Стрелец и Дева. Юмористические рассказы

Наталья Нутрихина

В сборник вошли не только юмористические, но и лирические миниатюры, написанные в разное время.В ранних рассказах сквозит удивление молодого инженера, только закончившего институт, нелепостям организации труда. Следующие – написаны на этапе растерянности работающей молодой матери перед сложностями быта. Большинство – в годы осмысления перемен, которые принесла перестройка.«Книга предназначена, в первую очередь, для меня самой», – говорит Н. Нутрихина. Возможно, круг читателей окажется шире.

Любимая работа

Образцовая комната

По отделу прошел слух, что сметчикам дают премию за первое место в конкурсе на образцовую комнату.

— Сходим на эти пятьдесят рублей в кафе, — предложила незамужняя Клепикова.

— Нет, лучше разделим поровну эти деньги, и каждый сам потратит, — сказала многодетная Мешкова.

— Ну, нет! Премию дают всем вместе и незачем ее делить! — возмутилась Клепикова.

— А мне некогда бегать по кафе! И поить кого-то за свой счет я не намерена, — сказала Мешкова.

— Разбогатеешь ты от этой пятерки! — не унималась Клепикова.

Слово за слово, в спор втянулись Иванова и Сметанина.

— Мне давно надоело на тебя любоваться, — заявила Иванова и начала передвигать свой стол так, чтобы сесть спиной к Мешковой.

— А мне на вас обеих смотреть тошно! — провозгласила Клепикова и потащила шкаф на середину комнаты.

— И цветы все извольте отсюда вынести, у меня от них аллергия, — потребовала Мешкова и сама стала выносить горшки с растениями…

Комиссия пришла, ужаснулась беспорядку — и премию не дала.

Открытие

Шурик с детских лет мечтал сделать открытие или изобрести что-нибудь необыкновенное. Для этого он даже поступил в институт. Там вокруг него говорилось о многом, и один раз он услышал даже само слово «открытие». Правда, сразу же выяснилось, что речь шла об открытии банки килек в томате, но все равно волнующее предчувствие настоящего открытия после этого случая заметно обострилось.

Наступило лето. Шурик стал бойцом студенческого строительного отряда, ему вручили новую красивую лопату с голубой ручкой и поставили рыть котлован. Уже к середине дня Шурик ощутил, что вес лопаты увеличился не менее чем в пять раз. К концу дня лопата весила чуть больше, чем сам Шурик.

Назавтра повторилось то же самое: утром лопата была легкой, а когда к вечеру она снова стала тяжелой, Шурик понял, что одна его нога уже занесена над порогом открытия. «Здесь не действует закон сохранения массы! — радостно подумал он. — Осталось совсем немного: сформулировать, в каких именно условиях не действует этот закон, и до каких пределов может изменяться масса тела».

После ужина Шурик снова был на объекте. Замирая от волнения, он поднял лопату. Она оказалась почти такой же тяжелой, как и до ужина. «Значит, рассматриваемое тело, то есть лопата в данном случае, некоторое время сохраняет прибавочную массу, — решил молодой исследователь. — Однако по утрам лопата весит гораздо меньше…»

Шурик засек время и сел рядом с лопатой. Через полчаса она чуть полегчала. «Испытуемое тело теряет массу в неподвижности!» — осенило студента. Он снова взял лопату и спустился в котлован. Когда первый кубометр грунта был перемещен до проектных отметок, Шурик смело сделал вывод, что вес лопаты возрастает в процессе работы ею.

Теперь было уже нетрудно представить себе экономический эффект от сделанного открытия, слезы умиления на глазах седого профессора, цветы, ученую степень, конференцию в Париже… Возвратившись в лагерь, Шурик написал письмо на кафедру с просьбой прислать ему весы, хотя считал это уже излишним.

Прошло две недели, но посылки с весами все еще не было. Дождавшись субботы, Шурик сам поехал в город за весами. Когда он вернулся, его привычной лопаты с голубой ручкой нигде не было. «Масса тела уменьшилась до нуля, — заключил Шурик. — С точки зрения эксперимента случившееся прекрасно: оно подтверждает основной тезис моей теории. Однако чем же теперь копать? И, главное, — что взвешивать?»

Экспертиза

Известие об ограблении продуктового магазина поступило в тот момент, когда до окончания трансляции решающего хоккейного матча оставалось шесть с половиной минут.

— Ничего не случится, досмотрим, — сказал следователь Савельев коллеге Никитскому. — Преступники все равно уже скрылись. И вообще, преступник не волк, в лес не убежит.

Когда матч закончился, Савельев начал звонить насчет машины.

— Пустые хлопоты в казенном доме, — вздохнул Никитский. — Как раз в это время Серега на молочную кухню ездит за кефиром для своего чада.

Следователи вышли на улицу и направились на трамвайную остановку, но погода стояла такая чудесная, что было не грех пройтись пешочком. На месте преступления они обнаружили четкий след преступника: уходя, в спешке вор рассыпал муку и наступил на нее.

«Надо вызвать эксперта Творогову, — решили следователи, — пусть определит по следу рост, вес и характер преступника». Стали ждать Творогову. Ждали часа три. Наконец, увешанная продуктовыми сумками появилась эксперт.

— Очередь была за печенкой! — оправдываясь, сказала она.

— Мы тут ждем, ждем, — проворчал Никитский.

— И подождете! — оборвала его Творогова. — Вам все равно делать нечего, без всяких забот живете. А мне семью кормить надо! Ограбления каждый день совершаются, а печенку раз в два года продают.

Она поставила сумки, но прежде чем подойти к следу, оставленному преступником на полу обворованного помещения, Творогова направилась к зеркалу, чтобы привести себя в порядок.

Через несколько минут Савельеву и Никитскому пришлось резко обернуться на жалобный крик Твороговой. По полу текла щедрая белая струя из раздавленного молочного пакета в ее сумке. Ни Савельев, ни Никитский не успели ничего предпринять, как молоко залило то место, где преступник оставил след. И следа не стало. Огорченная Творогова нашла тряпку и начала вытирать молочную лужу, а заодно протерла весь пол в кладовке.

— Когда я теперь успею молоко купить! — горестно воскликнула она.

— Только нам и забот, что о твоем молоке! — закричал Никитский. — След преступника уничтожен!

— Зачем нам след? — кокетливо спросила Творогова, выжимая половую тряпку. — Пойдемте, мальчики, я вам покажу самого преступника. Его зовут Альфред Бутылкин, он сейчас лежит пьяный на скамейке в скверике около «Гастронома».

Лица Савельева и Никитского превратились в знак вопроса.

— Кто и как ограбил магазин, я узнала, пока стояла в очереди за печенкой. Женщины подробно рассказали о краже и назвали несколько имен предполагаемых преступников. Потом появился один из подозреваемых. Он подходил к стоявшим в очереди и предлагал купить краденое, и, кое-что сбыв с рук, прямиком пошел в винный отдел гастронома. Ну, и лежит теперь…

— Вот и порядок! — облегченно вздохнул Никитский. — Можно вызывать опергруппу для задержания Бутылкина.

— Я же говорил: преступник — не волк… — добавил Савельев. — Хорошо, что досмотрели матч до конца.

Арест Самолетова

Самолетов всегда был законопослушным, гражданином, чтившим всякое начальство, поэтому, когда его вызвали к следователю, он даже обрадовался — будет, о чем на службе рассказать. А то шеф сердится: «Что это, — говорит, — Самолетов, вы так скучно живете?»

А следователь как узнал, что Самолетов всю прошлую субботу просидел дома, и что никто подтвердить это не может, так и сказал:

— Вы убили гражданина Розмаринина!

— Я его не видел никогда! И не убивал я никого! — запротестовал поначалу Самолетов.

— Вину мы вашу всё равно докажем, — сказал следователь, — а будете отпираться, только срок себе увеличите.

Самолетов всегда делал то, что от него требовалось — уходя, гасил свет и выключал электроприборы, мыл руки перед едой, на эскалаторе метро держался за поручни и не умел пререкаться с представителями власти.

— Вам, конечно, виднее, — со вздохом согласился он.

Следователь велел Самолетову расписаться, после чего подозреваемого увели в камеру. Через два дня на очередном допросе следователь вдруг его спросил:

— Как ваше настоящее имя?

— Самолетов Андрей Владимирович.

— Неправда! Вы украли паспорт Самолетова и жили под чужим именем.

Голос следователя был таким уверенным, властным и устрашающим, что Самолетов послушно пробормотал:

— Возможно… Но так давно… Я забыл до некоторой степени.

— Напомнить? — повысил голос следователь. — Сванидзе — ваша фамилия! Амиран Автандилович Сванидзе.

Самолетов поставил под протоколом допроса свою новую фамилию.

— Я доволен вами, Сванидзе, — сказал следователь. — Как жаль, что мало таких, как вы! Большинство ведь не понимает, что помощь следствию — главная задача подозреваемого.

— Я понимаю, — с грустью согласился Самолетов и его снова отвели в камеру.

Еще через два дня ему представили мужчину с огромными черными усами:

— Ваш адвокат Лившициани. Сегодня из Тбилиси прилетел. Родственники ваши наняли.

— Какие родственники? — не понял Самолетов.

— Семья Сванидзе не оставляет своих в беде, — ответил Лившициани. — Будете во всем слушаться меня и очень скоро выйдете на свободу.

— Что я должен делать?

— Прежде всего, не говорить по-русски. Это ваше право.

— По английскому у меня в школе тройка была. А других вообще не знаю.

— Вот учебник, — сказал Лившициани. — И чтоб на следующем допросе ни одного русского слова! Пусть ищут переводчика, а я за это время найду алиби.

— Спасибо, — по-грузински ответил Самолетов, и его увели в камеру.

Через неделю, когда Самолетова снова допрашивал следователь, он сказал на языке одной из самых малочисленных горских народностей:

— Я не говорю по-русски! Прошу пригласить переводчика.

— Не валяйте дурака, Самолетов! — рассердился следователь. — Адвокат Лившициани нашел настоящего Сванидзе, доказал его невиновность, и оба уважаемых человека отбыли обратно в Тбилиси.

— А я? — опросил Самолетов. — Чем я теперь могу помочь следствию?

— Только чистосердечным признанием! — сказал следователь и строго посмотрел на Самолетова.

Тот подобострастно впился глазами в лицо следователя, пытаясь прочесть на нем дальнейшие указания.

Поединок

Литконсультант отдела поэзии внимательно посмотрел в юное лицо, обрамленное пушистыми волосами, потом перелистал принесенную рукопись, что заняло у него не более минуты, и начал:

— Честно говоря, я бы вообще запретил женщинам писать стихи. Одна любовь-морковь, охи-вздохи. Чувства мелкие, темы несерьезные. Или вы не согласны со мной, девушка?

— Я не девушка. Я — юноша.

— Ну, простите, — пробормотал литконсультант и снова перелистал стихи.

— И сколько же вам лет, юноша?

— Четырнадцать.

— Так вот что я должен сказать, молодой человек. Ваш юный возраст — это недостаток, который с годами, несомненно, пройдет, но пока в сочиненных вами стихах видно полное отсутствие жизненного опыта, собственной судьбы. И запаса культуры, необходимого для хороших стихов, тоже в столь юном возрасте еще быть не может. Посмотрите, в ваших стихах…

— Это не мои стихи, — перебил его посетитель.

— А чьи же?

— Меня дедушка попросил сходить в редакцию с его стихами. Ему почти девяносто лет, он из дому не выходит.

— Да? — удивился литконсультант, снова пролистал стихи и сказал: — Что мы видим в этих стихах, кроме конкретной, частной жизни вашего дедушки? Автор последовательно описал нам этапы своего боевого пути и трудовой деятельности. Честь и хвала, как говорится, нашим ветеранам, но при чем тут поэзия? Это биография для отдела кадров, а не стихи для журнала.

— Вы опять не так поняли, — сказал юноша, — дедушка послал вам свои переводы из древнекитайской поэзии.

— А известно ли вашему дедушке, — продолжал литконсультант, не сбавляя своего педагогического пафоса, — что нельзя заниматься переводами, не зная языка оригинала, не зная истории его страны, не имея понятия о ее культуре?

— Мой дедушка знает! Он доктор филологических наук. Всю жизнь занимается древнекитайской литературой.

Литконсультант на мгновение задумался, глядя на рукопись, потом решительно сказал:

— Переводы, безусловно, очень интересные. Но предлагать их редколлегии я не могу. В таком виде их просто никто читать не станет. Шрифт на пишущей машинке изношенный, лента старая…

— У нас новая машинка! — возразил парнишка — Две недели всего, как купили.

— А вы посмотрите, какой хвостик у буквы «р». Его почти не видно! Такие нечеткие рукописи у нас никогда не принимались и приниматься не будут. Так и передайте дедушке.

Юноша начал запихивать бумаги обратно в сумку, а литконсультант радостно подытожил, что провел уже 697 боев и во всех 697 одержал победу.

Портфель

— Папочка, не ходи сегодня на работу! — попросил ребенок.

— А кто же за меня пойдет? — удивился инженер отдела капитального строительства Коптилов.

— Пусть твой портфель. Один — без тебя, — предложил сын.

А надо заметить, что это был старый добротный портфель, бессменно служивший хозяину уже полтора десятка лет.

— Действительно, — засмеялся отец, — пусть-ка он разок сходит без меня.

И представьте себе: портфель привычным путем добрался до работы и расположился на своем обычном месте.

— Коптилов уже здесь? — спросил начальник отдела. — Тогда передайте ему, чтобы поскорей шел в Гипродворец.

В Гипродворце портфель привычно плюхнулся в объятия своего старинного знакомца — кожаного кресла в приемной директора института и задремал.

— Опять тот самый Коптилов пришел, вон портфель его лежит, — доложила директору секретарша.

— Скажите, пусть подождет, — ответил директор. Через два часа секретарша напомнила о Коптилове.

— Я же сказал, пусть ждет!

Прошло еще три часа. Портфель по-прежнему дремал в кресле.

— Этот Коптилов решил меня сегодня измором взять, — возмутился директор. — Дайте-ка мне бумаги, которые он принес в тот раз.

Через две с половиной минуты секретарша вынесла в приемную подписанные документы и, не увидев Коптилова, положила их в его портфель. Вернувшись в отдел, портфель опять расположился на своем стуле. Начальнику не терпелось поскорей узнать результаты коптиловского похода. Он раскрыл портфель, вытащил документы:

— Ну, молодец, Коптилов, хорошо сегодня поработал! — воскликнул начальник, листая долгожданные бумаги.

В это время в буфете продавали говяжьи сосиски. Одна из сотрудниц Коптилова, как всегда, купила и на его долю. «Ладно, завтра он со мной рассчитается, а сейчас мне некогда дожидаться», — решила она и, завернув сосиски в несколько слоев кальки, сунула сверток в портфель Коптилова.

В обычное время портфель был дома.

Хомяк

Чертежница Марина занималась на курсах английского языка. Это знало все конструкторское бюро. Его сотрудники понимали, что учиться на этих курсах несоизмеримо труднее, чем, скажем, на вечернем факультете института. Не было секретом, что Марина каждый вечер, все выходные и каждую свободную минутку на работе только и делает, что зубрит английский.

Мне, ее начальнику, было к ней просто не подступиться. Что я, не человек что ли? Какие могут быть чертежи, если у нее нет времени даже поесть? Неужели у нас мало людей, которые умеют чертить и не учатся на курсах иностранного языка? Хоть я сам, например.

А три месяца назад Марина, наконец, окончила эти самые курсы. По такому случаю бригада подарила ей томик Шекспира в подлиннике, а я — живого хомяка. У меня этих хомяков тогда восемнадцать персон дома проживало. Сначала купил двух, потом они тройню родили, потом еще и еще. Так их восемнадцать и стало.

Как только у Марины появился хомяк, об этом сразу узнали все сотрудники. Очень быстро она сумела убедить их, что ухаживать за хомяком значительно труднее, чем, скажем, растить ребенка. И что она каждый вечер и все выходные только и делает, что возится с хомяком. Даже ночью по несколько раз к нему встает.

В обеденный перерыв бегает на рынок за свежей морковкой для него, а в каждую свободную минутку на работе вяжет для хомяка всякие гнездышки и подстилочки. Так что мне, ее начальнику, даже совестно говорить с ней о несделанных чертежах. Коллектив меня не поймет.

Кстати, вам не нужен хомяк? Могу подарить — у меня их уже двадцать три штуки.

Если каждый

У меня есть приятель Димка, который работает на радиозаводе. Каждый раз, когда я прихожу к нему домой и спотыкаюсь о еще один новый камень, который Димка приволок откуда-то для своей коллекции и положил на самом проходе, потому что больше их уже некуда класть, каждый раз я говорю:

— Шел бы ты, Дима, в геологи.

Димка сразу обижается:

— Ты представляешь себе, что будет, если вдруг все кинутся в геологи? Если каждый захочет…

— Каждый не захочет, — пытаюсь возразить я. — Вот я, например, не хочу. И Витька не хочет.

— Вы — редчайшее исключение, — горестно говорит он. — А в основном, все люди — прирожденные геологи. Ты посмотри, — тут он хватает какой-нибудь свой камень, — ты посмотри, — и он тычет в пятнышко на этом камне…

А недавно я познакомился с одним геологом.

— Ты не представляешь себе, — сказал он, — какое это счастье — вернуться из экспедиции, сдать отчет и на несколько дней забыть об этих проклятых минералах. Засесть у себя в комнате и собирать радиосхемы. Это же чудо!

— Но ведь есть же профессия… — начал было я.

— Знаю, что есть. Ну и что с того? Да сейчас чуть ли не каждый — радиолюбитель. Все что-то паяют, что-то ловят! Ты представляешь себе, что будет, если каждый побежит…

Я хотел ответить ему, что каждый не побежит, хотел познакомить его с Димкой, который на радиозаводе работает. А потом подумал: что будет, если каждый станет вмешиваться в чужую жизнь со своими глупыми советами, что будет, если каждый станет навязывать одних своих знакомых другим, — и ничего не ответил.

Женская логика

Однажды начальник конструкторского бюро Корзинкин застал копировщицу Грибкову за вязанием и, естественно, рассердился, поднял шум. Грибкова сначала молча краснела, а потом тоже в амбицию впала:

— Зарплату, — говорит, — вы мне прибавить не можете. У меня на новые рейтузы ребенку денег нет. Приходится старые перевязывать.

Корзинкин от таких неожиданных слов смутился и, не зная, что ответить, отошел молча. С того дня и другие вязальщицы осмелели, вяжут в рабочее время, кто что хочет.

Через месяц Грибкова притащила в бюро вязальную машину. Начальник не выдержал, возмутился. А она в ответ:

— Неужели вам не ясно, что на машине можно вязать в пять раз быстрее, чем вручную. Лучше я побыстрее расправлюсь с этой кофточкой, а в оставшееся время успею все ваши чертежи скопировать.

Корзинкин хотел возразить, но раздумал и спорить не стал. А вскоре другие сотрудницы принесли такие же машины.

Через два месяца в бюро позвонил какой-то тип и начал упрашивать срочно связать ему свитер. Начальник пять раз бросал трубку, но тип оказался жутко настырным. Под конец разговора Корзинкин устал и позвал к телефону Грибкову, попросив ее принять заказ на вязаное изделие. В благодарность тот тип обещал дать телефон конструкторского бюро всем своим знакомым

И точно, в бюро теперь звонили целый день, и вскоре начальник так привык к этому, что уже не звал к телефону подчиненных ему вязальщиц, а сам вел переговоры с клиентами и оформлял заказы. А потом случилось, что Корзинкин засек вязальщицу Грибкову за копированием чертежа и был очень недоволен. Но она не растерялась:

— Выгодными заказами на вязание, — говорит, — обеспечить не можете. Приходится чертить — тоже работа сдельная.

Бунтарь

В субботу днем, вернувшись из магазина, жена услышала возбужденный голос мужа, говорившего по телефону. Она опустила на пол сумки с продуктами и замерла, пораженная: такой твердости, такой решительности в голосе мужа она не слышала никогда

«Интересно, с кем это он так?» — подумала жена и ничего не смогла предположить, потому что ни с кем он так прежде не разговаривал

— Ладно, Николай Архипович, недолго вам осталось чужими руками жар загребать! — рокотал баритон мужа — И на вас управа найдется. Мы и не таких на место ставили!

«Да что же это за Николай Архипович? — взволновалась жена. — Господи, да ведь это сам директор! Что же теперь будет!»

— А в технических вопросах, уважаемый Николай Архипович, не вам меня учить! Кишка тонка! — продолжал муж.

«Теперь уж все. Как пить дать, с работы вышибут. Хорошо бы хоть не по статье, а по собственному», — обреченно решила жена.

Но тут муж вдруг резко переменил интонацию, голос его стал тихим и дружелюбным:

— Вот так, Витюха. Так все ему и скажи! Смело и принципиально. Не можешь ты, что ли! А что я? Что я? У меня совершенно другая ситуация. Нет, я не буду. А ты скажи. Стукни кулаком по столу и скажи: «До каких пор, уважаемый Николай Архипович!» — и его голос снова загрохотал.

Жена облегченно вздохнула и понесла продукты на кухню.

Любимая работа

На работу я всегда иду с радостью. Особенно сегодня, хоть кто-то и сказал, что понедельник — день тяжелый. Для меня — нет. Я наоборот счастливо предвкушаю начало рабочего дня еще со вчерашнего вечера.

Во-первых, я придумала себе новую стрижку. Что скажут о ней в нашей комнате, я догадываюсь, но меня больше волнует мнение 417-й комнаты. Неплохо заглянуть и в 525-ю и 631-ю — там тоже есть понимающие люди. Кстати, в 631-й еще не видели моих новых сапог. Надо обязательно сегодня же к ним зайти, пока сапоги не обтоптались.

Я иду на работу с радостью, несмотря на то, что день предстоит мне весьма напряженный. С утра надо успеть поймать Лариску, пока она никуда не умчалась, и спросить, не сможет ли достать мне французскую косметику. Потом зайти к Маргарите Петровне, которая обещала принести почитать Агату Кристи. В десять часов надо быть в 321-й комнате — там Лена Крюкова будет показывать слайды о своей поездке в Болгарию. Больше часа это, надеюсь, не займет. В одиннадцать я должна появиться в кабинете у Захарова. У него сегодня день рождения и, значит, он будет угощать всех чудесным безе собственного изготовления.

Потом надо успеть до обеденного перерыва сходить в столовую перекусить. А в законный обед пробежаться до универмага. Если я куплю ткань, какая мне нужна, то после обеда Ольга Васильевна обещала мне ее раскроить. Еще надо будет быстренько сметать и пойти в 631-ю, показать, что получилось. Ольга Васильевна в кройке и шитье, конечно, разбирается, но вкус у нее несколько старомодный.

Конец ознакомительного фрагмента.