Случайный папа

Наталья Ручей

Глава 10

Лука

— Пришел ко мне… сам…

Лена распахивает дверь, впуская меня. Улыбается, по-настоящему — так, как и раньше, когда трогало за живое.

Взгляд и эта улыбка, мягкий приглушенный свет, аромат хорошего чая мастерски создают иллюзию, что мы еще вместе. И она, видимо, в ней пребывает. Ее пальцы ложатся на мое лицо, пытаются приблизить к себе. Когда видит, что нет отклика, поднимается на носочки.

— Лука… — выдыхает куда-то мне в шею. — Пришел… Оставил всех ради меня…

Иметь дело с иллюзиями опасно — затягивают, в них очень просто поверить. Обхватив ее запястья, опускаю вниз руки.

— Не ради тебя. Ты знаешь, зачем я приехал. Мой тебе совет: не тяни. У меня мало времени, меня ждут.

Понимает.

Конечно, она понимает, хотя утверждает другое.

— А я думала: ты просто соскучился. Думала, что ты понял, что тогда сильно ошибся.

— Да, ошибся. Нам нужно было разойтись раньше.

— Тогда уходи! — через ее томность мгновенно прорывается злость. — Уходи, слышишь? Я не хочу тебя видеть!

— Все изначально было ошибкой. Я не рассмотрел тебя. А ты, видимо, ничего не поняла про меня. — Хлопком закрываю дверь, на которую она мне указывает. — Мне нужна полная информация об этой женщине. У тебя и клиники начнутся большие проблемы. Если ты не дашь мне то, чего я хочу, ее перевернут вверх дном, но я все равно это получу.

Она скептически улыбается.

— Припомни, детка, — скалюсь в ответ, — я хоть раз тебе лгал?

Она нервно сглатывает, отступает на шаг, зачем-то несется вглубь квартиры. Ну что ж, пара шагов — не самый тяжелый путь к намеченной мною цели.

— Я вызову полицию… — Она мечется, видимо, в поисках телефона. — Я скажу, что ты проник в мой дом и хотел меня изнасиловать…

— Детка, тебе нельзя столько пить.

Сев на диван, достаю из-под маленькой подушки ее телефон и под ее затравленным взглядом протягиваю ей. Выхватывает его, косится с опаской, начинает жать на кнопки, наверняка наугад.

— Может быть, первым наберем твоего любовника? — предлагаю, наблюдая за этим фарсом. — Думаю, он имеет право узнать, из-за кого у его «детища» начнутся большие проблемы. Или ты уверена, что ради тебя он поставит свой бизнес на кон?

Она стоит спиной, и я вижу, как напрягаются ее плечи. А потом опускаются, будто их придавили неподъемной плитой.

Включаю запись на телефоне Егора, и тишина квартиры вздрагивает от голоса хозяйки:

— А знаешь… Не верь… Я не хотела тебе говорить… пусть бы он рос в нищете, а ты даже не знал…

— Но мне так захотелось увидеть тебя. Захотелось увидеть, что ты почувствуешь, когда будешь знать. Не хотел быть со мной… несерьезно все было, да? Не хотел что-то кардинально менять. А я изменила. Просто знаешь, мне захотелось не только отомстить тебе, а увидеть это… а ты…

Оборачивается.

В ее глазах вызов, протест, которые я гашу на корню.

— Как ты понимаешь, это лишь часть твоего монолога, но у меня действительно не так много времени, чтобы устраивать твой бенефис. Поэтому кратко. Как думаешь, какая твоя цитата его больше заинтересуют? Первая? Или вторая?

— Здесь ничего нет, — дрогнувшим голосом отпирается она. — Здесь нет никаких доказательств. Я пошутила, понятно?

— Как скажешь, моя дорогая бывшая, — поднимаюсь с дивана. — Тогда увидимся завтра в клинике. Вы ведь по субботам тоже работаете?

Сначала в спину несется ее сдавленный голос:

— Ты… ты не будешь… ты не любишь пользоваться своими связями, ты сам говорил…

А дальше ее толкает страх, и она ловит меня за руку уже у двери.

— Ты же сам говорил, — повторяет она. — Я не верю, что ты обратишься к отцу!

— Почему нет? Ты знаешь, что именно из-за него я пришел в вашу клинику. Думаешь, ему будет не интересно узнать, что у него может появиться внук? При той судьбе, которую ты описала ребенку, уверен, он хорошо постарается.

Она бледнеет даже через слой пудры с загаром. Может, трезвеет наконец окончательно. А может, впервые осознает, что натворила.

— Но для начала взломают всю вашу базу. Эти связи давно мне должны и будут рады снять с себя долг. Ну а потом, когда у меня будет вся информация, я зайду с партией хорошего чая к хозяину одного телеканала. Знаешь, когда долго живешь вдали от цивилизации, иногда хочется поболтать по душам.

Она знает, что это не блеф, потому что знакома с человеком, о котором я говорю. И с многими другими, которые могут испортить ей жизнь и которых она сейчас явно припоминает.

Не все из них поклонники хорошего чая. Просто многие из них любят скорость и байки и по вечерам с готовностью меняют на это дорогие костюмы и галстуки.

— Я все сделаю… — Она обхватывает шею ладонью, словно эти слова ее душат. — Я сделаю все, что ты просишь…

— Я не просил тебя, детка. Я поставил условие.

Поспешно кивает.

— Я хочу знать, как, когда и почему ты это сделала.

Снова кивает.

И начинает рассказывать. Несет явный бред, слишком похожий на правду. Разозлилась, нет, была в ярости… я ее бросил, не захотел все серьезно, а она так надеялась… так ждала меня, а едва я вернулся… Ну если уж она не подошла, то как раз неудачница, которая еле наскребла на чужую сперму… страшная такая, что и мужика своего нет… а ей подавай заграничного папу, ага… так просто совпало… долго молчала — не выдержала, хотела увидеть…

— Не повторяйся, — прерываю ее.

По второму кругу слушать то, что она уже говорила в баре, желания нет.

— Информация.

Она скрывается в комнате, слышно, как щелкает мышка, шорох бумаги. Минут через десять она появляется с папкой и флешкой.

— Вот.

— Ты все документы клиники хранишь дома?

— Нет. Только эти. Это всего лишь копии. Я хотела…

— Я уже понял, чего ты хотела, — перебив, открываю дверь. — Не вздумай прятать оригиналы, за ними завтра придут.

— Но… — Мертвая хватка на моем запястье, затравленный взгляд. — Оригиналы нельзя просто взять и изъять! Иначе Олег что-то заподозрит, а ты обещал!

— Как оказалось, можно даже донора подменить и сделать им того, кто не давал на это согласия. С любовником разбирайся сама, меня это не волнует. Мой тебе совет — можешь им пренебречь. Тебе лучше обо всем ему рассказать. Если он так тебя любит, как ты говорила, между вами ничего не изменится, хотя из клиники вышвырнет.

— Думаешь, он такой же, как ты? Вы разные! Это ты меня вышвырнул! Вышвырнул меня из своей жизни! А он… — ее голос становится сиплым, печальным. — Он совершенно на тебя не похож…

— Да, — соглашаюсь. — В отличие от него, я не умею делиться.

Выйдя за дверь, я слышу сдавленное, через запоздалые всхлипы:

— Ты знал? Ты… тогда знал?

Эти вопросы уже без ответа.

Да и к чему они? Ответами дыры не залатаешь и прошлое не исправишь. Гадать, чья вина, бесполезно. Я мог не уезжать так надолго. Она могла определиться, а не метаться между двумя.

Наверное, мы оба могли что-то сделать для того, чтобы сохранить отношения.

А если не сделали, значит, ни одному из нас они не нужны.

Выйдя на улицу, глотаю чуть прохладный воздух последнего летнего месяца. Бегло просматриваю документы, так же бегло подсчитываю — восемнадцать недель… моему ребенку уже восемнадцать недель…

Телефонный звонок вырывает из мыслей. Взглянув на абонента, в который раз убеждаюсь, что у него профессиональная чуйка без сбоев работает.

— Ну что ты там, всех баб перемял? — басит трубка отцовским голосом. — Уже можно старику тебя наставлять?

— Давай, — соглашаюсь я, сворачивая результаты его предыдущего наставления.

— Я тут стишок один написал…

Подняв голову вверх, я смеюсь. Долго. Отпуская накопившееся, застарелое. День рождения — это странный день, который вычеркивает год твоей жизни, но за это иногда исполняет желания.

— Слушаю, — говорю, отсмеявшись. — Ты там только на экране шрифт увеличь, чтобы не сбиться.

Отец бухтит, мол, неправильно это — поучать старших, но, скорее всего, к совету прислушивается. Тянет чуть время.

Но читает он хорошо, с выражением. И хорошо, что стихотворение долгое — я успеваю остыть.

Дорога не любит пренебрежения и берет за это слишком высокую плату. Именно это и стало решающим моментом, что я обратился в клинику и сдал на хранение сперму.

Сначала на трассе погиб Ветер — слишком быстро летал, слишком полагался на собственный опыт. Тридцать пять, жить да жить — не срослось. Потом сбили Вепря. Не его вина, но смерть виновников не искала. Забрала и того, и другого.

Отец тоже их знал. И то, что у них не осталось семьи, и то, как безутешны родители. Мы оба знали, видели, как они почернели буквально за несколько дней.

До этого отец просто иногда намекал, что был бы рад внукам. А тут стал ворчать, убеждать, доходило до ссор. Я злился, он был упрям. Мне казалось, это никогда не закончится.

А потом он вдруг сдался. И это самое страшное — видеть, как сдается такой сильный и родной человек.

Наплевав на все, я выбрал клинику и прошел унизительный ритуал с рукой и пробиркой.

Плевать.

Зато, в случае чего, у отца был бы внук. Он ради меня делал и делает куда больше. И я хотел, чтобы у него оставался смысл в жизни.

— Все понял? — интересуется он, закончив читать.

— Да.

Я с трудом могу припомнить, что было в этом стишке. Понял в который раз только самое главное — то, что он меня любит.

— Тогда приступай! Не зря тут говорится про маленьких утят. Кстати, мне тут птичка на хвосте принесла, что у вас появилась новая барышня. Кто она? Кто такая?

— Сова.

— О! Сова! В вашем зверинце прибыло, значит. Говорят, возле тебя она только и кружит, летает.

— И что?

— Да ничего, — фыркает он. — Но ты на досуге погугли, чем совы питаются.