Чтобы все были здоровы

Натали Синегорская, 2018

Кого только не приходится лечить студентам-целителям на практике! Но такого пациента, пожалуй, у них не было ни разу…

— Пить на дежурстве — последнее дело, — нравоучительно произнес Бабулин и аккуратно, но быстро опрокинул в себя содержимое трех рюмашек, любовно наполненных Поэтом.

Мы разочарованно загудели. Точнее, гудели только я и Поэт, а Мышь тихонько сидела в углу, намереваясь сползти под кушетку, и делала вид, что она не с нами, нас не знает и третья рюмка предназначалась не ей.

— Ну Владборисыч, — ныла я, посылая Мыши гневный взор «у-у-у, предательница», — новый год же.

— Мы по чуть-чуть же, — вторил мне Поэт, он вообще любит быть втОрой возле примы. — Юз грамм, и все!

— На дежурстве нельзя! — голос Бабулина стал ледяным, под стать погоде. — Вас, салаг, этому не учат, что ли?

Я хотела тактично заметить, что он, Бабулин Владислав Борисович, врач-травматолог и наш временный шеф, и сам на дежурстве. Но пожалела Мышь, которая сжалась до размеров таракана. Взгляд ее недвусмысленно умолял не болтать лишнего. Оценки за практику нам ставил именно Бабулин.

— Так ведь через полчаса дежурство кончается, — заискивающе произнес Поэт, устремляя взор на тумбочку, где покоились оставшиеся полбутылки.

— Вот через полчаса и начнете спиваться, — великодушно разрешил Бабулин, улегся на вторую кушетку и моментально вырубился.

— Мышь, вылазь, — сказала я.

— Вылазь, — эхом отозвался Поэт. — Хоть салат дожрем. А ты, Птица, чего сидишь, как на жердочке? Ныряй в тумбочку.

Я уже протянула руку за полбутылкой, как вдруг…

Собственно, почему «вдруг»? Что такого особенного в команде «дежурная бригада, на выезд» для дежурной бригады, пусть и скомплектованной из практикантов?

Ничего.

Но…

Было одно «но».

Точнее, два.

Во-первых, Бабулин выпил водку с устатку и без закуси, а значит, был совершенно неподъемен. То есть, придется ехать без него. Отправляться на вызов нам, двум салагам, студентам ФИЦИ — факультета истинного целительского искусства.

Во-вторых, этого вызова никак не могло быть.

— Я не понимаю, — лепетала Мышь. — Не знаю, как получилось, правда. Все вероятностные линии указывали на крайне малую возможность…

— Но ненулевую, — сказала я.

Мышь горестно кивнула.

— Ладно. Поэт, собираемся.

Сашка Радищев, полный тезка известного поэта и писателя, за что и получивший свое прозвище, нехотя поднялся. Бросил страдальческий взор на тумбочку (нас вынуждают расстаться, но это не навсегда), взял чемоданчик, и мы отправились на выход.

— Не скучай, — сказала я Мыши.

— Дождись нас, — добавил Поэт.

Мышь наконец выбралась из угла, поняла, что гроза миновала и улыбнулась.

— Это на отшибе — проворчал шофер дядя Клим Сергеич. Старенький «ПАЗик» тщательно лавировал между снежными завалами. — Знаю я тот район. Дорога плохая, дальше очень плохая, а потом никакой дороги вообще.

— Никакой? — спросили мы с Поэтом.

— Никакой, — подтвердил дядя Клим Сергеич. — Поэтому вот от той березы пойдете пешком.

На отшибе, метрах в ста от «той березы» находился всего один дом. С одним окошком.

И без признаков тропинки от проезжей дороги.

По уши в снегу (вру, всего по пояс) мы наконец доползли (доплыли, догребли) до заветной дверцы.

Едва стукнув, получили разрешение войти. И даже за веревочку дергать не пришлось — дверь оказалась открытой.

Сеней в этой избушке не было, всего лишь маленький предбанник, отделенный от единственной комнаты (эдакой древней студии: спальня, гостиная, кухня — три в одном) ветхой дерюгой.

— Ой, дохтур, это ты? Ой, наконец-то, а то надысь едва не помёрла, — жалобно запричитали-закряхтели из-за дерюги.

Я отдернула занавеску, вошла в комнату. Ответила:

— Почти. Почти дохтур. Даже два почти дохтура.

— Два, — подтвердил Поэт, рьяно отряхиваясь от снега, как собака от блох.

— А Бабулин где? — неожиданно ясным голосом спросила бабка, приподнимая голову от подушки.

В дупель твой Бабулин, хотела огрызнуться я, но Поэт предупредительно пихнул меня локтем в бок. Я только крякнула. Поэт же очень вежливо сказал:

— Не беспокойтесь, бабушка… э-э-э…, — тут он сверился с листком вызова и продолжил, — не беспокойтесь, Настасья Изя… Изяславна, мы хоть и молодые, но уже многое умеем.

Бабуля Настасья Изяславна оценивающе оглядела нас с ног до голов, что-то там про себя прикинула и снова перешла на жалобное кряхтение, сморщившись и страдальчески закатив глаза:

— Ой, сына! Ой, доча! Раз уж вы дохтуры, поможите, будьте добреньки. Прострел у меня намедни случился. Дык таперича ни в пояснице сгинаться, ни в ей же разгинаться не можу. Болить, окаянная, и все тут.

Бабка зачем-то натужно выдавливала из себя простонародный говор, хотя я могла поклясться — грамоту она разумеет гораздо лучше нас.

Поэту было до фени, на какой фене изъясняется бабка. Он деловито кивнул сперва мне, потом Настасье Изя… короче, бабушке, прошел к кровати, сел на стул и стал собирать анамнез: где болит, когда заболело, давно ли наслаждаетесь сим недугом, чем хворали в глубоком детстве, какие еще хрони и хрени имеете, и все такое. В общем, отвлекал пациента, пока я занималась ментальной диагностикой.

Конец ознакомительного фрагмента.