Последняя трапеза блудницы

Наталья Солнцева, 2008

Первая любовь… Такое фантастическое чувство! Жаль, что она уходит, оставляя лишь горьковатый привкус и ощущение так и несостоявшегося счастья. Но иногда эта первая несчастная любовь все переворачивает и превращает человека в Демона. Страсти бушуют, ищут выход, меняют розовый цвет влюбленности на грязно-зеленый цвет зависти и злобы. Художник смешивает краски и рисует не портрет, а душу. Сфинкс выползает из мифических преданий и начинает загадывать загадки… А люди умирают от «укуса пчелы» в сумасшедшем хороводе бабочек и лилий… Книга также выходила под названием «Загадка последнего Сфинкса».

Глава 3

По субботам Матвей Карелин проводил занятия с группой подростков. Военно-спортивный клуб «Вымпел» заслуженно гордился его ребятами. Недавно они устроили показательные выступления по русскому бою — любо-дорого было смотреть. А ведь каждый пацан по-своему «трудный»: одним грозила колония, другие баловались наркотиками, третьи пытались свести счеты с жизнью.

Карелин находил ключик к каждому, умел заинтересовать собственной «философией выживания», приохотить к физическим упражнениям, к экстремальным условиям в пеших походах. Он обладал природным педагогическим даром, хотя профессия инженера-конструктора предполагала иные качества.

Его частное конструкторское бюро «Карелин» медленно, но успешно развивалось, давало прибыль, и Матвей подумывал о расширении. С другой стороны, бизнес и так занимал много времени. Если увеличить штат и брать больше заказов, совсем засосет. Некогда будет даже в Камышин наведаться, в домик бабушки Анфисы, на лыжах походить по лесу, в баньке попариться. Февраль нынче выдался снежный, морозный, благоприятный для зимних забав, подледной рыбалки и прочих деревенских радостей.

— Махну-ка я за город! — решил Матвей. — Ребят с собой возьму, научу их сооружать убежища в снегу, костер разводить.

Лариса, его любовница, до мозга костей горожанка, и слышать не желала о прогулках на природе.

— В такой мороз? — ужаснулась она, едва Карелин заикнулся о пикнике на снегу. — Ты в своем уме? Лучше пригласи меня в японский ресторан.

— Есть сырую рыбу? Нет уж, уволь. Тебя не воротит от рисовой водки и соевого соуса? Я предпочитаю традиционную русскую кухню: пельмени, осетринку с хреном, рыжики в сметане.

— От такой пищи разнесет в два счета. Придется на диете сидеть.

Постоянные диеты вошли в привычку многих женщин; похудение, о котором раньше никто не слыхивал, превратилось в некий дамский спорт. Матвей этого не приветствовал.

— Человек имеет определенное телосложение, заданное генотипом, — не раз объяснял он Ларисе. — Насилие над природой к добру не приведет.

— Что же теперь, жиром заплыть? — возмущалась она. — Ты же первый начнешь на других засматриваться, гибких и стройных.

«Уже начал, — подумал Карелин. — Только степень упитанности не имеет к этому никакого отношения».

Он продолжал встречаться с Ларисой, хотя думал об Астре Ельцовой. Он изредка звонил ей в Богучаны, но разговор получался сухим, неискренним и официальным. Матвей не мог найти подходящих слов, да и она, казалось, тяготилась этими пустыми беседами. Привет, как дела… Ничего не значащие фразы, ровная интонация, длинные паузы. Ладно, пока… звони… и ты звони…

А что было говорить, о чем спрашивать? В то же время Карелину хотелось услышать ее голос, — пусть натянуто безразличный, — чувствуя в паузах все невысказанное, неопределенное, неосознанное до конца ни им, ни ею. Но без этих коротких, нелепых звонков ему уже было не обойтись.

Матвей не верил в дружбу между мужчиной и женщиной. Не верил он и в любовь. Он нуждался в тех странных флюидах, которые исходили от Астры, в ее абсурдных, порой безумных рассуждениях, в том, что не поддается житейской логике и чего нельзя объять рассудком. Образ этой женщины иссушал его сердце, будил смуту и томление в крови. Не любовное, не сексуальное… какое-то иное, тревожное и темное… мучительное.

«Кем я хочу быть для нее? — спрашивал себя Карелин. — Другом, единомышленником, помощником… хорошим знакомым… партнером…»

Все звучало фальшиво, не выражая и сотой доли того, что он испытывал. Беден оказался великий русский язык…

Близкие отношения с Ларисой не вызывали у него угрызений совести и стыда, вины перед другой женщиной. И все же он звонил Астре, оставаясь с ней наедине, словно посторонние могли что-то спугнуть, испортить, нарушить мистическое очарование момента. Она знала о Ларисе, Матвей не скрывал своей любовной связи.

Однако Лариса об Астре не знала, и он не собирался ей говорить. У него, открытого и свободного, появилась тайна.

Несколько раз он порывался написать Астре письмо и останавливал себя. Что он может ей предложить? Дружбу? Банально… смешно… глупо. Она бы повеселилась от души, услышав нечто подобное. А что не глупо?

По большому счету, Астра не нуждается ни в покровительстве, ни в деньгах. Ее отец богат, у него есть возможность оказать дочери любую поддержку. На любом расстоянии и при любых условиях. Подумаешь, укатила к родственникам в Сибирь! Поживет в глуши, надоест ей печку топить да воду ведрами таскать — вернется как миленькая.

Прошел месяц — Астра не возвращалась. В ее голосе, когда она говорила по телефону, не слышалось ностальгических ноток, тоски по Москве. Избалованная барышня не жаловалась на отсутствие итальянского унитаза и горячей воды, не сетовала, что ей некуда пойти и не с кем общаться. Казалось, ее все устраивало в этом медвежьем углу.

— Там хоть телевизор есть? — как-то поинтересовался Матвей.

— Я от него устала, — призналась она. — Книги читаю. Хозяева, которые сдали мне дом, бывшие учителя. У них такая библиотека… глаза разбегаются: Бальзак, Диккенс, Толстой, Чехов, — надолго хватит. Восполняю брешь в своем образовании.

Матвей не спрашивал ее о зеркале — том самом, в старинной бронзовой раме с полустертой временем надписью ALRUNA на обратной стороне: клеймом то ли мастера, то ли гильдии. Не принимать же всерьез бредовую болтовню покойного Осокина^[2] о мифическом имени зеркала? Впрочем, сей господин величал зеркало еще и Двойником… Что взять с ненормального?

Астра увезла зеркало с собой.

— Хочу побыть наедине с Алруной, — сказала она.

Она бы ни за какие коврижки не оставила его в чужих руках. Карелин не спрашивал ее, как там зеркало. Задай он подобный вопрос, сразу бы дал понять, что верит в разную «потустороннюю» дребедень. Он и так пошел на поводу у Астры, втянулся в ее игру и увяз по уши. Назвался ее гражданским мужем, пообещал оформить брак… Не дай бог Ельцовы затеют подготовку к свадьбе! Мало того, он продолжал идиотское кривлянье: раз в неделю звонил «будущей теще» и справлялся о здоровье. Астра просила:

— Мы должны вести себя соответственно «легенде».

И Карелин опять согласился. Назвался груздем, полезай в кузов. Ох, и не нравилась ему эта дурацкая роль! Начнешь с женитьбы понарошку, а закончишь под венцом.

Господин Ельцов занял выжидательную позицию: ни о чем не напоминал, не звонил, не приглашал на семейные торжества. Матвей был ему несказанно благодарен за это!

Будние дни походили один на другой, как сыплющиеся с неба снежинки. Вечера Карелин просиживал над чертежами, проверял расчеты. Отец воспитал в нем дотошность и ответственность за свое дело. В субботу Матвей шел в клуб, к ребятам; в воскресенье приглашал Ларису на прогулку или в ресторан, после чего они проводили бурную ночь вдвоем. Эти ночи стали пунктом в расписании его жизни, таким же, как собрания сотрудников бюро по понедельникам или закупка продуктов по пятницам.

«Что ты за мужчина, Карелин? — спрашивал он себя. — Думаешь об одной женщине, спишь с другой. Все у тебя по расписанию, даже секс. Но ведь ты не поезд, а человек».

В эту субботу Лариса позвонила в клуб, когда Матвей вышел из душевой. Обмотавшись полотенцем, он взял мобильник.

— Никонов приехал! — возбужденно сообщила она. — Знаменитый скрипач. Я хочу пойти. Достанешь билеты?

— Ты любишь классическую музыку?

— Говорят, он так хорош собой, так сексуален… дамы просто сходят с ума.

Разговор на любую тему у Ларисы сводился к постели. Это был ее флюс.

— Дорогая, ты не путаешь концертный зал со стриптиз-клубом?

— Ты возьмешь билеты или мне просить мужа? — разозлилась она. — Я не могу пропустить выступление Никонова!

Калмыков, ее супруг, сквозь пальцы смотрел на шалости Ларисы. Проблемы с потенцией лишили его возможности исполнять супружеский долг, но ни в деньгах, ни в удовольствиях он жене не отказывал.

— Хорошо. Любой каприз… — согласился Матвей. — Для тебя я на все готов.

Билеты он раздобыл, правда, с превеликими трудностями. Пришлось переплатить, но зато Лариса сможет обсудить с приятельницами мужские достоинства музыканта. Не все, к сожалению. Только внешность, манеры, виртуозную игру на скрипке и свои эротические фантазии, навеянные мелодиями гениального маэстро.

Увы, празднику души и тела не суждено было сбыться!

За четверть часа до начала концерта Лариса в ослепительном наряде и Матвей в костюме от кутюр заняли свои места в зале, среди разодетой надушенной публики. Дамы нетерпеливо, нервно теребили бинокли, не сводя со сцены жадных взоров. Маэстро у себя в комнате общался с музами, испрашивая у них вдохновения; музыканты оркестра подстраивали инструменты; по рядам зрителей проносились томные вздохи, приглушенный шепот и шелест программок.

— Я вся горю! — прошептала Лариса на ухо Карелину. — Скоро?

За пару минут до выхода несравненного Власа Никонова что-то произошло… Какой-то тревожный импульс наэлектризовал и без того напряженную атмосферу ожидания. Дирижер не вышел… впечатлительные поклонницы таланта привстали со своих мест, зашумели. Непонятная суета, возникшая сама по себе, захватывала зал. Теперь уже люди громко переговаривались, спрашивали друг друга, что случилось…

На сцену вышла дама в длинном блестящем платье — вероятно, она должна была вести концерт — и объявила, что выступление скрипача отменяется. Влас Никонов не будет сегодня играть, потому что…

Ее слова потонули в истерических и возмущенных криках публики. Первые ряды успели расслышать причину, по которой концерт не состоится, и ужасное известие в мгновение ока распространилось по всему залу.

Никонов умер… в комнате, где он готовился к выступлению… убит…

— Скрипача Никонова убили! — всплескивала руками Александрина Домнина. Она никак не могла успокоиться. — Перед концертом, прямо в гримерке. Я так мечтала послушать Паганини в его исполнении! Еле достала билеты.

— Разве музыканты гримируются? — заметил ее любовник Мурат, чернявый молодой человек восточной наружности.

— Не знаю… наверное. Или то была просто комната, где артисты отдыхают перед выходом на сцену.

— Ужас, — равнодушно произнес Мурат. — Какая-нибудь ревнивая дама, которую он отверг? Застрелила?

— Говорят… воткнула ему в руку булавку. О-отравленную…

— По-моему, это выдумки, — улыбнулся молодой человек, открывая ряд белоснежных зубов. — Средневековье какое-то.

— Ты думаешь?

— Не сомневаюсь. Кто станет убивать булавкой, когда можно пустить в ход пистолет?!

— Наоборот! — возразила Александрина. — Очень даже удобно. Легко пронести куда угодно, легко приблизиться. Булавка не вызывает подозрений. А яд достать — не проблема. Были бы деньги.

Она мечтательно прикрыла глаза. Вот бы кто-нибудь из почитательниц таланта ее пасынка уколол его отравленной булавкой!

Александрина была мачехой того самого знаменитого на всю Москву художника Домнина, которому наперебой заказывали портреты новоявленные светские дамы. Правду сказать, у Игоря настоящий дар. От его картин глаз не оторвешь, и для каждой женщины он придумывает этакую изюминку, неповторимый образ, наряжает в изумительные платья. Кому не лестно увидеть себя египетской царицей, римской матроной или арабской принцессой? Чертовски гениален Игорек! Деньги гребет лопатой, а делиться не желает.

— Почему он должен с тобой делиться? — рассудил Мурат. — Ты ему не родная мать. И вообще…

Это «и вообще» означало многое. Во-первых, Игорь изначально был против женитьбы отца; во вторых, отношения у Александрины с пасынком, мягко говоря, не сложились. В-третьих, она была настолько моложе супруга, что годилась ему в дочери. Сын не понимал отцовского увлечения легкомысленной и откровенно развратной женщиной, которая за два года свела его в могилу. Он смотрел на Александрину как на проститутку и соответственно обращался с ней.

После смерти мужа вдова оформила на себя московскую квартиру, дачу Домниных и машину, подаренную Игорем отцу. Художник мачехе не препятствовал — он давно жил отдельно и ни в чем не нуждался. Но любовника простить ей не мог.

Мурат появился, когда отец был еще жив. Старик о нем не знал, — хоть на это у Александрины хватило ума, — но что-то подозревал и ужасно нервничал.

— Не женись на молодой, — говорил он сыну. — Ищи женщину по себе. Сердит я на Сашеньку, очень! Думал, переживу напоследок настоящую любовь, страсть… будет не обидно уходить. А жена моя стала холодна, как лед, безучастна.

— Она весь пыл потратила, чтобы тебя под венец затащить, — горько сетовал Игорь. — По всем сусекам выгребла. Не осталось ни крошки! Зачем молодые за стариков выходят? Чтобы поживиться. Жаль мне тебя, отец!

— Сам виноват, соблазнила она меня своей нежной красотой, алыми губами, упругой грудью. Грешен, на сладенькое потянуло! Старики как дети, им сладкое подавай.

Несмотря на возраст и букет болезней, отец относился к жизни с юмором и первый над собой смеялся. Что еще ему оставалось? Молодая хозяйка все прибрала к рукам, а за ее короткие, скупые ласки седовласый супруг готов был на любые жертвы.

Игорь невзлюбил мачеху, и его трудно было в этом упрекнуть. Отец и сын отдалились друг от друга, встречались только за праздничным столом — в день рождения старика. Александрина отвечала пасынку откровенной неприязнью. После смерти мужа она была вынуждена обращаться к Игорю по поводу формальностей, связанных с наследством, — тут уж он покуражился, отвел душу. Но в конце концов отказался от доли отцовского имущества в пользу вдовы. Не по-мужски это, делить пожитки.

— Почему он не женится? — спрашивал о художнике Мурат. — Бабы к нему так и льнут! Их слава, известность привлекают больше, чем деньги. Хотя гонорары у твоего сыночка запредельные. И платят толстосумы, раскошеливаются без разговоров! Еще и в очередь записываются.

— Ты не понимаешь, — опускала вдова бесстыжие глаза. — Деньги что? Прах. А картина, написанная мастером, дарит женщине бессмертие, увековечивает ее красоту. Игорь живописец от бога, его кисть творит чудеса. И не называй его моим сыночком! Он старше на десять лет.

Несмотря на отсутствие моральных принципов и сексуальную распущенность, Александрина, искусствовед по образованию, знала толк в живописи, много читала, а в музей или на выставку ее смело можно было брать в качестве экскурсовода. Мурат из всех мужских достоинств имел только мускулистое тело и неиссякаемую потенцию. Он работал натурщиком в Академии художеств и фактически находился на иждивении у прекрасной вдовушки. Она в нем души не чаяла. Едва вышел положенный срок траура, они поселились вместе.

Игорь негодовал, но не вмешивался. Поведение Александрины он называл «оскорблением памяти отца» и грозился устроить любвеобильной мачехе сюрприз. Что не замедлил осуществить. На зимней выставке «Эхо модерна» он среди прочих своих картин в духе символизма выставил полотно «Трапеза блудницы», где полуобнаженная красотка в непристойной позе кормит из рук сидящего у ее ног смуглого любовника, плотоядно пожирая его глазами.

Картина имела скандальный успех. Отзывы посыпались самые разные — от оскорбительных до хвалебных. Кое-кто усмотрел в сюжете намек на семейные обстоятельства художника, другие говорили о падении нравов, третьи нарекли Игоря Домнина новым Климтом^[3]. У художника и без того не было отбоя от клиентов, а после выставки цена на его работы увеличилась вдвое.

— Ты наживаешься на моем позоре! — вопила разъяренная Александрина.

— А по-моему, я тебя прославил, — парировал Игорь. — Теперь тебя будут узнавать… и не только в лицо.

— Ах ты! — она замахнулась, чтобы ударить его. — Мстишь, да?

— Есть за что, — ничуть не смутился художник, легко перехватив ее руку. — Кстати, чем тебе не по вкусу «Трапеза блудницы»? Она великолепна! Мне уже предложили кругленькую сумму. Но я, пожалуй, не стану ее продавать. Семейная реликвия как-никак.

Мурат воспринял ситуацию с философским спокойствием.

— Ты зря бесишься, — сказал он Александрине. — Меня рисуют обнаженным все, кому не лень. И ничего страшного!

— Он сделал это нарочно! Чтобы унизить меня!

— Зато теперь твоя красота останется на холсте нетленной…

— Иронизируешь? Пошел бы лучше набил Игорю морду! Где твоя восточная гордость?

— У меня мама русская, — безмятежно улыбался Мурат. — Она верит в бога. Христианские обычаи учат прощать ближних.

— Все вы, мужики, мерзавцы! — расплакалась вдова. — Вам от женщины нужно только одно!

Она была безутешна.

Громкое убийство скрипача Никонова отвлекло ее от горестных мыслей и повергло в шок так же, как всю столичную публику.

— Ты думаешь, убийцу найдут? — спрашивала она Мурата.

— Конечно нет.

— Отравленная булавка… легкий и безотказный способ отправить кого-нибудь на тот свет. Даже я могла бы…

— Ты о чем? — не понял Мурат.

Александрина промолчала.

«Интересно, Игорь составил завещание? — размышляла она. — Вряд ли. Он еще молодой, о смерти не думает. Какие у него наследники? Родителей нет в живых, женой и детьми он не обзавелся. Дальняя родня? Вроде такой не имеется».

— Мурат, в случае, если Игоря убьют… я смогу получить наследство?

Примечания

2

См. роман Натальи Солнцевой «Магия венецианского стекла».

3

Густав Климт (1862–1918) — австрийский живописец, работал в стиле модерн.