Когда ты был Богом

Наталья Ивановна Колмогорова

«Когда ты был Богом» – это истории, случившиеся в разные временные промежутки, в разных географических широтах: от морского побережья Крыма до Сибирской тайги.«Когда ты был Богом» – это весело о грустном и грустно – о смешном. А ещё эта книга про то, что мечты сбываются, и даже чаще, чем ты думаешь!

СТРАСТИ-МОРДАСТИ

Я ехала в деревню зализывать раны.

Всё открылось внезапно…

Земля под ногами разверзлась, не оставив шансов на светлое будущее.

Вариантов, оказалось, не так много: застрелиться, задушить мужа чулком или отравить его любовницу.

После грандиозного скандала муж притаился в зоне «Икс», а любовница, поднимая с пола клок вырванных мною волос, покрутила пальцем у виска, и, пригрозив полицией, пожелала «счастливо оставаться со своим мужем-придурком, потому что, хотя он и купил ей норковый полушубок, но всё равно — последний жмот».

Окинув взглядом разгромленную приёмную офиса, я испытала истинное удовлетворение!

Треснувший монитор компьютера, кипа разбросанных бумаг, посуда, разбитая вдребезги…

Герань, сброшенная с пьедестала подоконника, покорно сложила красную голову на «Декларацию о налогах».

Я запулила вслед выбежавшей секретарше, а по совместительству — любовнице мужа, органайзер, тем самым поставив жирную точку на поле битвы.

Дома, трясущимися руками, я быстро собрала чемодан и, вызвав такси, отправилась на вокзал.

«В деревню, к тётушке, в Саратов!» — писал кто-то из классиков, и писал верно.

Толчея вокзала несколько меня отрезвила.

Передо мной в кассу стояла молодая влюблённая пара.

Он держал её за руку, она смотрела на него глазами овцы, с выражением лица «навеки ваша».

У меня вдруг появилось жгучее желание сказать незнакомой девчонке:

— Имей ввиду, все мужики — сво…

Девчонка, видимо, почувствовав тяжёлый взгляд, оглянулась и ещё теснее прижалась к плечу молодого человека.

Деревня — это панацея от суеты, урбанизации, мужей-предателей и коварных див.

Я поставила чемодан на дощатый пол тёткиной избы:

— Гостей не ждали?

Тётка, снимая с картофелины витиеватую ленту кожуры, удивлённо ойкнула:

— Галочка, шо стряслось?

Под согревающий душу напиток, похрустывая солёным огурчиком, я поведала тётке историю грехопадения супруга, а также кораблекрушения, случившегося с судном «Семейный быт».

— Тёть Нюр, я этой секретутке фасад хорошенько подпортила!

— Эх, узнаЮ нашенскую породу! — удовлетворённо крякнула тётка. — Горячая у нас кровушка, себя в обиду не дадим!

Первую ночь в деревне я не сомкнула глаз.

Старый диван оказался сердобольным и благодарным слушателем: всю ночь он скрипел пружинами в унисон моим вздохам, всхлипываниям и ворочанию с бока на бок.

Утро навалилось внезапно и солнечно, как будто солнце стремилось выполнить и перевыполнить план по ранней побудке.

Хмурая и опухшая, я вывалилась на крыльцо.

Тёть Нюрина соседка кормила своих несушек, подзывая ласково:

— Цыпа-цыпа!

«Цыпа» — так называл мой супруг свою крашеную «курицу». Об этом я случайно узнала из переписки «ВКонтакте».

— Тьфу, ты, вульгарщина какая — цыпа!

И почему тётушка не живёт на необитаемом острове?..

Прихватив полотенце, я отправилась на местный пруд. Но сколько бы раз не окуналась в прохладную воду, стараясь смыть вчерашнюю грязь, легче не становилось.

— Галюня, садись завтракать!

Я заглянула тётке в глаза: было заметно, что и она ночью не спала.

— Телефон у тебя давеча верещал, — сказала тётка.

— Нехай верещит.

Я отключила ненавистный в данных обстоятельствах мобильный телефон.

Вторая ночь в деревне оказалась куда страшнее предыдущей. Вопросы сыпались, словно из рога изобилия:

— Кто прав и что делать?

— Откуда у измены ноги растут?

— Когда случилось охлаждение отношений, и почему я его проморгала?

Сначала я во всём винила мужа, потом себя, потом снова мужа — и так до бесконечности.

Утром я не вышла к завтраку. Тётка принесла тарелку с яйцами, горбушку хлеба и стакан козьего молока.

— Поешь-ка маленечко!

На исходе третьих суток моего пребывания в деревне, дверь в спальню резко отворилась и тётя Нюра, подвязывая под подбородком концы белого платочка, строго изрекла:

— Шо ты собираешься делать, Гала?

Букву «г» тётка смягчала так, что получалось почти «Хала».

— А что такое, тёть Нюр?

— Шо такое? И ты меня об этом спрашиваешь?

— Тёть Нюр, ты белены объелась?

— Вот возьму сейчас хворостину да отстегаю по голым коленкам!

— Да говори толком!

— Третий дён на исходе, а ты всё в кровати валяешься! Скока можно? А ну, геть на улицу! Воды принеси, козу подои — чай, не забыла, откуда у неё титьки растут?

— А ты куда?

— Куда-куда… на Кудыкину гору! Ишь, цаца явилася.

— Тёть Нюр, ты же вроде бы с пониманием отнеслась к моей проблеме.

— Кончилось моё понимание! Геть с кровати!.. Дел невпроворот, а она тут разлеглася…

Вот так началась моя новая, деревенская шоковая терапия.

Вместе с тёткой я полола огород, доила козу Зинку, бегала к речке полоскать бельё.

Мой новомодный маникюр облез, волосы выгорели на солнце и развивались на ветру лёгкими каштановыми прядями. Я забыла, что такое макияж, педикюр, причёска.

— Загорела моя Галюша, похорошела! — тётка удовлетворённо цокала языком. — Приехала поганка — поганкой, а теперича — красавица, кровь с молоком!

Я и сама заметила перемены, случившиеся со мной за последнее время.

Джинсы, прежде туго обтягивающие бёдра, теперь надевались свободно.

Кожа приобрела золотистый оттенок и пахла приятно: свежей травой, банным веником, луковой шелухой, козой Зинкой.

Я вспомнила, как будучи девчонкой, бегала к роднику, громыхая пустыми вёдрами.

— Тёть Нюр, а можно на сеновале ночевать?

— Шо, детство вспомнила?

— Ага!

— Там, Галочка, сена уже нет. Сенокос вот-вот начнётся — тогда и поваляешься на свеженьком.

— Тёть Нюр, а когда я у тебя последний раз гостевала?

— Три года назад, Галочка. Теперича с тобой только по телефону и балакаем.

Я не смогла преодолеть искушение и после десятидневного бойкота всё-таки включила телефон.

Ого! Сорок три пропущенных вызова.

Звонила подружка, коллеги, а ещё тот, чьё имя я с корнем вырвала из памяти, словно сорняк — с огородной грядки.

— Чаво там? Звонил милай али как?

— Звонил.

— Много?

— Много.

— Молодец! Раскаивается, значицца, помириться хочет… Эх, охламон, твой Николашка!

— Да откуда ты знаешь, что помириться? Может, уже на развод подал и на раздел имущества?

— Нееет, деточка, помяни моё слово — мириться хочет…

Вдруг в сенках что-то громыхнуло, послышался стук упавшего алюминиевого ведра.

Дверь в избу отворилась и на пороге, словно чёрт из табакерки, появился мой суженый-ряженый.

В одной руке он держал слегка подвявший букет моих любимых ромашек, в другой — перевязанный ленточкой, торт.

— Батюшки-святы, кто явился!

Тётя Нюра всплеснула руками.

— Можно? — полушопотом, словно нашкодивший кот, прошипел супруг.

Он топтался у самого порога, так и не решаясь сделать шаг вперёд.

— Коли с добром пришёл, тады можно.

— С добром, тёть Нюр.

Муж не сводил с меня глаз, будто пытаясь угадать моё настроение: то ли сковородой огрею, то ли кипятком в рожу плесну.

— Проходи, Георгич, не стесняйся.

Муж, опасливо на меня поглядывая, осторожно поставил коробку с тортом на стол, присел на краешек стула.

Я глядела на своего ненаглядного в упор несколько мгновений, и губы вдруг сами расплылись в предательской улыбке.

— Соскучился, как я погляжу, Николай Георгиевич!

— Ну я… это… вот…

Муж стал вдруг заикаться, и, наконец, на выдохе произнёс:

— Галя, поехали домой!

— Тёть Нюр, — позвала я тётку, — принеси-ка ножик!

Тётка выглянула из-за печи:

— Ты не глупи, племянница! Ты шо удумала-то?

— Дай, говорю, ножик — торт резать будем.

— Аааа, торт! А я-то, глупая баба, чаво удумала…

Я взглянула на Николашу: он слегка распрямил плечи, удобно развалился на стуле, заулыбался.

Я медленно поднялась:

— Ну, что, Коленька, мировую пить будем?

— Дык, можно и за мировую выпить.

— А как же твоя любава? Неужто забыл?

— Галочка, дай сказать! Повиниться хочу, покаяться!

— И правда, дай мужику сказать, — вставила тётка.

— А тебе, Галочка, жизнь в деревне на пользу пошла! — сказал Николай.

— Да ну? А что ж ты раньше красоту мою не замечал? Или я хуже твоей секретарши?

Я крепче вцепилась в спинку стула, чтобы совладать с собой и не наделать глупостей.

— Не хуже, Галочка, а даже лучше!.. Тьфу ты, запутался совсем! В общем, люблю я только тебя, возвращайся домой! Всё у нас будет теперь по-другому, по-хорошему.

— А как это — по-другому?.. Ты думал: куплю цветочки-тортики, Галка и растает?

— Ой, совсем забыл! Я же тебе и колечко купил.

Муж протянул оббитую красным бархатом коробочку.

— Цыпа-цыпа! — донеслось из открытого окна. Это соседка приглашала своих куриц на вечернюю трапезу.

Слово «цыпа» подействовало на меня магически, словно красная тряпка матадора — на быка.

— Ах, ты, паразит! А ну, пошёл вон! Думал меня за колечко да за тортик купить?

Я схватила со стола торт и вместе с кремовыми розочками впечатала в удивлённое лицо законного супруга.

— Мама дорогая, — выдохнула тётка Нюра.

Эта фраза почему-то сподвигла меня на дальнейшие подвиги. Я вырвала из букета ромашку и воткнула в бисквитную мякоть, приговаривая:

— Вот тебе торт, вот тебе ромашки, вот тебе колечко!

И, подтверждая слово делом, запулила коробку с колечком в распахнутое окно.

— Цыпа-цыпа! — не унималась соседка, делая вид, что не слышит нашу ругань.

— Ко-ко-ко, — отвечали ей благодарные пеструхи.

Тётя Нюра подхватила меня — трясущуюся, рыдающую — усадила на стул, стала гладить по голове.

Николай, низко опустив голову, осторожно снимал с лица остатки торта и педантично складывал на клеёнчатую скатерть.

— Николай, поди к рукомойнику — умойся! — приказала тётка.

Муж повиновался.

— Погодите-ка, я мигом! — сказала тётка и зачем-то полезла в подпол.

На столе, словно на скатерти-самобранке, появилось нехитрое угощение: солёные помидоры, бутылка с прозрачной жидкостью, картошка с луком.

Вся спесь, что была заметна вначале визита, сошла с Николая на нет.

Тётка разлила по стаканам «божественный нектар».

— Говорить красиво я не умею, не обессудьте. А што скажу — слушайте внимательно, уважьте старого человека…

Я взглянула на мужа: тонкими пальцами он переминал в руках кончик клеёнки.

— Гляньте на портрет, что висит на стене — это мой Егорушка. Не вернулся Егор из рейса, без вести пропал… Ни машину, ни косточки его не нашли. Страшное время было — «лихие девяностые». Уж как я его ждала, как ждала! А замуж так и не вышла — никто мне не люб был.

Вот что вам скажу, милые: с жиру вы беситесь, ребятушки!

Муж впервые поднял на меня глаза.

— Ты, Николай, мужик с мозгами, и руки у тебя — откуда надо растут. Фирму вот, хоть и небольшую, содержишь… На Галюне моей по любви женился?

— По любви.

— Так что ж ты свинячишь в своём дому? Любовнице — шубы да подарки. А кто одёжку твою стирает, посуду за тобой убирает? Встречает с работы да провожает?.. Чево молчишь?.. Заработал лишнюю копейку — вези жёнушку отдохнуть, обстановку поменять. Она ведь в парикмахерской на ногах весь день, не присядет даже.

— Тёть Нюр, виноват я, сам не знаю — как такое вышло.

— А я скажу — как: деньги тебя испортили, Николаша! Понаглее ты стал, понахальнее.

Николай горько вздохнул.

— Правильно говоришь, тёть Нюр! — Я с победным видом зыркнула на мужа. — Последнее время и слова ласкового не скажет! Откуда ж им, словам, взяться — всё любовнице досталось!

— Цыц, племяшка! — прикрикнула тётка. — И к тебе претензии имеются. Куды ж ты, милая, так раскабанела? Талию не блюдёшь, а лицо — как репа, того и гляди треснет!

— Тёть Нюр!

— Чаво — тёть Нюр?!

«Тик-так» — сказали старые часы с гирьками и остановились.

Тётка подтянула гирьки за цепочку:

— Вот так и в жизни… Скажет эта жизнь на прощание «тик-так» и ничего исправить уже нельзя. А вам ишшо можно всё хорошее возвернуть, надо только сильно постараться.

Вот бы Егорушка мой вернулся — всё бы было сейчас по-другому…

И заплакала тётка Нюра горько и безысходно, и у меня слёзы, на неё глядя, навернулись на глаза.

Николай сильно растерялся, заметался — не знает, кого из нас успокаивать.

Так и бегал между мной и тёткой — то её по голове погладит, то меня к груди прижмёт…

Прошло почти два месяца.

Мы с Николаем снова вместе, и кажется, что в нашей жизни всё по-прежнему.

Но это не так!

После разлуки поняли мы, что получили хороший жизненный урок.

Я за это время ощутимо похудела, и все говорят, что мне так лучше.

Николай закрыл фирму, и вернулся на родной завод, где до этого работал ведущим инженером.

Конечно, зарплата у него теперь поменьше, но выходные и праздники мы отмечаем в кругу друзей, а чаще всего — вдвоём.

На этой неделе собираемся к тёте Нюре, в деревню, уже и продуктов в супермаркете набрали.

Если бы не моя мудрая тётка, не знаю, как бы всё сложилось, и чем закончилась наша с Николаем история.

Единственное, чего я на дух не переношу — это слово «цыпа»!

Как только соседка тёть Нюрина начинает кликать несушек, я затыкаю уши и убегаю куда подальше.

Слава Богу, тётка курей не держит — у неё только гуси да коза Зинка.

У козы, говорят, молоко очень полезное, даже более полезное, чем коровье.

Особенно, говорят, для деток!

Николаю пока не говорила — держу в секрете.

Всему — своё время, и каждому овощу — свой срок.

ЗИТА И ГИТА

Случилось однажды вот что: один фильм в одночасье перевернул всю мою жизнь — в деревню привезли индийское кино!

Мы с сестрой Ольгой посмотрели про Зиту и Гиту и… заболели. Болезнь называлась так: «Ты — Зита, я — Гита»…

В этот день бабушка и тётка были заняты обычными деревенскими делами: тётка, взяв хворостину, ушла встречать коров, а бабушка ушла к соседке на чай.

Сестра Олька была жуткой выдумщицей:

— Давай сошьем сари, — предложила Зита, которая Ольга.

— Нас выпорют, — предположила Гита, то есть — я.

Сестра поманила меня пальцем в бабушкину комнату.

Я на цыпочках отправилась за ней.

В старом бабушкином комоде хранились куски цветных тканей.

— Нас выпорют, — шепотом повторила я.

— Тогда снимем тюль с кухни, а потом повесим обратно.

— Ладно, — согласилась Гита.

Мы сняли с окон тюль, обмотались ею с ног до головы, распустили волосы.

— Давай нарисуем родинку на лбу, чтоб как по правде!

— А чем?

Мы перерыли весь дом, выдвинули все ящики комода — ни одной помады в деревенском доме не нашлось. Бабушка отродясь не красилась, а тётка, хоть и молодая, была с бабушкой заодно.

Выручила нас герань. Мы оторвали несколько лепестков, послюнявили и прилепили на лоб — индийские красавицы!

Под покровом сумерек вышли из дому тайком…

Рядом, в сарае, мычали «священные животные», в траве шуршали индийские змеи, а копёшки сена напоминали индийских слонов.

— Гита, двигай бедрами, — сказала Зита. — Может, нас Васька с Сережкой увидят.

— Я стесняюсь и не умею, — проблеяла я.

— Двигай, говорю!

Пришлось подчиниться.

Так, пританцовывая, мы дошли до родника. Вокруг — ни души!

Несколько раз нам с Зитой совсем не повезло — в темноте вляпались в «священные лепёшки», а по условиям жанра, идти пришлось босиком.

— Фу! — брезгливо зашипела Зита.

— Олька, айда домой! Нас точно выпорют…

— Трусиха!

В воздухе пахло коровьими лепешками, сушеным сеном и парным молоком.

Цикады трещали, как оголтелые. Кто-то крепко матерился:

— А ну стой, зараза!..Дай подоить… Не лягайся!

— Хочу в туалет, — сказала Ольга и, приподняв «сари», присела в траву.

— Ой, мамочки! — заорала Зита через минуту. — Крапива!

Оказалось, и в Индии крапива тоже растёт…

— Ну, нафиг — Ваську с Сережкой. Пошли домой!

Зита сдалась…

Мы двинулись в обратный путь.

В бабушкином доме горел свет.

— Зита, заныла я, — давай еще разочек пройдем мимо Васькиного дома!

— Дура ты, Гита! У меня попа огнем горит, а у тебя — один Васька на уме!

Васька действительно был красивый мальчик — чёрненький, загорелый.

В кромешной темноте две «индианки» подошли к Васькиному дому. Про танцующие бедра мы и думать позабыли.

— Чур, меня! — заорал кто-то в потёмках. Голос показался знакомым…

Оказывается, Васька мирно сидел на лавочке возле дома, лузгал семечки, когда к дому приблизились две фигуры в белом — чистые привидения!

Но Васька был не из робкого десятка. Поборов первый испуг, он двинулся навстречу.

— Бежим! — крикнула Зита, и мы, путаясь в тюли, бросились бежать.

А вот и бабушкин дом…

Мы осторожно открыли скрипучую дверь. В сенцах стояло ведро, полное парного молока.

— Ой, пить хочу, — сказала Зита, наклонилась к подойнику и шумно отхлебнула…

Я перевела дыхание и прислушалась — в доме, кажется, тихо. Может, бабушка спит?..

Я взглянула на Зиту.

Передо мной стояла моя любимая Ольга. Лепесток от герани отлетел, а над верхней губой появились белые усы от молока.

Босые ноги, попав в «священную лепешку», стали грязно-зелёного цвета, волосы растрепались, а подол «сари" — чёрен от деревенских дорог.

— Ну ты страшная! — я рассмеялась.

— Сама дура! — огрызнулась Олька.

Вдруг дверь с шумом распахнулась — на пороге, с хворостиной в руках, стояла бабушка.

— Подьте-ка сюда, красавицы!

И ольгина попа, в отличие от моей попы, пострадала за этот вечер во второй раз.

— Ба-ба-аа! Больна-аа! — орала Зита, а я ей подпевала.

— Ах вы, окаянные! Чего учудили! Вот ужо приедут родители…

Бабушка Таня была строгой женщиной.

Когда гнев её утих, мы смогли насладиться зрелищем: перевёрнутые вверх дном ящики комода, помятая герань, окна без занавесок…

— Марш в кровать, индиянки!

Мы с бабушкой спорить не стали и уснули сразу же.

— А чё это было? — спросил утром следующего дня Васька.

Видать, всё-таки узнал!

— Эх, Вась, ты никогда не был в Индии, — мечтательно сказала Зита.

— И чё?

— А ни чё! — с вызовом сказала Олька.

— Ну и дура!

— Сам дурак!

Васька покрутил пальцем у виска, а мы гордо удалились.

Ваську с Сережкой мы с Зитой разлюбили в это же лето.

А к индийским фильмам охладели окончательно лет через пять.