Исповедь волонтера. Рассказы о животных и людях, их спасающих

Наталья Кадомцева

Эта книга – попытка рассказать о том, что чувствуем мы, когда пытаемся спасти еще одну живую душу. Эта книга – возможность рассказать о том, что переживают животные, оказавшиеся на улице. Эта книга выстрадана годами волонтерской практики, и, если она вызвала в Вашей душе отклик, значит, она написана не зря.

История Барни

Однажды мир изменился…

— Слушай, мать, какая псина у тебя хорошая, — сказал Никитич, входя в калитку. Недавно он переехал с семьей из Мурманска. Теперь вот ходил по соседям, налаживал «связи», как сам любил рассказывать за вечерним ужином или на рыбалке с мужиками.

Марья Васильевна с удивлением посмотрела на соседа. Была она уже в годах, всю жизнь провела в деревне, скотины раньше полон дом был. Теперь годы брали свое. Мужа прошлой весной схоронила, сыновья давно обзавелись семьями и разъехались кто куда. Иногда только внуков привозили на каникулы. От некогда большого хозяйства осталось с десяток курей да коза, которая почти не давала молока. Старая трехцветная кошка и глупый лопоухий щенок, которого откуда-то притащили внуки, наигрались с ним за лето и оставили бабке, а сами укатили в город «грызть гранит науки».

— Этот что ль дуралей? — тяжело опираясь на клюку, спросила Марья Васильевна. — Дык чего ж в нем хорошего-то? Бестолочь как есть!

— Да что ж вы так, Марья Васильевна? — широко улыбаясь, сказал Никитич. — Он маленький еще, щенок совсем. Вот позаниматься с ним, такая отличная собака будет!

Он протянул руку, и малыш с интересом обнюхал ладонь, с опаской поглядывая на бабку. Помнил, как она его клюкой отходила за то, что опрокинул ведро с козьим молоком. Но ведь оно так замечательно пахло! Малыш так и не понял, за что получил по спине палкой. Но бабку с тех пор побаивался.

Никитич гладил по-щенячьему мягкую шерстку на спинке щенка, и малыш слабо вилял хвостиком.

— Да на что мне нужен дармоед эдакий! Он же пакостить только и умеет. И охрана мне не нужна. Чего тут охранять, — вздохнула она. — Выгнать пыталась, а он не уходит.

— Марья Васильевна, если он вам не нужен, отдайте его мне, — вдруг выпалил Никитич. Он и сам не понял, что заставило его это сказать. В принципе в ближайшее время он и не собирался обзаводиться собакой. Многое еще нужно было сделать в хозяйстве, прежде чем строить вольер. Но вот как будто кольнуло что-то внутри. Может в глазах у малыша он прочитал такую вселенскую тоску, что дрогнуло сердце у этого в общем-то не особо чувствительного мужика.

Марья Васильевна прищурилась, вдруг внимательным цепким взглядом окинула коренастую фигуру соседа и сказала:

— Забирай. На что он мне. Да и внукам не нужен. Заботься только, жалко дурака. Как никак кормила его, — вдруг прослезилась бабка.

— А как вы его звали? — спросил Никитич, поднимая малыша на руки.

— Дураком и звала, — ответила бабка.

Никитич шел домой и нес в руках теплый живой комок, который прижался к нему всем своим маленьким тельцем. Шел и вспоминал Тиберия, который погиб на охоте два года назад. Тиберий был крупным беспородным псом, прожившим с хозяином без малого десяток лет. И Никитич души в нем не чаял. После его гибели он никак не мог решиться завести другую собаку, хотя друзья и предлагали ему щенков. Даже породистых и, подумать только, с родословной.

И вот теперь у него снова есть собака. Обычная дворняжка, каких много бегает по улицам деревни. И у Никитича в душе словно таял тяжелый мерзлый ком. А малыш дремал, покачиваясь в крепких руках своего хозяина.

Тихо войдя во двор, Никитич опустил щенка на землю.

— Что ж, это теперь твой новый дом. Осваивайся тут, — сказал он малышу, а сам сел на завалинку и закурил.

Щенок сначала робко, а потом все более увлекаясь начал бегать по двору, изучая самые дальние и интересные уголки, каждый раз возвращаясь к хозяину и заглядывая ему в глаза, словно спрашивая: «Я все правильно делаю? Ты не сердишься?»

Никитич, усмехаясь в усы, с интересом наблюдал за щенком, оценивая опытным взглядом его стать и представляя, каким он станет, когда вырастет. По его предположению малыш обещал превратиться в довольно крупную собаку с крепким телом, большой головой и массивными лапами. Его шерстка, сейчас нежная, щенячья, отливала на солнце золотом, со временем скорее всего потемнеет и будет цвета жженого сахара. Уши длинные, висячие были более темными. Темнее были спинка и мордочка, а вокруг глаз белые ободки. Никитич поймал себя на том, что откровенно любуется щенком и улыбается во весь рот.

— Старею, — подумал он про себя. — Эвон как расчувствовался.

Жена и дети должны были вернуться еще не скоро, так что, поразмышляв, из чего наскоро можно соорудить будку для щенка, Никитич принялся за работу. И как-то так все в руках спорилось, что пару часов спустя Вулкан уже изучал новый интересный объект, который станет для него местом на долгие годы. Никитич достал старый ошейник Тиберия и надел его Вулкану на шею.

— Это тебе от дядьки Тиберия в наследство, — смахнув невольную слезу, сказал он. — Будь достоин его носить. Тиберий был знатный пес.

Вулкан только вилял хвостиком и по-щенячьи задорно улыбался.

Мальчишки пришли со школы ближе к вечеру. Младший тут же залез в будку к щенку и затеял с ним возню, а старший особо и не отреагировал на появление нового обитателя их дома.

— Подросток, — с горечью подумал Никитич, — ничего-то ему не интересно. Видимо так и не простил мне, что уехали из города, где остались все его друзья.

Жена вернулась с дежурства только утром, усталая и раздраженная. И первый, кого она увидела, войдя во двор, был Вулкан, с аппетитом грызущий ее тапочки.

— А это что еще такое? — вскрикнула она, пытаясь отобрать у малыша погрызенный тапок. — Кто притащил эту блохастую тварь?

— Тише, не кричи, ты его пугаешь, — выскакивая на крыльцо, сказал Никитич. — Это я принес, пожалел мальчишку. Прости, что не предупредил.

— Мало нам забот, ты еще собаку в дом привел. Никакого толку от тебя нет, опять псиной заниматься будешь. Хоть бы уроки с сыновьями почаще делал, да по дому работу какую.

Жена, продолжая ворчать, ушла в дом. Никитич присел рядом с Вулканом, уткнулся головой в его шерстку и вздохнул. Он предполагал, что будет такая реакция, но все же надеялся на лучшее. Не повезло. Жена и Тиберия не любила, всякий раз раздражалась, когда он с ним надолго уходил. Ну а как ей, вздорной бабе, объяснишь, что и уходил он в лес большей частью от нее, от ее вечного недовольства, ворчания, упреков. Все, что бы он ни делал, ей не нравилось. И единственной радостью в жизни стал он — Тиберий — с которым можно было и поговорить, и помолчать, который понимал его с полуслова, с полувзгляда.

Когда Тиберия не стало, жена и не думала смягчаться, каждый раз находя все новые поводы для упреков. Никитич терпел, не уходил из семьи ради сыновей, но самому с каждым днем становилось все невыносимее.

И вот теперь маленький блохастый Вулкан подарил ему новую надежду.

— Никому тебя не отдам, — тихо проговорил на ушко малышу Никитич, крепко прижимая к себе его голову. — Мы с тобой вместе навсегда…

И побежали годы. Пять, десять, четырнадцать. Никитич старел и с грустью наблюдал за тем, как стареет его Вулкан. Он уже не был таким быстрым, все больше спал, практически не реагировал ни на кого, кроме хозяина. Никитич с тревогой замечал, что Вулкан слепнет и глохнет. Он плохо ел и начал терять вес. Шерсть поблекла, в иных местах полезла клочками. Никитич как мог облегчал страдания своего друга, но внезапно и его самого свалила страшная болезнь.

Сыновья давно выросли и уехали из дома, с женой они почти не общались. Так, перекинуться дежурными фразами и то ладно. А тут вдруг хворь эта страшная приковала его к постели. Врачи только руками разводили, говорили, что помочь ничем нельзя. Пичкали таблетками, от которых становилось только хуже и сознание спутывалось.

Об одном только просил Никитич жену, сидевшую у его постели. Позволить Вулкану дожить свои последние дни в доме, в котором он провел всю свою жизнь.

— Обещай мне, — с мольбой просил он жену, — когда меня не станет, ты позаботишься о Вулкане. Обещай!

Жена отворачивалась, кивала, прятала слезы. Но тревога не оставляла Никитича. Каждый день он старался посмотреть в окно, чтобы увидеть дремлющего на солнышке Вулкана. Он очень страдал от того, что не может сам выйти к нему, погладить по большой голове, прошептать на ушко, как сильно он его любил всю жизнь и любит сейчас. И вот однажды Никитич увидел в окно только пустую будку. Сердце замерло, а потом вдруг неожиданно зашлось в каком-то сумасшедшем беге.

— Тося! — закричал Никитич. — Тося!!

— Что случилось? — вбегая в комнату, спросила жена.

— Где Вулкан?? — Никитич силился подняться с постели. — Где он?

Жена обернулась на звук открываемой двери.

— Помер твой Вулкан, — зло сказал старший сын и повесил ошейник на крючок у двери. — Нет его больше.

Никитич с болью посмотрел на сына. Они так и не поладили больше после того злосчастного переезда. И вроде столько лет прошло, а все еще живы старые обиды в этом молодом и сильном парне, который сам недавно второй раз стал отцом. И так горько стало Никитичу, что, превозмогая разрастающуюся невыносимую боль в груди, он прошептал:

— Простите меня… за все… что не оправдал ваших надежд… за боль… за все… простите меня… и ты, Вулкан, прости…

Единственная слезинка скатилась по морщинистой щеке Никитича, когда он последний раз закрыл глаза…

Однажды мир изменился…

— Наташа, ты дома? Сильно занята? — Алена явно плакала.

— Я только приехала с дачи, собак кормила. Что случилось?

— Ты можешь помочь? Я не знаю, что делать? Тут пес на дороге. Он кажется слепой и глухой…

В первый момент я напряглась. В голове сразу побежали страшные картинки того, что произошло с собакой, и перед мысленным взором встал самый главный вопрос — куда забирать. Столько вокруг несчастных животных, которым ежедневно нужна помощь, и каждый раз щемит сердце от осознания того, что взять их просто некуда. Да и дача, где у нас живут собаки, вообще не моя. И большая благодарность Ирине Павловне, которая терпит такое количество питомцев у себя на участке, да еще кормит их и ухаживает.

— Хорошо, я сейчас приеду. На месте подумаем, — сказала я.

Я даже не стала переодеваться, и как была в рабочей одежде, на которой явственно отпечатались собачьи лапы, прыгнула в машину и поехала в центр поселка.

Алена ждала меня у ларька с фаст-фудом. Рядом с ней, печально опустив голову и ни на что не реагируя, стоял крупный темно-рыжий пес.

— Вот он, смотри, какой, — Алена плакала. — Представляешь, он шел прямо по дороге. Там машины носятся, а он как будто не понимает, куда идет. А потом просто остановился посередине и все. Я еле-еле его сюда увела.

У меня сдавило сердце.

— Боже мой, — тихо сказала я, — он просто старик.

Собака действительно была очень старая. Шерсть давно потеряла свой блеск и местами вылезла. Зубов почти не осталось, а те, что еще были, оказались сильно сточенными. Мордочка совсем седая. На глазах явная старая катаракта, что означало его полную слепоту.

Я присела около собаки, тихонько положив руку ему на голову. Старичок слабо шевельнулся, как бы отвечая на ласку.

— Посмотри, тут след от ошейника, — я провела рукой по месту на шее, где шерсть сильно свалялась.

— Господи, он бывшедомашний, — сказали мы с Аленой в один голос.

Оставлять его на улице было нельзя, это мы понимали обе. Надо было что-то решать. Я побежала в зоомагазин за ошейником и поводком, мысленно кляня всех горе-хозяев, которые жестоко обращаются со своими питомцами. Сказать, что я злилась, это ничего не сказать. Но злостью делу не поможешь…

— Я назову его Барни, — сказала я, надевая на собаку новенький красивый ошейник. — Отвезу его на дачу, там как раз будка есть свободная. Потом попробую найти ему передержку.

Мы повели Барни к машине. Он тяжело шел между нами, а у нас душа разрывалась от жалости и гнева. Просто представить страшно — служила собака своему хозяину верой и правдой столько лет. И вот она постарела и больше не может нести свою службу. Разве можно поступать с ней так?? Разве не заслужила она тихой спокойной старости в доме, который столько лет охраняла?? Наверное, я никогда не смогу найти ответы на эти вопросы…

Когда мы подошли к машине, пришлось вдвоем поднимать Барни, чтобы усадить его на заднее сидение. И поднимая, я нащупала на животе обширное уплотнение. Твою ж….

Мы сразу поехали в клинику. Огромная опухоль в брюшной полости. Настолько огромная, что невозможно уже сказать, на каком органе она изначально начала расти. И совершенно неоперабельная. Барни оставалось совсем недолго… Кроме того, он был совершенно слеп и глух… Страшно представить, в каком мире он жил — в абсолютной тишине и темноте…

Пока мы ехали из клиники на дачу, я не могла сдержать слез. Мне было так горько и больно за него и так стыдно за людей, способных на чудовищное предательство, что хотелось подарить Барни последние дни в любви, ласке и заботе. Чтобы он ушел на Радугу, понимая, что он нужен и любим. Ни о какой передержке речи больше не шло.

Барни прожил с нами еще целый месяц. 13 августа 2019 года мы забрали его с улицы. 20 сентября его не стало.

Каждый день мы с детьми приходили к нему. Мы гладили его, обнимали, разговаривали. И пусть мы понимали, что он нас совсем не слышит, но мы верили, что он все чувствует. Он даже начал поворачивать голову в нашу сторону, когда мы приходили.

Часто мы замечали, что Барни стоит и смотрит куда-то вдаль. Иногда он начинал глухо лаять, будто обращался к кому-то. В этот момент мы старались быть с ним рядом, и тогда он успокаивался.

Барни до последнего дня хорошо кушал, и мы старались принести для него самую вкусную еду. Он познакомился с другими нашими подопечными и позволял мелким щенкам таскать вкусняшки из его миски.

Однажды мы пришли на дачу, но Барни не вышел из своей будки. Старший сын пошел к нему и вдруг позвал:

— Мама, посмотри, Барни не шевелится.

Я закрыла глаза. Все. Барни ушел от нас. Ушел тихо, во сне. Заснув на сене в теплой будке.

Мы похоронили старичка у реки в укромном месте, куда приходим только мы и наши собаки. Теперь каждый раз, когда мы идем за водой, мы приветствуем Барни и всех тех животных, которые спят там вместе с ним. Я верю, что там, на Радуге, все они снова молоды, полны сил и смотрят на нас оттуда своими глубокими, все понимающими и все прощающими глазами.

Спи спокойно, наш любимый старичок Барни! Ты навсегда останешься в наших сердцах! И прости нас, глупых неразумных людей…