Мой кровный враг

Наталья Шнейдер, 2022

Я хотела его убить, но мне помешали. Заковали и бросили в каменный мешок. Он знает, кто я, знает, что буду пытаться убить его снова и снова. Почему он вернул мне свободу? Неужели надеется, что воспоминания о первой любви заставят меня остановиться?

Глава 4

Алан надолго замолчал. Я тоже не говорила ничего — да и что тут скажешь?

— Я хотел поехать к его родителям вместе с телом. Понятно, что никакие извинения не помогут, и все-таки так казалось правильным. Думал, убьют — так убьют. Сам виноват. Сэр Грей отговорил. Дескать, кому станет легче, если еще и мои родители потеряют сына. — Он снова горько усмехнулся. — Только отец, выслушав подробности, обозвал меня безмозглым выродком и велел мне убираться с глаз долой. Я и убрался. Совсем.

— А ты уверен… — Я осеклась. — Извини.

Это мне сейчас казалось чем-то чудовищным, если самому отрезать себя от семьи. Я бы простила им что угодно — лишь бы живы были. Алан мог судить иначе. Поэтому не стоит спрашивать, уверен ли он, что правильно понял отца. Задним умом все крепки. Да и… хотел бы — давно вернулся и поговорил бы. Похоже, нашла коса на камень. А может, и возвращался, и пытался поговорить. И незачем бередить старое праздным любопытством.

— Уверен ли я, что он имел в виду именно это? — усмехнулся Алан. — Нет. Но мама всегда говорила, что отец — редкостный упрямец, а я — еще хуже. Я ей пишу время от времени, чтобы знала, что жив-здоров. Может, она и отвечает — только я не остаюсь на одном месте так долго, чтобы дождаться письма.

Алан помолчал.

— Может, оно все и к лучшему. Пятому сыну все равно ничего не светило, а так — лучше, чем наемником.

— «Так» — это как? — поинтересовалась я.

— Странствующим целителем. Сам себе хозяин.

Я вытаращила на него глаза.

— Целителем? Не знахарем?

— Обижаешь, — ухмыльнулся он. — Зелья, конечно, тоже собираю, как без них. Но настоящие, зачарованные, не просто травки. Хотя без травок тоже никак, само собой. При болезни королей, например, хороша вишня, а при долгой хандре — зверобой…

— Но почему? — не удержалась я от любопытства. — Ты мог бы наняться в любую знатную семью, или в любую из столичных лечебниц. Не пришлось бы… — Я осеклась.

— Ходить в латаных штанах? — рассмеялся Алан. — Невелика плата за свободу.

— Свободу?

— Конечно. Нанявшись к какому-нибудь лорду, я стал бы прислугой. Пусть очень дорогой и образованной — но все же прислугой, пусть почти равным — но все же «почти». Тем, кто полностью зависит от жалования и настроения господина. Захочет — заплатит. Захочет — велит прогнать. А так я сам прихожу в замок и спрашиваю, нужна ли помощь целителя. И если нужна — остаюсь. На своих условиях. И ухожу, как только перестаю быть нужным.

Он улыбнулся.

— Может, лет через десять, когда я стану старой развалиной…

Я фыркнула. Лет через сорок — может быть.

–…такая жизнь мне надоест, и я променяю ее на теплый угол и каждодневную похлебку, — продолжал Алан, словно не заметив моего смешка. — А пока — я свободен как ветер, и меня это устраивает. Собственно, потому я так уверенно и напрашивался в попутчики — мне все равно, куда идти. Везде будут больные или раненые… а сейчас так особенно.

— Война же закончилась.

— Ой ли? — протянул Алан. — Очень многие решили под шумок прихватить соседских земель. А теперь хозяева собираются вернуть их обратно — и далеко не все пишут прошения королеве. Да и болезни… в войну желудочный катар кажется мелочью, поболит — и перестанет. А потом оказывается, что совершенно ничего невозможно есть, кроме жидкой каши. И так со всем. Работы хватит, куда бы мы с тобой ни пошли.

— Мы с тобой? — подняла бровь я. — Разве мы уже идем вместе?

— А разве нет? — Он обезоруживающе улыбнулся. — После того как я, можно сказать, душу излил, меня отвергают?

Я почему-то смутилась.

— Дело не в тебе, дело…

–…во мне. Когда так говорят, дело обычно оказывается как раз таки «в тебе».

— Да перестань ты, я вовсе не о том!

— Так и я не о том, — Алан снова посерьезнел. — Ты сейчас не знаешь не только куда идти, но и как жить, и стоит ли вообще жить.

— Да назло им всем не умру! — вскинулась я.

— Для начала — и это сойдет. Но раз тебе все равно куда идти и мне все равно — так давай вместе пойдем все равно куда! И веселее, и спокойней… А там разберешься, что ты хочешь от этой жизни.

Это я и так знаю. Чтобы моя семья была жива, а магистр — мертв. Только…

–… я имею в виду из осуществимого.

— Мысли читаешь? — не удержалась я.

— Нет, у тебя на лице все написано, только дурак не поймет.

А ты не дурак.

— Да и вообще… — Он протянул мне сверток с сухарями. — Еще будешь?

Я помотала головой.

— Тогда пойдем. — Алан вернул еду в сумку и поднялся. — Поищем ночлег.

— Эй, я еще не согласилась!

— Завтра разберемся, на свежую голову, — отмахнулся Алан. Протянул мне руку. — Пойдем. Вечереет, а спать в чистом поле опасно.

— Я ночевала в лесу по дороге из Локка, — сказала я, не торопясь опираться на протянутую руку.

Не рассчитала путь, не подумав, что в этот раз еду не верхом и не в карете.

— Нодья, охранный купол, прекрасно проспала всю ночь.

— Повезло, — без тени улыбки произнес Алан. — Я бы не рискнул.

Я внимательно посмотрела на него. Нет, похоже, не врет и не запугивает. Неужели в округе и в самом деле неспокойно? Потому и дорога пустынна, и постоялый двор? Оперлась на протянутую ладонь — широкую и крепкую. Алан вздернул меня на ноги, легко, точно пушинку, подхватил за талию, едва я пошатнулась, и выпустил, когда я утвердилась на ногах.

Показалось мне, или его рука задержалась на талии чуть дольше, чем следовало?

— Там, в паре лиг от большой дороги, есть село поменьше, — сказал он, не замечая моего смущения. — Поищем, кто пустит заночевать.

Я покопалась в памяти — да, было село. Не маленькое — дворов двадцать — но и не такое большое, как Клейдон, где до войны было больше двух сотен дворов.

— А что нам мешает остановиться прямо здесь? — поинтересовалась я. — И никуда не идти? Сам же говорил, в округе неспокойно.

— В Клейдоне привыкли кормиться с проезжающих. Нас обдерут как липку. Ты разве не заметила, что на постоялом дворе цены поднялись втрое, если сравнивать с довоенными?

— Меня не было здесь шесть лет, — зачем-то начала оправдываться я.

— Извини, забыл. Словом, они поднялись. Так что мы пойдем туда, где жители не настолько избалованы путешественниками, — с этими словами Алан свернул на развилке в лес. И тут же остановился так резко, что я едва не ткнулась носом ему между лопаток. Высунулась из-за его спины и обнаружила трех верзил.

От того, как они держали мечи — дрянные, надо заметить — хотелось то ли смеяться, то ли плакать. Разбойнички…

— Кошелек и девку, — потребовал один.

Алан приподнял бровь.

— Помилуйте, откуда у меня кошелек?

Кто-то резко дернул назад за плечо, и прежде, чем я успела сообразить, что происходит, меня обхватили поперек груди, прижав к телу — давно немытому телу — а шеи коснулся нож.

— Девка твоя больно громко орала, что может весь постоялый двор купить, — прорычали у меня над головой.

А больше ничего эти идиоты не слышали? Про магию, например?

Я встретилась взглядом с Аланом. Потянулась к магии — пока не выплетая заклинание до конца, только чтобы он заметил — и понял.

— Мужики, вы уверены? — спросил он, глядя мне в глаза. — Ваша жизнь на кону, не моя.

«Мужики» предсказуемо заржали, тот, что меня держал, даже на миг расслабил руку с ножом. Чем я и воспользовалась, магией рванув клинок от шеи и одновременно со всей силы наступив разбойнику на стопу, где подъем. Вес во мне птичий, конечно, но ему хватило, чтобы охнуть — а, может, он просто ошалел от того, что нож ожил и рванулся из пальцев.

Я подхватила еще теплую рукоять в воздухе — едва не выскользнула из вспотевших ладоней — развернувшись, всадила нож мужику в грудь, действуя совершенно бездумно: тело само вспомнило, чему его учили. Разбойник вместо того, чтобы упасть замертво, попытался меня сграбастать. Я отшвырнула его магией, шмякнув о ближайшую осину — мужик сполз по стволу, и, наконец, затих.

Я обернулась — кровь колотилась в висках, мешая дышать. Алан убрал нож в ножны, бросил на траву тряпицу, которой только что вытирал оружие. Бурая, в алых пятнах тряпка плавно опустилась, закрыв лицо того, что требовал кошелек и девку. У лежавшего рядом не было головы. Третьему досталась та самая сотня воздушных клинков — или на сколько там способен Алан, и я отвела взгляд, едва заметив алое. В свиных тушах не было столько крови…

К горлу подкатило, рот наполнился кислым.

Алан оказался рядом мгновенно, обнял, притиснув к себе так, что я ничего не видела, но липовый цвет и малина все же не могли заглушить мерзкого запаха. Меня затрясло.

Надо было вывернуться, пойти самой, это ж просто неприлично так прижиматься к почти незнакомому мужчине, но я только крепче вцепилась в его дублет, позволяя себя вести.

— Садись, — сказал, наконец, Алан. Все еще придерживая за плечо, помог опуститься на бревно.

Я судорожно вздохнула, поежилась. Оказывается, человек с проткнутым сердцем еще пытается тебя убить, не понимая, что сам мертв. А поле боя воняет не только кровью, но и дерьмом. Я сглотнула горький ком, снова подкативший к горлу, и не сразу заметила, что Алан протягивает флягу.

— Держи. Осторожней только, крепкое.

Я помотала головой.

— Не дури, — сказал он.

Помедлив, я все же взяла флягу, из горлышка которой остро шибало хмельным. Закашлялась, едва не разлив содержимое — рот и горло обожгло.

— Что это за гадость?

— Перегнанное вино.

Я нахмурилась — вообще, такие вещи должны быть по моей части, я же алхимик, как-никак. Но разум отчаянно отказывался подчиняться, пока я с усилием, словно выдирая пальцами гвоздь из стены, не выкопала воспоминания.

— Из Ландернау, что ли, вез?

Там, говорят, придумали пропустить вино в перегонный куб, и то, что получалось, по слухам, сшибало с ног с одного кубка. Какой там кубок, у меня от неполного глотка в голове зашумело! Но как можно по доброй воле пить этакую гадость?

— Если из Ландернау — он золотым выходит, откуда у меня деньги? — ухмыльнулся Алан. — Сам перегнал. Из браги. Отличная штука: и раны обеззараживает, и мозги прочищает.

— По-моему, наоборот.

— Это ты просто мало выпила. Глотни еще. Одного глотка хватит. — Он помолчал и добавил: — Я же говорил, что ты не убийца.

Перед глазами, словно наяву, снова встал тот мужик с ножом в груди, я, зажмурившись, мотнула головой и выпила еще. На какой-то миг действительно стало ни до чего — отдышаться бы. Отчаянно кашляя и хватая ртом воздух, я вернула флягу.

— Привыкну.

— А оно тебе надо — привыкать?

Я пожала плечами. Алан озабоченно оглядел меня с головы до ног.

— Подождешь меня с полчаса? Пойду, пошарю…

Меня передернуло.

–… да и обычай требует вздернуть труп разбойника за ноги на дерево.

— А это действительно нужно? — поинтересовалась я, в который раз пытаясь подавить тошноту.

— Чтобы другим неповадно было. — Алан пожал плечами так спокойно, будто говорил об испорченной одежде.

Я покачала головой.

— Не понимаю. Они совсем-совсем идиоты? Напасть на мага?

— Голод и отчаяние толкают людей на страшные вещи, — негромко проговорил Алан. — Если бы они потребовали только кошелек, я бы позволил им уйти.

— А они бы потом отобрали последнее у того, у кого не хватит сил — или хватит совести… кого отчаяние толкнет не на большую дорогу, а в петлю.

— Тоже правда. — Алан глянул в ту сторону, где лежали трупы, и махнул рукой.

— Чума с ними, от пары медяков не разбогатеем. Пойдем отсюда.

В деревне Алан решительно миновал несколько добротных домов и остановился у покосившегося плетня. Я с сомнением разглядывала потемневшую дранку на крыше, кажется, даже с прорехами, окна, наглухо закрытые ставнями — видать, стекол в них вовсе не было. Глина, которой обмазан сруб, потемнела и потрескалась. Более-менее ухоженным выглядел только огород — ровные грядки со свеклой и морковкой, пышные кусты капусты, еще не закрутившейся в кочаны. Никаких сорняков. Видать, с огорода только хозяева и кормятся…

— Или вдова, или бобыль старый живет, — сказал Алан. — Такие охотней пускают, все приработок. И дети по головам скакать не будут.

По мне — так и пусть дети скачут, лишь бы чисто было внутри. Отец говорил: чернь живет в грязи. Если что, заночую во дворе.

Я бы не взялась гадать, сколько лет хозяйке — может, тридцать, может, шестьдесят, а то и все шестьсот. Волосы скрыты платком, лицо выдублено солнцем, загар подчеркивает все морщины. Руки — заскорузлые, с широкими, как у мужчины, ладонями и глубокими трещинами, куда намертво въелась земля. Босые ноги, припорошенные пылью. И по тому, как она поклонилась гостям, даже мне, не слишком разбирающейся в хворях, стало ясно, что со спиной у нее не все ладно. Алан поклонился в ответ — как равной, пришлось и мне склонить голову. Я решила молчать, слушать и делать выводы, и так уже наворотила сегодня дел.

— Пустишь заночевать, хозяюшка? — улыбнулся Алан. Да так улыбнулся, будто в целом свете не было никого прекрасней этой скрюченной тяжелым трудом и невзгодами женщины.

— Пустить-то пущу. — Ее лицо смягчилось. — Чай лавок не пролежите. Только кормить нечем, не обессудьте.

— Были бы стены и крыша, а с остальным мы разберемся, — снова улыбнулся он.

— Проходите.

Я зашла вслед за Аланом, огляделась. Топили в избе по-черному — копоть ровным слоем покрывала потолок и примерно пол-ярда стены, ниже она была чистая, беленая. Земляной пол, присыпанный чистым песком, выскобленный добела стол, широкие лавки вдоль стен, похоже, заменяющие кровать и самой хозяйке. Большой сундук в дальнем углу.

Чисто. Остальное — ерунда.

Алан тоже огляделся, сунул мешок под лавку. Повернулся к женщине.

— Позволишь, хозяйка?

Не дожидаясь ответа, сплел заклинание. Хозяйка охнула, как-то неловко выпрямилась, вытянувшись в струнку, обмякла. Неуверенно повела плечами, а потом склонилась едва ли не до земли.

— Благодарствую, господин целитель. Только отплатить мне нечем.

Оно и так видно, что нечем. За услуги мага-целителя в столице платят золотом, а у этой и медяка, наверное, не наберется.

— Ты уже отплатила, — отмахнулся Алан. — Крыша над головой да прочная дверь по нынешним временам драгоценность.

Дверь у нее и в самом деле была хороша — толстая, с тяжелым брусом-засовом.

— Давеча ночью приходили чумные, — покачала головой женщина, — трех собак сожрали, потом к тестю старосты ломились, говорит, чуть все в доме со страху не перемерли.

Алан кивнул, разом помрачнев.

— Вот и я о чем. — И сменил тему: — Пойду по деревне пройдусь, пока не стемнело. Может, еды добуду.

Я вышла на крыльцо вслед за ним.

— Мне пойти с тобой?

— Как хочешь, — пожал он плечами. — Ты умеешь что-то, за что могут расплатиться деньгами или едой? Даже если хозяйка решит нас покормить из благодарности, в том горшке, что стоит на печи, хорошо если пустая похлебка с крапивой да горстью крупы. С голодухи, конечно, и это пир…

Я растерянно покачала головой. Умела-то я много чего — например, знала, как получить гремучий порошок, которым можно разнести крепостную стену не хуже чем магией. Как сделать смесь, которая будет гореть даже под водой. Как извлечь золото и серебро из беднейшей руды, чтобы не перебирать руками тысячу стоунов породы ради одного золотника драгоценного металла. Тот же перегонный куб, о котором упоминал Алан. Но такими вещами не займешься на коленке, да и кому все это нужно в деревне? А уж про танцы, вышивание и ведение хозяйства и вовсе говорить нечего.

— Тогда, если любопытно или не хочешь скучать — пойдем вместе, — сказал Алан. — Будешь улыбаться суровым бородачам, чтобы охотнее раскошеливались.

— Иди ты, — беззлобно огрызнулась я, — сам улыбайся. Дородным бабенкам, кошельки у них обычно.

— Уж не ревнуешь ли ты?

— Совсем обалдел? — взвилась я. — Сейчас возьму дрын и покажу тебе, кто тут ревнует!

Алан заржал и рванул за калитку. Гоняться за ним я, само собой, не стала. Нет, ну каков наглец, а? Алан из-за забора ослепительно улыбнулся и зашагал по улице. Я невольно фыркнула ему вслед и тут же выкинула его из головы.

Надо бы хозяйке помочь. В бочке в сенях воды едва оставалось на дне, а бочка с дождевой, поливать огород, и вовсе опустела — судя по трещинам в земле, сушь стояла давно. Да и плетень подправить не помешает. Мало ли, что Алан ей спину вылечил. Таскаться за ним бесполезным придатком я вовсе не собиралась.

По правде говоря, я и вовсе не собиралась за ним таскаться. Просто мне в самом деле нужно было какое-то время, чтобы прийти в себя и все обдумать. А рядом с ним было спокойней. Хоть кто-то живой.

Я мысленно выругалась. На самом деле, это и вовсе никуда не годится. Если уж у меня никого не осталось, надо учиться стоять на ногах самостоятельно. Только пока думать об этом было невыносимо — снова защипало глаза, а в горле встал ком. Я мотнула головой. Потом. Обо всем этом я подумаю потом.

Работа была несложной, но муторной. Наполнить обе бочки — не в ведре же мне, магу, воду таскать? — стоять и ждать, пока внутри соберется достаточно воды. Потом хозяйка с ошарашенным видом наблюдала, как над грядками сгустился туман, откуда заморосили капли. Опять же, стоять и ждать, пока выльется достаточно, чтобы напитать корни, но недостаточно, чтобы залить их.

Я отмахнулась от сбивчивых благодарностей, прошлась вдоль плетня, восстанавливая опорные столбы. Обновить то, что когда-то было живым и несильно изменилось — вроде дерева, кости или кожи — довольно просто. С тканью похуже — слишком много изменений, потому Алан предпочел латать штаны, а не сращивать. С тем, что никогда не было живым, вроде камня или металла, и вовсе ничего не поделаешь. Сейчас дерево, словно на миг ожив, повинуясь моей магии, само забирало необходимое из земли — оставалось лишь следить, чтобы столбы встали ровно. А вот калитка выпрямилась не до конца, надо бы петли снять и прикрутить заново, только чем?

Я бездумно уставилась на улицу через верх калитки. У забора по ту сторону дороги нежилась в здоровенной луже свинья, неподалеку бродили куры, что-то выискивая в траве. Я уже хотела отойти от калитки, когда заметила, как от соседнего дома крадется стайка ребятишек. Тому, что впереди, лет десять, самые младшие еще в одних рубашонках чуть ниже колен, значит, не больше пяти. Старший, увидев меня ухмыльнулся и приложил палец к губам. Я приподняла бровь. Мальчишка снова ухмыльнулся и обратил все свое внимание на свинью. Пригнулся, двинулся медленно, точно кот, приглядевший голубя по вкусу. Девчонка со встрепанной косой, шагавшая прямо за ним зажала себе рот обеими ладошками, чтобы не захихикать, а малыши повторили ее жест, приплясывая от нетерпения.

Постреленок сделал еще несколько осторожных шагов, присел, едва ли не на корточки, а потом распрямился, как сжатая пружина и сиганул на спину свинье, оседлав и схватив ее за уши. Свинью словно подкинуло над лужей под заливистый хохот пацана. Во все стороны, вереща, брызнули поросята. Полетела грязь, когда свинья приземлилась, снова подпрыгнула, точь-в-точь норовистый рысак, завертелась вокруг своей оси. Рубашка пацана из небеленого льна покрылась рыжими кляксами. Свинья рванула с визгом, унося на спине торжествующего наездника, а за ней хохочущим эскортом понеслись остальные ребятишки.

Я, хихикнув, проводила их взглядом и обнаружила, что по ту сторону калитки стоит Алан и хохочет во все горло. Вытер рукавом проступившие от смеха слезы, обернулся ко мне. В одной руке — обезглавленная курица, в другой — холщовый мешок.

— Ощипать сможешь? — Он приподнял курицу, все еще хихикая.

— Теоретически.

Когда-то меня учили таким вещам. «Дай бог все уметь самой, но не дай бог все самой делать», — говорила няня, и мама была с ней согласна. Так что умела я не только вышивать и вести приятные беседы. В конце концов, когда королева-в-изгнании пряталась вместе с сыном в глухих лесах, за ней не таскалась свита с кухарками и горничными. Но когда ж я в последний раз держала в руках кухонный нож?

— Теоретически — это как? По формулам? — хмыкнул Алан.

Я, фыркнув, выхватила у него тушку, зашагала к дому. Погода безветренная, можно и на крыльце устроиться. Только попросить у хозяйки мешок, чтобы перо и пух собрать. Пять-шесть кур — и хватит на нормальную подушку. А ошпарить, чтобы легче перья выдергивались, можно и без ведра.

В конце концов, раз он добыл еду, мне готовить — все честно.

— Яблоко хочешь? — спросил Алан, присаживаясь рядом.

В животе заурчало.

— Хочу, — не стала жеманиться я. — Только руки грязные. Чуть позже.

— Ну, это ерунда. — Он сунулся в мешок, что принес с собой. Вытащил яблоко — зеленое, из тех, что созревают едва ли не перед самыми заморозками, а потом лежат в погребе почти до следующего урожая. Плеснул на него водой из ладони, высушил.

— Кусай, я подержу.

— А тебе?

— Я же не девушка. Перебьюсь.

— Пополам. Или сам ешь, в конец концов, это твой заработок.

— Пополам так пополам, — не стал спорить Алан. Разломил яблоко одним движением. Протянул мне половину, повторив:

— Я подержу, откусывай.

Кисло-сладкая хрусткая мякоть показалась удивительно вкусной.

— Где добыл? — поинтересовалась я.

— На курицу староста расщедрился. Ну и так, прошелся по мелочи. Яблоко, вот, пара морковок, пара луковиц, горсть пшена. Хороший суп выйдет. Хотя ты к другому, наверное, привыкла…

— Как и ты, — пожала плечами я. — Буду отвыкать.

Что мне еще остается, в конце-то концов?

— А от чего ты вылечил старосту? — полюбопытствовала я. Курица в пересчете на деньги — от силы полдюжины медяков, но для этих людей — серьезные деньги.

— Не скажу, — отрезал Алан. Снова протянул мне половинку яблока и добавил чуть мягче: — И точно так же никому не скажу, если вдруг доведется от чего-то лечить тебя. Такие вещи касаются только лишь лекаря и больного.

И по его тону было понятно, что спорить, упрашивать или давить на самолюбие бесполезно. Впрочем, я и не собиралась. Было бы ради чего, а так — всего лишь мимолетное любопытство. Какое-то время мы молчали, только хрустело яблоко.

— Не обиделась? — спросил Алан, наконец.

— Нет. Было бы на что.

— Вот и хорошо. — Он зашвырнул огрызки в огород и поднялся. — Пойду дров хозяйке наколю. Заодно спрошу, где у нее летний очаг.

С этой стороны дома поленницы не было видно. Наверное, она на заднем дворе.

— С овощами справишься? — спросил Алан. — Я потом сготовлю.

— Справлюсь.

Нос защекотало, я мотнула головой, подула, пытаясь согнать надоедливую пушинку. Алан рассмеялся, снял ее, вытащил еще одну, из волос. Улыбнулся.

— Справишься. У тебя неплохо получается… для первого раза.

Я с сомнением оглядела дело рук своих. Получалось жутко медленно. Ничего, научусь. Вышивать на самом деле сложнее.

Алан снова улыбнулся, потрепал меня по волосам и, подмигнув, скрылся в доме. Я вернулась к своему занятию. Снова скрипнула за спиной дверь.

— Ты бы поосторожнее с ним, девочка, — сказала хозяйка, присаживаясь рядом. Отобрала у меня курицу. — Дай-ка я помогу.

Пальцы ее ловко засновали над тушкой.

— Парень он, конечно, всем хорош — красивый, веселый, добычливый и жалеть будет…

Я открыла рот, чтобы сказать, что ничего этакого между нами нет, да и не будет, вовсе не до того мне сейчас. Посмотрела в серьезные глаза хозяйки, очерченные глубокими морщинами, и сочла за лучшее промолчать. Все равно не поверит. Парень с девкой странствуют вместе и явно не родичи — значит, любовники. Хотя какая мне разница, на самом деле? Завтра меня — нас? — уже здесь не будет.

— Да только улыбается он всем, а к сердцу ни одну не подпустит. А рассердится одна — всегда другая найдется. — Женщина вздохнула. — Муж у меня такой был. Когда посватался, все девки завидовали. А сколько слез я с ним пролила… и помер-то от собственной дурости — девку попортил, а ее отец с братьями его проучить решили… да перестарались. — Она горько усмехнулась. — Так что осторожней ты с ним, а найдешь кого лучше — беги.