Москва – Амдерма – Тикси – Анадырь

Наталия Часова

Чукотка. Город Ана́дырь. Пятидесятые годы прошлого столетия. Ветхие деревянные домишки с коммунальными квартирами,без воды и удобств. Непролазная тундровая грязь в распутицу.Эта книга – непридуманные рассказы журналиста о событиях, увиденных собственными глазами, истории, которые иногда напоминают фантастику.

Тундра

Никогда не думала, скучая над учебником географии, что мне доведётся когда-нибудь увидеть тундру своими глазами. Как непохоже оказалось написанное для школьников на то, что есть на самом деле.

По какому-то странному стечению обстоятельств оказалась я на Чукотке, на самом что ни на есть Северо-Востоке страны. Её территория как велика (не знаю, что вам скажут цифры 470 тысяч километров), так и разнообразна.

Есть здесь и горы, и плоскогорья, и, словно оазис в пусты-не, среди тундры село Марково, где растут большие деревья и выращиваются в открытом грунте знакомые нам овощи, не так уж и далеко от Анадыря. Чудеса, да и только!

Это место облюбовали когда-то первопроходцы, по од-ной из версий, русские казаки. Они ужились с местным населением, образовав новую национальность чуванцы. А за оазисом снова болотистые кочки, белые мхи и лишайники, желтые рододендроны и сотни других занесённых в Красную книгу карликовых растений.

Когда летишь на вертолёте зимой, это белая ровная, покрытая снегом пустыня, а летом из окна иллюминатора видны зеленые поля, сплошь изрезанные реками и речушками, искрящимися озёрами и озерками.

Село Марково

Как-то в Чёрном море я заплыла очень далеко от бе-рега, и меня поразило охватившее тогда непередаваемое чувство единения с природой. Только солнце, необъят-ная даль моря и тёплые волны, которые легко несут всё дальше и дальше…

А в тундре на многие километры чистый, нетронутый снег, иногда вдали гряды гор и затерявшийся маленький человек. Но величие и масштаб не угнетают, правда, так же как и в море, при одном условии, если есть уверенность, что через какое-то время будет возможность вернуться из этого космоса в свой мир.

Мы ехали на вездеходе в бригаду оленеводов. Это не коллектив шахтёров или строителей. Обычно это одна или несколько семей, каждая в своей яранге, живущие годами в тундре, выпасая стада оленей. Животные идут в поисках корма, бригада кочует за ними.

Выехали мы где-то к полудню, в хорошую погоду. Наш вперёдсмотрящий, молодой чукотский зоотехник Аркадий Гиулькут, выглядел прекрасно, я бы даже сказала, «на зависть». Его обычная одежда была с таким вкусом украшена чукотскими орнаментами, что искусству его мамы, а так нарядить его могла только она, позавидовали бы многие известные модельеры.

Нужно сказать, что тундровую одежду шьют здесь сами. Местные мастерицы проявляют немалую фантазию, украшая камлейки, кухлянки, торбаса самыми необычными чукотскими и эскимосскими узорами. Шкуры оленя выделывают тоже женщины, а каково шить кожу, к тому же «нитками» из жил животных!

Я совсем забыла сказать, что с Аркашей Гиулькутом мы познакомились гораздо раньше. Как-то нас с дочкой пригласили в клуб села Тавайваам, что вблизи Анадыря.

Мы быстро добрались до места и только вошли, к нам, как будто к старым знакомым, подошёл Аркаша. Без лишних вопросов, зная, что он делает, привёл в буфет, где была небольшая очередь. И, когда подошла наша, он заказал три порции (чего бы вы думали?) оленьих языков! Свеженьких, горячих, разложенных на одноразовые тарелочки из фольги. Ни я, ни моя дочь в жизни не ели подобной вкуснятины. Было это в начале 80-х, а уже к середине 90-х языков мы не видели. Оленеводы шутили, что на кораль (место заготовки мяса) олени приходят уже без языков.

Так началось наше знакомство с Аркашей.

Ехали мы весело, и вдруг, как это частенько бывает на Чукотке, поднялась пурга, да такая, что видимость метеорологи определили бы цифрой ноль. Всё окутала белая мгла. Куда ехать? Кругом на сотни километров круговерть из ветра и снега, а нам нужно было отыскать крошечную ярангу, почище, чем иголку в стогу сена. Вездеход остановился. Аркаша открыл верх кабины, осмотрелся, поднял вверх руку, чтобы определить направление ветра, и спокойно опустился на сиденье. Мы двинулись дальше. К ночи подъехали к яранге. Не к той, к которой отправлялись первоначально, но это было уже не важно. Сколько было радости у тех, кто не ждал в этот раз гостей, а уж о нас-то и говорить не приходится. Это было спасение, если не сказать жизнь.

Я зашла в ярангу последней. Аркаша тут же оказался подле меня. «Ты почему такая неряха?» — спросил он. Я остолбенела: «Что с тобой?» — «Ты вошла в дом и не очистила снег с торбасов. Если обувь намокнет, в чём ты дальше поедешь?» Посмотрев на свои старенькие торбаса, я поняла, что Аркаша прав. Урок запомнила. Меня всегда поражало, как коренные жители умеют отделять главное от второстепенного.

Яранга. Это что-то невероятное! На сотни километров вокруг ни души, только снег да ветер, а мы в тепле, у костра, пьём горячий, необыкновенно вкусный душистый, заготовленный из летних целебных трав чай на снежной воде и чувствуем себя прекрасно среди радушных, гостеприимных хозяев. Можно только поражаться этому гениальному изобретению древних «архитекторов». Здесь всё просто и продумано до мелочей. Деревянные шесты, дары моря, крепко связанные ремнями из шкур морских животных, образуют круг. Каркас накрыт надёжно сшиты-ми оленьими шкурами. Жилище не боится ни ураганов, ни морозов, ни дождей, при этом опытные пастухи могут собрать свой дом буквально за полтора часа. Это важно, особенно зимой.

Чай в яранге

В холодной части, чоттагине, горит костёр, дым от которого уходит в специально оставленное отверстие вверху, а во второй половине — полог, большой мешок из тёплых, мягких шкур, место отдыха. Мы, конечно, уста-ли, переволновались, и так туда захотелось! Вспомнила сказку Ершова «Конёк-Горбунок»: «А Иван наш, не снимая ни лаптей, ни малахая, забирается на печь». Так и я залезла в полог в кухлянке, не сняв даже меховой шапки с головы. Знала, что вреда не нанесу. Работницы яранги, чаще всего это жёны пастухов, очень тщательно следят за чистотой полога. Шкуры проветривают, просушивают, промораживают. Зато какое это здоровье — сухое естественное тепло оленьего меха! Уехав в тундру не совсем здоровой, я вернулась оттуда как новенькая.

А в чоттагине ещё долго горел костёр, готовили вкусную еду, пили чай, пели чукотские песни, радовались приезду гостей.

Утром, как ни в чём не бывало, светило зимнее солнце. На холодном полу стояли тазики с мясом, ходили собаки, стараясь вроде случайно, хотя бы хвостиком, задеть перед носом лежащую еду. Ни одна из них, как бы голодна она ни была, никогда не стянет ни крохотного кусочка, похоже, потому, что из поколения в поколение каким-то неведомым образом передают они друг другу информацию о том, как неотвратимо грустно может закончиться попытка воровства. Это тоже к вопросу о выживании.

Мы вышли в тундру. Рядом паслось небольшое стадо ездовых оленей. Аркаша взял чаат — длинную верёвку с петлёй на конце. Её нужно набросить на рога оленя и притянуть его к себе.

Ой, как бы посмеялись оленеводы, узнав, что чаат — это верёвка. Не верёвка, а произведение искусства.

Оленевод с чаатом

Его плетут из различных материалов, но самый дорогой и престижный из искусно выделанных эластичных шкур нерпы и лахтака́, так здесь называют тюленя. Назвать чаат «верёвкой», конечно, круто. На самом деле это главное орудие оленеводов. Попробуйте-ка бросить его так, чтобы отловить в стаде нужного оленя. Они же не стоят на месте. Это почище, чем баскетболисту забросить мяч издалека в корзину. Чаат ещё и очень убедительный язык общения с «сильными» тундрового мира. Если рас-крутить его над головой, то встретившийся медведь сразу поймёт: лучше спокойно идти своей дорогой.

Аркаша старался поразить нас своей ловкостью в метании чаата, но он почему-то всё время летел мимо. И тут, к нашему изумлению, олени начали играть с зоотехником. Возглавлял стадо могучий и, наверное, очень умный вожак. По его незримой команде стадо, в зависимости от броска, не спеша и, казалось, немного насмешливо перебегало то на одну, то на другую сторону. Конец был совершенно неожиданный. Этому большому красавцу, по-видимому, надоело водить всех за нос. Он знал своё предназначение — ездовой олень. Отделившись от стада, сам покорно подошёл к Аркаше.

На нартах

Скажу вам по секрету, ездить что на оленьей, что на собачьей упряжке непривычному человеку удовольствие не из приятных. Сидеть в санях ровно, да ещё и с вытынутыми, да и с согнутыми, ногами совсем неудобно. Зато мы почувствовали на себе, каково это оленеводу или охотнику добираться до места иногда за сто и двести ки-лометров.

Сколько удивительных историй рассказывали нам о «друзьях наших меньших»! Когда в пургу олени, да и собаки, сами, без команды, приводили хозяина к жилью или останавливались в темноте на краю обрыва, как бы ни «упрашивали» их ехать дальше, а весной на льду ловко обходя полыньи и промоины.

Пришло время отправляться к месту назначения. Там стояло несколько яранг, и бригадир на мой казённый во-прос о лучшем из оленеводов вдруг неожиданно замялся, засмущался, называя его имя.

— Понимаете, он человек достойный, но сейчас он находится под следствием.

— То есть? — не поняла я.

— Дело в том, что у нас существует обычай, идущий из глубины веков. Иногда старые родители просят старших сыновей «отправить их „к верхним людям“», когда долго и безнадежно болеют, чтобы не быть обузой в семье. Есть специальный обряд, в котором принимает участие вся семья.

— А как же современная медицина, ведь по каждому вызову в тундру вылетают санрейсы?

— Ну, на это нужно время, погода, к тому же убедить старика отказаться от того, что было законом его предков, сразу не получается.

Я была потрясена, как бесцеремонно местные органы власти применяют общее законодательство там, где нужно тысячу раз подумать. Счастливы те, кто не сталкивался с проблемой безнадёжно больных людей тогда, да и с бюрократией сегодня. А законы тундры выковывались годами и не на пустом месте. Наверняка кое-какие обычаи прошлого сейчас уже потихоньку исчезают. Но далеко не все. Местные жители веками, и не понаслышке, знают о силе природы, её переменчивых нравах. Нет ничего странного в том, что они почитают и обожествляют её до сих пор.

Самое долгожданное время в тундре — это весна, когда оленихи, или, как их называют, важенки, приносят потомство. Обычно выбирают для отёла защищённые от ветра места, где совершается чудо. Маленький, а на самом деле совсем не маленький, оленёнок, только что родившись, тут же встаёт на свои тоненькие ножки. Если нет, то мама обязательно позаботится об этом. На ещё не везде растаявшем снегу холодновато. На пастбище какая-то особенная, таинственная тишина. Очень хотелось погладить малыша, но мне тут же объяснили, что этого делать нельзя. Он погибнет, если важенка не узнает своего телёнка по запаху. Появление первых телят — это большое и радостное событие. Повсюду в о́круге в эти дни проходит любимый всеми праздник молодого оленя, «Кильвей», как символ продолжения жизни.