Сокровища острова Монте-Кристо

Нат Росс, 2023

Таинственное сокровище связывает жизни рыцаря-крестоносца из 1291 года, офицера Белой гвардии из 1921-го и нашего современника – дайвера Санчеса.Три героя, каждый в своем времени, движутся к одной точке, в которой соприкоснутся и навсегда изменятся их судьбы. А как именно – зависит от их выбора. Но смогут ли герои выбрать правильно?

Ничего не предвещало

Таиланд 2013 год

— Добрый день. Господин Голицын? Я нотариус Орсини по делу о наследстве вашего дяди и вы…

–…л-я-я! Сволочи! И сюда уже добрались с этим долбаным наследством!

Я отшвырнул мобильный и застонал. От собственного вопля в голове взорвалась ядрёная бомба. Ну что такое, а? Спал, никого не трогал, так нет же!

Я перекатился на другой бок и обнаружил, что не один в постели. Старательно проморгался. Вытянул руку и неуверенно потыкал пальцем в холмик под простыней. Холмик недовольно забурчал, пошел тектоническими сдвигами, простыня сползла. Я увидел смуглое лицо в обрамлении тугих кудряшек и понял, что ничего не понял.

— Алле, гараж! Ты кто?

Нет ответа. Ну и черт с ней, пусть дрыхнет. Как же ее… Бунси-Фунси, как то так. Кажется, в баре вчера подцепил. Жениться вам надо, барин, и пить поменьше. А еще надо поднять задницу и сходить проверить “Корсара”, может какой-никакой клиент набежал, дайвинга жаждет, ждёт-пождёт. Хоть пару пиастров заработать. Пусть и не сезон нынче в тайских пенатах, но вдруг?

Я медленно сполз с кровати, дошлепал до ванной, старательно не глядя в зеркало. И так известно, что я там увижу: отёкшую рожу в декоре недельной щетины, старый шрам, рассекающий левую бровь. Кто? Где я? Зачем я? Как в том анекдоте — и почему, я, сука, ёж? На самом деле, это самый главный вопрос последних пяти лет — кто я и зачем? Камо грядеши, Санчес? Для чего небо коптишь? Нет, слишком безнадежные вопросы для и без того сложного утра…

Слегка придя в равновесие с собой и миром после ледяного обливания, я выбрался с кофе из своего домика, “картон массив”, как называла его прежняя подруга дней моих, француженка Маню. Зато этот “картон массив” прямо на пляже, с видом на мой синий катер и пустоту рядом с ним. Что-то стало холодать, клиента нынче не видать…

Славная Маню. Так и не дождалась, пока я заработаю на нормальные “апартаменты” и укатила с более перспективным туристом-бритишем.

Я поперхнулся кофе. А тот тип в мобильном ведь по-французски говорил! А я, тормоз, спросонья и не… Хотя странно, наследство эфиопского дядюшки обычно втюхивается на английском. И притом — никогда по телефону, а вот в почте этот неубиваемый спам уже сколько лет процветает.

— Эу, Санчес!

Черт! Прятаться за пальму поздно… Абориген Кай, хозяин пляжного бара, приближался неумолимо, как цунами. Последний месяц он поил меня в кредит по старой памяти.

— Слышь, Кай, пиастров нету! Сам видишь, ноль желающих понырять.

Кай почесал одной босой ногой другую:

— Эу, Корсар, ты все клиенты пугать. Зачем вчера морду бить в баре? Русскому бить зачем, когда свой?

Я искоса глянул на сбитые костяшки своей правой. Вон оно что, а я-то с утра голову ломал.

— Он был невежлив с дамой. И это, Кай… катись со своими проповедями, а?

— Я катись, когда ты долг давай! — оживился абориген. — А то выпивка больше нет!

Я мысленно перебрал свое хилое имущество в поисках чего-нибудь ненужного. Про катер и речи быть не может. Моя прелесть. А что тогда? Костюм, ласты, баллоны? Это нужное, не сейчас, так хоть в перспективе. А вот камера… Вполне обойдусь.

— Кай, ты еще хочешь мой “Canon”?

— Хочешь, да! — Кай обрадованно почесал пузо и протянул руку: — Давать!

Я сходил за камерой, попутно обнаружив, что девица уже куда-то испарилась из моей постели. Ну и скатертью дорога… Кай в обнимку с вожделенной “зеркалкой” уковылял к себе, радушно пригласив забегать вечерком.

Скрестив ноги, я опустился на песок, проводил взглядом стройную девчонку в нано-шортах, бегущую вдоль шелестящего прибоя. Солнце жарило от души, кучевые облака сбивались в причудливые фигуры. Одно облако слева отбилось от стаи, растянулось, завилось кольцом и вдруг молниеносно превратилось в отчетливый кошачий силуэт с острыми ушами и задранным к небу хвостом. Я поморгал и потряс головой. Кошачий силуэт превратился в указующий за горизонт огромный перст.

Как же достала эта жара. В Россию бы сейчас, в утреннюю свежесть. Друзей повидать, родительские могилы навестить. Но в Россию путь мне заказан, такое не прощают… Сам выбрал, товарищ офицер. Вот и сиди теперь, пялься в небо, думай о смыслах и о том, где их искать…

В кармане шортов припадочно задергался телефон, зашелся чаячим рингтоном.

— А, чтоб тебя! Алле?

Тот же спамер быстро говорил теперь по-английски (ага! спохватился!) но все равно с отчетливым французским акцентом:

— Пожалуйста, не отключайтесь! Прежде выслушайте! Я нотариус Орсини, я писал вам несколько раз, проверьте почту, проверьте спам! Перезвоните мне сами, в конце концов, на номер нашей конторы в Бастии! Бастия — это Корсика… Алло? Вы меня слышите?

Я слышал. Да…что-то такое в почте я видел мельком и сразу удалял. Какие, к черу, в наше время дядюшки с наследством на Корсике? А также в Нигерии, Эфиопии, далее везде.

— У меня нет никого на Корсике, вы ошиблись.

— Мсье, вы Голицын Александр Александрович? Родились в 1982 году, отца звали Александр Андреевич, все верно? — настаивал Орсини, мучительно спотыкаясь на “ц” и “ч” и протяжно выводя гласные, фамилия в его исполнении звучала как “Га-а-алицын”.

— Верно, но дяди у меня нет и не было.

— Есть, то есть был! Все правильно, вы не знали о нем, но он знал о вас. — Орсини сделал паузу. — Его убили. Это долгая история и не по телефону. Приезжайте, пожалуйста, это довольно срочно.

Я молчал, просеивая песок меж пальцев. Человек на том конце линии подождал и добавил:

— Я заказал вам билет, вы сможете забрать его на стойке «Эйр Франс» в аэропорту. Вам нужна виза?

— Виза… Не нужна, у меня тайский паспорт, — я встрепенулся и стал слушать внимательнее. Кажется, все всерьез. — Подождите, а когда он умер? Как его хоть звали-то?

— Галицын Андрей Петрович, вчера его похоронили. В письме я указал все мои телефоны и адрес, вы легко можете проверить мою подлинность. В аэропорту вас встретят. Ну так что?

Я нерешительно почесал макушку. А пуркуа бы и не па? Денег не просят, наоборот, билет вон предлагают. Что я, собственно, теряю? Времени, свободного от настоящей жизни, у меня как тайского мелкого песка. Еще парочка таких тухлых лет и на моей могилке напишут “Прошел славный путь от сперматозоида до командира группы подводного минирования”… А вот хрен тебе, Саня! Это пять лет назад так написали бы. Теперь тебе светит сдохнуть разве что от цирроза печени, а на могилке выбьют в камне “Здесь лежит мутный тип, по дороге к несбывшемуся умудрившийся потерять самого себя”…

От холодка, взявшегося вдруг вдоль позвоночника, я передернул плечами и плотнее прижал замерший в ожидании телефон:

— Алло, вы еще тут? Где, говорите, билет забрать?

#

Падение

Акра, 1291 год

В утренней мгле я поспешно пробирался сквозь завалы мертвых тел, пригибаясь от падающих сверху камней. Полуоглохший от многодневной канонады, едва успевал уловить характерный свист и метнуться под стену. Большую чем камнепад с небес опасность представляли толпы обезумевших беженцев, прорывавшихся к порту сквозь осажденный город.

Вжавшись в тень храмовой стены, я переждал пробегающих мимо жителей ремесленного квартала: нагруженные тяжелыми узлами с пожитками отцы семейств, чумазые дети с открытыми ртами, вцепившиеся в драные подолы матерей. Неужто наступает конец последнему оплоту христиан? Конец Иерусалимскому королевству?

Я выровнял дыхание и снова бросился вперед, против людского течения, к внутреннему городу, сердцу Акры, куда звал меня долг. Чем ближе к Тамплю, тем чище и пустынней улочки и тем тяжелей на душе. Долг звал вперед, честь — назад. Там, позади, на десятиметровых стенах города сейчас сражались мои братья-крестоносцы плечом к плечу с добрыми горожанами, там должен быть и я!

Там взбираются по приставным лестница клокочущие орды проклятых сарацинов; вражеские камнеметы бьют с дьявольской точностью и калечат стены, которые не смог взять и сам Ричард Львиное сердце! Сотнями падают сарацины вниз, в огромный ров и тысячи новых занимают их место.

Стена перед Королевской башней разрушена неделю назад, но великой ценой мы сдерживали прорыв сарацинов через пролом. До сегодняшнего дня…

Господь, как допустил такое?!

Тампль глухо гудит внутри. Рыцари организованно выводят из крепости прислужников, отправляют под охраной прочь из агонизирующей Акры. Стоящие при воротах братья сообщают мне, что отец Раймунд спустился в томболу под Магистерской башней. Внутренний двор заполнен до отказа, от недавно белых, а теперь оскорбительно грязных плащей с красными крестами рябит в глазах. Прохожу мимо строящейся шеренги воинов, мимо взбудораженной стайки мальчишек-прислужников, нагруженных флягами и провиантом.

В главном зале храма все пространство занято увечными, крики несчастных отскакивают от высоких сводов и возвращаются стократ сильней. Лекари с застывшими лицами ходят меж ними, иным помогая, а иным покрывая головы полами их же плащей.

Магистерская башня тиха и пуста, неприметная деревянная дверца впускает меня на длинную лестницу вниз, танцующие тени факелов оживляют круглый свод. Душно, рубашка под кольчугой прилипла к телу. Еще одна дверь, на этот раз — мощная, тяжелая — негромко скрипит, открываясь в круглый подземный зал.

— Мальчик мой!

С детства любимое лицо моего названного отца озаряется редкой улыбкой, я бросаюсь к нему и сжимаю в объятиях.

— Мальчик! Жан! Наконец ты здесь!

Отче отстраняется, жадно разглядывает меня. У него прибавилось белизны в бороде, воспаленные глаза слезятся, но в них — все та же любовь, которую я привык видеть всегда.

— Отец! Вы позвали меня…

Вопросительно гляжу на единственного дорогого мне человека. Настоящего отца я не помню, они с матерью погибли в битве при Яффе, а меня, младенца, вынес под рясой и воспитал он, отец Раймунд.

— Я позвал тебя… — медленно, раздумчиво говорит он и за руку тянет к каменной скамье. — Я боялся, что ты не успеешь… Милостью Господа, ты успел, но еще более надо спешить теперь, Акра падет сегодня.

Я опускаю голову и тяжело сглатываю. Отче мудр и ошибается редко.

— Тогда, — говорю, сжав кулаки, — зачем вы позвали меня сейчас, отец мой? Каждый рыцарь на счету там, на стенах!

Старик укоризненно качает головой. С трудом приподнявшись, вынимает чадящий факел из кольца на стене и подносит ближе к угловатому предмету, который я только теперь замечаю на скамье.

— Мальчик мой, отрывать разве стал бы я от воинских трудов понапрасну? Нет. Другая стезя важнее и ждет… Слушай меня со всем вниманием.

Отец Раймунд тяжело опускается на скамью и вздыхает, вытянув ноги. Я смотрю на таинственный сверток, покрытый отрезом черного венецианского бархата.

— Слушай же, Жан. У стены приготовлена ряса и исподнее, переоблачись сию же минуту. Там же кошель с золотом, возьми его… Вопросы задашь потом, если останется время! — предостерегающе поднимает он развернутую ко мне ладонь. — Меняй одежды и слушай. С этого мгновения ты не рыцарь ордена бедных воинов Христа…

От убийственной фатальности этих слов кольчуга выскальзывает из моих рук и падает, рождая зловещее эхо.

–… ты останешься рыцарем до конца дней, не вскидывайся… — усмехается отче, не глядя на меня. — … но только в сердце своем. А из Тампля выйдет смиренный монах, принявший обет паломничества в заморские земли, в Вечный город, где ты восжелаешь поклониться христианским святыням. Ты смышленый мальчик и найдешь возможность испросить аудиенции у Папы, не привлекая досужего внимания…

Я затянул пояс грубых штанов веревкой, стискивая зубы и заталкивая назад в глотку рвущиеся вопросы.

–… ему ты передашь этот ларец. — Отче сдернул бархат: открылся тускло блеснувший металлом резной короб. Вытянув из-под рясы цепочку, отче снял с нее ключ и отомкнул крышку ларца. — Подойди, Жан, взгляни.

Я упрятал тяжелый кошель в потайной карман рясы, шагнул к скамье и глянув, застыл каменной горгульей.

— Это же… Господи Боже!

— Т-с-с… — старик прижал мне палец к губам. — И у стен Магистерской башни могут быть вражьи уши. Мало кто из живущих воочию видел то, что дозволено сейчас лицезреть тебе.

Отче закрыл крышку и дважды повернул ключ. Бережно обернул ларец бархатом и упрятал сокровище в мешковину.

— Возьми, береги… — протянул мне, задержав дрогнувшие пальцы на ткани последним ласкающим движением. — Перепоручаю тебе мою долю хранителя сей драгоценности.

Он снял цепочку с ключом и повесил мне на шею, старательно запрятав под грубую ткань.

— Отче!…

— Единственно тебе могу довериться и… Прости, что свалил на тебя это бремя, сын… — старик отвернулся, прокашлялся и окрепшим голосом продолжал: — Отсюда направишь путь свой в гавань, там разыщешь корабль франкского торговца Гийома. Он ждет уже несколько дней, предупрежден и отвезет тебя, куда укажешь. Торговец ничего не знает о тебе и миссии. И не должен узнать. Никто не должен… Если же по воле Господа не достигнешь ты цели… Помолись и Он укажет тебе путь. Помни: полная тайна о том, что везешь и… отдай жизнь, если потребуется, но сохрани доверенное тебе.

Я встал и осторожно пристроил за спину мешок. И даже если ценой окажется жизнь… Что ж. Отче поманил меня пальцем и шаркая, поковылял не ко входу, а к стене напротив. Я подсветил факелом: в полу, едва заметно выделяясь более светлым камнем, оказалась крышка, которую я подцепил кинжалом и поднял.

— Схрон? — меня шатнуло от волны спертого воздуха снизу. — Зачем?

— Тайный лаз под землей до гавани, хранимый в секрете даже от братьев… Спустишься и быстро пойдешь — побежишь! — все прямо да прямо по главному проходу, не спутаешь. Дверцу лаза закроешь с той стороны на засов. Тебе пора… С Богом.

С той стороны… Увидимся ли вновь? Я шагнул к нему обнять и отец поцеловал меня в лоб.

— Но прежде… — отец снял с пояса кинжал в ножнах и протянул мне. — Прошу тебя! Спаси мою душу от греха самоубийства… Молчи! Так надо. Никто не должен узнать, где ты и твоя ноша, я стар и слаб, а враги близко. Окажи мне эту милость, мальчик мой…

Я со свистом втянул воздух сквозь зубы и посмотрел в его глаза. Взгляд отче был спокоен, как у человека, давно и твердо решившего свой самый главный вопрос. Он ободряюще мне улыбнулся и я почувствовал, что время для слов истекло.

Порой “принять крест” означает нечто иное, чем просто пойти в крестовый поход.

Я вытянул узкое лезвие из ножен, прошептал:

— И повиновение…

Я ударил.

#

Корсиканский дядюшка

Корсика 2013 год

Нотариусом Орсини оказался самым настоящим, я проверил по официальному реестру. “Orsini et fils”, контора существует с 1930 года, адрес, регистрационный номер, все как полагается.

— Через десять минут сядем, — миленькая стюардесса ловко забрала с откидного столика мой опустевший стакан.

При слове «Корсика» на ум приходили только Наполеон, вендетта и мафия. А, и еще пираты. И вообще, всю дорогу с момента, когда сел на самолет в Таиланде, мне казалось, что все это происходит не со мной, и я просто смотрю очередной авантюрный фильмец, валяясь на кровати в своей халупе. Где только не приходилось бывать за жизнь, но слово “Корсика” всегда оставалось слишком книжным, слишком нереальным, чтобы вот так просто взять и представить себя здесь.

Самолет снижался над морем, натужно гудя. Рядом, у окошка, восторженно визжали чьи-то дети — им казалось, что самолет садится прямо на воду. Справа уже отчетливо виднелись пустые пляжи, высокие колокольни, порт с лесом яхтенных мачт.

А слева, совсем близко, кажется, рукой подать, а на самом деле, почти посередине Тирренского моря, между Корсикой и берегом Тосканы, из воды торчал небольшой скалистый остров, похожий сверху на буро-зеленую кляксу.

— Что это? — спросил я улыбчивую стюардессу, тыкая пальцем в окно.

— О, это остров Монте-Кристо, очень известный. О нем писал Александр Дюма, знаете?

Монте-Кристо! С ума сойти. Еще бы я не знал. Так вот он где, и такой совсем обычный с виду. И Дюма, да… Маленький Саня, “отличник-ботаник”, книжки читал запоем: Жюль Верн, Экзюпери, Джек Лондон и Дюма, конечно же. “Три мушкетера” — это святое, но чаще всего я представлял себя на месте Эдмона Дантеса, изощренно наказавшего всех врагов. Последнее было особо актуально, “ботаников” в их школе ценили только учителя.

Любимым времяпровождением “Голяшки” (ужасно обидно!), стало помечтать о том, как однажды, уже взрослый и сильный, он попадет на этот остров. И там непременно отыщет потайную пещеру, где граф Монте-Кристо устроил себе роскошное логово, все в коврах и золоте, с одалисками в газовых вуалях. Что делать дальше со всем этим, а особенно — с невразумительными одалисками, двенадцатилетний я точно не знал, но мечты о недоступном острове долгое время спасали от детских обид. И вот я здесь, в двух шагах и от таинственного Монте-Кристо и от сказочной Корсики.

И у меня тут, оказывается, дядя. Был.

#

В маленьком уютном аэропорту Бастии меня встретил сам Паулу Орсини, приземистый корсиканец лет шестидесяти с мощным загаром и абсолютно лысой головой.

— Здравствуйте, Александр! — энергично пожал мне руку Орсини. “Александр” у него прозвучало как “Александер”. — Я вас узнал по фото. Как долетели?

— У вас есть моя фотография? — поднял я бровь.

— А как же. Я и вообще о вас много знаю. Вот моя машина, садитесь.

— Вы нотариус или частный сыщик? — осведомился я, разглядывая плоский золотой перстень на короткопалой руке Орсини. Орсини усмехнулся, выруливая на прибрежное шоссе.

— Нотариус, тут без обмана. Но в поисках ваших участвовал, да. Андрэ, ваш двоюродный дядя, был не просто моим клиентом, но и другом, так что… Пришлось нам всем попотеть, пока на вас вышли. У Андрэ был знакомец в агентстве генеалогических исследований, вот только через них и нашли, да и то полтора года потребовалось… Я тоже помогал как мог. Так что, да, я видел ваше фото. Кстати, могу я поинтересоваться, откуда вы так хорошо говорите на французском?

Орсини незаметно поглядывал на своего пассажира. Ишь, сидит задумчивый, пальмы вдоль обочины разглядывает, не отвечает. Паулу и так знал, откуда взялся французский и даже знал, сколько раз и куда Александр был ранен, когда этот французский вынужденно изучал.

Похож на Андрэ, очень похож, никакой генетической экспертизы даже не требуется. Тот же странный, серо-синий оттенок глаз, спокойный изучающий взгляд. Экспертиза, положим, не нужна, но и всего нотариус этому русскому рассказывать не собирался. Сначала поглядим-оценим.

— Значит, не все обо мне знаете. А французский я еще в школе начал учить. Куда мы едем? — поинтересовался русский.

— А? А, я вас отвезу сразу в дом Андрэ. Надо же вам где-то остановиться. Хоть это и против всяких правил. По закону, надо бы выждать несколько месяцев, прежде чем вступить в права наследования, а мы завещателя только-только похоронили… — помрачнел Орсини. — Но Андрэ заранее оставил очень четкие указания на ваш счет в случае его внезапной смерти. Как чувствовал… Собственно, мы уже приехали.

Орсини нажал на кнопку брелока и белые створки ворот в невысокой каменной ограде плавно открылись. Машина подъехала к аккуратному маленькому дому из серо-зеленых, будто покрытых мохом, камней. Крыша из тонких пластин сланца искрилась на солнце.

Я выбрался из машины и медленно пошел вокруг дома по выложенной серыми неровными плитами дорожке. Горшки с яркой геранью у массивной входной двери, стриженый зеленый газон, за углом — турник и, надо же, небольшой прямоугольный бассейн, куда ветром уже нанесло листьев. На деревянном окаеме бассейна сидел большой черный кот, жмурился на солнце. Я ухватился за турник, пару раз подтянулся. После нескольких часов в тесном самолетном кресле все тело затекло.

— От чего умер дядя? — спросил я, спрыгнув на траву.

— Он утонул. Буря была сильная в тот день, полиция считает — его смыло волной с пирса. И зачем его туда понесло в такую погоду…

— Дядя был дряхлым старичком? — я глянул в бассейн: глубина от силы метра два.

— Ну что вы… Ему вот только зимой стукнуло шестьдесят, в отличной форме себя держал, хоть и пенсионер. В Легионе рано выходят на пенсию.

— Дядя служил в Иностранном легионе? И утонул? — я развернулся к Орсини. Случайно утонувший легионер это, считай, готовый оксюморон. Нотариус завздыхал, подергал галстук и отвел взгляд:

— Всякое бывает… Я могу запросить для вас полицейское заключение, если желаете, Александер. Вынужден вас сейчас оставить, у меня дела в конторе. Вы пока располагайтесь, вот ключи, в гараже его машина, документы в бардачке. Завтра зайдите ко мне в офис, я тут рядом, уладим формальности. А прямо сейчас — вот, — Орсини достал из кармана запечатанный конверт.

— Андрэ просил передать вам лично в руки.

#

Письмо с того света

Корсика 2013 год

Я потянул на себя тяжелую входную дверь: открылся просторный, наполненный светом зал с чистым плиточным полом. Большие французские окна выходили в сад, напротив камина с уложенными горкой поленьями, стояло широкое кожаное кресло. Я сел в него, разглядывая белый конверт. Как-то все слишком быстро происходит, не успеваю осмыслить. Что мне за дело до письма незнакомого мужика, хоть бы и дяди. Тем более — двоюродного дяди. Это вообще кто?

Я почесал затылок, соображая кто должен быть чей сын и отец, чтобы получился дядя. Дядя никак не вытанцовывался. Папа был один сын в семье и я один. Или Орсини все-таки ошибся? Я посмотрел письмо на просвет: внутри бумага и все. Может ну его? Пока я его не открыл, то считай, ни за что и не в ответе. Этакий конверт Шрёдингера. А то мало ли, чего уважаемый покойник завещал, семейную вендетту, к примеру. Я живо представил себя в черной шляпе и с кинжалом в зубах верхом на соплеменной лошади. Хотя домик ничего такой, всяко не “картон массив”. Пальмы-бассейн опять же. И дайвинг тут стопудово не хуже.

Я старательно напомнил себе о бесплатном сыре и последствиях его несанкционированного потребления. Не помогло. Тогда я сказал себе, что в Тае хорошо, спокойно, а временами даже и сытно. Да… Но до чего же скучно и бессмысленно! Все пять лет, что я там провел, после того как… с тех пор, как… А, да чего я мнусь перед самим собой! Раньше я жил, а эти пять лет спал и каждый день мечтал проснуться. Я одним движением разорвал конверт.

«Мой дорогой мальчик, — писал дядя по-русски. — Позволь мне называть тебя так, хоть мы ни разу и не виделись. И раз ты читаешь это письмо, то уже и не увидимся. Мое самое большое сожаление в жизни — что я не нашел тебя раньше. Прости меня за это. Орсини знает, что ты мой наследник и оформит на тебя дом и мой невеликий счет в банке.

Всего, что я должен тебе передать, я не могу доверить даже Орсини, хотя и знаю его много лет. Ты — последний в нашем роду и, наверняка, никогда не слышал о том, что у тебя есть родственники во Франции. Тому есть причины и ты о них узнаешь.

Я помню, что мой дед (а тебе он, значит, двоюродный прадед) рассказывал о семейной истории с пропажей документов, из-за чего наши фамилии и отличаются одной буквой. Пришлось отслеживать судьбу каждого поколения, начиная с твоего русского прадеда: пока по родственной цепочке добрались до тебя, прошло полтора года. Месяц назад ты нашелся в Таиланде и я собирался связаться с тобой, но прежде был обязан сделать то, что откладывал много лет. Всю жизнь я прослужил в Иностранном легионе, там, ты наверняка знаешь, жесткие правила и я не располагал собой. Но теперь служба окончена, я полностью свободен и рискну.

Повторюсь: если ты читаешь сейчас эти строки, значит, я ничего не успел найти. Но я верю, что успеешь и сможешь ты… Будь осторожен, последнее время я замечал, что за мной кто-то следит. Ничего конкретного, больше ощущений, чем фактов: почувствовал пристальный взгляд, уловил какое-то движение сзади, а когда повернулся, то там никого, или еще вот: несколько раз в один день увидел одного и того же человека на улице. Похоже на паранойю, да. Но у меня стопроцентное зрение и мне никогда ничего не кажется.

Однажды, вернувшись после двух дней отлучки, я заметил в доме следы обыска. Я старый одинокий педант и привык к идеальному армейскому порядку, а тут вижу — стул отодвинут от моего рабочего стола, ящики закрыты неплотно, книги в стеллаже переставлены не в том порядке. В тот же вечер я сел писать это письмо… Мой мальчик, я не могу полностью доверять бумаге. Но есть человек, который объяснит тебе все остальное и подскажет, что делать дальше.

Навести могилу деда, найди приходского старосту при церкви. Покажи ему это письмо.

Обнимаю тебя, будь счастлив и удачи тебе.

Андрей Галицын.»

Минут пять я бездумно сидел, уставившись на дядину подпись. Утонул, значит. А до этого заметил слежку и никому не сказал, получается? Навестить могилу деда… Нет ничего проще, хоронили же их где-то здесь поблизости? Я разыскал и набрал оставленный Орсини номер.

#

Человек в черном

Корсика 2013 год

На корсиканском кладбище, примыкавшем к городку вплотную, словно просто еще один, только очень тихий квартал, не было никаких могил. Здесь стройными рядами стояли склепы. Маленькие, современные, выглядели как бетонные коробки с четырьмя отверстиями, еще пустыми или уже запечатанными. Совсем старые склепы походили на дачные обомшелые домики, с затейливыми ажурными крышами, полноценной оградой с воротами, иногда даже двухэтажные и с балкончиками. В самой древней части кладбища, судя по выбитым в камне датам, семнадцатого века, виднелись настоящие семейные мавзолеи с витыми лестницами и цветными куполами, напомнившие мне московский храм Василия Блаженного.

Внезапно с высокой колокольни раздался оглушительный звон, отсчитывая полдень и странным образом добавляя еще больше покоя этому и без того тихому местечку. Я задрал голову, присмотрелся и хмыкнул. Древность древностью, а колокольня-то автоматизирована. Жалко. Какой-нибудь бородатый звонарь в серой хламиде выглядел бы куда органичнее.

На склепах и рядом с ними стояли мраморные дощечки с поминальными надписями, свечи в стеклянных фонарях, засохшие букеты пахли тленом. Ну да, тут же почва — сплошные скалы, яму не выкопаешь, поэтому и склепы… Я остановился около странной широкой колонны за кованой оградой. На табличке в основании колонны значилось “Здесь, во исполнение его воли, похоронен стоя Жозеф Сантини, член масонского братства и почетный гражданин”. Подивившись масонским причудам, я пошел дальше по узкой аллейке, в самом конце которой увидел, наконец, что искал.

Семейный склеп Галицыных оказался скромным каменным строением с низкой железной дверцей и покатой крышей, со всех сторон густо заросший цветущими кустарниками. Рядом на земле стояла одинокая корзина с уже подвядшими розами. Я нагнулся и потянул на себя дверцу. Та оказалась не заперта и приоткрылась с тихим скрипом. Из темного нутра склепа немедленно потянуло характерным сладковатым душком и дверцу я поспешно прикрыл. Как же они туда гробы вносят, согнувшись в три погибели? В соседних, таких же старых склепах, вход тоже был низким и узким. Озадаченно почесав бровь, я вернулся взглядом к семейной усыпальнице.

“Галицын Андрей Андреевич. 1898-1980” — гласила позеленевшая медная табличка. Рядом — “Франческа Леони-Галицына”, ага, это корсиканская жена прадедушки, судя по годам жизни. “Галицын Андрей Петрович. 1950 — 2013”. А вот и дядя. Эх, дядя, как же ты так, как мы близко разминулись. Я-то думал, что один из семьи жив остался… А теперь и правда один.

Как там Орсини говорил? Брат моего прадеда попал сюда в начале прошлого века. Двоюродный прадедушка, то есть. Нет, так я быстро запутаюсь. Пусть будет прадед Андрей. Почему ни отец, ни дед никогда не говорили мне о нем? Не могли же они не знать? Или могли?

Стоп. Кого тут не хватает? “Найди могилу деда”. А деда-то тут и нет! Дядя у нас Петрович, значит искать надо Петра Андреевича Галицына. Ну допустим. Не так уж много во Франции людей с такой фамилий, узнаем у Гугля. И все-таки, почему Галицын, а не Голицын. И не спросишь теперь.

Я крепко потер лицо и выпрямился. С крыши семейного склепа спрыгнул невесть откуда взявшийся черный кот и молниеносно исчез в кустах. Проследив за ним взглядом, я увидел, что от кладбищенских ворот неспешной походкой приближается сухощавый мужчина во всем черном, зеркальных очках и с аккуратной бородкой. Колоритный тип, прямо “крестный отец” из кино. Дойдя до склепа, незнакомец приветственно поднял шляпу.

— Бонжур. Вы тоже были другом Андрэ? — спросил он по-французски с сильным южным акцентом. Положил на приступку у склепа принесенный с собой букет желтых цветов, перекрестился и уселся на низкую обветшалую скамейку.

— Я его родственник. Вы знали дядю? — я обрадованно улыбнулся, рассматривая дядиного друга: тренированное тело, дорогие шмотки, вот только бородка эта, давно вышедшая из моды эспаньолка, контрастировала с общим современным видом и сбивала с толку.

— О-о, я его старый знакомый, вот только мы не виделись уже много лет… Я приехал сюда по работе на пару дней и узнал о его смерти. Пардон, я не назвался. Зовите меня мсье Мори. — Он вытащил из внутреннего кармана пиджака сигару и уселся поудобнее, закинув ногу на ногу.

— А я Александр. А вы…

— Примите мои соболезнования, — перебил Мори, рассматривая надписи на склепе. — Не могли бы вы мне рассказать о последних годах Андрэ? Для меня было бы таким утешением узнать, чем он жил, интересовался, куда путешествовал. Мой бедный Андрэ! Я не успел совсем немного на его похороны. Проклятая жизнь разводит даже самых близких друзей…

Я слушал его трескотню и чувствовал как нарастает невесть откуда взявшееся раздражение. Я и сам намеревался задать кучу вопросов, но этот Мори тараторил, не затыкаясь и не давая вставить ни слова. И нёс все больше какую-то абстрактную хрень, как будто на автомате болтал первое, что в голову приходит. И даже несмотря на зеркальные очки, я чувствовал его пристальный, изучающий взгляд. А когда Мори полез во внутренний карман пиджака за сигарой, я зацепил краем глаза кобуру под мышкой. С пистолетом на кладбище? Хотя кто их знает, этих корсиканцев, может им на улицу без оружия выйти — все равно что голым.

Вон у дяди дома целых два охотничьих ружья в шкафу обнаружилось, обычное и пневматическое. И Орсини упоминал, что ружья тут в каждом доме, по субботам вся Корсика охотится на кабанов, даже детей учат стрелять с детства. Кстати, надо бы тоже разрешение на охоту получить, раз уж я теперь немного корсиканец, ха-ха…

— Сожалею, ничего не могу сообщить вам, я и сам только что приехал, — перебил я его, вставая. — Прошу прощения, у меня назначена встреча. Всего наилучшего.

Мори, помедлив, в ответ приподнял шляпу и широко осклабился, зажав огрызок сигары крепкими острыми зубами.

Уже выйдя за ворота кладбища, я незаметно оглянулся. Мори все так же сидел на скамейке, пускал дымные колечки и смотрел мне вслед.

#

Долго я могилку искал

Сент-Женевьев-Де-Буа, 2013 год

Старик смотритель, закряхтев, нагнулся и поправил покосившийся цветочный горшок на могиле поэта Бунина. Был он хоть и совсем дряхл, но спину держал прямо и шагал уверенно. Старик совершал свой утренний обход “по местам боевой славы”, как он мысленно это называл. Здесь лежали многие, кого он знал, уважал и любил. Вот остановился у могилы Андрея Тарковского, поклонился благодетелю князю Юсупову — покровителю русских эмигрантов.

Старик пошел дальше, мимо галлиполийского “каре”: “дроздовцев”, “алексеевцев”, “корниловцев”, шепотом приветствуя давно ушедших офицеров Белой гвардии. Позади приятно захрустел гравий дорожки, старик кашлянул и неторопливо обернулся. Придерживая на одном плече холщовый рюкзак, к нему подошел молодой крепкий мужчина в джинсах и неуверенно спросил:

— Здравствуйте, вы говорите по-русски?

Старик молча кивнул.

— Я ищу приходского смотрителя, у меня для него письмо. Меня зовут Александр Голицын.

— Покажите письмо, — проскрипел старик, неверяще глядя посетителю в лицо. — Это я и есть.

Нацепив очки, старик долго всматривался в строчки письма и наконец поднял слезящиеся, в красных прожилках глаза.

— Сынок! То-то я смотрю, похож как! Андрей умер?! Как, когда? Он же молодой совсем. Ох, горе-горе… — он опустил голову, вытащил огромный клетчатый платок и надолго зарылся в него, кашляя и причитая себе под нос. — Пойдем…. Помянуть надо. Я Игорь Родионов, мы с твоим двоюродным дедом были не разлей-вода всю жизнь. Ну пошли, пошли, у меня тут свой угол есть, присядем, в ногах правды нет.

— Уж и не надеялся, что от Галицыных кто-то придет, — старик Родионов, который на мой вопрос об отчестве только отмахнулся, разлил водку в три стопки, одну накрыл ломтиком черного хлеба. — Думал, так и помру, не выполнив просьбу прадеда твоего. Давно уже от твоих вестей не было. Ну, не чокаясь!

Я махнул стопку и закурил, посматривая на Родионова, который расстелил чистую тряпицу на краю стола и теперь нарезал сало прозрачными ломтиками. Сколько же ему лет? С дедом он дружил, прадеда тоже давно знал…

Все в тесной комнатке приходского дома, где они сидели, напоминало музейную экспозицию “Русский быт 19-го века”, на которую однажды маленького меня затащила неугомонная мама: связки засохших трав на стене в углу, тяжеленные дубовые стулья с резными ножками, круглый стол, накрытый цветастой скатеркой, большое распятие над дверью. Пахло лавандой и старым деревом.

— Нотариус на Корсике говорил, что дядя незадолго до смерти арендовал лодку, куда-то собирался. Но никому ничего не обьяснил. И вот так странно умер, — я помолчал, пытаясь собрать разбегающиеся мысли в кучу. — Расскажите мне, что сможете, о моей семье? И почему я должен был вас найти?

Родионов прокашлялся и налил еще по одной.

— Родственники твои все военной косточки. И у каждого — такая судьба, что хоть роман пиши. Да ты и сам, я смотрю, из таких, — он хитро прищурился. — По повадкам вижу, галицынская порода…

Я заерзал на скрипучем стуле. Ну пошло дело. Теперь старик ударится в воспоминания, это надолго. Изнасилует мне весь мозг. Слушать его, сто пудов, некому, на мне оторвется…

— Расскажу, все расскажу, — усмехнулся Родионов, глядя на меня. — Это не на один час занятие. Что ж вы все такие торопливые, молодежь… Ты вот полжизни и знать не знал об этой своей семье, а теперь вынь тебе да положь почти сто лет истории? Ты мне сначала объясни, как они нашли тебя? Потом еще могилку тебе покажу семейную вашу. И как ты до меня-то добрался? Ну, вздрогнем!

Я выпил и выдохнул, смиряя нетерпение:

— Как раз вас найти было проще всего. Дядя в письме на вас наводку оставил, мол, найди могилу деда, найди смотрителя. Дальше совсем просто: залез в сеть, покопался в архивах, узнал, где дядин отец похоронен. Почему он не в семейном склепе на Корсике?

— Петька-то? Да он, считай, всю жизнь в Париже прожил и умер тут же, чего ж ему на Корсике лежать? Отец его подростком отправил учиться в Версальский кадетский корпус, и я там учился уже, вот с тех пор и дружим. Да и отцы наши знакомы еще с Исхода, — Родионов захрустел огурцом. — Закусывай давай.

— А так, что же, каждый год Петя ездил проведать на Корсику отца, твоего прадеда, значит. Петька мне потом и передал все на хранение, когда отец-то помер. Крепкий был человек Андриу, долго жил. Это он сам себя так называл, на корсиканский манер. А теперь вот, значит, и Петиного сынка уже нет… Земля ему пухом…

— А почему это всё — и кстати, что всё-то? — у вас хранится, а не на Корсике? Зачем так сложно? — спросил я, глядя на худые руки Родионова, все в коричневых пятнах, со вздувшимися венами под тонкой пергаментной кожей. Все страньше и страньше… Что потребовалось упрятать с помощью такой многоходовочки? Золото инков? Янтарную комнату? Средство Макропулоса? Хотя последним Родионов и сам бы попользовался, если бы имел.

— Не торопыжничай, все узнаешь… Надо так, значит. Больно там, на этой Корсике, интересовались некоторые… — сдвинул седые брови Родионов. — Вот твои и приняли меры заранее. Что ж, теперь ты за них за всех… Где же ты был столько лет, сынок?

#

За полчаса до этого

Сент-Женевьев-Де-Буа, 2013 год

Прозрачные мартовские сумерки потихоньку окрашивались синим. Немногочисленные посетители шли к выходу, где, позвякивая ключами, их провожал местный сторож, предвкушающий конец рабочего дня и стаканчик красного в ближайшем бистро.

Неподалеку от высоких решетчатых ворот Русского кладбища подозрительно шевелились заросли густого кустарника. Временами кусты начинали угрожающе шипеть:

— Жан, как только услышишь, где место, сразу давай отмашку Лысому. Лысый, понял? Займи позицию, по сигналу кончай обоих. Дальше они будут не нужны.

Курносый пузатый Жан, урожденный Иван, недовольно кивнул и плотнее прижал к голове гарнитуру направленного микрофона. Невидимый инфракрасный луч считывал звуковые сигналы с окна приходского дома в пятидесяти метрах отсюда.

"Услышишь тут, ага, — бурчал про себя Жан. Бурчать вслух было небезопасно для здоровья. — Шеф командует прямо над ухом, а если я чего важное пропущу, с кого спрос будет? Мало ли, что я русский неплохо знаю, те двое говорят быстро, словечки иногда вставляют такие, что в жизни не слышал, попробуй тут точно улови нужный момент.”

— Шеф, кладбище закроется скоро. И вон те кусты мне мешают, может поближе переберемся? — предложил Лысый, действительно без единого волоса на блестящем черепе. Лысый небрежно пристроил “беретту” с навинченным глушителем на гранитный бок чьего-то памятника и вопросительно уставился на шефа.

— И хорошо, что закрывается, народу не будет. Куда тебе поближе? Перетопчешься. Там ни одного укрытия. Сиди, скоро уже, — шеф, лицо которого скрывали поля черной шляпы, быстро посмотрел на сверкнувшие бриллиантами наручные часы.

Толстый Жан, не выдержав, раздраженно прошептал:

— Два часа торчим тут как идиоты. А эти всё сидят и бухают. И жрут! Я есть хочу, с утра ни крошки. И трёп у них все только о каких-то давно откинувших копыта предках. Может дедуля ничего и не скажет, тогда что, босс?

— Тогда проследим за ними и все дела. И куда тебе ещё есть? На твоих жировых запасах перезимовать можно. Ты слушай, не отвлекайся.

Лысый прислонился спиной к каменной стелле и с интересом спросил:

— Шеф, а правда ребята трепались, что нам за эту штуку все грехи разом отпустят?

— За такое, Лысый, нам не только прошлые отпустят, а еще и индульгенцию на новые до конца жизни выдадут авансом… — шеф перекрестился, вытащил из-за ворота рубахи массивный золотой крест, истово приложился. — А после смерти еще и памятник на главной площади города поставят!

— Круто! Шеф, а я еще про деньги хотел спросить… Памятник — это хорошо, а при жизни нам круглых перепадёт?

— Я тебе что, мало плачу, с-снайпер? — шеф сердито хрустнул пальцами. — У тебя три счёта в оффшорах, жена, любовница, дом на жену, дом на любовницу. А сколько еще кубышек припрятано? Думаешь, не знаю, как ты на стороне подрабатываешь? Так что ты мне на жалость не дави, о душе подумай.

— Да понял я, понял. О душе, так о душе… — Лысый простодушно заулыбался, посмотрел в сторону и прищурился. — Шеф, вон там за оградой, слева, чёрная тачка стоит уже давно, внутри вроде бабский силуэт просматривается. Может, пока то да се, я схожу, присмотрюсь?

— Т-с-с! — прошипел Жан. — Выходят!

#

Найти и потерять

Сент-Женевьев-Де-Буа, 2013 год

Я распахнул дверь, шагнул за порог и поддержал под локоть слегка пошатнувшегося Родионова.

— Эх, жалко, темнеет уже, я бы тебе такую экскурсию устроил. Кто тут у нас только не лежит. И великие князья, и генералы, знаменитости всякие. Специально ради нашего Русского кладбища во Францию приезжают, летом тут не протолкнешься…

Мы вышли из приходского дома, прошли позади синеглавой Успенской церкви. Родионов вытащил большую громыхающую связку ключей, отомкнул неприметную калитку церковной ограды и мы снова оказались на кладбищенской аллее.

— Ну да это завтра успеется. Сейчас пойдем с дедом твоим и моим отцом поздороваемся, рядом они лежат. Порадуются, с небес глядючи.

Мы шли совсем недолго и остановились у двух мраморных черных плит. “Галицын Петр Андреевич 1923 — 2005”. “Владимир Иванович Родионов 1890 — 1965”.

— Вот он, Петька, дружок мой дорогой, твоего дяди Андрея отец. И папа мой. Я специально похлопотал, чтоб Петьку рядом с ним положили. Теперь каждый день прихожу, разговоры разговариваю. Скоро уж встретимся да обнимемся там, наверху.

Я смотрел на золотые буквы и цифры, выбитые в мраморе, и пытался поймать странное, ускользающее ощущение. Я закрыл глаза и вслушался в себя, отрезав все внешнее: шелест листьев, слезливые причитания Родионова (перепил старик, не по силам и не по возрасту!). Происходящее все последние дни ощущалось так, как будто высохшая пустыня вокруг, с которой я давно свыкся, вдруг начала заполняться возникшими из ниоткуда людьми и настоящей жизнью. Люди эти приобретали имена, черты, голоса, даты рождения и, главное — им всем действительно было до меня дело. Этим людям было до меня дело, даже когда у них появлялись даты смерти. Такое давно забытое чувство уверенности в окружающем мире, такие давно утраченные привязки к нему… Из задумчивости меня вывело старческое покашливание.

— Пойдем, сынок, поздно уже. Переночуешь, тут моя дачка неподалеку. Ты не на машине, нет?

Я качнул головой. Какая машина, я прилетел в Париж на день от силы, да и то поминутно задавал себе вопрос — что, черт побери, я делаю и куда меня несёт?

–… ну ничего, на автобусе доберемся. Я сам не вожу уже лет пять, как зрение село, — Родионов, спотыкаясь в сумерках и цепляясь за мою руку, направился в сторону решетчатых ворот выхода. — Я тебе всё расскажу-покажу, дождался, наконец. Знал бы ты, какой у меня груз с души свалился, слава тебе, Господи! Всё ваше в целости и сохранности, как обещано. Ты не…

На полуслове Родионов захлебнулся, дернулся и начал заваливаться на спину. Я подхватил тяжелое тело у самой земли и упал рядом. По груди старика растекалось темное пятно. Родионов попытался приподнять голову, не удержал и хрипя, выдавил еле слышное:

— Душно… Ключи возьми… Все под кр…

Изо рта у него выдулся темный пузырь, глаза медленно закрылись и тело обмякло. Я нашарил пальцем “живчик”. Мёртв… Высоко над головой чмокнуло раз, второй. Блин! Рефлексы вмиг проснулись, тут как тут, будто и не пребывали в глубокой коме столько лет. Я сильно прижал ладони к глазам, обостряя ночное зрение. Нашарил в кармане Родионова тяжелую связку ключей и сунул в рюкзак. Быстро переполз за ближайшее дерево, оттуда — за скульптуру печального ангела. Пригибаясь, пробежал до ворот за рядом надгробий и темных кустов.

Трехметровые ворота из вертикальных стальных прутьев были уже замкнуты на висячий замок. От ворот в обе стороны уходила беленая стена выше головы, под ней тянулся ряд одинаковых крестов. Поблизости дважды тонко пропело, посыпалась штукатурка. Я чертыхнулся, взобрался на чей-то каменный крест и, пробормотав “Простите меня, люди добрые”, перемахнул на ту сторону стены.

#

Из тени в свет перелетая…

Корсика, 20 июня 1921 года

Дорогой брат, вот уже месяц я живу на прекрасном острове. Не сердись, что так долго не давал о себе вестей, я все ждал оказии передать письмо в Россию.

Теперь, столько месяцев спустя, все, что происходило со мной, начиная с дня, когда наша невиданная флотилия покинула крымские берега, уже словно подернулось дымкой, и вспоминается отдельными синематографическими картинами.

Вот Крым, Севастополь. Красные подошли к заливу Сиваш. Барон Врангель зачитывает приказ о эвакуации. ”Дальнейшие пути наши полны неизвестности. Другой земли, кроме Крыма, у нас нет. Нет и государственной казны. Откровенно, как всегда, предупреждаю всех о том, что их ожидает. Да ниспошлет Господь всем сил и разума одолеть и пережить русское лихолетие.”

Мы молча слушаем, стоя под холодной осенней моросью.

Дисциплинированно и четко армия грузится на корабли. Конные казаки спешиваются, целуют и обнимают своих лошадей. Порой слышны револьверные выстрелы — некоторые предпочли убить верных животных, чем предоставить их неизвестной участи.

Солдаты и офицеры с худыми котомками помогают взойти на борт гражданским, не пожелавшим остаться в обреченном краю. Я несу на руках чьего-то плачущего ребенка. Наша флотилия, подготовленная принять 75 тысяч человек, оказалась нагруженной более чем вдвое…

Русские корабли ровной цепочкой уходят от родного берега, траурно дымя трубами. Десятки судов и суденышек идут под Андреевскими флагами. Оставленный на произвол судьбы город опустел, притих и съежился.

Пять дней пути до Константинополя. Неделя на рейде этого города, который не торопится впускать толпы “крымчан”. Невообразимая давка: спали мы штабелями в грязных трюмах и повсюду на мокрых палубах. В WC стояли часами. Юнкер, дама или генерал — все уравнялись в правах на кружку воды или кусок протухшей селедки. Помыться хотя бы морской водой представлялось недоступной мечтой. Пропали всякие понятия о стыдливости, дамы запускали руку в декольте, чтобы изловить вшу. Эти дни я не могу вспоминать без душевной дрожи.

Армейский лагерь в каменистой “Долине роз и смерти” в турецком Галлиполи, где разместили наши части. Особо тяжелые первые недели: холод, голод, жизнь в палатках и полуразрушенных бараках. Помогала железная дисциплина, очень занятая жизнь диктовала свой ритм: утренняя поверка, занятия воинским артикулом, наряды по гарнизону или походы в горы за хворостом. Чуть позже появилась радость для души и тела — библиотека и театр, матчи в футбол. Помню, что испытывал невероятную гордость при виде этого чуда, этого русского духа, что стержнем держал всех нас на чужбине еще крепче, чем на Родине.

«Мы идем на чужбину, идем не как нищие с протянутой рукой, а с высоко поднятой головой, в сознании выполненного до конца долга» — говорил нам барон Врангель несколько месяцев назад. Все мы в те первые дни воспринимали наше положение как временное, убежденные в скором возвращении на Родину. Да и сама моя юность не допускала черных мыслей.

Но уже в марте появились первые признаки недовольства со стороны наших благодетелей, французских властей. Пошли слухи, что деньги на содержание армии отпускаются все неохотней, что самим своим существованием мы угрожаем нарушить хрупкое европейское равновесие. Хотя вряд ли французы остались в накладе, за нашу эвакуацию и крайне скромное содержание в Турции им отдан весь прибывший из Крыма флот.

Дорогой брат, теперь я должен закончить мое письмо, а ведь не написано еще и половины, но корабль, с которым на континент уезжает мой знакомец, вот-вот отчалит.

С нетерпением жду от тебя вестей!

Целую ручки твоей Дарьи Петровны.

Будьте здоровы и благополучны.

Искренне любящий тебя,

Андрей Голицын.

#

Случайностей не бывает?

Сент-Женевьев-Де-Буа, 2013 год

Смеркалось, вдоль дороги бледно светили редкие фонари. Был тот час вечера, когда все добропорядочные граждане сидели за семейным ужином, вернувшись с работы-учёбы, а время любителей ночных развлечений ещё не настало. Всякое движение на дорогах и тротуарах маленького парижского пригорода почти прекратилось.

Спрыгнув с кладбищенской ограды, я побежал вдоль шоссе, стараясь держаться вплотную к стене и лихорадочно соображая на ходу, что делать дальше. Сзади послышался шум мотора — откуда? только что была пустая дорога! — я оглянулся на бегу. Маленький “Ситроен” резко затормозил, пассажирская дверь рывком распахнулась, оттуда выглянула лохматая девчонка и крикнула по-французски:

— Мсьё, может подвезти?

Не раздумывая, я запрыгнул на сиденье и машина рванулась, набирая скорость. Я еле успел захлопнуть дверь.

— Спасибо!

— Да не за что. Там какие-то люди лезли через забор, это за тобой? Чего ты натворил? — любопытно спросила девчонка, ухитряясь смотреть одним глазом на меня, а другим на дорогу.

— Без понятия! Первый день как приехал сюда, пришел повидать знакомого, а тут, откуда ни возьмись… Твою ж мать, сходил за хлебушком, — пробормотал я по-русски.

Девчонка удивилась:

— Ты шел в булочную и на тебя напали?

Я повернулся и, наконец, рассмотрел её. Не такая уж и девчонка, лет двадцать пять, растрепанные белые волосы, возбужденно блестящие глаза.

— Какая еще булочная?… А! Не обращайте внимания, непереводимый фольклор. Стоп, вы по-русски понимаете?

— Немножко понимаю, — кивнула она. — Я с туристами работаю, русских много приезжает, так что хочешь-не хочешь, а выучишь. Но давай лучше на французском, ты хорошо говоришь.

— Ладно, — я потер лицо, посмотрел на руки. В быстро мелькающих полосах света от фонарей рассмотрел, что левая вся в темном и липком. Я осторожно потрогал ухо. Ерунда, царапина, по касательной задело.

— Что там у тебя, покажи? — она повернулась, даже не подумав снизить скорость. Полосы фонарного света давно уже слились в непрерывный стробоскоп. — Ого! Сильно болит? Потерпи немножко, скоро приедем, заклеим.

— А куда мы едем-то? — спохватился я. — Спасибо, конечно, большое, но вы меня лучше высадите где-нибудь здесь.

— Ага, “высадите”. И далеко ты уйдешь, такой прекрасный собой, да еще не местный? Сам подумай — район тебе незнакомый, по темноте у нас тут банды всякой шпаны гуляют, полиция еще набежит сейчас, а тут ты, весь из себя подозрительный, в кровище. Загребут и разбираться не станут, кто там на кого напал. Понимаешь, да? — она проскочила пустой перекресток на красный. — Я живу рядом, зайдешь, хоть умоешься.

Я немного подумал и решил, что совет дельный. Царапину и правда надо хотя бы заклеить. И грязную майку переодеть. И понять, что это такое было! Хотя забавно, конечно, что такая соплюшка строит планы по его спасению. И кстати…

— Спасибо за помощь. Вас как зовут? Меня Александр.

— Александер? А попроще никак? И почему ты мне “выкаешь”, я что, так старо выгляжу? Или ты такой сноб? Хотя вроде не похож, — она оценивающе скользнула по мне взглядом. — Я Иза. Вообще-то Изабель, но не люблю. Звучит напыщенно, как в кино. Так что просто Иза.

— Можно и попроще, друзья зовут Санчес, — еле вклинился я в её бойкую болтовню. Сложно так с ходу перейти на “ты” с незнакомым человеком и мне пришлось сделать над собой ощутимое усилие. Выглядеть снобом решительно не хотелось, а у французов с “ты” и “вы” и правда все намного проще, чем у нас. — Слушай, Иза, говоришь, видела этих людей? А они тебя?

Иза свернула в тихий дворик, остановилась у подъезда трехэтажного дома. Немного подумав, рассудительно сказала:

— И они меня, наверное. Я еще затормозила около них, рассмотреть, что там такое. Я на Русское кладбище группы часто вожу, обычно там вечером все закрыто и пусто. А тут еду, трое копошатся у калитки и на меня уставились так нехорошо. Ну я и рванула оттуда, еще не хватало во всякое дерьмо влезать. А потом смотрю — ты бежишь, а эти через ограду уже лезут… — она выбралась из машины, прихватив с заднего сиденья спортивную сумку.

— Ну, что, идём? Я здесь живу.

В квартирку Изы пришлось топать на последний, третий этаж. Я вошел в открытую хозяйкой дверь и быстро осмотрелся: в единственной большой комнате один угол оборудован под кухню, дальше широкое окно, балкончик с двумя стульями и пепельницей на ножке. Диван-раскладушка со смятыми простынями, рядом на маленьком столике остатки завтрака — одна кофейная чашка, одна тарелка. Больше рассмотреть не удалось, Иза за руку потащила меня в ванну. Сама смущенно сгребла в кучу развешанное на крючках белье и принялась рыться в аптечке.

— Давай сюда свою боевую рану, — она прижала мне к уху резко пахнущий спиртом ватный шарик. Надо же, и крови она не боится и шока от всей ситуации что-то не заметно. Может, еще не накрыло на адреналине?

— Шрам останется, наверное. Может тебя в госпиталь отвезти? Там бы зашили. А вдруг заражение? А вдруг столбняк?

Я зашипел, когда она прижала вату слишком сильно:

— Значит, остолбенею! Наплевать на шрам, само заживет. И я не понял, какой еще госпиталь, смеешься что ли? И кстати, мы где? В смысле, мы еще в Сент-Женевьев?

— Нет, это уже район Версаля, но это недалеко, а тебе куда надо?

— Надо сходить в одно место в Сент-Женевьев. И побыстрее бы…

Иза посмотрела скептически и я тоже перевел взгляд на себя в зеркало. Мда… Хорош. Ухо заклеено щедрой полосой пластыря, майка вся в подозрительных пятнах, на боку дыра.

— Точно сотрясения мозга нет? Куда тебе в таком виде… — Иза собрала в кучу окровавленную вату и обрезки пластыря. — Давай утром тебя отвезу, куда там тебе надо…

Я помотал головой: внутри перекатился туда-сюда громыхающий шар. В виске что-то стрельнуло и отдалось звоном в ухо. А почему бы и нет…

— Где-то тут рядом, я потом в сети поищу адрес. Ладно, если приглашаешь…

Иза удивленно остановилась на пороге ванной.

— Но-но, ничего такого, мальчики налево, девочки направо. Дружба, равенство, братство… Андестенд?

Я состроил разочарованную мину.

— Братство так братство…

— Майку большую я тебе найду, пойдешь в душ? Смотри, тут еще кровь и в волосах земля какая-то. Ты на земле что ли валялся на этом кладбище? Ой, слушай, — спохватилась она, глянув на часы, — поздно уже как, а мне еще маме звонить! Ты иди тогда в душ, а я на телефон.

— Ты все еще звонишь маме?

— У меня мама, видишь ли, тревожная очень, приходится. А что? Ты не звонишь?

Я покосился на Изу. Смешная такая балаболка, веснушки вон у нее на носу, как у маленькой. Маму любит.

— Нет, не звоню. Некому звонить. Я один давно.

Иза положила чистую майку на стул у двери, подождала пока из ванной не послышится звук льющейся воды и вышла с телефоном на балкон.

— Это я. Да, все в порядке, — приглушенно сказала она в трубку. — У меня смена объекта… Не уверена, но думаю, что следовали за ним.

Иза помолчала, внимательно слушая:

— Хорошо, продолжаю… У меня все.

#

В темном-темном лесу

Сент-Женевьев-Де-Буа, 2013 год

— Стой, куда?! Не стрелять! На стоянку, в машину!

Лысый разочарованно опустил “беретту” и обернулся:

— Шеф, уйдут же! Хоть я и засек, куда эта машина свернула, но…

— Наплевать, куда она свернула. Главное сейчас — свалить отсюда по-быстрому. Давай в машину, я сказал!

Трое бегом добрались до маленькой пустой стоянки в сотне метров от Русского кладбища, Лысый сел за руль джипа неприметного серого цвета. Со стороны центра города волнами наплывали приближающиеся полицейские сирены.

— Дерьмо, едут уже, быстро они. Лысый, в следующий раз ставь машину поближе!

— Шеф! — Лысый оскорбленно ударил себя в грудь, — вы сами приказали поставить подальше, чтоб не светиться!

— А ты бы собственным умом иногда соображал, ты у меня десятник или кто? Ладно, поехали!

Лысый благоразумно сменил тему:

— Куда теперь?

Шеф пригладил ухоженную бородку и сплюнул в окно:

— Давай в тот лес у станции, где мы утром останавливались.

Лысый нажал на акселератор и резко вывернул руль на повороте, Толстый Жан на заднем сиденье от неожиданности завалился на бок.

— Потише, ты! У меня тут аппаратура в руках!

— А ты там держись, чего развалился! — Лысый, визжа тормозами, перевалил через “лежачего полицейского”. — Пристегнись, придурок!

— Всем тихо! Толстый, повтори, что там старик в конце сказал, — шеф вытащил сигарету и щелкнул тяжелой золотой зажигалкой.

Жан, отдуваясь, выпрямился на сиденье и, вытянув ремень, кое-как пристегнулся..

— Он сказал, что все у него тут рядом на даче, все в сохранности, как он кому-то там обещал. Что, мол, сейчас они пойдут к нему и он это все, не-знаю-что, тому молодому хмырю отдаст. Вы ж сказали, дать отмашку, когда место назовет, я и…

— Где это место?! Он сказал точно? — шеф содрал с головы шляпу и развернулся назад. Глаза у него были бешеные.Толстый втянул голову в плечи и сделал попытку стечь вниз под кресло.

— Он сказал, тут рядом…

— Кристаччо! — Шеф грохнул кулаком по “торпеде” и замолчал. Лысый добрался до опушки редколесья, нашел полузаросшую грунтовку и, медленно проехав еще метров двести, заглушил мотор на небольшой прогалине.

— Значит, так, — шеф вытащил айфон, — сидим в этом лесу до упора, пока жандармы не успокоятся. А успокоятся они не скоро… Толстый, этот старик кто? Ну, должность? Кем он там работал на кладбище, ты понял?

Жан беспокойно заерзал:

— Он вроде как в приходском доме подрабатывает. Что-то вроде служителя. Вот там, где они сидели, это и был приходской дом.

— Понятно. Все, сиди молча теперь, — шеф быстро защелкал пальцами по телефону. — Ага, вот. Родионов Игорь Владимирович, Русское кладбище. Ну-ка, ну-ка… а вот так если? Вуаля. Сент-Женевьев-дю-Буа, улица Россиньоль, дом 5. Туда нам и надо.

Лысый щелчком отправил окурок в окно:

— Шеф, я у этой машины, что нашего клиента подобрала, номера разглядел. Может, разузнаем, кто тут подсуетился?

— Нет смысла. У нас с клиентом одинаковая задача — приехать на место, забрать свое и тихо свалить. Значит, как только тут все утихнет, едем в этот дом номер пять, делаем все дела и… ждем.

Лысый удивился:

— А чего ждем то? Я думал, находим, забираем и сразу же делаем ноги?

— Нет, мы еще дождемся этого русского, раз уж сразу его не грохнули. Вряд ли он сразу туда попрется, мы в том районе сегодня обеспечили копам развлекуху на всю ночь.

Шеф выбрался из машины, с хрустом потянулся и восхищенно уставился в небо:

— А звезды-то какие! А мы всё в землю смотрим, всё как кроты слепые живем… Лысый, давай звони нашим ребятам в Париже, пусть подъедут утром по этому адресу. Хотя нет, пусть едут сюда и вторую машину для нас пригонят, эта уже засветилась.

#

Лучше сделать и жалеть

Сент-Женевьев-Де-Буа 2013 год

— Кажется, здесь, — я проверил почтовый ящик у въездных ворот. На ящике белела бумажка “И.В.Родионов”, заботливо прикрытая от дождя прозрачным скотчем. — На карте Гугля все выглядело точно так же — и ворота и дом и лесок рядом.

— Подожди, я отгоню машину подальше. Хоть и шесть утра, а все равно нечего торчать тут на проезде. — Иза стянула свою гриву в хвост и заявила: — Я пойду с тобой! Мне тоже интересно и вообще, я же тебя спасла вчера, имею право?

— А на работу тебе не надо?

— П-ф-ф! — Иза неопределенно махнула рукой, — я на вольных хлебах, да и не сезон еще, клиентов мало.

Я изучающе посмотрел на нее. Следовало бы отправить девочку подальше отсюда, но вчера ее номера засекли, как пить дать. Неизвестно, кто там был на кладбище по Родионовскую душу, но девчонка ввязалась в это дерьмо из-за меня, это уж точно.

Ночью мне толком не спалось, все стояла перед глазами картинка, как у старика дернулся худой кадык и лопнул кровавый пузырь на губах. Что Родионов хотел сказать этим своим “Под кр…”? Под крышей? Под крыльцом? Под крылом? Иза постелила мне на полу, сама улеглась на раскладной диван, отвернулась к стене и быстро уснула. А я все ворочался на своей жесткой лежанке, слушал ее тихое дыхание, слушал переливы полицейских сирен неподалеку, ходил курить на балкон и думал.

Может, все же плюнуть и уехать домой? Что за дела, в самом деле. Словно в плохом сериале, внезапно появляется дядюшка с наследством, какие-то мутные намеки со всех сторон, теперь стрельба эта идиотская. А если бы я с оружием пришел? Тогда все эти “стреляльщики” прямо там на кладбище и остались бы и возить далеко не пришлось бы. Или знали, что я не вооружен? Следили? Если и следили, то теперь потеряли, эта девчонка водит как Шумахер…

Но что если тут и правда какая-то тайна и до нее два шага, быть может, осталось только руку протянуть, а он сейчас все бросит и уедет? Добровольно отказаться от несбывшегося? Как бы локти себе потом не изгрызть. И старика жалко, так жалко старика! Если он все бросит, получится, что старик зазря погиб! И еще кое-что важное не отпускало, свербило: ощущение иссохшей, но уже оживающей пустыни, что я словил там, на кладбище, рядом с Родионовым и могилой деда.

Лучше сделать и жалеть, чем не сделать и жалеть, да?

До сих пор этот принцип всегда работал. Обычно у меня все происходило как раз в духе “сделать и не жалеть”. Или жалеть, но вовсе не о том, что сделал… Как шесть лет назад, когда вынужден был покинуть родину. Шесть лет прошло, а на душе все тот же паршивый осадок и при одной мысли едкая горечь начинает сочиться в мозг.

“Тебе трибунал светил, скажи спасибо, что мы тебя просто по служебному несоответствию уволили. А стоило бы, за неподчинение приказу командования,” — ровным тоном говорит кавторанг Ненашев, стоя ко мне спиной и стряхивая пепел на подоконник. Мы вдвоем сидим в служебной курилке. Ненашев всего пару месяцев как сменил на этом посту любимого всеми командира Горчакова — Батю, не прошедшего очередную медкомиссию и уволенного по выслуге лет. Фамилия Ненашеву подходила идеально.

“Кто еще тут несоответствует — большой вопрос. Ты за свое место трясешься, а я, значит, должен был бойцов пустить в расход…” — я с силой давлю окурок в грязной, отвратительно воняющей пепельнице. Оппонирую я Ненашеву мысленно, пропуская мимо ушей его формальные банальности. Мог бы и не мысленно, но правду сказать, Дон Кихот никогда не входил в число моих любимых персонажей. — “Вылетишь вон без пенсии!”, ха-ха три раза. Напугал ежа голой жопой… “Приказ командования”, извольте радоваться. Сказал бы я, чей это был приказ, сами бы вы, Хрен-с-Горы, неполное служебное схлопотали. И никакие связи в Москве не помогли бы. И даже совместные пьянки с прокурором Булкиным. Наслышаны и об этом, а как же, наслышаны.”.

— И не забудь, что ваш отряд боевых пловцов официально числился в отпуске на Черном море. Это чтоб тебе всякие левые мысли в голову не лезли. — Ненашев швыряет “бычок” на пол, давит ботинком и прощально шваркает дверью. Я опять закуриваю, прикидывая свои перспективы. Перспективы вырисовываются так себе. Понятно, что этот везде соломки подстелил, куда мне до профессионального карьериста… Ишь ты, мы значит, в отпуске были, сами по себе в порту поплавать решили. В недружественных водах, ага. Прогнило что-то в Датском королевстве…

Но кто мог знать, что на охране того захолустного порта будет стоять новейшая противодиверсионная система? У моего отряда, отряда “Санчеса” имелся приказ “ослепить противника”, уничтожить береговые радиолокационные станции для высадки десанта. Вот только уже погрузившись в темную воду, натренированным шестым чувством, внезапным холодком вдоль хребта, который всегда безошибочно предупреждал об опасности, в тот августовский вечер я сразу просек, что “Циклоп” на этот раз вовсе не тот и кто кому выбъет глаз — даже не вызывает сомнений.

Непосредственно сразу после этого озарения мне пришлось за секунду принять решение в духе “Лучше сделать и жалеть”. Нарушить приказ, увести группу, не выполнив задания. Но я не пожалел. Плевать на Ненашева, зато ребята целы. Интуиция меня не подвела.

Я тогда сразу Бате позвонил. Да и теперь, хоть Батя уже три года как ушел из жизни, мысленно обращаюсь к нему в трудную минуту. А тогда Батя сначала художественно выматерился, а потом решительно приказал мне валить из страны, пока Ненашев еще и не посадил меня до кучи. А Ненашев, конечно, мог и, скорей всего, тем бы и кончилось. Собутыльник местного прокурора — это серьезно. Против лома нет приема.

Была только одна закавыка — мой статус невыездного на ближайшие пять лет. Загранпаспорт лежал у командира в сейфе, документы выдавались только на время командировок. Действовать требовалось быстро: хотя приказ о моем увольнении уже был подписан, но в стоп-лист фамилию “Голицын” еще наверняка не внесли. Батя дал мне запасные ключи от своего бывшего кабинета, объяснил:

— Там два сейфа, один опечатанный, где секретные доки хранят, а второй — обычный, для текучки, паспорта там лежат. Ключ от обычного тоже на связке. Видеонаблюдения там нет, кабинет опечатывают только вечером. Так что ты завтра же, когда Ненашев в столовку уйдет, паспорт аккуратно забери и делай ноги. Сразу он ничего не заметит, а потом поздно будет. И вот еще что, — Батя, покашливая, сходил в другую комнату, принес толстую пачку долларов, перетянутую аптекарской резинкой. — На первое время тебе, тут десять тысяч. Ты головой не крути и не возражай! Это я дачу летом продал, мне они пока ни к чему. А ты как обживешься — вернешь потихоньку. Не отнекивайся, говорю! Я лучше знаю, что тебе нужно. Я твой командир.

И я уехал. Запустил дурочку командиру, что запил и сижу дома. Сам улетел в Москву, оттуда — ночным автобусом до Минска, а уж там взял билет до Таиланда, благо тайскую визу можно купить и на месте по прилету. Вещей с собой — один рюкзак: две смены одежды, походная аптечка, фотография родителей.

Прощаться было особо не с кем. Ленка, любимая жена, еще в тот день, когда узнала об увольнении, собрала шмотки и дверью хлопнула: «Как был нищеброд, так им и остался, альтруист хренов!». Что ж, ее можно понять. Деньги я и правда не греб лопатой, да и дома, с моей-то службой, редко бывал. К тому же, существовал еще на свете и “эффективный менеджер” от армии, недавно появившийся в Ленкиной жизни. Ленка скрывала, но я все равно знал, конечно же. Правильно же говорил когда-то отец: «С нашей профессией волк-одиночка — самый подходящий статус, а таких терпеливых женщин как твоя мать — единицы, попробуй еще найди.»

Теперь вот и отца с мамой нет. А быть одиночкой оказалось не так и плохо. Держишь дистанцию и все прекрасно — никаких тебе разочарований и обид. Только иногда, очень редко, в паршивые минуты, в голове всплывала слышанная еще в детстве фразочка о том, что в старости некому будет воды подать, которую я моментально гнал подальше, зябко передергивая плечами. Да и внутренний ехидный голос сразу же добавлял, что до той старости еще дожить надо суметь и в этом я с ним полностью соглашался.

#

Так хочет Бог!

Акра 1291 год

Паутина перед выходом особо густо заплела просторный, выложенный камнем ход. Когда его проложили и когда последний раз здесь бывал человек? Тампль — кладезь секретов.

Отец…

Я снова обтер липкое лицо и в следующий миг увидел пологий подъем в свете факела. Наклонную крышку лаза пришлось прорезать по краям мечом, так она вросла в склон. Несколько пинков и крышка отворилась наружу, выпустив меня в колючий кустарник и весенний день. Все тот же день, что начался для меня так рано и уже теперь казался бесконечным, хотя солнце стояло всего лишь на полдне.

Я выдрался из колючек, оставив им клочья плаща, но сохранив в неприкосновенности мою ношу, захлопнул и присыпал землей крышку. Выход оказался на южном краю гавани, откуда доносились слившиеся в одну звенящую ноту звуки беды: крики, лязг, скрип. А над внутренним городом извивались черные, багровые понизу, языки пожаров.

Надо спешить.

Жадно вдыхая пропитанный гарью воздух, я добежал до порта, но дальше мое продвижение сильно замедлилось. Приходилось с бранью прокладывать себе дорогу в густой орущей толпе, уклоняться от летящей в лодки поклажи, не наступать на визжащих под ногами детей и при этом помнить о моем драгоценном мешке. Быстрый осмотр порта показал, что все стоящие корабли перегружены бегущими жителями, верхние палубы битком, но по трапам упорно все лезут и лезут новые, не обращая внимания на пинки и затрещины матросов, срываясь в воду, хватаясь за якорные цепи.

Ближняя к проходу в море, анжуйская галера на сотню гребцов, единственная из всех не подвергалась осаде и приблизившись, я понял почему — трап охранял десяток матросов с обнаженным оружием. Это могла быть только она, “Стрела” капитана Гийома.

— Гонец отца Раймунда, — сказал я матросам. Один из них хрипло окрикнул стоящего на галере капитана, указал на меня и получил знак подняться на борт. Пока я лез по занозистым доскам наверх, матросы внизу сдерживали и отшвыривали напирающих беженцев.

— Ave Maria! — приветствовал меня торговец Гийом, пристально сверля единственным глазом. Второй, в полной гармонии с черной бородой на поллица, прятался под черной же повязкой и наводил на мысль о корсарах.

— Deus Vult! — привычно отозвался я и оглянулся на взвизг мокрого дерева. Матросы втащили трап и галера уже споро отходила от берега. Капитана отвлекли и я оперся на борт, наблюдая как гребцы разом взмахивают веслами, лавируя к выходу из гавани среди десятков мелких посудин, перегруженных сверх всякой меры. Еще немного и на выходе образуется затор, но мы успеем…

На носу одной лодчонки, с которой мы поравнялись, я увидел отца Бертрана. Он вечно возился с городской чернью, найдя себя в таком служении. Эту чернь отец Бертран и пытался сейчас спасти. Наши весла почти задели головы набившихся к отцу оборванцев, те шарахнулись и хрупкое равновесие тяжело осевшей в воду лодки нарушилось. Лодка накренилась, черпнула бортом воду, на мгновение застыла и начала проседать. Оборванцы цеплялись за уходящие вглубь борта, а кто и плыл, в надежде ухватиться за соседнюю посудину, попадали под прицельные весельные удары и исчезали под черной водой. Отец Бертран молился, одной рукой держась за обломок скамьи, а другой творя крест.

Я заорал, требуя бросить канаты тонущим. Капитан Гийом бесшумно возник около меня и холодно вперился одиноким глазом.

— Господин так печётся о рвани?

— Там мой собрат!

— Я получил ясный приказ от отца Раймунда. Никаких посторонних на судне. Разве он не дал вам подобных указаний?

Я покрепче сжал зудевшие кулаки и смирил позыв раскрошить гнилые зубы этого нахала-простолюдина. Пригвоздил капитана многообещающим взглядом и сел на мокрые доски, привалившись спиной к борту. Лучше не смотреть вниз. У меня есть миссия, остальное неважно.

Принять крест…

Галера вырвалась на простор и расправила два латинских паруса. Как ни мало я понимал в мореходном деле, все же не мог не отметить стремительность и вооружение нашего судна, весьма схожего с корсарским, как и его капитан. От наблюдений меня отвлек матрос, поднесший кружку подогретого вина. Я взял и поставил ее на пол, не поддавшись соблазну. Один глоток — и вся усталость сегодняшнего дня свалит меня с ног.

Я обошел галеру, спустился в трюм и тут увидел ответ на вопрос, мучивший меня с того мига, как поднялся на это судно. Я все гадал, кем был мой отец Раймунд для морского бродяги Гийома, чем расплатился за мое путешествие. В богобоязненность этой пиратской рожи я не верил. Трюм до отказа был забит тюками шелка и мешками риса, которые могли попасть сюда из осажденной Акры только с помощью нашего ордена, а значит — моего отца. Я выбрался из трюма на палубу и бросил прощальный взгляд на исчезающую Акру.

#

Пойди туда, не знаю куда

Сент-Женевьев-Де-Буа 2013 год

— Ладно, идем. Только условие: ничего там руками не трогаешь и делаешь все, как я скажу! Окей? — я закинул рюкзак на плечо и еще раз огляделся. Рано, тихо, пусто. Мирный пригород. И не простой, похоже, пригород. Дома далеко друг от друга, по олимпийскому бассейну можно вместить у каждого. Да еще высоченные деревья так густо, что особняки с их ненормально просторными участками похожи на основательно изолированные заимки в сибирском лесу. Вот тебе и старик Родионов, неприметный смотритель на кладбище!

— Не буду я ничего трогать, просто посмотрю… — Иза открыла скрипнувшую калитку в высокой живой изгороди и тоже ахнула: — Ничего себе, просторы тут какие!

От ворот дом еле виднелся в глубине парка, сквозь который меж деревьев петляла кирпичная дорожка.

— Это довоенная постройка, — тихо сказала Иза, глядя на открывшийся за кронами дом, — поэтому и участок такой огромный, тогда это было еще возможно. Может твоего вчерашнего старика из-за этого дома и убили? Я бы не удивилась, теперь такой кусок земли под Парижем — это куча денег.

— Да-а-а, — оценил я масштабы, — тут можно дикие оргии устраивать с песнями и плясками и никто не услышит, а мы шепчемся зачем-то! Эге-гей!

Раскатистого эха от моего вопля не получилось, только птицы озадаченно притихли. А мне вдруг пришла в голову мысль, что я даже не знаю, есть ли у Родионова семья, жил ли он в этом доме совсем один или с кем-то? Я представил, как хожу по дому, роюсь в ящиках, и тут открывается дверь, входит жена Родионова или, допустим, сын… И пойди потом докажи, что ты не верблюд, то бишь не вор из русской мафии, о которой тут пишут в каждой газетке… Если в доме никого, то надо по-быстрому все осмотреть и уходить от греха подальше.

Белый, с балюстрадой, в два этажа дом стоял с закрытыми ставнями и вызывал в памяти слово “классика”. Может из-за двух колонн, подпиравших вход или полукруглого застекленного эркера над ним. Над крышей торчала узкая башенка с флюгером в виде изогнувшего спину и поднявшего хвост трубой кота. Сбоку от дома виднелась небольшая постройка, сразу вызывавшая ассоциации с русским сараем. Я заглянул и восхитился:

— Баня! Вот это да. Настоящая баня под Парижем, даже с вениками. Во дает русская интеллигенция. Жаль, не попользоваться теперь…

Я поднялся по ступенькам крыльца, достал родионовскую связку ключей. Ключей на ней висело шесть, один очень странный — стальной цилиндрик с разномастными шипами. Нужный подобрался легко и я открыл тяжелую дверь с латунными заклепками. Внутри свет пробивался узкими пластами сквозь щели решетчатых ставен. Из центрального зала высотой в два этажа широкая лестница с поворотом уходила наверх и продолжалась там антресолями вдоль стен. Между панорамным окном и лестницей темнел подкопченным провалом огромный камин, в котором запросто можно было зажарить кабана целиком.

— А ведь здесь еще и подвал есть, наверное. И чердак. И черт знает что еще. Этак мы до вечера искать будем. О, чердак! — я схватил Изу за руку и потащил наверх по лестнице.

— Он же мне сказал “Под кр…”, это должно быть “Под крышей”, логично?

— Чего под крышей? Кто сказал? Да не тяни ты меня, я упаду! — Иза вырвала руку и остановилась.

— Может объяснишь уже, что ты ищешь?

— Сам не знаю, — честно покаялся я, — есть одна такая русская сказка, в ней надо пойти туда, не знаю куда и принести то, не знаю что. Вот это точно моя ситуация. Родионов отдал мне ключи и шепнул, что в этом доме есть кое-что для меня. Все, больше никакой информации.

— Прелестно, — оценила Иза, разглядывая второй этаж, — теперь тебе придется разобрать дом на отдельные кирпичи…

Все двери вдоль антресолей с резными перилами оказались открыты, Я заглянул в каждую. Спальня, еще спальня, кабинет с массивным деревянным столом, на нем характерная лампа под зеленым абажуром с бахромой, на стене — большое бронзовое распятие. Может быть, из-за сумрачного света сквозь ставни, но кабинет казался печальным, как будто уже подернутым пылью заброшенности.

С небольшой площадки вверх уходила еще одна короткая и прямая лестничка, над ней темнел прямоугольный ход, закрытый полированной деревянной крышкой.

Конец ознакомительного фрагмента.