметь в виду, что через несколько лет та могила в Швейцарии, в которой лежал Ильин, должна была стать безымянной, поскольку кончалась аренда, и мы спасли это имя и этот прах, перенеся его в Россию.

За это нужно поклониться тем, кто это сделал…

И когда Вы так яростно и зло говорите о Деникине, обвиняя его во всех смертных грехах, то надо помнить, что он исполнял присягу, данную Отечеству.

Он не давал присягу стрелять в собственный народ!

Обвинять Деникина в том, что он стрелял в собственный народ, — несправедливо. Но неужели Вы думаете, что я встану сейчас на ваши рельсы и буду рассказывать сейчас про преступления Бела Куна, Землячки, про тысячи утопленных русских офицеров, явившихся с повинной, когда они пришли в Крыму, сдали оружие и им гарантировали жизнь, а потом их сотнями и тысячами топили в баржах.

Вы же не хотите, чтобы я Вам это рассказывал, правильно?

Я Вам и не буду этого рассказывать, потому что система перечислительных доводов, она очень выгодна и очень демагогична… Я Вам могу сказать только одно: было бы чрезвычайно наивно, если бы кто-нибудь, и я в том числе, пытались вернуть страну в то время.

Это нереально, это невозможно. Но никто из нас не может считать себя ни талантливее и глубже, чем Достоевский, ни храбрей, чем Дмитрий Донской, ни более проницательным, чем Лев Толстой, и тем не менее они жили в той системе координат, которая была разрушена в 1917 году и которую Вы сегодня поносите и ненавидите. (V, 22)

ДЕНЬ НАРОДНОГО ЕДИНСТВА

(2006)

4 ноября возникло новое русское государство. Мы перестали быть населением, мы стали нацией, перестали быть территорией, стали государством.

Мне кажется, что знаковость этого праздника заключается в том, что мы как государство поддерживаем идею эволюционного развития.

Эволюция развития страны намного важнее и безопаснее и глубже, а самое главное, перспективнее, чем революция, результаты которой мы видели и до сих пор видим. (XV, 35)

ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ

(2012)

Интервьюер: Какой самый запоминающийся подарок Вам дарили на день рождения?

Пони. У меня есть лошади, и товарищи, зная о моей любви к лошадям, решили подарить мне пони. Первое, что я испытал — ужас, потому что не знал, что с ним делать. А потом нашли применение — сейчас на нем катаются окрестные дети.

Но как подарок, поверьте, это было сногсшибательно.

Что Вы включили в ваш wish-лист подарков на день рождения?

Вы знаете, как на духу говорю, встретить день рождения на съемочной площадке, в работе. Это самый желанный подарок. Можно получать богатые, дорогие, во всех смыслах, подарки, но для меня самое большое счастье — встречать день рождения со съемочной группой, когда люди день работают, а потом отдыхают, а не когда день рождения превращается в славословие и бесконечную череду тостов. Работа для меня, существование в том мире, который мы создаем, — это самый большой подарок в день рождения.

Как, на ваш взгляд, прошел день рождения сегодня?

Он прошел очень трогательно. Во-первых, группа замечательно поздравила, причем видно, что они готовились, это все скрывалось, получилось очень искренне. Я себя почувствовал, как в годы студенческой жизни. А во-вторых, сегодняшний день прошел хорошо еще и потому, что было солнце, и мы сняли большую сцену. Вот такой вот подарок от природы. (I, 162)

ДЕНЬГИ

(1992)

Я люблю деньги. Очень. Они нужны мне.

Я никому не хочу доставить удовольствия тем, что я чего-то не могу.

Но деньги — скучно повторять — не самоцель.

Они мне нужны для благосостояния Студии, для того, чтобы кто-то, кто с тобой стал работать, потом продлил контракт, а расставшись — вернулся. (I, 45)

(1999)

Интервьюер: Вы большое значение отводите в жизни деньгам? Большое.

Мне очень нужны деньги, и я люблю деньги. Но мне не безразлично, каким образом они мне достались. (II, 31)

(2002)

Конечно, деньги для меня имеют большое значение. Это моя свобода, моя независимость.

Однако… я никогда никому никаких платных услуг не оказывал, никаких «откатов» не давал и очень горжусь тем, что никто не может меня потрепать по щеке, дескать, мол: «Знаем, все одним миром мазаны»… (I, 87)

(2011)

Интервьюер: Вы человек состоятельный. Но не все проходят проверку большими деньгами… Вас они не заставили изменить себе?

Я люблю деньги, но они мною не владеют. Не деньги портят человека, а отношение к ним. Никогда не жил бедно, но цену деньгам знал всегда. Хотя, конечно, были моменты, когда не хватало. Например, как-то ушел из дома и жил у Сережи Никоненко. Тогда, вне зависимости от того, кто сколько зарабатывал, все деньги складывали в общий котел, «под тарелку»… (XV, 52)

Дармовые деньги (2000)

Я постоянно работал и работаю и, в отличие от многих, никогда не имел дармовых денег, не кормился от золота, нефти и газа.

Интервьюер: Вот этого Вам говорить не следовало.

Почему?

Потому что теперь мой черед напоминать.

О чем?

О Викторе Черномырдине и его движении «Наш дом — Россия», любовь к которым у Вас была, скажем так, не вполне бескорыстна. Сколько Вам тогда Виктор Степанович отстегнул на «Сибирского цирюльника» за присягу НДР?

Во-первых, не за присягу. Мне деньги давали на картину, поскольку посчитали, что она нужна России.

А во-вторых?

Во-вторых, я давно уже очумел от всех этих разговоров!

Человек приходит и предлагает: «Хотите, вырою вам котлован и построю дом?» Отвечают: «Хотим». — «Ну так дайте мне лопату!» Тут же начинают головами качать: «Аа-а, ты какой, лопата тебе нужна!»

Впечатление, будто деньги, выделенные мне правительством, я на себя потратил, а не на фильм, который собрал столько зрителей, сколько за последние десять лет в России не собирала ни одна картина. Ни одна, включая «Титаник», «Армагеддон» и прочие голливудские блокбастеры. На втором месте по сборам в прокате с большим отставанием от нас идет балабановский «Брат — 2». «Цирюльник» два года не сходит с экранов, на последнем кинорынке еще девять российских регионов приобрели лицензию на фильм (купили, к слову, уже по третьему и четвертому разу!), а меня продолжают полоскать за деньги, полученные у Черномырдина.

Бред!

Вот если бы я приобрел себе за те миллионы яхту или построил виллу на Багамах, тогда был бы предмет для разговора.

Наверное, кто-то и думает, что приобрели и построили.

Пусть думают! Идиотов хватает. Есть и такие, которые уверяют, будто я гомосексуалист, а Меньшиков — мой любовник.

Прикажешь и с ними спорить, опровергать?

Понимаешь, это как рецидив удивительного свойства русского человека, привыкшего рассуждать так: «Скажи мне, где ты работаешь, и я отвечу, чтó ты воруешь». Люди не могут поверить, что для меня намного интереснее, получив деньги, вложить их в дело и заработать по результату, чем тупо украсть. Поэтому зубами и щелкают от злости. Сколько комиссий к нам присылали — и из налоговой, и из Счетной палаты, и из Госдумы. Ничего не находят, но продолжают в чем-то меня подозревать, хотя я не устаю повторять: творческому человеку гораздо интереснее делать, чем воровать, а потом сидеть и дрожать, ожидая, пока кто-нибудь настрочит донос или спросит, откуда бриллианты у твоей жены и шубка у дочери.

Каждая копейка, которую мы получили, подотчетна. Можно пересчитать массовку, посмотреть, сколько пошито костюмов, построено декораций для фильма. Мы ведь даже отреставрировали колокольню Ивана

Великого в Кремле, хотя это должна была на свои деньги сделать Москва, готовясь к 850-летию!

Сергей Бондарчук снял в семидесятые годы «Войну и мир». Великая картина великого режиссера!

Но справедливости ради признаем: Сергею Федоровичу помогала вся страна. Армия строила под Мукачево декорации, копала рвы, сооружала брустверы. В массовке бесплатно снимались полки, ибо съемки были подняты на государственный уровень!

И «Цирюльник» оценен Госпремией, стало быть, признан произведением национального масштаба, однако мы за все заплатили сполна, ничего не получив даром. И налоги, к слову, все внесли.

Но Вы тоже, наверное, работали не бесплатно! О своем гонораре не забыли! Себе заплатили!

Я, мой дорогой, был нанят французской стороной.

А Вы дорого стоите!

Да, полжизни работаешь на имя, а потом имя работает на тебя.

Если у меня вдруг возникает намек на материальную проблему, только глазом поведу, и тут же появится контракт на цикл лекций по актерскому мастерству, за которые в любой европейской стране мне заплатят очень приличные деньги.

Какие?

Большие!

Сумму назовите.

Это тебя не касается! (II, 33а)

ДЕПАРДЬЕ

(2013)

Интервьюер: В этом году на закрытии Московского кинофестиваля будет показан фильм «Распутин», в котором главную роль сыграл Жерар Депардье.

Депардье сам представит картину в Москве. Как вы понимаете, ехать ему недалеко — он то в Грозном, то в Саранске…

Что Вы думаете по поводу его российского гражданства?

Нужно понимать, что в России люди быстро остывают к подобным историям. Мне хотелось бы самому понять его мотивы, но, с другой стороны, я не думаю, что он сможет лишить работы русских актеров. Но если он займет свое место, я буду рад, хотя ролей для французов у нас не так много.

Сами снимать его не планируете?

С большим интересом и опаской смотрю на этот вопрос. Хочу докопаться до сути, в чем причина его интереса к России? Если ты приехал в Россию только потому, что у тебя там были высокие налоги — это одно, а вот если не только поэтому — это другое. (XV, 80)

«ДЕТИ РОЗЕНТАЛЯ»

(2005)

Интервьюер: На новой сцене Большого театра состоялась генеральная репетиция скандальной оперы «Дети Розенталя». Это событие вызвало много разговоров и протестов, в том числе и в Госдуме. Руководство театра выделило сорок билетов для депутатов Госдумы и известных актеров театра и кино.

Что касается музыки Леонида Десятникова, то есть очень хорошие куски…

А вот драматургии, на мой взгляд, просто нет. За внешне эффектной фабулой — клонированием гениев музыки Верди, Мусоргского, Чайковского, Вагнера — нет глубинной идеи…

Это — КВН, нормальная сборная КВН Большого театра.

Я не хочу оценивать творчество Владимира Сорокина — автора либретто оперы: кому нравится, пусть читают. И говорить о том, что надо наложить вето на его произведения и таким образом сделать из него мученика, тоже не стоит…

Я бы просто посоветовал господину Сорокину читать свои сочинения своим детям. (I, 115)

(2005)

Опера «Дети Розенталя» в Государственном Академическом Большом театре — это все равно что «Макдоналдс» в Грановитой палате.

Я не говорю, что нужно что-то запрещать, но я не считаю такой спектакль настоящим искусством, потому что мне не хотелось бы увидеть его во второй раз.

Государство должно заниматься не только восстановлением стен памятников культуры, но и охраной того, что за этими стенами происходит. А защита памятников культуры означает защиту главных черт нашего народа — таких, как сострадание, которое мы сегодня утрачиваем, а вместе с тем утрачиваем и корневую систему. (XV, 12)

ДЕТИ РОССИИ

(2002)

Мне думается, что ставить сегодня вопрос о духовном мире ребенка, не связывая его внутренне, глубинно с духовным миром семьи, в которой он родился и вырос, с духовным и материальным состоянием и обликом его родителей, его бабушек и дедушек, — неправильно.

В этом есть какая-то узкая, «отраслевая» ограниченность. Ведь это не только вопрос ведомственной культуры, которой занимается Министерство культуры.

Это вопрос образа жизни нации, вопрос важнейший для государства, гражданского общества и личности. Вопрос широчайшей социокультурной тематики…

Поэтому я убежден, что, обсуждая вопрос о духовном мире ребенка, следует говорить и ставить более широкий вопрос о духовном мире нашей российской семьи, о взаимоотношении всех ее поколений, ибо именно в семье человек становится человеком.

Безусловно, кричаще волнующи и важны проблемы социальной защиты детей из неблагополучных семей, ставших беспризорниками. Но ведь причина, корень беспризорничества — опять же неблагополучная семья.

Создадим условия для жизни, работы, творчества в семье, на местном, так сказать, уровне — решим и все наши остальные вопросы, в том числе и болевые вопросы детства. (IX, 1)

(2012)

Мой отец сказал когда-то: «Сегодня — дети, завтра — народ». Какие будут сегодня дети, такой будет и народ.

Я убежден в том, что если в детей не будет вложена государством сумма, равная той, что вкладывается в ВПК, то вот сколько у нас есть лет, столько мы будем собираться и говорить, как же все у нас плохо… (XV, 68)

Диспансеризация детей

(2002)

Мне думается, что сегодня может быть чрезвычайно важна (я об этом говорил президенту) такая глобальная национальная акция, как диспансеризация детей.

И это — задача культуры!

Ибо я имею в виду не чисто физиологическое осознание положения со здоровьем детей, хотя подозреваю, что цифры и факты, которые будут получены в процессе этой диспансеризации, заставят содрогнуться страну от макушки до пяток…

Президент и руководство страны должны знать, с каким будущим они столкнутся через десять — пятнадцать лет, кто это будет. Их ответственность перед людьми будет еще большей, а выход из сложившегося положения еще более сложным, если они не узнают, кто же такие эти пяти — семилетние дети сегодня. (IX, 1)

ДЕТСТВО

(1993)

Интервьюер: О вашем детстве? Что Вам запомнилось?

В основном запахи, ощупь, намерзшие сосульки на штанах. Мокрые рукавицы. Запах кофе на террасе летом, чашки толстые на даче. Определенный свет, особенно утренний.

Такие предметы и очертания, не очень связанные, то есть какая-то деталь может потянуть за собой историю… блики на паркете в квартире московской… Мы жили на улице Воровского, до этого на улице Горького. На Воровского я прожил большую часть детства и юности, а потом переехал и стал жить отдельно.

Но основные ощущения детства — это дача и московская квартира. (III, 2)

ДИССИДЕНТСТВО

(1991)

Я по своей природе не диссидент.

Диссидентство — это отрицание. А мне неинтересно ни говорить, ни делать то, что я не люблю. Неинтересно говорить, как я, допустим, не люблю Ленина. Мне интересней рассказывать, как я люблю Обломова.

Меня учила мать больше говорить «да», чем «нет».

И вообще: объединение людей вокруг «нет» опустошительно. Только те, которые объединяются вокруг «да», могут что-то создать. Но в том, чему я говорю «да», уже заложено мое «нет». Поэтому противостояние — пожалуйста…

Не всегда у меня было противостояние. Но кто-то, по-моему Пушкин, сказал: «Я глубоко презираю свое Отечество, но не люблю, когда это делают другие».

Вот что для меня принципиально.

И я никогда не пел в хоре… (I, 41)

(1998)

Я уважаю людей, которые высказывают свою точку зрения, но принципиально не приемлю диссидентства. Потому что, как правило, это борьба не с чем-то конкретным, что мешает жить, а борьба вообще. Борьба с тем, что являет собой принцип власти и силы.

Мне объясняют: интеллигенция всегда была в оппозиции к власти. А почему это должно быть так? Я мечтаю иметь власть, которую буду любить. Мечтаю о том, чтобы жизнь моя, моих детей, моей страны зависела от людей, которых я уважаю, сам избрал, и они оправдывают мое доверие. Что в этом плохого?

Если я верю, что решения власти вызваны искренним желанием сделать стране лучше, я готов ее понять и вместе с ней нести все тяготы.

Из чего возникло противостояние интеллигенции начальству? Из того, что интеллигенция живет в дерьме, а начальство в шоколаде?

Противостояние возникло с момента, когда пагубная идея «эгалите, фратерните» и так далее, как бацилла, стала разъедать нутро.

Братство? Конечно! Свобода? Да! Но — в рамках закона.

Равенство? Но оно недостижимо, это иллюзия, обман. Равенства не может и не должно быть.

Даже Христос говорил: много званных, но мало избранных…(I, 70)

(2010)

Ведущий: Вы принципиально не принимаете диссидентства?

Да.

Диссидентство — это инакомыслие выраженное. Инакомыслие думает не так, как положено. Вы что, против этого? Против чего Вы, когда говорите, что Вы принципиальный противник?

Нет, я не против инакомыслия, я против диссидентства.

Как Вы это понимаете?

Ну как Вам сказать? Не знаю. Ну когда за этим больше внешнего, чем внутреннего. Я Вам объясню.

Люди-диссиденты отправлялись в лагеря, в тюрьмы. Разве можно сказать, что это внешнее?

Дайте сказать глухонемому.

Пожалуйста.

В нем нет созидания. Отрицание есть смелое, героическое.

Ну?

С подвигом. Но созидания в нем нет, для меня. Для меня любая точка зрения, если даже она идет вразрез с точкой зрения власти или кого-то еще, должна быть созидательной. Мне неинтересно снимать фильм «Так жить нельзя», потому что для этого ничего не нужно. Возьмите камеру и пойдите по стране, просто пройдите и смонтируйте: «Так жить нельзя». А я хочу знать, как жить можно, как нужно.

Меня интересует возможность созидать. Отрицая то, что мне не нравится, но созидать. Предлагайте, а не просто отрицайте. Вы говорите о моих жестких высказываниях по этому поводу. Да, я высказываю. Но я высказываю это, не стоя в третьей позиции и глядя со стороны холодным взглядом Чаадаева. Я говорю о том, что и я готов действовать. Я хочу сам изменить это… (V, 24)

ДМИТРИЙ ДОНСКОЙ

(2003)

Про Дмитрия Донского у меня была заявка и почти сценарий.

Мне не дали его делать к 600-летию Куликовской битвы, которая состоялась в 1380 году 8 сентября. Очень боялись обидеть татарское население.

Сегодня на эту картину нет денег физически.

Но если войдет в силу государственный заказ, то такие картины могут стать реальностью. (I, 93)

ДНЕВНИКИ

(1998)

Одних только армейских дневников — вагон.

Я же каждый день делал заметки, а потом еще семнадцать лет прятал их, чтобы никто, не дай Бог, не нашел…

Записывал только то, что есть, а это и была главная крамола…

Интервьюер: И где же Вы прятали дневники?

О, это отдельная песня!

Сначала в каптёрке среди матрацев, потом в чулане на даче у матери, в сейфе на киностудии…

Но Вы показывали кому-нибудь дневники?

Ни одной душе!

Много позже читал куски друзьям. А после и вовсе прятать перестал — советская власть закончилась.

Недавно впервые опубликовал фрагменты в сборнике «Никита». Впечатление сильное! Даже самому было странно и страшновато видеть все это напечатанным в альманахе. (I, 75)

ДНК

Национальный ДНК (2011)

В течение всего этого времени идет вымывание национального ДНК. Вы посмотрите парад 9 мая. Неужели не чувствуете, что скукоживается огромный пласт и выходит, что Верховный Главнокомандующий может принимать парад сидя, как в театре. Это же не назло сделано, а потому что пропускается мимо. А вместе с этим пропускаются и другие довольно важные вещи…

Возьмите школьную реформу. Если представить, что она была бы озвучена тридцать лет назад, то точно решили бы, что автор сумасшедший. В политике, в экономике — везде подмена, когда одно выдается за другое и внешнее становится важнее содержания.

У меня по этому поводу есть набивший оскомину образ. Дорогущий костюм (шелк с кашемиром), надетый на нестираное белье. То есть внешне все прекрасно, как у них, а так нужен одеколон, потому что человек не мылся.

И это, мне кажется, сегодня знак времени. (XV, 51)

ДОБРОДЕЕВ ОЛЕГ

(2001)

Это один из ярчайших и редчайших представителей чудовищного океана под названием «телевидение», который умеет в нем плавать и видит бакены. (I, 83)

ДОБРО И ЗЛО

(2010)

Один мудрый старец сказал, что зла на свете один процент, а добра — девяносто девять, но, к сожалению, это зло хорошо организовано.

Дело в том, что я совершенно уверен в том, что есть огромное количество людей, которые и понимают то, о чем я хочу говорить, и чувствуют это. Но нам нужно научиться организовываться…

Мы должны консолидироваться и высказываться, мы должны противостоять ненависти, злобе, самоутверждению на жизни, или творчестве, или поступках другого человека. Мы должны понимать, что невозможно жить по принципу, когда чужая ошибка или чужой проигрыш сразу приписывается себе как победа.

Мне думается, что в данном случае мы должны очень многое для себя переосмыслить. Недаром же Сергий Радонежский, уж куда-куда святой человек и тишайший, все-таки дает меч Ослябе и Пересвету и отправляет их биться. Мы должны в этом смысле быть последовательными. (VI, 9)

ДОРОГА

(2010)

Я провожу в дороге примерно неделю в месяц. Или даже дней десять… Собрать охотничьи вещи и знать, что предстоит проехать шестьсот километров — это наслаждение. Я очень люблю ездить по России. По ее, к сожалению, ужасным дорогам. Но ужасные дороги компенсируются такими душевными и духовными откровениями, которые выше всякого комфорта. (XV, 46a)

ДОСТИЖЕНИЯ

(2013)

Вопрос: Какие из ваших достижений Вы считаете самыми значимыми?

Я не знаю…

Мне кажется, что самое большое мое достижение за последние годы, что меня не сломали те, кто очень хотел сломать. А ведь как только не изгалялись и сейчас изгаляются…

Главное, что ты понимаешь, — ты поступаешь так, потому что не можешь поступить по-другому.

Главное мое достижение, что Бог дал мне удержаться от гнева, злобы, мстительности и дал мне возможность продолжать делать свое дело. И надеюсь, что остались люди, которые хотят видеть мои картины.

Вот это — самое главное мое достижение. (XV, 79)

ДОСТОЕВСКИЙ

(1991)

Я всегда ощущал философскую величину и творческую мощь Достоевского.

Может, поэтому мне и не хватало мужества взяться за экранизацию. Поражаюсь смелости Андрея Эшпая… И вот — роль князя Валковского. Я согласился. Достоевский — всегда серьезно. Для актера трудная, но интересная работа.

На мой взгляд, роман «Униженные и оскорбленные» не лучший в творчестве писателя. В нем много дидактизма. И даже если говорить о том, как роман написан, а написан он очень страстно, в нем много небрежностей, проявляющихся в деталях, словах, в повторах, в отсутствии некоторых мотивировок.

Я не литературовед, но при воплощении текста многое чувствуется более обостренно, чем при чтении.

Интервьюер: Можно ли считать, что Достоевский дает в какой-то мере эталонный материал для выявления таланта и мастерства актера?

Достоевский не может быть лакмусовой бумажкой для актера… На мой взгляд, актера можно проверить на двух авторах. Это Шекспир и Чехов. (II, 20)

(2008)

Реплика: После просмотра передачи <Имя России> о Ф. М. Достоевском осталась в абсолютном шоке. Если Ф.М. Достоевский — не писатель, то Н.С. Михалков — не режиссер.

Вы меня превратно поняли. Я же не говорил, что он плохой писатель. Я же высказываю свою личную точку зрения.

Я, высказывая свою точку зрения, соглашался с тем, что говорил по этому поводу Набоков. Набоков считал Достоевского великим драматургом.

Что значит драматург?

Это не значит — человек, пишущий водевиль, а это значит, человек, который конструирует действие, конструирует драматургию. И я, сравнивая Достоевского с Гоголем, показывал, что абсолютно прав Набоков.

У Достоевского пейзаж социален, это нравственный пейзаж. Но описания природы у Достоевского нет. В описании, в прозе должна быть поэзия. Я приводил пример фразы, которая вылетела из «Тараса Бульбы»: «Голова казака, матерясь, полетела в кусты»… Там есть поэзия. Для меня лично проза — это во многом поэзия.

Достоевский великий драматург, но убежден совершенно, что если вы знаете фабулу романа Достоевского, то наслаждения от его перечитывания вы получаете меньше, нежели если вы перечитываете «Мертвые души», «Тараса Бульбу» или «Евгения Онегина».

Избави бог, как же я мог сказать, что Достоевский не писатель, я бы в жизни не мог такого сказать! Я высказывал свою точку зрения просто о том, как я воспринимаю Достоевского. И если Белинский был в полном восторге от «Бедных людей» и по прочтении сказал, что родился новый Гоголь, я лично не могу с этим согласиться. Я понимаю — авторитет Белинского! Куда мне до Белинского? Но у каждого человека есть своя точка зрения. Я с Белинским не согласен. Я не считаю «Бедных людей» великим произведением русской литературы. В социальном смысле да, для того времени это было бомбой.

Что касается литературы, то Бунин с этой точки зрения мне ближе, чем Белинский и Достоевский, но это моя субъективная точка зрения. (XV, 40)

ДРАКА

(1994)

Интервьюер: Легко ли Вы вступаете в драку?

Нет, я пытаюсь сделать все, чтобы избежать столкновения, последствия которого трудно предсказать.

Драка — это очень конкретно.

Один бьет в морду за то, что оскорбили его или его жену, другой — за то, что ему не уступили место, третий — просто потому, что ему не нравится морда, по которой он бьет… (I, 65)

(2006)

Интервьюер: А Вы в морду кому-нибудь давали?

Давал! У меня все руки разбиты, и нос тоже.

Ну это в юношестве, да?

И совсем недавно, к сожалению.

Я не сторонник мордобоя, но есть ситуации, когда малой кровью можно предотвратить большую.

А как Вы чувствуете такие ситуации?

Это вещь интуитивная…

То, о чем я рассказываю, произошло на борту самолета, который уже выруливал на взлетную полосу. Я понял, что если вот сейчас не остановить одного из пассажиров — абсолютно невменяемое животное, то три с половиной часа полета превратятся в пытку, и все равно столкновения не избежать. В результате самолет возвратился, чтобы высадить пассажира — редчайший случай в Шереметьеве.

А посмотри, что происходит в стране! Часто возникает точно такое же внутреннее ощущение: если сейчас сделать немного больно, то можно приостановить нечто такое, что может превратиться в бесконечную боль для бесконечного количества людей.

Это очень страшная штука, очень ответственное решение, потому что никогда не хочется быть непопулярным. (II, 53)

ДРУЗЬЯ (1994)

Я не выбираю друзей по их должностям.

Александр Сергеевич Пушкин (я не сравниваю никого ни с кем) в разговоре с императором Николаем Павловичем на вопрос государя, был бы он на Сенатской площади, ответил: «Не разделяя преступных замыслов товарищей моих, я был бы там, ибо там были мои товарищи». Более полно ответить на этот вопрос невозможно… (XI, 1)

(1994)

Друзья… конечно, они есть.

Актер Женя Стеблов, с которым мы можем сутками разговаривать, перебивая друг друга, хлопая друг друга по коленям, обливаясь слезами неизвестно почему…

И Леша Артемьев — композитор, совершенно изумительный, с которым мы можем не видеться месяцами, но для меня достаточно осознания того, что он где-то сидит со своей бородкой и мычит себе под нос какую-нибудь мелодию…

Для меня понятие «друг» определяется очень точной репликой, не помню чьей: «Не тот друг, кто с тобой, когда ты прав, а тот, кто с тобой, когда ты не прав…» (I, 65)

(2002)

Интервьюер: Ваши друзья — это в основном знаменитые люди?

С известными людьми я общаюсь постольку-поскольку. Светская жизнь мне неинтересна.

А что касается друзей, то в основном это моя охотничья компания — егеря, охотоведы. Другом может быть и губернатор, если он охотник.

Вообще у меня нет разделения: вот эти люди со мной на работе, а эти — на отдыхе.

Друзья всегда рядом.

И я с ними люблю посидеть за столом. Мы выпиваем. И в нашем общении не существует никакого табу. Происходят такие встречи обычно до или после съемок.

Ну как еще расслабиться?

Сегодня посидели, обсудили, отрепетировали, решили завтра снимать. Общение с людьми за рюмкой — это великая вещь.

И, слава богу, здоровье пока позволяет. (II, 41)

(2011)

Интервьюер: Вам привычнее со старыми друзьями или впускаете в свой круг и новых?

Наверное, со старыми.

Есть некая атмосфера, которую нельзя нарушать…

Я сделал такой вывод: человек зависимый и неталантливый живет тем, что о нем думают другие, а человек независимый и небездарный существует тем, что он сам думает о других. Я предпочитаю, чтобы вокруг меня были такие люди.

Совсем близко к себе допускаете людей?

Наверное, к сожалению, я сейчас в этом не очень нуждаюсь… (XV, 52)

Александр Адабашьян

(1988)

С Александром Адабашьяном мы дружим лет с четырнадцати, когда о кино оба всерьез не задумывались.

Он окончил Строгановку, я — ВГИК.

В какой-то момент решили работать вместе. Сначала как художник и режиссер. Потом стали писать и сценарии.

Тут сразу многое сошлось: и то, что много лет хорошо знаем друг друга, что у нас схожие вкусы, что оба имеем определенный литературный дар. (II, 16)

(1989)

Лишь очень немногие любят меня по-настоящему: прощают, строго оценивают, не боятся сказать правду… Это Рустам Ибрагимбеков, Роман Балаян, Толя Ермилов, до последнего времени Саша Адабашьян, пока мы с ним не разошлись, что было для меня событием, вторым по значению потери после смерти матери.

Я не хотел бы вдаваться в подробное объяснение: оно очень личное. Но думаю, что главную причину назвать вправе, ибо в данном случае я считаю себя брошенным, а не наоборот.

Саша сейчас сам собирается снимать картину.

Я много лет подряд предлагал ему это. Первый раз в 1975 году. Мы приступали к работе над «Неоконченной пьесой для механического пианино». Уезжал мой брат. Я не знал, как все повернется. Могло быть очень худо для всех нас. И предложил Саше возглавить собственный фильм, заняться режиссурой.

Но он сказал тогда: «Никита, не валяй дурака. Я первоклассный оркестрант, но никогда не собирался и не хочу быть дирижером».

Теперь, наверное, могу рационально понять какие-то причины, которые столь сильны, чтобы разрушить двадцатипятилетнее братское общение. Обидно и печально другое: такая простая вещь — перейти из одной профессии в другую — потребовала жестоких, таких кровоточащих санкций для осуществления.

Надеюсь, что время должно поставить все на свои места… (I, 28)

ДТП

(2004)

Интервьюер: Сильно разбили машину?

Сильно…

Но слава богу, что хоть так обошлось.

Представьте: ночь, метель, страшный гололед… И в этой ситуации фура, перекрыв своим хвостом всю трассу, решила сделать разворот. А за ней, оказывается, пряталась вторая фура, делавшая тот же маневр. И когда мой водитель обошел первую фуру, перед ним метрах в пятнадцати вырос хвост второй. Мы обошли и эту фуру — и все бы ничего. Но тут нас потащило и ударило боком о машину, которая разворачивалась следом за ними и тоже была не видна.

Жалко парня! У меня-то машина застрахована на полную сумму, а у него оказалась только автогражданка…

То есть в этой ситуации ни он, ни Вы не были виноваты?

Нет, абсолютно.

Парень Вас узнал?

Еще бы не узнал, когда мы четыре часа провели в метели, разбираясь с автоинспекцией. Но вот эти два подонка, которые уехали… А чего им не уехать, если они никого не зацепили — к ним формально претензий нет… (I, 103)

ДУМА ГОСУДАРСТВЕННАЯ

(1996)

Нигде, никогда и никому я не сказал, что собираюсь занимать депутатское место.

Прийти в избирательное движение «Наш дом — Россия» — это был мой поступок, и он связан с тем, что я не видел иной возможности быть услышанным…

Не став парламентарием, поступил в соответствии с теми принципами, по которым живу…(I, 66)

(1999)

Что касается Думы, то российская история показывает: ни одна из них хорошо не кончила.

Но я глубоко убежден: ну не могут там сидеть только идиоты и преступники. Там должны быть нормальные люди.

Да, в эту Думу, безусловно, будут рваться и за иммунитетом, и за привилегиями. Но ведь будут там и совершенно другие люди, к мнению которых будут прислушиваться, и таких нормальных людей будет гораздо больше, чем четыре года назад. Главное, что это не один человек, и это вселяет в меня надежду… (I, 78)

ДУХОВНОСТЬ

(2011)

Интервьюер: Последние лет пять мы перестали говорить о душе, духовности — и Вы, в том числе, что-то замолчали…

Я очень рад, что перестали говорить о духовности, потому что о ней болтали, как правило, вполне бездуховные люди. Само слово «духовность» поблекло, истрепалось, потеряло свой истинный смысл. Сегодня мне кажется, что духовное — это не то, что ты говоришь, а то, что ты делаешь. Если пишешь книги или занимаешься живописью, ставишь спектакли или снимаешь кино, то духовное значение имеет только результат — влияние на тех, кто слушает, смотрит или читает тобою сотворенное.

Поэтому для меня сегодня разговор о духовности совершенно девальвирован. Если говорящий не может предъявить что-то им сделанное, что действительно является свидетельством жизни человеческого духа, то слова, произносимые им, не имеют никакого значения.

А есть кому делать-то?

Конечно! Таких людей много в русской провинции — умных, тонких, деятельных, веселых и самоотверженных… (II, 69)

ДЫХАНИЕ ОТЕЧЕСТВА

(2005)

Я совершенно убежден, что нам всем необходимо ощутить единое дыхание этого огромного пространства — дыхание нашего Отечества.

К сожалению, опыт показывает: чтобы это случилось, России необходимы были катаклизмы — войны, нашествия.

Понимание огромности страны и ее дыхания приходит не ко всем. И у многих, от кого сейчас зависит происходящее в стране, этого дыхания нет.

Это проблема довольно серьезная.

Я давно предлагал хотя бы раз в квартал заседания правительства проводить в разных местах: в Новгороде, в Иркутске и так далее…

Без ощущения этой атмосферы поднять страну невозможно. (I, 114)

ДЫХОВИЧНЫЙ

(1998)

Интервьюер: Дыховичный в одном интервью сказал: «Я знаю, как Михалков на съезде Союза кинематографистов все срежиссировал. Они же за него проголосовали, как болванки…» И о вашей родне: «Михалков доказывает, что он происходит от какого-то постельничего какого-то царя. От холуя то есть…».

Не верю.

Ваня мало что режиссер талантливый, так еще и человек умный.

Во-первых, как он мог назвать болванками четыре тысячи своих коллег, среди которых были его учителя и товарищи? А во-вторых, Иван человек образованный. Он должен ведать о том, что во времена царя Михаила Федоровича постельничим мог стать только царский родственник.

Да и потом, думаю, Иван человек дальновидный, зачем ему оскорблять чужих предков?

Ну ладно, берем другое интервью: «Мы с Никитой произошли из одного мира. С пяти лет нас пытались подружить. Но он к этому не способен. Это человек, который людей воспринимает как вещи, как свой фон. Он — дрессировщик, а не друг. Я про него все понял, когда умер мой отец и он позвонил мне и сказал: «Приезжай, Ваня, я хочу выразить тебе соболезнования…»

Видимо, это тоже журналистская выдумка.

Кто поверит в сказанное, если узнает всего один факт: когда умер отец Вани, чудесный, замечательный человек Владимир Дыховичный, мне было лет восемнадцать-девятнадцать, а Ивану соответственно шестнадцать-семнадцать. В этом возрасте позвать друга, чтобы выразить ему соболезнования в подобной форме — да это клинический случай! Я и в свои пятьдесят с гаком лет пока не дошел, надеюсь, до такого жидкого маразма.

Кстати, тогда, после смерти Ваниного отца, я испытал одно из первых душевных потрясений, столкнувшись с жизнью взрослых: на панихиде обратил внимание на очень удрученного и подавленного Константина Симонова, а буквально через пару часов увидел его же, оживленно рассказывающего что-то смешное. Сейчас понимаю, что в этом не было ничего аморального или кощунственного — такова жизнь, в ней все рядом, но тогда поведение Симонова казалось мне верхом лицемерия.

В день похорон мы с Ваней сидели у меня дома и пили водку, сокрушаясь из-за того, сколько в людях фальши, лжи и неискренности.

Так что давайте закончим всю эту канитель. Не хватало еще нам с Дыховичным очные ставки проводить.

Повторяю, я Ваню считаю человеком талантливым, жаль только, что в своем уже достаточно солидном возрасте он все еще почему-то считается молодым, начинающим режиссером… (II, 30)

ДЯДЯ МИША

(2001)

Мой дядька, родной брат отца, Михаил Владимирович Михалков, прожил за пять лет войны все, что ему было отпущено прожить за жизнь. Ни до, ни после он никогда не испытывал тех пиков жизни, которые он испытал на войне.

Его расстреливали три раза, он двенадцать раз бежал из плена. Он был в Бресте в первый день войны, а потом он все четыре года шел к своим…

Интервьюер: Расстреливали-то наши, смершевцы?

Нет. Расстреливали немцы, когда он был в лагере…

Однажды, когда он вел меня из школы домой, мы с ним обходили яму. Он мне говорит: «Пойдем, пойдем быстрее». Я ему: «А что такое?» А он отвечает: «Яма мусорная, видеть ее не могу…»

Тогда, в Германии, когда он понял, что его будут расстреливать, он рыл яму для мусора…

А случилось вот что: он со своим другом-однокашником, грузином, чистили тупыми ножами столы обеденные, вдруг вошел какой-то фельдфебель и начал говорить по-немецки, а дядя Миша ему автоматически по-немецки ответил (в отцовской семье с детства хорошо говорили по-немецки). А в лагере было категорически запрещено скрывать то, что ты умеешь говорить по-немецки. И тогда фельдфебель доложил об этом нарушении дежурному офицеру, а тот приказал: «Расстрелять обоих!»

И им приказали рыть в густом мягком черноземе яму. Они стали рыть, вырыли уже по грудь. И дядя Миша сказал своему другу: «Знаешь, нас сейчас расстреляют». У того почти истерика началась.

Тут подходят офицер с фельдфебелем и говорят им: «Ну что, вырыли яму?» — «Вырыли». — «Ну хорошо, а теперь — марш на обед. Это яма для мусора».

Когда дядя Миша это перевел, его напарник, решив, что он специально его разыграл, кинулся на него с лопатой. И фельдфебель застрелил его…

«После этого ужаса, — вспоминал дядя Миша, — для меня понятие страха вообще перестало существовать, это был рубеж…»

Поразительно… Уже потом в России, после того как он попал в одиночку, а затем в лагеря, и отец разыскал его, он написал ему: «Я бежал из немецких лагерей, а куда мне бежать сейчас? Мне нетрудно убежать отсюда, потому что немцы охраняли лучше, но куда бежать?!»

Вот такая семейная «частная история», а сколько в России было таких историй?.. (V, 6)