Скажу «спасибо» я годам

Наталья Алексеевна Грачева

Это история семьи, написанная тремя поколениями, с начала двадцатого века до наших дней. Воронин Михаил Иванович, Сизоненко Галина Михайловна, Грачева Наталья Алексеевна.

Глава 3. Воспоминания мамы

«Ну, мать, нашёл», — сказал дедушка, входя в дом, и бросил к порогу два серых подшитых валенка. Мы все вскочили (мы — это я, школьница 14 лет, моя мама — дедушкина сноха, моя тётя Мотя, её сын Витя 13 лет и бабушка). Бабушка бросилась к деду: «Убили?». Дед прижал её к себе, и они заплакали оба. Заплакали и мы…

Это было в ноябре 1941 года. Немцы лезли к Москве, но, обычно, их самолёты в столицу не пускали и они «разгружались», сбрасывая бомбы на подмосковные города и деревни. Так было и 13 ноября 1941 года. Наш город Серпухов подвергся в этот день ужасной бомбёжке. Тётя Маня пошла в город по своим делам и не вернулась. Дедушка обошёл все морги и лишь на третий день в одном из них нашёл валенки (он их узнал, сам подшивал) с оторванными ногами, а потом уже нашёл и тело.

На следующий день дедушка и мой отец привезли тело на маленьких (около 1 метра в длину) хозяйственных санках, положив оторванные ноги сверху, завёрнутыми в простынь. Тётя Мотя и мама обмыли и одели тётю Маню, не сказав бабушке, что у неё снесло полчерепа (затылок) и оторвана рука. Видимо, тётя Маня умерла сразу, т.к. на лице был румянец. Никогда ничего подобного мне не приходилось видеть, а мне скоро 80 лет. Тётя Мотя сшила платье из синего сатина в крупный горох, а под длинный рукав подсунули оторванную кисть руки.

Муж тётя Мани, дядя Сеня, и её дочь, Капа (22 года, фельдшер), были на фронте, и она жила одна. Её дом был рядом с нашим, у нас не было даже забора между огородами. Поэтому она всё время была с нами, во время войны все старались прилепиться к родным.

Хоронили мы её часов в 5 вечера. Были только свои. Когда пошли на кладбище, начался артобстрел. Помню, как при вспышке мы ложились между могил, а потом шли дальше. Попалась группа военных. Офицер спросил: «Это жертва бомбёжки?».

Бедная наша бабушка, ей пришлось пережить двоих своих детей из четверых. Ещё в 21 году по решению «рабоче — крестьянской» власти был расстрелян по пустяковому поводу её старший сын, 23-х летний Иван. Красивый, добрый и порядочный молодой человек. Мерзавцы, пролезшие к власти, затопили кровью страну.

В начале ноября к нам на постой (ночлег) определили троих военных: полковника, комиссара и шофёра. Полковнику было около 50 лет, комиссару лет35, у него в Киеве погибли жена и двое детей. Шофёр был совсем молод — лет 20-ти с чем-нибудь. Его называли по фамилии — Соколец. Мама сказала, что ему очень подходит фамилия. У него при русых волосах были совсем чёрные брови (соколиные). Пришли он вечером. Мама и бабушка приготовили ужин: нажарили картошки с салом (осенью зарезали поросёнка). Принесли из погреба огурцов солёных и капусты. Поставили самовар. Они выложили свои припасы — сахар, печенье. Мы уже давно не видели ничего сладкого.

За ужином мы впервые от них услышали о генерале Жукове. А ещё они рассказали о новом оружии, они называли его Марья Ивановна. Это то, что потом стало знаменитой Катюшей. Когда стали укладываться спать, бабушка хотела уложить их в свою двуспальную кровать, но они не согласились. Порешили так: шофёр с комиссаром на бабушкиной перине вместе на полу, полковник на диване. Утром, когда мама и бабушка хлопотали на кухне, шофёр пришёл к ним и попросил: «Мамаш, а нельзя ли повторить вчерашнее?». Так они соскучились по домашней еде.

Осенью же 41-го года (видимо, в октябре) отец купил на Серпуховском артскладе колёса от пушек. Очень большие, дубовые. В это время артиллерию переводили на механические двигатели, а старые колёса продавали на дрова. Отец и мой двоюродный брат Витя отделяли от обода спицы, дробили ободья. Труд был тяжёлым, колёса были сделаны на совесть. И вот открылась калитка, и вошёл дядя Ваня — отец Вити. Его часть направлялась на фронт через Серпухов, и он самовольно зашёл проститься с родными. Пробыл он дома часа два, а когда вернулся в часть, был осуждён трибуналом и отправлен в штрафную роту, где вскоре и погиб. Его сын Витя, став взрослым (морским офицером) много лет пытался найти следы гибели его отца, его могилу, но безрезультатно. Так он и числится пропавшим без вести.

Осенью 41-го года Серпухов стал прифронтовым городом. Немцы были совсем рядом. На родине моей второй бабушки, Анастасии Андреевны, в дер. Калиново (в 5 км от Серпухова) был расположен немецкий штаб. Штаб располагался в доме бабушкиной сестры, Аграфены. Наши узнали об этом и уничтожили штаб, сбросив бомбу с самолёта. Вместе со штабом погибла и часть семьи тёти Груши.

Город часто подвергался артобстрелам, бомбёжкам. Мы прятались в бомбоубежище. Его построил дедушка на огороде у тёти Мани. Предприятия в городе не работали, не было занятий в школах. Не работал и хлебозавод. По карточкам выдавали только муку. Мама с бабушкой вспомнили, как печь хлеб. И часто с только что вынутым из печи хлебом по сигналу тревоги бежали в убежище. У нас с Витей было в нём постоянное место, на санках лежал мешок с мягкими вещами, мы усаживались и потихоньку обдирали корочки с горячего хлеба.

Помню, однажды я пришла домой с улицы. Дома у нас оказался какой-то молодой офицер. Зачем и почему он оказался у нас, не помню. Отец сидел на диване (выглядел он молодо, ему было 37 лет). Офицер как заорёт: «А ты почему не на фронте?». Отец ему: «А твоё какое дело?». Тот схватился за кобуру и заорал: «Встать!». Отец ему: «И не подумаю, кто ты мне?». Бабушка бросилась объяснять, что отец после операции, у него весь живот изрезан, упала на колени, отец стал её поднимать. Тут вмешались мы с мамой.

9 декабря за нами приехала грузовая машина, чтобы отвезти на вокзал. Разрешили брать на семью кровать, постельные принадлежности, сундук с вещами. Так началась эвакуация в Среднюю Азию (в Фергану). Поехали мой отец, мама, я и мамина сестра, Клавдия, с сыном Игорем 9 лет. Бабушка с дедушкой ехать отказались, в Серпухове оставалась их дочь Мотя с сыном Витей»…..