Маешка

Натиг Расулзаде

Полуфантастический рассказ с элементами мистики о несчастном картежнике, который не может побороть свою болезненную страсть игрока и в итоге проигрывает свою жизнь.

Данный текст не может быть использован в коммерческих целях, кроме как с согласия владельца авторских прав.

* * *

Под утро приснился странный сон. Он проснулся, позевал немного и сказал жене:

— Мне приснился странный сон. Жена не отвечала.

— Ты слышишь? — спросил он и толкнул ее под бок локтем.

— Ты что, спятил?! — тут же, с места в карьер, рассвирепела жена. — Не видишь, я еще сплю?

— А который час? — спросил он.

— Четыре утра, — сказала жена, зарываясь поглубже в одеяло и тщательно укрывая бок со стороны мужа.

— Нет, серьезно? — сказал он. — Не может быть… Уже совсем светло.

Он нехотя поднял голову с подушки и посмотрел на будильник на старой обшарпанной тумбочке. Часы показывали половину восьмого. Он на всякий случай прислушался — тикают.

— Половина восьмого, — сказал он. — Я так, примерно, и думал. Ну что, рассказывать, или тебе неинтересно?

Жена молчала.

— Просто я стараюсь наладить контакты в семье, — сказал он.

Жена продолжала безмолвствовать.

— Ну, значит, — начал он, — как — будто я в тюрьме нахожусь.

— Туда тебе и дорога, — вдруг произнесла жена. — Может, немного отдохнем от тебя.

— Ну, значит, нас во двор вывели, погулять, — продолжал он, проигнорировав реплику жены. — И там, во дворе, в тюремной стене дырка. И заключенных, то есть, нас, выстроили в длинную-предлинную очередь, и все по — очереди смотрят в эту дырку. Надзиратели следят, чтобы был порядок, чтобы никто не смотрел по второму разу, а начальник тюрьмы стоит тут же и будто лекцию читает, говорит, вот, мол, какое заботливое тюремное начальство: мало того, что поит и кормит вас, недостойных, но даже зрелища всякие показывает — вот эту дырку, например. Все друг за другом смотрят в дырку, головами качают, цокают языками от восхищения, улыбаются мечтательно, отходят. Подходит моя очередь. Я волнуюсь. Заглядываю в дырку, а там — темно, как у негра, ни черта не видно. Дырка, оказывается, не сквозная была. А я-то думал, улицу увижу, прохожих, машины, ну, то, что за тюремными стенами… — он вздохнул.

— Ну и балбес ты, Маёшка, — сказала жена будничным, совсем не сонным голосом.

— Почему? — поинтересовался он. — Почему сразу — балбес?

— Потому что, вечно с тобой такое происходит. Для всех дырка сквозная, только для тебя — нет.

Маёшка немного помолчал, потом сказал:

— Кто ее знает, может там никто ничего не видел?

Жена заерзала, дернула плечом.

— Как же, — сказала она.

— Почему ты со мной так разговариваешь? — спросил он, немного помолчав.

— Просто я стараюсь разговаривать на посторонние темы, — ответила жена. — Поддерживаю, так сказать, светский разговор в салоне. Чтобы не говорить о главном.

— Ладно, не начинай, — сказал он. — Не порть утра. Он поднялся, накинул халат.

— Сколько раз говорил — зашей эту прореху в халате, — проворчал он. — Каждый раз рукой туда попадаю.

Жена промолчала. Он вышел из комнаты, умываться пошел.

Она, не открывая глаз, вдруг тихо заплакала. Слезы стекали теплыми каплями на подушку и там растворялись в белом, ненасытном лоне прожорливой подушки, пожирательницы слез. Она всхлипнула и вытерла глаза ладонью, так и не раскрыв их ни разу. Он вернулся через пять минут, и она по шороху одежды поняла, что он уже одет и готовится выходить.

— Не забудь булочек взять для Фирамиды До, — сказала она с закрытыми глазами. — Ты можешь купить булочки?

— Могу, — оказал он, заправляя рубашку в брюки. — Фирамида До моя дочь. Четыре года.

— Ты не лучше, — сказала жена. — Маёшка.

— Это оправдано, — сказал он.

— Знаю, знаю, — проворчала жена. — У тебя все оправдано.

— Фирамида До, — проговорил он, прислушиваясь к звукам.

Хорошее имя и фамилия.

— Ребенок так хочет, — сказала жена. — Сам знаешь — ненадолго.

Он подошел к окну, застегивая рубашку. Посмотрел на улицу.

— Дождь, — сказал он. — Сегодня что, воскресенье?

— Можно подумать, для тебя это имеет значение, — сказала жена.

— Представь себе, имеет.

Она обернулась к нему, стоящему у окна, поглядела на его спину, Па напряженный поворот головы, будто за окном он увидел нечто необычное. Просто дождь, — подумала она, — что он там высматривает?

Пришлепала из своей комнаты дочь, распахнула их дверь и сказала:

— Фирамида До проснулась!

— Ура! — сказал он. — Да здравствует Фирамида До! Задрав голову, девочка пытливо поглядела на лежащую, прикрыв глаза мать, на отца, стоящего отстранено у окна и спросила:

— Ну, сто? Опять полугались? — она все еще немного картавила, уже гораздо меньше, чем год назад, но когда волновалась по-прежнему картавила сильно.

— С чего ты взяла? — нарочито веселым тоном спросил он.

— Доброе утло, Фирамида До.

— Доблое утло, — ответила она, — Мама плакала.

— Ну что ты говоришь? — сказала мать. — Пустомеля.

— Я знаю, — настойчиво сказала девочка. — Ты плакала.

Он подхватил дочь на руки, расцеловал ее и опустил на пол.

— Маёшка уходит? — спросила она.

— Да… — промямлил он. — Я скоро вернусь.

— Не лги ребенку, — сказала жена.

— Фирамида До узе проснулась, а Маёшка узе уходит? — расстроилась девочка.

— Дорогая моя Фирамида До, — сказал он. — Я тебе позвоню.

— Нет, — она энергично покачала головой. — Фирамида До боится телефона.

— Боится телефона? — удивилась мать. — Что ты такое говоришь, доченька?

— Телефон обманывает Фирамиду До. Говорит: Маёшка придет, а он не приходит, и Фирамида До узе долзна спать идти. Он нагнулся к дочери. Она пытливо, серьезно посмотрела ему в глаза совсем взрослым, много понимающим взглядом. Он содрогнулся в душе, представив на миг, что она уже большая. Что с ней будет, боже, — подумал он. — Что ее ожидает? Как же мне быть?

Вдруг она крепко схватила его за шею, обняла.

— Пусть Маёшка не уходит, — стала плакать дочь. — Пусть Маёшка не уходит!

Мать переполошилась, вскочила с кровати, взяла девочку на руки, стала утешать, успокаивать, приговаривать что-то спокойное, глупое, теплое. Маёшка, торопливо одевшись, выскочил из квартиры. Вслед ему неслись вопли дочери.

— Маёшка! — кричала она. — Маёшка!

Что это с ребенком? — подумал он. — Такого с ней еще никогда не было…

Когда он выходил из подъезда на улицу, дождь усилился. Он поднял воротник и пожалел, что вышел без кепки, но возвращаться уже не хотелось: дочка закатила истерику, пришлось бы остаться. А сегодня никак нельзя было не пойти. Вдруг он почувствовал, как устала душа. Хотелось молчать, долго не произносить ни звука, не раскрывать рта.

Рядом с ним остановилось такси. Он рассеянно поглядел на машину посмотрел на небо, с которого лил уже ливень, открыл дверцу и сел на заднее сидение.

Квадратные, крепко скроенные плечи таксиста в каком-то похабном ворсистом пиджаке, вместо того, чтобы внушить ему чувство уверенности, вдруг заставили его взволноваться. В чем дело? — спросил он сам себя.

— Дело в том, — не оборачиваясь, произнес таксист. — Что я все о вас знаю, Маёшка.

— Откуда? — через силу спросил Маёшка.

— Ваша дочь звала вас из окна, не слышали? — шофер расхохотался. Маёшка перевел дух, но тут шофер стал ему рассказывать о нем. Он молчал, слушал таксиста, и постепенно ему становилось все безразличнее то, о чем говорил таксист, вопросы, которые поначалу роились в голове его в связи с неожиданными провидческими способностями таксиста, как-то сами по себе разбежались, исчезли, и он теперь только равнодушно выслушивал слова таксиста, будто тот говорил о каком-то совершенно постороннем человеке. Но он заставил себя сосредоточиться и слушать повнимательней.

— А сейчас вы едете играть, — между тем продолжал таксист. — И это все, что вы умеете, господин Игрок с большой буквы.

— Нет, — сказал Маёшка. — Вы ошибаетесь. Я писал музыку. Только сейчас она никому не нужна.

— Вот вы и приехали, — сказал таксист, не дослушав его последнюю фразу.

Маёшка посмотрел на улицу, и только сейчас вспомнил, что не называл таксисту никакого адреса. Он вышел из машины, стал рыться в карманах, чтобы уплатить за проезд, но машина не стала ждать, рванула с места, взвизгнув тормозами. Маёшка озадаченно посмотрел вслед убежавшей машине. Он стоял возле знакомых дверей, под дождем.

Ему открыл человек во фраке с очень учтивым и предупредительным видом, совсем не похожий на швейцара, а скорее — на пожилого профессора, доктора точных наук, не по своей вине обогнавшего свой век. Маёшка по сравнению с ним выглядел давно не кормленным амбалом. Он порылся в карманах. Руки профессора в белых перчатках предупредительно спрятались за пингвиний хвост фрака, неправильно истолковав жест посетителя. Маёшка извлек из кармана помятую карточку клуба. Человек, так и оставшийся с руками за спиной, даже не взглянул на карточку, застыв в позе доброжелательного холодного памятника.

Конец ознакомительного фрагмента.