Под сенью исполинов

Никита Калинин, 2018

Никита Калинин – молодой писатель-фантаст, известный, в основном, по публикациям на литературных порталах. Наряду с Робертом Ибатуллиным это, пожалуй, один из самых интересных прозаиков, которые во времена всевластия фэнтези работают в жанре научной фантастики, продолжая славные традиции отечественной НФ. Далёкое будущее. После сокрушительных войн на Земле между государствами Альянса и Союза человечество активно исследует и колонизирует космос. Планета Ясная – одно из самых малоизученных небесных тел, где люди успели побывать. Немногочисленная экспедиция космопроходцев перемещается на Ясную для установления контакта с группой своих предшественников. И тотчас начинают происходить странные вещи. После прыжка через пространство в составе экспедиции вместо утверждённой участницы оказывается неизвестный улыбчивый американец. Не исчезает ощущение, что на корабле присутствует нечто чужеродное. А куда пропали их предшественники? И откуда на Ясной берётся то, чего быть не должно? Что ждёт исследователей под сенью этих грозных исполинских лесов? Напряжение нарастает с каждой минутой повествования. К тому же у каждого космопроходца есть свои скелеты в шкафу… Читайте остросюжетный роман, где органично сочетаются научная фантастика о загадках космоса и мистика в духе знаменитого сериала «Lost».

Глава 5. Сны

Старшие офицеры собрались в женском кубрике. Сказать, что случилось нечто из ряда вон — промолчать. Это первый случай в истории космоходства. Нонсенс. Инцидент.

Каждый по два-три раза запросил поимённое перечисление членов экспедиции, а Роман бегло изучил досье всей группы. Результат не менялся: десять имён «в строю», одно — Милош — с пометкой «критическое повреждение личности». И неуклонно: отсутствие Майкла и наличие отчего-то Ольги.

— Предположим, что с этим, — Роман ловко изобразил улыбку американца, — всё понятно… Ему могли и не внести Ординатора. Корстнев что-то говорил про присланного наблюдателя. Начлаба могли вынудить допустить его до экспедиции, но вот внести Ординатора — нет. Но тогда…

— Я пробудилась первой, — мягко перебила Рената, — но м-материализовалась, видимо, второй. Он лежал в закрытой капсуле. Без сознания.

— Его приёмник сработал первым, — пояснил Буров. — Такое бывает. Если так, тогда ясно, почему проснулся он не сразу.

— Без Ординатора пробуждение долгое и… тяжёлое, — подтвердила Рената.

— Предположим, всё так, и Корстнев не прогнулся под начальство, упёрся рогами, как умеет, — продолжил Роман. — Но — Ольга?!. Она ж… Саныч?.. — С надеждой посмотрел он на строго друга. — Мы ж… Она б… Если бы что-то поменялось — она б сказала! Через Корстнева сообщила бы!.. Я на погружение её лично привёз — тут без вариантов!..

— Не нагнетай. Было, и не один раз — бац, и что-то не то. И лежишь в капсуле с транспортным раствором, как килька. И вылавливают хрен пойми через сколько. Но почему её засчитали… Какая-то ошибка это, Ром… — выдавал Александр Александрович запавшим голосом.

Ошибка. То-то и пугало, что Ординатор не ошибался. Он был с людьми с первого дня войны, «видел» все окопы и укрепления Союза, «знал» каждого солдата по имени, «слышал» все их байки холодными ночами в перерывах между артогнём, «чувствовал» боль того сержанта, что потерял в засаде взвод. Он не ошибался. Никто, никогда, нигде не сказал про Ординатора — «ошибся». Всякая его справка командиру была точной и подробной настолько, насколько таковой вообще могла быть. Слыша жужжание сервоприводов, видя приближение синтетической смерти, солдаты знали: он с ними. Боль будет разделена на всех, страх — купирован. Останется только ярость. Всепоглощающая ярость и ненависть к заклятому врагу.

Все предпочли сделать вид, что Александр Александрович вообще ничего не говорил. Молчали долго — кто-то снова копался в Ординаторе, кто-то слушал звон натянутой внутри струны.

— Это же не всё, — прочистил горло Буров. — Есть ещё кое-то. На борту синтетик. Майор Нечаев вызвал меня для проверки «Ос». Я проверил, — инженер скривился, точно от боли, — но не обнаружил следов активности. А в генераторной есть отметины на полу. Полагаю, синтетик питался энергией генератора напрямую и вставал всегда в одном и том же месте. Почему-то игнорировал порт-контейнер…

— Сколько «Оса» может обойтись автономно?

«Боевой комплекс “Оса”, исходя из данных пакта “Доброй воли”, способен сохранять активность без подпитки от источников электрического тока до пятидесяти суток», — исчерпывающе ответил командиру Ординатор.

— Замуруем, отрубим питание портов, и пусть помрёт с голоду? — невесело предложил Роман и тут же уронил лицо в ладони. На душе скреблись кошки.

— Он скорее проявит себя, — предположил Буров. — Нужно прямо сейчас изъять оружие и всё остальное.

— А там оружие?

— Мы не вскрывали. Пломбы земные, — поспешил пояснить Роман, — следов взлома нет, так что мы решили ничего в ящиках не трогать. Они ж не настолько умные, чтоб сначала вскрыть пломбу, влезть внутрь, да ещё как-то потом ту же пломбу навесить!

— Не настолько, — согласился Александр Александрович, вставая. — Тимофей Тимофеевич, приступайте к тестам капсул квантовых приёмников. Если кто-то понадобится…

— Нет, — оборвал Истукан. — Пусть лучше не мешают.

— Откуда они вообще, эти «Осы»? Это же наш челнок… — донёсся вдруг снизу слабый голос.

Поначалу никто не отвечал. И в итоге заговорил Буров.

— Пять лет назад, в журнале «Наука в фокусе» читал статью.

— Кража? — присоединился командир, глядя из-под отсутствующих бровей.

— Кража, — кивнул Буров.

— Как такое возможно? — усмехнулся Роман. — Это же не машина на парковке. Это космический грузовик!

— Возможно, моё вам мнение. И ещё как! — вяло усмехнулся Александр Александрович. — Это был сорок пятый. Война.

— Но ведь был запуск! — Роман оглядел присутствовавших, ища поддержку. — Каждая собака видела его, Саныч.

— Все мы тут уже взрослые и в сказки не верим, — отмахнулся Буров. — Не было тогда возможностей для вывода «Герольда» на околоземную орбиту. Нужно четыре «Ангары» для этого. Не меньше. В статье говорилось, что построено было два таких корабля, а одним якобы завладели господины. «Северная решительность», мол, была операцией по захвату плацдарма, демонтажу и вывозу нового «Герольда» на территорию Альянса.

— «Северная решительность», сука… Названия они всегда из носа выковыривали, — кисло усмехнулся Роман. — Слышал об этой «решительности»… Месяц они у нас пробыли?

— Думаешь, им не хватило бы времени?

Роман спорить не стал и крепко задумался. Действительно, за месяц господины могли вывезти прототип «Герольда» второго поколения — технологии позволяли.

— И что это может з-значить?.. — снова подала голос Рената. — Челнок… будет нам как-то враждебен? И постойте. Да, это объяснило бы, почему на нашем челноке не наша техника. Но зачем господинам было запускать прототипный грузовик? Выкрасть у нас, но не разорвать на технологии, а запустить. И почему именно сюда?..

— С последним проще всего, Рената Дамировна. Скоро, моё вам мнение, мы это выясним.

— Сам челнок не представляет никакой угрозы, — заверил Буров и сделал паузу, подбирая слова. — Только синтетик. Он — угроза. Серьёзная.

— Ладно. Прорвёмся, — Александр Александрович хлопнул Нечаева по плечу. — Рома — в арсенал. Рената Дамировна, вам отдохнуть хорошо. И это не просьба. Отправлю к вам Викторию, пусть теперь она ухаживает.

* * *

Виктория перевела дух и пусть и не вполне удобно, но всё же вытянулась на незастеленном, твёрдом лежаке. Потёрла руками лицо, застонала — пластыри на подушечках пальцев бередили мягкие, болезненные ногти.

— Спасибо за заботу, Рената Дамировна.

По идее, Рената отдыхала в кубрике под присмотром медика, как и положено психосерверу после удачного пробуждения команды. На деле неясно было, кто за кем присматривал.

— Просто — Рената, — добродушно улыбнулась та. — Я не гожусь тебе в матери, значит, и в Дамировны тоже.

Виктория ничего не ответила. Долго лежала и глядела в перекрытие над собой. Потом медленно поднялась, опять глубоко выдохнула и невидяще уставилась в пол. Она походила на перебравшую в День космонавтики сотрудницу ЦУПа, сражающуюся с абстинентным синдромом и стыдом за вчерашнее.

— Меня ещё… ни разу так не… фу-у…

Как сидела, так и сложилась она пополам, раздвинув ноги. Рвотный позыв вышел холостым, зато болезненным.

–…не тошнило, — мужественно завершила мысль Виктория.

Рената трижды проваливалась в отрывистый, лоскутный сон. Трижды её будили натужные рывки собственного сердца, будто оно вознамерилось пробить путь наружу. На шее сердцу вторили сонные артерии, эхо их пульсации натянутыми вожжами било куда-то в основание затылка. Но с каждым провалом в короткое беспамятство всё-таки становилось лучше.

Виктория не спала. Лежала в том же положении и смотрела над собой, большим пальцем левой руки попеременно касаясь остальных. Мягкие ногти многим не дают покоя до самого заживления.

— Рената?.. — позвала она робко.

— Да?

— Ты спала?

— Почти… Скорее да, спала.

Рената отвернулась и тоже уставилась в перекрытие. Ничего интересного. Всё как всегда: серый монолит осточертелого углепластика… Теперь он надолго заменит ей… что? Белый потолок, тот, что дома, в Бердске? А чем он лучше? Цветом если только…

И почему Ординатор перечислил Олю?.. Как такое могло случиться? Бред какой-то…

— А я не могу уснуть, — прошептала Виктория.

Рената вздохнула. И горько усмехнулась. Она понимала, что должна, обязана просто спросить «почему?». По долгу службы, пусть она теперь уже не медик. По зову натуры, всегда и везде сующей свой не раз калеченный нос.

Она должна.

— В капсульном отсеке есть снотворное, если что.

— Я не об этом…

— А о чём?

— Ты никогда не задумывалась, где мы… как бы это… — Виктория подобрала нужные слова, — где мы бываем, когда на Земле нас уже нет, но и в другом месте мы ещё не пробудились?

Конечно, Рената об этом думала. И не раз. Едва ли нашёлся бы космопроходец, не размышлявший о тёплой, уютной вате тьмы, из которой человека выдёргивает Ординатор. А если и нашёлся, ему б не поверили. Всякий помнил ту тьму: манящее спокойствие и безмятежность, неодолимый магнетизм. Быстро и безболезненно высвободиться из неё можно только с помощью Ординатора. О таком не думать — не уметь думать в принципе.

— В последний год я слишком часто об этом размышляю, Вик… — с тяжёлыми нотами в голосе проговорила Рената.

— Знаешь, мой папа — католик. Такой, что в ортодоксальности даст фору православному патриарху.

— Как его зовут? — отчего-то спросила Рената. Ей вдруг стало жуть как интересно.

— Штефан.

Рената усмехнулась.

— Что смешного?

— Выходит, ты Штефановна? Немного забавно звучит.

— Нет. У нас нет отчества. Отчество прописывается только в славянских семьях.

— Постой, ты — немка?

— Да. Я б сказала — германка. Так на русском будет правильней.

— Католик в Германии, это как буддист в Исландии, наверное, — предположила Рената и вдруг поняла, что с момента разговора с Нечаевым, Буровым и Санычем ни разу не заикнулась.

— Интересное сравнение, но нет. Во-первых, католиков в Германии немало: чуть меньше трети. Во-вторых, родилась и выросла я в Граце, на юге Австрии. Через год после референдума и объединения в Германскую республику. Так вот…

— Прости, если сбила с мысли…

— Ничего. Мой папа католик. И воспитывалась я, сама понимаешь, в католических традициях. Ну, более или менее, учитывая события в Европе, всю эту послевоенную грязь. Папа рассказывал мне о Боге. Старался донести до меня то, что, наверное, чувствовал сам. Пытался объяснить мне как это — Бог…

— Извини, но я теряю мысль. При чём тут «прыжок»?

— Тебе не думалось, что темнота, ну, понимаешь, о чём я, и есть…

— Бог? — Рената даже приподнялась на локтях.

— Ну, не то чтобы он, просто… Там так тепло. Уютно и нестрашно. Как будто бы…

— Вернулась в начало.

— Ты прям мои мысли прочла!

— Нет, Вик, — Рената потёрла лицо, сдавила ладонями готовую распасться надвое голову. — Просто так все говорят. Все это чувствовали, понимаешь? Все ощущали как бы возврат в самое начало.

Виктория не ответила. Да Рената и не хотела, чтобы ей отвечали. Она хотела закрыть глаза и… что? Не открыть их больше? Остаться там, в темноте, куда страху так и прожить жизнь в одиночестве ни за что не пробиться? И бросить всех, бросить обязанности, груз Ординатора?

Ну нет… Не для того всё это было. Не для того недели пропитывались серостью, даже когда над стольным Новосибирском распускался цветами дурманящий май! Должно же быть что-то ещё! Должна же она ещё раз встретить человека, расколовшего бы жизнь на до и после! На серость и цвет… Ну не врали же поэты — поэты не умеют врать!

Рената не сразу поняла, что Виктория стонет. Подскочила было на помощь, но тревога оказалась ложной. Девушка лежала в том же положении, уронив руку на лоб, а на полу появилась маленькая желтоватая лужица.

— Когда же это кончится?!.

По телу Ренаты пробежали мурашки. Ответ на этот вопрос давно затерялся где-то по пути к ней. Рената ждала его больше всего на свете.

В переборку постучали. Вошёл Иван с постельными принадлежностями в вакуумных упаковках. Определив их на второй ярус, он снова исчез, чтобы вскоре появиться уже с матрацами и подушками. Глянув на состояние женщин, Иван молча принялся всё это распаковывать и раскладывать. Освободившиеся от гнёта упаковки матрацы, подобно тому чёрту из табакерки, резко, кратно увеличились в объёме, развернулись и расправились. То же самое случилось с подушками.

— Вы как? — участливо осведомился Иван.

Виктория преобразилась на глазах. Казалось, это какая-то магия, фокус: всего минуту назад она помирала, стонала и причитала, а теперь вдруг — раз! — и уже без зазрения совести строила молодому безопаснику глазки. Ей было что строить, по правде сказать. Неизвестно, какова Вика была до «прыжка», но после, несмотря ни на что, умудрялась выглядеть сносно.

— Всё в порядке, рыцарь! Если объявятся чудища, мы кинем клич, — пообещала Виктория.

— Спасибо! — бросила Рената вслед уходящему парню.

Симпатичный, подумала она. Росту бы побольше. А то низковат. И держится как-то, по-борцовски, что ли…

Сделав над собой усилие, женщины перестелили принесённые принадлежности на уже обжитые лежаки.

И снова серость углепластика перед глазами… Тягучая, вязкая, как вся Ренатина жизнь…

Ординатор синхронизировал внутренние часы людей с временем планеты ещё несколько часов назад. За внешней переборкой темнела неизвестная, наверняка полная опасностей ночь, но никто не спал. В том числе и Виктория с Ренатой, казалось бы, имевшие теперь для этого всё необходимое, и даже больше. То и дело откуда-то доносились приглушённые скрипы, бумканье. Арсенал, видимо, уже опечатали, а теперь принялись за «разгрузку» бытовки.

— А тебе хоть раз снились сны? — вдруг спросила Виктория и поспешила с разъяснениями: — Там, в капсуле. До пробуждения…

— Там сны не снятся…

— Как же — не снятся. Ещё как!

— Да? Тогда по тебе можно кандидатскую защищать…

— Это ещё почему?

Рената беззвучно зевнула, прикрыв рот ладошкой.

— Запроси у Ординатора. Там всё подробно.

— Мне снилось, что в капсуле я не одна… — не унималась Виктория. — Я слышала звуки, будто бы кто-то ладонью бил в толстое стекло…

Глаза Ренаты то и дело ускользали под веки — сон медленно одолевал. Она повернулась к Вике, посмотрела на неё. Внимательно так, желая понять — шутит или нет.

— Ты хорошо говоришь по-русски, знаешь? — мысли Ренаты уже напоминали полупрозрачных мотыльков, редко порхавших вокруг гаснущей лампы сознания. — Вот я, например, не знаю своего национального языка. Стыдно…

— А какой язык твой национальный?

— Татарский.

— Я читала книгу про Волжскую Булгарию… В школе ещё, в Граце. Нам предоставили выбор, я почему-то в виртотеке выбрала её. А ещё, я читала про…

Узнать про что ещё читала Виктория, Ренате было не суждено. Последние мотыльки приникли прозрачными телами к мутному стеклу лампы, и она погасла.

* * *

Под ногами что-то хрустит. Не то крупный песок, не то мелкая галька.

Город. Дороги и площадь посередине — всюду песок-галька холодного, серого цвета. И дома вокруг серые, разве что окна с коваными намордниками решёток светятся разными тонами, фильтруя жизнь, пышущую изнутри, занавесками. Но там никто не ждёт её. Решётки для того и ввинчены в кровоточащий серой пылью бетон, чтобы она не могла даже постучать.

Вокруг бродят тени: серые, безликие. Такие же, как она, кому путь в цветную жизнь заказан. Они не видят её, порой даже проходят насквозь, оставляя внутри потрескивающий иней. От таких «встреч» холодно, и она уклоняется, чтобы однажды не замёрзнуть насмерть.

Песок хрустит. Тени идут. Жизнь струится из-под чужих штор.

Лимб.

Но вдруг её зовут. По имени. Хоть звука, кроме хруста песка, здесь и не существует. Она поворачивается и идёт, лавирует между источающими холод тенями. Идёт, не понимая куда. Смотря только под ноги. На песок. Серый, как и всё вокруг.

А когда останавливается, впереди стоит он: крупные черты лица раскрашены жизнью, неестественно синие глаза смотрят внутрь, в душу. На нём сержантский китель ВДВ — эти лычки и прилежно расправленную бело-голубую тельняшку из-под широкого отворота ей не забыть никогда.

От него веет теплом. Веет уютом и спокойствием. Мужской силой.

Десантник протягивает руку. Могучая ладонь раскрыта — приглашает. Она согласна, и от соприкосновения тело медленно наполняет тепло. Жизнь цветёт теперь и в ней!

Но вдруг ревёт сирена… Далёкая. Надрывная. И безнадёжно запоздалая.

Взрыв сметает все, точно ураган — жёлтые слабые листья с засыпающих на зиму деревьев. Десантник смотрит на неё и беззвучно кричит. Краски покидают глаза, затем выбеливают лицо и обесцвечивают китель. Они стекаются в ладонь, сжимающую её руку. Бегут, ускользают, словно спасаются — жаркие, пульсирующие…

И вдруг он падает, рассыпается на миллионы маленьких галек или же больших песчинок. Оставшееся в её руках тепло красок тянет книзу, прижимает неподъёмной ношей, тяготит.

Она не в силах удержать это тепло. Удержать его одна.

И роняет.

Удар об землю, россыпь песка. И ничего. И — серость…