Орхидеи для кукловода

Наталья Юрьевна Царёва (2024)

Григорий лежал передо мной с аккуратной дыркой во лбу. Крови не было, она как будто куда-то делась, наверное, осталась в черепе — в той самой голове, что строила грандиозные планы по расширению производства, той, что руководила «Kuklovod Incorporated», той, где родилась однажды мысль сделать меня его женой. Григорий лежал с аккуратной дыркой во лбу, тяжелым телом примяв шерстяной ворс дорогого ковра (я пыталась убедить его, что такие ковры — это уже не модно, да разве же он слушал, Григорий никого не слушал), а я стояла рядом с револьвером в руках — окаменевшая, беспомощная, потерявшая дар речи и способность соображать. Самое главное — я не помнила, как сделала роковой выстрел. Я вообще не знала, как сюда попала. *** Приводя в дом восемнадцатилетнюю девушку, мужчина в возрасте с большой семьей автоматически обрекает себя на неприятности. Но уж, конечно, столь радикального решения проблем никто не ждал.

ЭТО НЕ Я

Григорий лежал передо мной с аккуратной дыркой во лбу. Крови не было, она как будто куда-то делась, наверное, осталась в черепе — в той самой голове, что строила грандиозные планы по расширению производства, той, что руководила «Kuklovod Incorporated», той, где родилась однажды мысль сделать меня его женой.

Григорий лежал с аккуратной дыркой во лбу, тяжелым телом примяв шерстяной ворс дорогого ковра (я пыталась убедить его, что такие ковры — это уже не модно, да разве же он слушал, Григорий никого не слушал), а я стояла рядом с револьвером в руках — окаменевшая, беспомощная, потерявшая дар речи и способность соображать.

Самое главное — я не помнила, как сделала роковой выстрел.

Я вообще не знала, как сюда попала.

Последнее, что сохранила моя память — это ужин в «Арене». Мы с Григорием сидели за отдельным столиком на балконе, а внизу, на усыпанном соломой полу сражались механический лев и мантикора. Никакого личного интереса у мужа в этом деле не было, механическими животными он совсем не занимался, но видно было, что происходящее ему интересно.

— Ася, ты совсем ничего не ешь, — сказал он тогда.

Я ела, вернее сказать, вяло ковырялась в тарелке, но с точки зрения Григория это была, разумеется, не еда. И от него ничего не укрывалось — конечно же.

Он всегда говорил, что мелочей не существует. Он стремился предусмотреть все — и ему до поры до времени это удавалось.

До той поры, когда он оказался распростертым на вышедшем из моды ковре с аккуратной дыркой во лбу.

В тот вечер Григорий был особенно внимателен. Вероятно даже, у него закралось подозрение, что отсутствие аппетита объясняется тем, что я снова беременна — не удивлюсь, если так. Но я вовсе не была беременна, а есть не хотела, потому что Мариса была особенно старательна в тот день на кухне. Она тестировала новую программу, включающую блюда южной кулинарной традиции. Все, что подавали на обед в тот день, было остро, пряно — и необычайно питательно. Так что сил на ужин уже не осталось…

Но Григорий мог предположить… боги, какая разница, что там подумал Григорий?

Какая разница, какая мысль влетела ему в голову, если несколько минут назад в эту голову влетела пуля?

И главное — в моих руках револьвер, из которого только что стреляли.

И я абсолютно не помню, как это сделала.

И внезапно, словно айсберг, навалившийся на океанский лайнер, на меня накатывает понимание чудовищности произошедшего.

Понимание всего ужаса случившегося — и неизбежных и жутких последствий.

И тогда я кричу. Визжу изо всей силы и бросаю револьвер себе под ноги.

И топчу его ногами — вот тебе, вот тебе.

Вот тебе за то, что ты сделал.

Потому что это не я.

Не я.

Я не могла.

Это кто-то другой, а я — я маленькая и глупенькая девочка, которая не умеет обращаться с огнестрельным оружием. Совсем.