Поцелуев мост

Наталия Романова, 2022

Если тебе с детства внушают, что ты блеклая неудачница, «вся в папашу», в конце концов, начинаешь в это верить. И когда на тебя неожиданно обращает внимание друг из детства, красавец, весельчак и практически полубог, когда он обращается с тобой, как с красавицей – это безумно приятно, но поверить в такое очень сложно. Сможет ли Илва принять, что в глазах Федоса она и правда привлекательна, или застарелые комплексы окажутся сильнее?

Глава 3

В какой момент наша дружеская попойка с Федосом свернула не в ту сторону? Кого из нас посетила мысль, что завершить вечер в горизонтальной плоскости — отличная идея, я вспомнить так и не смогла.

В голове крутились воспоминания, словно хаотично падающие хлопья снега в свете фонаря. Вместо того, чтобы отправиться после паба по домам, мы побрели вдоль набережной реки Мойки, наперебой вспоминая события ушедшего детства, друзей-приятелей, соседей, даже долговязого, которого я укусила за ухо — он уехал на малую родину и приезжал к родителям раз в год — здоровенный, в окружении двух жён и детей.

— Две жены? — возмутилась я. — Вот так, в открытую?

— Им религия позволяет, — равнодушно пожал плечами Федос. — Две матери лучше, чем ни одной, — продолжил он, провожая взглядом несущийся по каналу катер.

— А, ну да, — я сочла, что вслух лучше согласиться.

С этой точки зрения мне не приходилось смотреть на многожёнство. Никогда не хотела иметь две матери, в детстве и одной становилось слишком много. Откровенно говоря, самое большое облегчение в жизни я испытала, когда мама вышла замуж и переехала от нас с бабушкой.

Совсем не потому, что освободилась комната, и я смогла обзавестись собственным личным пространством. Не потому, что мама у меня плохая — она всегда заботилась обо мне, следила за воспитанием, образованием, социальными связями. Всегда придирчиво присматривалась к моим друзьям-приятелем, строго запрещала дружить с «обормотами», в чём в итоге оказалась права.

Моё детство пролетело между кружками всех мастей, художественной школой и гуманитарной гимназией. Я поступила в Санкт-Петербургскую академию художеств на бюджет, окончила её, главное же — не спуталась ни с одной дурной компанией, которых хватало в нашем дворе и в близлежащей школе, в которой учились почти все соседские дети.

В двадцать шесть лет я уже понимала, что не пошла по кривой дорожке половины моих знакомцев именно благодаря маме.

Всё это я начала понимать взрослым разумом. В детстве же бесконечно переживала, что не могла оправдать ожидания самого родного человека. Не получалось у меня стать яркой, заметной, талантливой девочкой.

Меня не брали на главные роли в школьных спектаклях. Не выдвигали от класса в школьный совет. Не отправляли на районные, городские, тем более всероссийские олимпиады.

Маме совершенно нечем было гордиться, когда она смотрела на меня — это ощущение собственной никчёмности, того, что я — источник бесконечного разочарования, я запомнила навсегда.

У Федоса же мамы не было никогда. Вернее, была до полутора его лет, а потом Федос пошёл в ясли, а она — в светлое, беззаботное будущее.

— Покатаемся на катере? — предложил Федос.

Скорей всего, чтобы вынырнуть из нерадостных воспоминаний, а может, просто к слову пришлось.

— Давай! — с энтузиазмом поддержала я, несмотря на то, что вид скоростного судна вызывал почти животный ужас.

Свалишься в воду, и что тогда? Конечно, всем пассажирам полагались спасательные жилеты, к тому же, я неплохо плавала, но перспектива свалиться в холодные воды Невы, канала Грибоедова, Фонтанки или Финского залива не вдохновляла.

— Только надо выпить взять, — загорелся Федос. — Что-то отпускает.

— Где? — уставилась я. — После десяти не продают.

— Тебе, может, и не продают, — благодушно хмыкнул он.

Мы зашли в первый попавшийся сетевой ресторан, заказали с собой суши, пиццу, взяли разливного пива. Открыли бутылку шампанского, выпили ещё раз за встречу. Для чего-то взяли ещё одну — с собой.

И отправились к пирсу с катерами, заранее выбрав самый красивый, по моим представлениям, и мощный, в понимании Федоса. Капитан ничего не сказал, увидев пьяных пассажиров в нашем лице.

Пьяная парочка в ночи, которая на ходу жевала пиццу, запивала пивом из бутылки, спрятанной в крафтовый пакет, болтающиеся пакеты с суши на вынос, бутыль шампанского наперевес — ничего сверхъестественного для сезона белых ночей.

— Девушка, разуйтесь, — сделал мне замечания капитан.

Я покачнулась на каблуках, стоило ступить на прорезиненный пол катера.

— Ладно, — согласилась я.

Погода стояла тёплая, свалиться в воду мне совершенно не хотелось. Федос потянул меня с собой, вальяжно устроившись в трёхместном кресле для пассажиров, предварительно водрузив добычу из ресторана на стол. Я шлёпнулась рядом, тут же мои босые ноги подхватили широкие мужские ладони, окутав теплом. Отлично!

После мы ели несчастные суши, которые норовили слететь с одноразовой посуды, запивали алкоголем, в основном шампанским. Время от времени я визжала, закрывала в страхе глаза, когда Федос просил капитана «дать срани», чаще же в восхищении смотрела по сторонам, будто видела город в первый раз.

Из крепких, оберегающих объятий Федоса всё действительно выглядело иначе, заиграло новыми красками. Будто ярче, живописней. Нева становилась шире, набережная величественнее. Шпиль Петропавловского собора одноимённой крепости горел ярче. Река Мойка виделась загадочней, Поцелуев мост — роднее, Фонтанка — шире. Чудилось, что по набережной канала Грибоедова вышагивал сам Пушкин, а вдоль Крюкова канала неспешно шёл Суворов или спешила Матильда Кшесинская.

Мы отчаянно целовались. Кто из нас двоих начал безумный танец губ и языков, я вспомнить не могла. В угоду собственному самолюбию предпочла думать, что Федос. Остро запечатлелось в памяти лишь удивление, что поцелуи могут быть такими… феерическими. Раньше меня по-разному целовали: умело и не слишком, лениво и с энтузиазмом. Но жадно, с алчностью поглощая пространство не только во рту, но и мыслях — никогда.

Было такси, несущиеся по ночным улицам, мимо полусонных домов, окутанных белизной раннего утра. Поцелуи в родном парадном, почему-то сидя на подоконнике четвёртого этажа.

Всё остальное запомнилось плохо, очень плохо. Непонятными, мутными пятнами, растекающимися, словно невнятные потёки на окне во время дождя. Отчётливым было единственное — понимание, что секс получился фантастически бесподобным.

Со всем этим мне предстояло жить дальше, в то время как я никак не могла смириться с самим фактом: меня угораздило переспать с самим Федосом!

Почему я? Зачем? За что? Главное, как теперь жить, зная, что на другой стороне вселенной существуют настолько фантастические поцелуи и бесподобный секс?

В бессилии, кое-как собравшись, я заставила себя встать, проплелась несколько шагов по комнате, упала на всегда разобранный диван-книжку. Вдруг, если как следует поспать, всё забудется сказочным образом?..

Поспать мне не удалось, в дверь громко постучали, уверенно разбудив не только меня, но и соседей через стену.

— Иди, поешь! — грохнула из-за двери бабушка. — Накрыла уже.

— Не хочу, — пискнула я в ответ.

— Не хочет она! — передразнила она меня. — Не пойми в чём душа держится, ещё и ночами шляется!

— Я позже, бабуль, — попыталась я договориться, заранее зная, что попытка будет безуспешной.

— Ты погляди на неё, — начала заводиться бабушка, и я поспешила выбраться на свет божий.

В то утро я бы не смогла выдержать причитания на тему моей никчёмной личности, умудрившейся разочаровать близкий людей одним фактом своего рождения на свет, которая продолжала своё неправое дело изо дня в день, изо дня в день, просто ежечасно. Издевательство природы я, а не человек — тощая, бледная, бестолковая. Захочешь найти такое же — ноги стешешь, не отыщешь!

На столе в маленькой кухне дымился куриный бульон, щедро присыпанный свежим укропом.

— Поешь, вот, — пододвинула бабушка мне под нос пиалу. — Сейчас сырничков пожарю.

— Спасибо большое, — вздохнула я, потянувшись за ложкой.

Помимо воли вспомнились хоромы Федоса, там бы, сидя на табурете, я не смогла дотянуться до ящика кухонного стола.

— Ешь, — кивнула бабушка, смачно разбив куриной яйцо в синюю миску с творогом. — Где была-то?

— У подружки, — соврала я, как и всегда в подобных случаях.

Не то, чтобы я часто не ночевала дома, потому что оставалась в объятиях шикарного, умелого мужчины. Буду честной, вообще мужчины, хоть какого-то… но бабушке докладывать о единичных случаях в своей небогатой сексуальной биографии не собиралась.

— У подружки… — крякнула бабушка. — Знаю я этих подружек. Только одно им подавай.

Я вздохнула. «Им подавай»… можно подумать, нам «подавать» не нужно. Может, кому-то не нужно, я слышала, что в моду входили асексуалы, но конкретно я не отказалась бы, чтоб «подали», а лучше «поддали». Что мне красноречиво и доказало предательское тело несколько раз за ночь и разок утром.

— Смотри, в подоле не принеси, — назидательно строго громыхнула бабушка.

— Не принесу, — пообещала я, едва сдержавшись, чтобы не вытянуться по струнке, как новобранец на присяге.

О том, что я не должна принести в подоле, я знала с тех времён, когда ещё не понимала, что именно я не должна в нём носить, поэтому на всякий случай остерегалась всего.

На даче за городом, где мама с бабушкой снимали половину щитового домика летом, я не носила в подоле ягоды, зелёные яблоки, недозревшую облепиху. На всякий случай не таскала архиважные для дошколёнка сокровища, такие, как красивые камешки, ржавые болты, сухие ветки, цветы шиповника.

— В подоле не принеси! — строжила меня бабушка.

— Не принесу! У меня сумочка есть! — отвечала я.

Показывала ей, заодно соседкам на кухне, сумочку, расшитую розовым бисером, с бантиками и бабочками. Страх, какую красивую! Зачем носить что-то в подоле, если есть такая сумочка, искренне недоумевала я. Мамин подарок, между прочим. На выпускной из садика выпросила, несмотря на то, что мне купили новенький портфель, яркий пенал, заказали аккуратную школьную форму, которая была принята в гимназии, в которую я поступила после года подготовительных занятий.

— Не стыдно такие вещи говорить ребёнку? — часто возмущалась соседка тётка Маргарита.

Марго, как она сама себя называла, ходила по дому в красном спортивном костюме или синем кимоно с вышитым драконом на спине. «Интеллигентная нашлась», — пренебрежительно говорила про неё бабушка. Я мотала на ус, что «интеллигентная» — это что-то плохое, почти такое же, как носить вещи в подоле.

К первому классу вопрос прояснился. Откуда и что именно я узнала, история умалчивает, но на очередное бабушкино:

— В подоле не принеси!

Я торжественно, в присутствии Марго, соседа-алкаша, Феди и дяди Толи пообещала:

— Басрюков выраживать не буду!

— Правильно говорить «байстрюк» и «рожать». Женщина рожает из животика, а не выраживает, — поправила меня Марго, чем ещё больше запутала.

— Байстрюков ладно, байстрюки от кого попало не рождались. Детей своих господа хорошие копейкой обеспечивали! — выдала бабушка, чем окончательно сбила меня.

Видимо, мучительный мыслительный процесс по поиску взаимосвязи басрюков и рождения детей из животика был написан у меня на лице, потому что Марго заявила моей бабушке:

— Послушайте, объясните девочке элементарные вещи, иначе ей объяснит улица, поверьте, ничем хорошим половая безграмотность не закончится!

С моей безграмотностью решила бороться мама. Бабушка сняла с себя почётную обязанность со словами: «Ещё я дитю мозг срамотой не засоряла!». Мне была подарена книжка о половом воспитании подростков с красочными картинками. Пролистав которую, я не поняла ничего.

Естественно, какая-то информация осталось в моём детском, неподготовленном мозгу, но ответа на свой вопрос: что именно и почему нельзя носить в подоле, я так и не нашла. Взаимосвязь с хорошими господами тоже осталась неясной…

Зато я точно уяснила, что секс — что бы ни значило это слово, — дело непонятное, постыдное, вообще страшное. Иначе, почему взрослые так всполошились? Обрадоваться должны были, что я наконец-то поняла, что бай-стрю-ков рожать нельзя, похвалить, а они между собой переругались. Книжку непонятную сунули. Лучше бы подарили Снежную Королеву с иллюстрациями Черепанова, как у моей подружки в садике.

Улица, вернее — интернет, ставший в ту пору почти доступным, и более любопытные подружки, рассказали мне всё, включая то, что мне знать было необязательно. Во взрослой жизни, правда, время от времени выяснялось, что я совершенно не владела то одно, то другой информацией. Почти не знала собственное тело, стеснялась многих вещей, боялась женских врачей. Но всё это, по большому счёту, не мешало мне жить и в нужных моментах клясться бабушке: в подоле не принесу!

Наверное, вырасти я красавицей, похожей на маму, я бы рисковала запутаться в сексуальных связях и, в конце концов, оправдать опасения бабушки. Мне же, с моей внешностью и удачей, ничего подобного не грозило. Секс пару раз за полгода… максимум. Точно не запутаешься и о контрацепции вспомнишь.

«Пф-ф-ф, ерунда!» — как снисходительно фыркнул бы Федос.

Стараниями бабушки я сытно поела. Начала чувствовать себя намного лучше, чем когда притащилась домой. Сходила в ванную, где забралась под тёплый душ и постаралась расслабиться, смыв с себя воспоминания последних суток.

Внимательно оглядела себя на предмет каких-нибудь повреждений — всё-таки Федос здоровенный мужчина, нечаянно мог оставить синяк, засос или царапину на стратегически важном месте, тем более — на моём тщедушном, бледном теле. Ничего, нигде не нашла.

После, нацепив на себя майку и трусы-шорты, — которые обтягивали мою небольшую, но надо признать, круглую пятую точку, — завалилась на диван и мгновенно уснула.

Проснулась через несколько часов от трели телефона, как оказалось, далеко не первой за утро.

— У-у-у? — промычала я в трубку, с трудом разлепив глаза.

Давно я не спала так сладко и крепко. Последний раз — после выпускного в академии, когда мы с девчонками взяли лодку на арендованной специально для мероприятия базе отдыха. Катались всю ночь, поочерёдно гребя вёслами. Не все, конечно, а наша студенческая компания, которая состояла из трёх подружек — отличниц в учёбе и неудачниц в личной жизни.

— Илва! Ты чего трубку не берёшь? — завопил голос Федоса из трубки, я аж динамик отодвинула от уха. — Час уже звоню!

— Беру, — промямлила я.

— Ты где, спишь, что ли? Ты же на работу пошла? — продолжил допрос Федос. — Щасприду, — выдали мне одним словом.

А я откинулась на подушку и продолжила досыпать седьмой сон, завернувшись в простыню. Хорошо-то как… тело как приятно ноет… каждый уголок урчит от удовольствия.

Второй раз я проснулась от одновременного звонка в дверь и на телефон. Уже соображая, что это пожаловал Федос собственной персоной, но ещё не понимая, почему ему не открыла бабушка, и то, что на мне надеты лишь майка и трусы, я отправилась к входной двери.

Поняла, что бабушки нет дома. Вспомнила, что на дворе среда, а значит, она отправилась в магазин в соседний микрорайон, где сегодня скидки для пенсионеров — посетить подобное мероприятие она считала делом чести. Про собственный непрезентабельный вид не вспомнила, причесаться тоже забыла.

— Оу! — услышала я, когда распахнула дверь. — И правда, конфета сладкая! Думал, померещилось по-пьяни, а нет!

Разбираться, комплимент это или нет, я не стала. Махнула рукой, приглашая Федоса войти.

— Ты одна? — уточнил он.

— Да, — кивнула я.

И от взгляда светло-карих глаз почувствовала себя антилопой, которую собирается сожрать гепард. В моём случае не гепард, а медведь, и не сожрать.

В ту же секунду я почувствовала, как одна мужская рука обхватила меня, вторая бесцеремонно провела по груди, безошибочно нашла сосок и сжала его. Кровь от головы, которая в первые секунды хлынула вверх, мгновенно опустилась вниз живота и заставила меня нетерпеливо потереть ногами друг о друга.

— Сейчас всё будет, — спрашивая взглядом, куда идти, пообещал Федос.

Я совершенно безвольно кивнула в сторону двери в свою комнату, чем он воспользовался, мгновенно сориентировавшись.

За дверью, когда повернулась защёлка, я почувствовала, как намокла моя майка от настырных мужских губ, а трусы — от настойчивых, совершенных движений пальцев.

— Немного рано, придётся потерпеть, конфета, — пробормотал Федос, отпуская меня на непродолжительное время из объятий.

Ему понадобилось совсем немного времени, чтобы звякнуть пряжкой ремня, дёрнуть молнию на джинсах, приспустить их вместе с бельём и запечатать свой шикарный член в презерватив. Подхватил меня на руки, к себе грудью, заставил обхватить себя ногами за поясницу и одним быстрым, уверенным движением вошёл.

— Да, рано, — подтвердил он свои же слова, пока я жмурилась от сильных ощущений.

Слишком, невероятно сильных! Ничего подобного я не чувствовала за весь свой пятилетний сексуальный опыт. Одновременно мне было оглушающе приятно и нестерпимо больно. Одно перетекало в другое, перемешивалось, заставляло тяжело и глубоко дышать. Хвататься за взмокшую шею Федоса. Совершенно не свойственно мне протяжно стонать.

— Боюсь, придут твои, — объяснил он своё поведение, словно сейчас я нуждалась в бестолковых словах.

Единственное, что я хотела в тот момент, это чтобы он начал двигаться, почувствовать это снова — распирающее, невероятное чувство удовольствия, перемешанного с крупицами боли.

— Давай… — заныла я.

Попыталась начать двигаться, что, учитывая моё положение — почти распятое между телом Федосом и стеной, — было непросто сделать. Благо, он сам понял, чего я хочу. Качнул бёдрами, потом ещё и ещё. Выскользнул почти до самого конца, вернулся и снова выскользнул на полную длину. После начал менять положения, углы, скорость, вынуждая почти плакать от восторга.

Кончили мы вместе или почти вместе, распластавшись на диване, под судорожные слова Федоса:

— Американский хлебовоз, где были мои глаза раньше?!