Серфинг. Свобода быть собой

Никита Замеховский-Мегалокарди

Сёрфинг дается всем, но нужно быть готовым к самостоятельности, ответственности, работе над собой, осмысленным действиям в непривычной среде и ситуации. Тогда с каждой новой волной человек ясно осознает, что стал на ступень выше и физически, и морально не только в океане, но и в жизни.Открытия, как и волны, у каждого свои: посмотреть в глаза страхам, избавиться от обид и злости, найти в океане себя настоящего.Эта книга-повод сформулировать свои самые важные вопросы и получить на них ответы.

Третий сет.

Лена

В тени беседки, под её светлыми соломенными сводами, на коричневом полу я занимался «вставанием» — то есть показывал и объяснял, как вставать на доску некой Елене.

Вне спасительного тенька солнце заливало безжалостным светом траву, голубым искрил бассейн, и теплый, тяжелый, как мед, воздух, покряхтывая, вращал над нашими головами старенький вентилятор.

День уже перевалил за свою середину, начал откатываться к отливу океан, и песок накалился, как лист жести, на котором я в детстве с пацанами пек лиловых мидий на Черном море.

Одни только бабочки с упоением порхали в зное, а розоватые восковые цветки франджипани ровно таяли в жаре. Я был слегка утомлен, как и эти цветы под солнцем.

— Я приподнимаюсь на руках, — комментировала свои действия Лена, — затем тяну «заднюю» ногу…

— Стоп, — обрывал ее я. — Не торопись, не выворачивай плечи и смотри вперед.

Она кивала, и вместе, на счет «раз-два-три», мы проделывали это уже в который раз.

От стойки регистрации отеля «Бали Бунгало» доносились кропотливые перестуки гамелана⁶, которые, словно лентой, звуком переплетала флейта.

И снова «раз-два-три» — мы приподнимались на руках, тянули ногу и выставляли другую под грудь.

«Ну! Что же не идешь-то ты?! — разговаривала со своей ногой Лена.

Толстая оса, жужжа, забралась в тень навеса, покружилась у моей головы и улетела в зной.

— Пойдем-ка мы с тобой к океану, — сказал я Лене. — В процессе у тебя получится гораздо лучше, чем тут, на коврике.

И, взяв зелёную доску «восьмерку», мы пошли. Мимо стеклянной стены кафе, в которую любят, как в зеркало, смотреться все проходящие, мимо сверкающих мопедов. Посторонились, пропустив машину, перебежали душную дорогу и оказались на сверкающем пляже.

Океан, как всегда, танцевал с жарой, сегодня они качались в бело-синем танго. Жарко и тяжело шевелились толстые листья корявых, посеченных солёными ветрами деревьев, важно и размеренно шевелились волны.

Лена пристегнула лиш, и мы зашли в воду.

У нас не было задачи покорить так называемую стенку. Нам не нужно было учиться ждать, отличать среди цветового единообразия воды и неба ту самую складку, с которой мы скользнули бы к берегу.

Пока нам предстояло ощутить движение воды под доской. Прочувствовать, что произойдет в тот момент, когда, подтянув ноги, отпускаешь руки и начинаешь подниматься с колен. Когда тебе навстречу текут свет и воздух, свет и вода, и ты вбираешь в себя их полностью, глазами, грудью! Когда желтый горячий берег и белое крошево звонкой пены становятся одной зыбкой линией, потому что ты своим присутствием между водой и воздухом, волной и берегом объединил сушу и океан.

Таким полубогом быть нетрудно, надо всего-то соединить землю с водой и свет со мглою глубин. Задача проста — когда знаешь, что такое ты сам.

Лена шлепалась в воду. Предчувствуя падение, затыкала нос и плюхалась с доски животом.

Сокрушенно глядя на меня, отработанным, немного кокетливым движением поправляла вьющиеся волосы и, перескакивая пену, возвращалась ко мне. Я отчаянно жестикулировал, показывая, в чем была ошибка. Мы пробовали еще раз. Наконец, после одной из более — менее удачных попыток, мы вышли на песок отдохнуть.

Я говорил, что следует думать не о том, как вставать, а о том, как ехать, и ждать не падения, готовясь в любое мгновение зажать нос, а скольжения, быть готовым к нему. Лена кивала. Поправляла волосы.

Очевидно было, что ей всё понятно, все свои ошибки она осознаёт, но… не может исправить.

— Моё тело… — говорила она, выводя обломком ракушки на песке замысловатый узор, — оно меня не слушает. Я ему одно, оно мне другое. Оно вообще… Болеет, когда хочет. Я с ним и так и сяк — спортзал, фитнес, бассейн, сноуборд. Оно, знаешь, и на сноуборде подвело… Лечу с горы! Ну, как «лечу» — горка-то для чайников, но мне казалось, что лечу, с горы… Понимаю, что надо остановиться, знаю как, а оно меня не слушает!

— Оно, в смысле «тело»? — уточнил я.

— Ну да! Я же понимаю всё, ты хорошо объяснил. И про взгляд, и про «вставание», логично всё, а оно не принимает, видимо, логику!

— Тело?

— Ну да… Как-то так…

— То есть ты и твоё тело — это как бы разное… разная… э-э-э… штука, э-э-э… штуки? — Не сумев найти точной формулировки, я помог себе руками, вначале сомкнув ладони, а потом разведя их в стороны.

— Ну как бы нет, но да, — уткнулась в свой узор Лена и замолчала.

Я замолчал тоже, потом посмотрел в океан, где местный коричневый, как деревяшка, пацаненок рывками обрабатывал волну, почесал щёку и спросил:

— Я сейчас с тобой разговариваю?

— Со мной, — согласилась Лена.

— А можно как-то с обоими сразу поговорить?

— Ну чего ты?

Я не ответил, но крепко ущипнул ее за руку.

— Ну ты чего?!

— Ничего, я с рукой сейчас общаюсь.

— Да ну тебя! Как дурачок, — сказала она, выкинула ракушку и улыбнулась.

— Я? — переспросил я и тоже улыбнулся.

Справа от нас мускулистый спасатель с энтузиазмом впихивал в песок красный тревожный флажок, отмечающий, насколько сегодня океан отошел в своем ежедневном отливе. За ним наблюдали два карапуза, густо обмазанные кремом от загара.

Когда-то мы тоже были маленькими, а когда-то нас не было — были наши родители, вели свои разговоры под свою музыку. А ещё раньше не было и их, но были их родители, и ещё раньше, когда не было вообще никаких родителей, были зеленый мир и этот синий океан, чью границу с важным видом сегодня отмечал спасатель.

И этот самый мир из себя соткал рыб, птиц, гибких зверей и человека. И человек лепил потомство, лелея в нём свое будущее, в котором его жизнь была ограничена всего сотней лет. И я — это потомство. Душой от мира, плотью, через родителей, от него же, и «я» — одно целое двух его половин.

Я люблю своих родителей, я их частица, и отделить свое «я» от своего тела — это словно от них отказаться! Или отказаться от мира, который информацией о себе сквозь глаза, уши, пальцы, нос, сквозь сердце мое «я» создал.

Рамка. С детства мы к ней привыкли. С детства.

Смотрели в книжку, в которой страница полями ограничивала картинки, потом в телевизор, потом в монитор, сейчас в айфон. Подозреваю, что многие носят солнцезащитные очки вовсе не по необходимости, а для того, чтоб иметь ограничением своего обзора их модную оправу.

А тут сёрфинг обрушивает каскад информации на отвыкшее от объемов восприятие и давит не только информацией, но вполне ощутимым её проявлением — волной — прикладывает о материнское лоно воды, крепко!

И «я», отделенное рамкой виртуального от реальности, бесплотно блуждающее по социальным сетям, вдруг через подзатыльник осознает, что оно часть зелено-золотого мира. В котором трава пахнет и может порезать кожу до красной крови, больно. В котором соль вод жжет непривычные глаза, а полуденный луч тяжел, как львиная лапа.

Мамы и мир собирали наше «я». По крупицам. И мы продолжаем это делать! А Лена катается, написала, что поехала во Францию и там, в строгой Атлантике, ей с собой, водой и светом хорошо.

Примечания

6

Национальный балийский ударный инструмент, по типу ксилофона.