Анти-Авелин

Наталия Земская, 2015

Книга рассчитана на читателя с философским взглядом на историю и человеческую жизнь. В ней поднимаются вопросы развития человеческого разума, понятий добра и любви, их связь с историей человечества, рассматриваются вопросы ожившего во многих странах мира национализма, связь этого явления с фашизмом середины прошлого века. Сюжет романа занимателен, основан на реальных исторических событиях, не лишен мистики и будет интересен самому широкому кругу читателей.

Старый знакомый

День у Иннокентия Петровича не задался. С самого утра, когда он в своем кабинете сделал первый глоток кофе из кружки, раздался звонок дежурного:

— Иннокентий Петрович, звонил комендант общежития, в вашей комнате воет собака, нигде не могут найти второй ключ от замка. Спрашивают: что им делать?

— Пусть ждут. Освобожусь, приеду.

Чертыхаясь, Петрович схватил со стола срочные бумаги и отправился наверх к руководству, надеясь в скором времени завершить все формальности и съездить в общагу. Но не тут-то было. Около кабинета руководителя толпились люди в погонах. Секретарь по телефону срочно вызывала на оперативное совещание сотрудников. Увидев Петровича, она оторвалась от трубки и громко, сквозь толпу, затараторила:

— Иннокентий Петрович, вас Вяземский уже спрашивал, проходите быстрее.

Генерал-майор Вяземский Глеб Станиславович — полицейский нового поколения. Розовый и гладкий, с сытой внешностью, был больше похож на барина, чем на человека, прошедшего огонь, воду и медные трубы милицейской службы. Завидев Петровича, он резко встал со своего «трона» и двинулся навстречу, а это означало, что случилось что-то серьезное.

— Приветствую, — Вяземский пожал руку и, подхватив Петровича под локоть, повел его к столу совещаний. — Присаживайтесь. Иннокентий Петрович, у нас ЧП международного масштаба. На нашей территории убит мужчина, но это полбеды, вся фишка в том, что он иностранец, кажется испанец, к тому же — религиозный деятель, приглашенный в Россию по линии патриархии. Дело будет громким, с прессой и иностранными представителями.

Петрович заерзал по стулу. Интуиция подсказывала, что он на пороге большого шанса. Вяземский продолжал:

— Вся оперативная и бумажная работа должна быть проделана идеально. Только у вас получаются документы «без сучка и задоринки». Дело будут контролировать на самом верху. Оперативный штаб я возглавлю лично, а вам, как полагается по должности, поручается руководство оперативной группой. В вашем распоряжении все наши ресурсы, включая мои.

— Все будет сделано как надо, Глеб Станиславович, обещаю.

— Спасибо. Выбирайте себе помощников. Опергруппа на место уже выехала. Дело, понятно, будет передано в Следственный комитет. Докладывайте мне лично: каждый шаг, каждое действие, каждое событие.

— Разрешите приступить к выполнению?

— Разрешаю.

По дороге он позвонил Семенову — молоденькому сержанту, соображучему доброму малому «из своих». Корифея брать в помощники по делу не хотелось. Принцип «одна голова — хорошо, а две — лучше», на начальном этапе оперативно-розыскной работы не всегда помогает. Действия по горячим следам требуют молниеносных решений на уровне интуиции, тем более на месте уже работали его ребята, с ними он и посоветуется в случае чего.

— Семенов, ты понимаешь, куда нам ехать? — спросил Петрович уже на трассе.

— Понимаю. Пока едем в правильном направлении.

Ведомый указаниями своего помощника, Петрович свернул на знакомую улицу.

— Кажется, я здесь был вчера, — удивленно заметил он.

Знакомые ворота со знакомой скамейкой около входа были окружены машинами. Люди в форме и штатском сновали между ними. Журналисты около микроавтобуса со спутниковой антенной кого-то интервьюировали.

Держа корочку в вытянутой руке, Петрович быстро прошел за ворота. Перед особняком, судя по форменной одежде, толпилась многочисленная прислуга. Знакомого старика среди них не было.

Внутреннее роскошество особняка остановило его на пороге. Немного привыкнув к блеску мрамора и узорам из красного дерева, он шагнул по зеркальному полу в сторону распахнутых дверей зала.

Огромный зал с высоченными потолками и арочными окнами во всю высоту стен был наполнен солнечными зайчиками, пробивающимися сквозь ветви дикого сада. Многочисленные зеркала отражали всю эту феерию света, вызывая ощущение нахождения в параллельном мире.

— Иннокентий Петрович, труп здесь.

Прикрывая рукой глаза от солнца, Петрович двинулся на голос.

В углу зала в луже крови лежал труп молодого черноволосого мужчины в дорогом шерстяном костюме. В правой руке жертвы были зажаты деревянные четки с крестиком. Больше ничего в его облике не говорило о его религиозной принадлежности.

Петрович присел на корточки и стал разглядывать рану, которая начиналась от виска и заканчивалась над ухом.

— Семенов, перчатки! — Через несколько секунд Петрович почувствовал в своей руке холодную шелковистость резиновых перчаток.

Он аккуратно раздвинул слипшиеся от крови кудри. Рана была короткая, глубокая и с ровными краями. Все говорило о том, что нанесена она была колющим предметом. Скорее всего — маленьким топориком для работы в саду или кухонным топором для разделки мяса.

— Орудие убийства найдено?

— Еще нет. Но у нас уже есть подозреваемый. Верней, подозреваемая.

Только сейчас Петрович заметил незнакомого человека в мятом сером костюме, он-то и ответил на его вопрос.

— Николай Николаевич Сомов, помощник прокурора, — протянув руку, пояснил человек в мятом костюме. Он на самом деле был очень похож на свою фамилию: большие растянутые губы, маленькие, широко посаженные глаза и тоненькие усики над верхней губой.

— Ландрин Иннокентий Петрович, зам руководителя по оперативной работе.

— Так кто же подозреваемая?

— Хозяйка дома, Елизавета Федоровна Бжозовская. Ее задержали ваши оперативники, когда она пыталась скрыться через заднюю калитку сада, после признательных показаний одной из девушек-служанок, ставшей случайным свидетелем убийства. Бжозовскую сейчас допрашивает следователь ФСБ.

— Следователь ФСБ? Она что, незаконно пересекла границу или является агентом иностранной контрразведки?

— Про нее ничего не могу сказать, а вот Габриэль Каре, — так звали покойного, — был в разработке ФСБ. Это все, что я знаю.

В зал вошел молодой подтянутый парень на вид лет тридцати пяти, не больше, с тонкими чертами лица и большими умными глазами.

— Саламатин Алексей Витальевич, старший следователь ФСБ… — Его рукопожатие, несмотря на тонкое запястье, оказалось сильным, как у натренированного спортсмена. — А вы — Ландрин Иннокентий Петрович? Меня предупредили о вашем приезде. Вам уже рассказали в двух словах, что здесь произошло?

— Только в двух словах.

— Вы мне нужны для разговора.

Петрович последовал за Саламатиным. Они вышли из зала и, обогнув роскошную мраморную лестницу, остановились около неприметной двери. Саламатин повернул ручку, и они оказались в служебных помещениях. Судя по запаху, где-то здесь находилась кухня. Многочисленные двери, расположенные вдоль коридора, были распахнуты. Это были комнаты для прислуги, кладовые и постирочные.

Около одной из дверей Саламатин замедлил шаг. Петрович увидел девушку, лежащую на кровати, и склонившегося над ней врача скорой помощи.

— Это горничная, которая дала признательные показания против своей хозяйки. После своего заявления она упала в обморок, и сейчас ей оказывают необходимую помощь, — полушепотом пояснил Саламатин.

Около следующей комнаты стоял человек в штатском, оттуда доносился женский стон. Когда Петрович заглянул в дверной проем, он увидел еще одного в штатском и двух врачей скорой помощи, пытавшихся ввести иглу в вену стонущей женщины. Ее лицо Петрович не разглядел.

— А это, как вы понимаете, хозяйка особняка, у нее истерика. Пойдемте дальше, — прокомментировал Саламатин.

Дойдя до конца коридора, они вошли в помещение, которое, судя по обстановке, было кабинетом управляющего.

— Присаживайтесь, пожалуйста, на диван, — на правах хозяина предложил Саламатин.

Судя по бумагам на столе, в этом кабинете уже проводились какие-то следственные действия.

— Я вел допрос в рамках другого уголовного дела, — пояснил Саламатин. — Бумаги будут надлежащим образом оформлены и переданы следователю, которого назначат на это дело. Но всю оперативно-розыскную работу и указания следователя все равно выполнять вам и вашим ребятам.

Петрович утвердительно кивнул головой.

— Я кратко пояснил помощнику прокурора свой интерес к этому делу, а вам расскажу подробно, — продолжал Саламатин. — Итак, Габриэль Каре — гражданин Аргентины, член Ордена Иезуитов мужского монашеского ордена Римско-католической церкви, был в оперативной разработке ФСБ, так как подозревался в сотрудничестве с испанскими террористическими организациями. По данным Интерпола он имел тесный контакт с лидерами этих организаций. По просьбе наших зарубежных коллег мы должны были проследить за его передвижениями по стране и зафиксировать все его контакты. Шестого марта в 16.00 он вышел из гостиницы Балчуг Кемпински, сел в арендованный им автомобиль марки «Порше», на котором проследовал до Свято-Данилова монастыря. В 16.30 он вошел в ворота монастыря и больше не покидал его пределы. Сегодня, ранним утром, к нам поступили оперативные данные, что интересующий нас человек убит и находится по этому адресу.

— Телепортация? — пошутил Петрович.

— Скорее, подземные ходы. Но это наши предположения.

— У него были сообщники среди служителей Свято-Данилова монастыря? И почему он в светском костюме, если он монах?

— Одет он так потому, что этот Орден разрешает многим своим членам вести светский образ жизни. И вряд ли у него были сообщники в монастыре. Габриэль Каре был приглашен в Россию в рамках обычного межконфессионального сотрудничества, сейчас это очень практикуется в мире. Вероятнее всего, он располагал такими сведениями о подземной части монастыря, о которых даже не подозревают сами его служители… или знают, но только очень ограниченный круг людей.

— Как такое возможно, чтобы католический монах, и к тому же аргентинец, знал подземную часть православного монастыря лучше, чем его служители?

— Возможно. Я бы не стал этого утверждать, если бы лично уже не столкнулся с таким парадоксом. Дело все в том, что у этого Ордена очень тесные исторические связи с нашей страной. Связи, которые своими корнями уходят в историю. Вы слышали что-либо об этом Ордене раньше?

— Кроме названия, пожалуй, ничего.

— Тогда позвольте, я возьму на себя роль вашего проводника по истории. Не обижайтесь, но мне кажется, знания об истории Ордена вам будут необходимы в этом деле.

— Я не обижаюсь. Напротив, весь во внимании, — Петровичу нравилась манерность ФСБ-эшника, она ему шла, вернее, была его частью, а не наигранной жеманностью, как это часто бывает у людей, желающих казаться более воспитанными, чем это есть на самом деле.

— Официальное название Ордена — «Общество Иисуса»; был основан Игнатием Лойолой в 1534 году и утвержден Папой Павлом III в 1540 году. В последующем этот Орден сыграет большую роль в контрреформации и поможет Римско-католической церкви удержать свою власть и значительную часть церковного имущества. Но это произойдет в последующем. Что заставило Папу Римского утвердить этот орден в 1540‑ом году? На этот счет существует множество версий.

— И какой версии придерживаетесь вы?

— Некоторые исследователи истории этого ордена в нашей стране склоняются к версии поднесения некого дара Папе Римскому. Оригинальность этой версии заключается в том, что, хотя Игнатий Лойола и был выходцем из знатного обедневшего рода, но совершенно не понятно, где он мог раздобыть подношение, которое подкупило одного из самых богатых людей мира. Ведь причина возникновения Ордена родилась из достаточно обыденного обстоятельства: четыре сотоварища (включая Лойолу), поступивших в Риме на службу церкви, когда поняли, что их могут разослать по всему свету, приняли решение основать новый монашеский орден, чтобы сохранить свою группу. Для этого они написали проект устава, который и представили Папе.

— Да, выглядит, как плохая «отмазка» от армии. И где же они могли взять такое богатое подношение?

— Дело все в том, что сами основатели и последующая деятельность Ордена была самым тесным образом связана с образованием и наукой. Многие видные математики, физики, биологи и химики были его членами.

— Эти четверо были алхимиками? — догадался Петрович.

— Тогда алхимиками были многие монахи, но именно эти, как вы выразились, «четверо» были талантливыми и блестяще образованными для своего времени молодыми людьми. Что и сблизило их между собой, — и с талантливыми учеными того времени в том числе.

— Почему речь идет именно о даре? Ведь свой талант они могли применить по-разному.

— У большинства власть имущих на втором месте, — после власти и славы, — всегда стоят деньги, но это не самый главный аргумент. Средние века и последующий период возрождения — это время символов и загадок. У современных искусствоведов имеются в арсенале многотомные талмуды по расшифровке тех или иных символов, изображенных на произведениях искусств того периода. Самой объемной по количеству содержащейся в ней информации, конечно же, является живопись. На своих полотнах живописцы по своей инициативе или по просьбе заказчиков зашифровывали целые послания потомкам.

— И, надо полагать, имеется картина, проливающая свет на историю создания Ордена.

— Совершенно верно. Вернее, несколько картин с изображением генералов или «черных пап», — так называют пожизненно избираемых глав Ордена, — символика на которых говорит о том, что не последнюю роль в утверждении Ордена сыграл некий богатый дар. Скорее всего, это были бриллианты.

— Бриллианты?

— Никто не может утверждать это наверняка, но, похоже, что так. Так же, никто не может сказать, как эти бриллианты попали к основателям Ордена.

Петровичу все больше и больше нравился Саламатин. Ему было удивительно легко рядом с этим эрудитом, как это всегда бывает при общении с по-настоящему умным человеком.

— А что же так тесно связывает этот Орден с Россией? — прервал Петрович повисшую паузу.

— Здесь замешена политика. В 1773 году Папа Климент XIV упразднил Орден по настоянию католических монархов Франции, Испании и Португалии, так как Иезуиты стали играть слишком заметную роль в европейской политике. Последнего генерала Ордена посадили в тюрьму, в которой он скончался через два года. В это время, после первого раздела Речи Посполитой, между Пруссией и Россией под покровительством Екатерины II оказались около 200 иезуитов в четырех колледжах и двух резиденциях польских и литовских областей. Усилия Папы Римского уничтожить иезуитов на территории России были тщетны, Екатерина II повелела считать буллу Папы несуществующей. Все дело в том, что западная церковь предпринимала неоднократные попытки повлиять на российскую императрицу, памятуя о ее лютеранском прошлом, но Екатерина II была истиной Православной Императрицей, и неоднократно и жестко напоминала об этом европейским правящим домам. Так Орден оказался под ее защитой, и иезуиты благополучно продолжили служение в своих колледжах и церквях. Демонстрируя свою независимость католической Европе, император Павел I в 1800 году передал Ордену церковь святой Екатерины в Санкт-Петербурге и даже позволил устроить колледж при ней. Тогда членами ордена стали влиятельные вельможи, включая князя Ивана Голицына и многих видных деятелей того времени. По личной письменной просьбе императора Павла, 7 марта 1801 года Папа Пий VII издал документ, в котором официально признал Орден Иезуитов на территории России — это стало началом возрождения ордена. В 1814 году орден был полностью восстановлен во всем мире, и первым генералом возрожденного Ордена стал российский иезуит Фаддей Бжозовский.

— Вот как. Родственник нашей подозреваемой?

— Не прямой. У Фаддея Бжозовского была двоюродная сестра — Анна Сигизмундовна Бжозовская. Она и является прямой родственницей Елизаветы Федоровны, хозяйки усадьбы.

— Значит, Орден многим обязан России — и своим сохранением, и своим возрождением. А что было потом с Орденом и предками Бжозовских?

— Бжозовские, по происхождению поляки, жили в Кенигсберге. Когда Екатерина II отказалась печатать буллу Папы Римского о роспуске Ордена Иезуитов, Фаддей Бжозовский перебрался в Полоцк и вновь стал членом Ордена, который ему пришлось покинуть после его роспуска. Он вел активную образовательную работу в области теологии, перевел большое количество богословской литературы, так как помимо родного польского языка свободно владел русским, немецким, французским и латынью. Благодаря протекции Бжозовского, на территории России действовало семь колледжей, одному из которых Александр I даровал права университета, преобразовав его в академию. Сам Бжозовский был обласкан властями, когда он стал генералом Ордена в 1805 году после гибели своего предшественника. Он проживал в своей резиденции в Санкт-Петербурге, был состоятельным человеком, его родственница Анна Сигизмундовна получила дворянский титул. Так было до декабря 1815 года, пока Александр I не издал указ о высылке членов Ордена из Санкт-Петербурга, по которому Бжозовскому было запрещено покидать пределы России. Скончался Фаддей Бжозовский в 1820 году в Полоцке. Имущество Ордена было конфисковано, а сам Орден Иезуитов был запрещен вплоть до 1917 года.

— Что послужило поводом для такой немилости?

— Жалобы православных священников на увеличение католических верующих в России, а самое главное — после его признания Папой Римским, Орден перестал быть символом независимости для Российского государства.

— А сестра?

— Анна Сигизмундовна приняла православие и самым решительным образом отказалась от учения Ордена и от брата, что было обязательным условием сохранения своего титула и имущества. Она продолжила свое безбедное существование в Санкт-Петербурге.

— Судя по тому, что происходит в наше время, связь с Орденом это семейство не потеряло.

— Похоже на то. Но что связывает Елизавету Федоровну с Орденом, пока выяснить не удалось. У нее истерика, и все, что она может сказать, так это о своем благоговейном и уважительном отношении к супругу.

— Он тоже здесь?

— Да. Сейчас он, скорее всего, у себя в кабинете на втором этаже. Он спал, когда услышал крики жены. Спустившись вниз, обнаружил труп и приказал вызвать полицию.

— Несмотря на то, что у нас есть подозреваемая, дело будет сложным — у этого убийства непростой мотив, — медленно произнес Петрович, глядя в окно.

— Вот именно — мотив. И — не найденное орудие убийства, — Саламатин продолжил другим тоном: — Иннокентий Петрович, это еще не все. Габриэль Каре был в оперативной разработке подразделения, возглавляемого моим близким товарищем. Это же подразделение в 2008 году следило за передвижением по стране еще двух монахов иезуитов: Виктора Бетанкура и Отто Мессмера. Последний был настоятелем российского Общества Иезуитов, выходцем из католической немецкой семьи, уроженцев Караганды. В конце октября 2008 года Виктор Бетанкур и Отто Мессмер так же посетили один из подмосковных монастырей и, незаметно для наших служб, покинули его. Их тела были обнаружены на квартире по улице Петровка в Москве.

— Преступление было раскрыто?

— По официальной версии убийство было совершено на бытовой почве, гомосексуалистом. Его взяли на следующий день в баре.

— Вы в эту версию не верите.

— Я не верю в мотив. Нас интересовал Виктор Бетанкур, родом из Эквадора, — он учился в московском институте теологии, до этого учился в Риме, тоже был на подозрении у тамошних служб безопасности. Бетанкур и Мессмер тщательно спланировали свои действия, предприняли все необходимые меры предосторожности. Для чего? Для встречи с российским гомосексуалистом?

— Да, не клеится. А что российский гомосексуалист?

— Дал признательные показания. Конечно, в этом деле возможна случайность, но если говорить о спланированном преступлении, то задумано оно было идеально. Зная о нетерпимом отношении к людям нетрадиционной ориентации в России, можно было рассчитывать на брезгливую и поверхностную реакцию на это дело. Так оно и случилось. К счастью для нас, журналисты не пронюхали, что в случившемся был интерес служб безопасности. Про исчезновение в монастыре тоже известно только очень ограниченному кругу лиц.

— Так как им удалось исчезнуть из вашего поля зрения?

— Мы знали о том, что они должны были уехать в другой город на машине, в связи с чем наблюдение с принадлежащей Ордену квартиры, расположенной на Петровке, было снято, а установлено — за их автомобилем. Вместо этого они доехали до монастыря, а дальше вы знаете… Мы общались со служителями монастыря, они оказывали нам всяческую помощь в поиске тайного хода из него. Только через неделю тщательных поисков мы наконец-то нашли подземный лаз под его стенами. Все дело в том, что в эпоху воинственного атеизма горели не только иконы, но так же архивы с чертежами и описаниями строений. Репрессии. Расстрелы. В общем, информация была утеряна. Теперь этот лаз нанесен на план монастыря, за ним тщательно ухаживают и демонстрируют посетителям. Когда Орден Иезуитов находился под защитой российских императоров, его члены не забывали, сколь могущественны их враги, и тщательно собирали информацию, которая могла бы спасти им жизнь в случае преследования и покушения, в том числе — информацию о тайных ходах российских монастырей, и наверняка не только монастырей.

— Которую, спустя столетия, им удалось сохранить. Отсюда вы сделали вывод, что история в Свято-Даниловом монастыре повторилась.

— Они не должны были возвращаться на квартиру. Что-то нарушило их планы. Но что? — Саламатин резко встал со стула и, стремительно шагнув к дивану, сел напротив Петровича. — Они были убиты тем же способом, что и Габриэль Каре — маленьким топориком. Орудие убийства найдено не было.

Повисла пауза. Саламатин, пристально глядя в глаза Петровичу, продолжил:

— Я здесь не только по долгу службы, но и по долгу дружбы. То, что произошло в работе моего друга, можно назвать одним словом — провал. Он настоящий профессионал.

Было бы высшей несправедливостью перечеркнуть его репутацию из-за этого дела. Никто на его месте не смог бы предугадать случившееся. Я должен помочь ему. Для этого нужно понять, что происходит, докопаться до истины. Мне нужно распутать это чертово дело.

— Мне тоже нужно распутать это чертово дело…

Они сидели напротив друг друга, глядя в глаза и улавливая суть сидящего напротив, как это умеют делать только мужчины-воины или мужчины-охотники, имеющие многовековую генетическую память о том, с кем можно идти плечом к плечу в бой, кто наверняка не струсит, прикрыв тебя от кинжала врага или когтей свирепого зверя.

Дальше слов было не надо. Они встали и направились к выходу.

В дверях Саламатин остановился:

— Вам необходимо будет произвести задержание Бжозовской и сопроводить ее до места временного содержания. Я попросил приехать сюда своего хорошего знакомого, он отличный психотерапевт, работает в институте имени Сербского, поможет привести Бжозовскую в чувства. Там, за дверями, наверняка уже полчище журналистов, им не надо видеть ее состояние, иначе потом потратите кучу времени на объяснения с общественностью.

— Спасибо. Действительно, не хотелось бы терять время из-за нервных срывов подозреваемых и свидетелей, — согласился Петрович.

— Чем вы сейчас собираетесь заняться?

— Опросить по делу мужа хозяйки особняка.

— Да, конечно. Здесь, справа от двери, есть черная лестница на второй этаж. Как выйдете из служебных помещений, первая дверь по коридору — это кабинет хозяина. Увидимся.

Узкая железная лестница привела Петровича в коридор второго этажа. Пройдя служебные помещения, он оказался в просторном холле, устланном мягкими коврами. Дверь кабинета хозяина особняка была приоткрыта, и из нее доносился звук работающего телевизора.

Петровичу показалось странным такое времяпрепровождение на фоне всех событий. Мягко ступая по ковру, он подошел к приоткрытой двери и заглянул внутрь.

В большом кресле с высокой спинкой сидел седовласый мужчина в красном шелковом халате, надетом поверх черных брюк и белой рубашки. Облокотив голову на руку с зажатым пультом, мужчина улыбался происходящему на экране телевизора. Это еще больше покоробило Петровича.

— Извините! — предупредительно окликнул его Петрович.

Мужчина быстро выключил телевизор, нажав на кнопку пульта, и встал навстречу Петровичу.

— Ландрин Иннокентий Петрович, майор полиции, — начал Петрович и осекся, вглядываясь в знакомые черты лица. — Я вас знаю?

— Мы не знакомы, но встречались у ворот этого дома.

Перед ним стоял импозантный пожилой мужчина, из распахнутого белого ворота его рубашки виднелся легкий узел красного шелкового платка, в тон шелкового халата с золотыми кистями на поясе. Но дело было даже не в дорогой и элегантной одежде, а в самой природе, которая сейчас наполняла этого человека. Она была иная, не такая, как вчера. Обычно так сильно изменить себя под силу человеку, поменявшему свой образ жизни, привычки, окружение и даже страну, и то — лет через пять, не меньше.

— Вы сильно изменились с вчерашнего дня, — отметил Петрович.

— Одет иначе?

— Это не главное. Вы стали другим человеком.

— А я в вас не ошибся.

— В чем именно?

— В вашем восприятии мира. Вы относитесь к категории людей, которые видят то, что многим не дано разглядеть никогда. Позвольте, я наконец-то представлюсь. Боголюбов Эдуард Константинович, — улыбаясь, протянул он руку.

Петрович ответил на рукопожатие.

— Вы разве не Бжозовский?

— Нет, что вы, к знаменитому роду принадлежит только моя Лизонька. А я так… Скромный коллекционер антиквариата. А впрочем, давайте все по порядку, — Боголюбов жестом пригласил к большому письменному столу, украшенному по бокам медными вензелями.

Расположившись в мягких кожаных креслах вокруг стола, мужчины продолжили:

— Быть может, я напрасно взял инициативу в свои руки? — почтительно осведомился Боголюбов. — У вас, должно быть, есть ко мне специальные вопросы?

— Вы не напрасно взяли на себя инициативу. Я действительно хотел бы узнать все о вашей жене, о ее связях с Орденом Иезуитов, и обо всем, что может пролить свет на это убийство. А специальные вопросы я задам потом.

— Вероятно, в курс дела вас посвятил Саламатин? Блестящий молодой человек. Когда такие эрудиты работают на государство, можно с уверенностью сказать, что у этой страны будет великое будущее.

Боголюбов помолчал, и со вздохом начал свой рассказ:

— Я потомок первой волны эмигрантов, родился в Париже. Мои предки, будучи людьми неродовитыми, но зажиточными, благополучно бежали от революционного террора из Одессы, — сначала в Стамбул, а затем в Париж. Дед — искусствовед и антиквар, его супруга — преподаватель по живописи. В эмиграции мои предки сблизились со многими представителями знатных фамилий, которым требовались познания моего деда при продаже тех ценностей, которые они привезли с собой из России. Он охотно консультировал бывшую российскую элиту, избавляя их от возможных ухищрений местных антикваров. Не за бесплатно, конечно. Так он очень быстро сколотил приличный капитал, и имел возможность на достойном уровне общаться с бывшими князьями, графами и баронами, в том числе — и с семейством Бжозовских. Мой отец и я пошли по стопам деда. Я получил хорошее образование, стал крупным специалистом в области истории искусства. К тому времени у нас уже был собственный антикварный магазин, один из лучших в Париже. Многие клиенты отца стали друзьями семьи. Жизнь на чужбине сплочает людей одной национальности. Бжозовские были к нам ближе всех. Они оказались удачливее прочих в плане сбережения своих фамильных драгоценностей, которые еще до революции разместили в хранилищах европейских банков, что позволило им безбедно существовать в эмиграции. После смерти отца я занял его место, и еще больше сблизился с главой семейства Бжозовских. Однажды отец Лизоньки пригласил меня на серьезный разговор в свою загородную резиденцию под Парижем. Я решил, что, как обычно, мне будет предложено провести оценку очередного ювелирного изделия, и взял необходимый для этого инструментарий. Но речь пошла о самой главной драгоценности Бжозовского — о его дочери. Ее отец заметил, что Лизонька не сводит с меня глаз, и что, невзирая на разницу в двадцать лет, он будет рад, если его дочь составит блестящую партию со мной. Однако я был обескуражен. Разница в возрасте меня смущала, и я взял время на раздумье. Но отец Лизы был настойчив, он приехал ко мне в тот же вечер на парижскую квартиру, и мы проговорили с ним всю ночь. Ближе к утру, выслушав все его доводы, я дал свое согласие на брак с Елизаветой Федоровной Бжозовской, — Боголюбов замолчал.

— А что было дальше? — прервал молчание Петрович.

— А дальше, — очнувшись, продолжил Боголюбов, — дальше были безоблачные и счастливые дни совместного брака. Бог не дал нам детей, но наша гармония от этого не нарушилась. Лиза очень хотела вернуться в Россию. Ее воспитывали как русскую барышню, и она грезила этой страной. Открылись границы, и я реализовал ее мечту. Так мы оказались здесь.

— А как же дело в Париже?

— Франция — цивилизованная страна. Там можно оставить свои дела на профессиональных управляющих без опасения, что ты потеряешь абсолютно все. К тому же, не реже, чем раз в полгода, я приезжаю в Париж и контролирую бизнес.

— А ваша супруга?

— Вы не поверите, но она затворница. Она прекрасно поет, музицирует, но при этом не стремится к какой-либо деятельности вне дома. Сказывается русская генетика, вероятно. Привычка к домострою.

— Если честно, не верю. Как может не тянуть в страну, в которой ты родился и вырос?

— Я сейчас все объясню. Папенька Лизы был крайне старомодным человеком. Он дал дочери домашнее образование, строго следил за кругом ее общения, который был весьма мал, и состоял только из немногочисленных родственников. Лиза практически не выходила за забор загородной резиденции. Бывали редкие выезды в театры, и то — чаще на гастрольные спектакли русских трупп.

— Ей что-то угрожало?

— Мне ничего не было известно об этом, но теперь я думаю — возможно.

— То есть, вы хотите сказать, что ни Елизавета Федоровна, ни ее отец ничего не говорили вам о существующих у них проблемах угрозы со стороны кого-либо?

— Ничего.

— Они не говорили вам о своих связях с Орденом Иезуитов?

— О связях не говорили, а об истории происхождения рода глава семейства рассказывал. Но здесь я вас разочарую. Во время экскурсов в историю семейства, подчеркивалось, что произошедший разрыв с католическим прошлым стал отправной точкой, сформировавшей уклад семьи. И возвращение на историческую родину Лизоньки было наиважнейшей целью.

— С чем, по вашему мнению, связано такое щепетильное отношение к религиозным вопросам?

— Православная религия стала гарантом существования этой семьи, отношение к ней почти мистическое. Вам стало бы все более понятно, если бы вы хоть немного пообщались с членами этой семьи.

— Мне это еще предстоит, — ответил Петрович.

Повисла пауза. Петрович понимал, что Боголюбов многое не договаривает. К вопросам, которые он задавал, хозяин особняка был готов. Надо было найти вопрос, который выбил бы его из колеи, заставил бы нервничать, и тогда разговор пошел бы в нужном направлении, но зацепок пока не было.

— Иннокентий Петрович, мне нужна ваша помощь, — Боголюбов, облокотившись на письменный стол, заискивающе посмотрел в глаза Петровичу, превратившись из светского льва в бедного родственника. — Лизонька… ведь ее посадят?

— Задержат, так как она пыталась скрыться.

— Облегчите ее участь, — Боголюбов выдвинул ящик стола и достал увесистую пачку пятитысячных купюр. — Помогите ей, ведь она в свои сорок лет еще, в сущности, ребенок…

— На это дело будет назначен следователь, — начал Петрович, — все будет зависеть от него, я только…

— Знаю, знаю. Я не прошу ничего сверхъестественного, только улучшить ее содержание. Ведь это зависит от сотрудников полиции, а не от следствия. Вы ведь мой единственный «старый знакомый» из всех этих людей, которыми наполнен этот дом, — Боголюбов продолжал выкладывать на стол пачки пятитысячных купюр. — Ради Бога, не откажите. Мне ведь, кроме вас, не к кому обратиться. Я состоятельный человек, вопрос денег для меня не имеет никакого значения, когда речь идет о моей жене.

Петрович испытывал неприязнь к хамелеонистому Боголюбову, но вид денежных купюр…

— Я схожу пока за хорошим коньячком, — Боголюбов поднялся и вышел за дверь, ведущую, по всей вероятности, в соседнюю комнату. Предоставив, таким образом, Петровичу самостоятельно решать, что же ему дальше делать с этими деньгами.

Когда Боголюбов вернулся, Петрович стоял около выхода в коридор:

— Эдуард Константинович, вам необходимо будет явиться сегодня в управление, для дачи показаний по делу.

— Я уже давал показания следователю ФСБ.

— Я в курсе, и видел эти протоколы. Вам необходимо понять, что показания, по ходу следственных действий, придется давать неоднократно.

— Понимаю, понимаю. А как же коньячок?

— Не употребляю, спасибо. До встречи.

Спустившись на первый этаж, Петрович нашел Саламатина.

— Ну, как вам Боголюбов? — спросил Саламатин.

— Скользкий. Много не договаривает. Следователю придется попотеть с этим типом. Но на убийцу он действительно не похож, скорее, на мошенника.

— Мне тоже так показалось. Иннокентий Петрович, завтра утром я обязательно приму участие в совещании оперативного штаба, а сейчас мне надо уехать. Перед отъездом я хотел бы обратить ваше внимание еще на двух персонажей, живущих в этом особняке: Гульнара Шарипова, или тетя Груня — помощница по хозяйству Бжозовской, и Борис Ким — управляющий усадьбой. Эти люди находились в услужении у Бжозовских с самого своего рождения, их родители тоже были прислугой в этой семье. Я полагаю, они многое могут поведать о членах этого семейства. Ваши сотрудники уже опрашивают их.

— Спасибо. Побеседую с ними лично.

— И еще. Как мы и предполагали, журналистами сейчас заполнено все свободное пространство в радиусе ста метров от забора этого дома. Будьте аккуратней.

— И за это предупреждение большое спасибо, — усмехнулся Петрович. — До встречи.

Они пожали друг другу роки и разошлись.

— Семенов! — окликнул Петрович своего помощника. — Докладывай.

— Криминалисты зафиксировали следы преступления. Все предполагаемые свидетели опрошены и вызваны в управление на допрос, осмотр дома и сада продолжается, но орудие убийства по-прежнему не найдено.

Они вошли в залу. Труп уже вынесли. Криминалисты упаковывали в чемоданчики и ранцы свой инвентарь. В углу залы, на золоченом стульчике, скучал Сомов. Завидев Петровича, он соскочил со стульчика и устремился навстречу.

— На дело назначен следователь, — добродушно сообщил Сомов Петровичу, — Егерев Игорь Семенович, старший следователь по особо важным делам — лучший в области.

Петрович уже сталкивался по работе с Егеревым. Похожий на бладхаунда, с обвисшими щеками и мудрыми глазами, он внимательно слушал доклады оперативников, а потом задавал короткие и точные вопросы, после которых казалось, что он лично присутствовал на месте преступления и своими глазами видел все недочеты в работе опергрупп. Его побаивались, но уважали.

— Хорошая новость, — кивнул Петрович и, заметив пятна кофе на мятом пиджаке Сомова, спросил: — Вы где кофе раздобыли, Николай Николаевич?

— На кухне есть кофе-машина, — оторопело ответил он.

— Семенов, принеси большую кружку кофе с сахаром.

— Будет сделано, — Семенов удалился в направлении кухни.

— Вы как узнали, Иннокентий Петрович, что я пил кофе? — искренне удивляясь, спросил Сомов.

— Интуиция, — пожал плечами Петрович. — Где сейчас тетя Груня и Борис Ким, знаете?

— Знаю. Пойдемте, покажу. После досмотра помещений прислуге разрешили вернуться в служебную часть дома.

В уже узнаваемом кабинете управляющего чернявая кривоногая женщина неопределенного возраста, с редкими усиками над верхней губой, сидя на диване, что-то вполголоса наговаривала сухенькому мужчине с монголоидными чертами лица, сидящему рядом. Без сомнения, это были тетя Груня и Борис Ким.

— Ой, Боря, — нарочито громко произнесла тетя Груня, завидев Петровича, — никогда за один день не видела столько красивых мужчин.

Борис Ким подскочил с дивана и, припадая на одну ногу, заискивающе протянул левую руку для приветствия, его правая рука безжизненно висела вдоль туловища.

— Ландрин, зам по оперативной работе, — наигранно грубо представился Петрович.

— Ой, матушка! Ой, кормилица! Что же ты наделала? На кого же ты нас, сердешная, оставишь? — фальшиво запричитала тетя Груня, закрыв лицо ладонями.

— Мне надо поговорить с каждым из вас в отдельности, — с раздражением попросил Петрович.

— Прекрати! — цыкнул на тетю Груню Борис Ким и вышел из кабинета.

Тетя Груня, отняв ладони от лица, зашмыгала носом в цветастую тряпочку.

— Что вы можете рассказать о произошедшем ранним утром убийстве?

— Меня разбудил стук в дверь и крики.

— В котором часу это было?

— Около пяти утра. Было еще темно.

— Так. Продолжайте.

— Я накинула халат и выбежала в коридор. Там, около двери в холл, толпилась прислуга. Я приказала дать мне пройти и увидела хозяйку с хозяином и Назиру.

— Назиру?

— Да, горничную, которая убирается в холле первого этажа.

— А остальная прислуга где была в это время?

— В коридоре служебных помещений.

— Почему они не вышли в холл?

— Им запрещено, без особых распоряжений. За каждым работником в этом доме закреплены помещения, в которых он может находиться. Это сделано для того, чтобы не крали. Если работник переступает границы своей территории, то его увольняют.

— А вы можете передвигаться по всему дому?

— Конечно, я и Борис.

— Во что был одет хозяин дома?

Этот вопрос явно застал тетю Груню врасплох. Она тщетно искала ответ на него у себя под ногами.

— Красный шелковый халат поверх черных брюк и белой рубашки, — помог Петрович тете Груне.

— Да, — согласилась она.

— И красный шейный платок под воротом рубашки.

— Да, — согласилась и с этим тетя Груня.

— Он что, в этом спит?

— Почему?

— Как такая тщательно подобранная одежда могла оказаться на человеке, выбежавшем в пять утра на крики о помощи?

— Наш хозяин всегда элегантно одет.

— Допустим.

— Во что была одета хозяйка?

— Как обычно, в брюки и свитер.

— Она всегда так ходит по дому?

— Нет, она так одевается, когда работает в саду.

— В темноте?

— Ну, или гуляет по саду.

— В пять утра?

— У богатых свои причуды.

— Пусть будет так. Где в это время был Борис Ким?

— В зале, возле трупа. Он первый прибежал на крики хозяйки. Одет он был в форму, принятую для прислуги в этом доме, и Назира — тоже.

— Спасибо, что избавили от лишних вопросов. Что было дальше?

— Очень быстро приехала полиция. Следом за ними вошли люди в штатском. Потом еще. Все было, как в кошмарном сне. По дому ходили посторонние, что-то искали.

— Как себя вела хозяйка?

— Она успокаивала Назиру, держала ее за руку. Потом я отвлеклась, какой-то господин задавал мне вопросы. Было уже светло, когда я посмотрела через стеклянные двери в сад. По дорожке сада бежала хозяйка, за ней двое мужчин, один схватил ее за руку, она вырвалась и упала, ее подняли, — тетя Груня затеребила в руках цветастую тряпочку.

— В котором часу начинается рабочий день у прислуги?

— В пять тридцать подъем, до шести все выходят на свои рабочие участки.

— Вы встаете вместе со всеми?

— Обязательно, я руковожу работой персонала.

— Почему в это утро Назира оказалась в холле раньше времени?

— Она нуждалась в деньгах, у нее была подработка на кухне, для этого ей необходимо было заранее сделать свою основную работу.

— Иннокентий Петрович, можно вас? — в дверном проеме стоял лысоватый мужчина в очках и белом халате.

Петрович отозвался на просьбу, понимая, что этот человек — тот самый специалист из института имени Сербского.

— Лунин, психотерапевт, вас предупреждали, — представился он.

— Да.

— Я сделал свою работу, вы можете перемещать пациентку, куда вам необходимо. У меня будет только одна рекомендация: не задавать ей вопросы в привычной для нее обстановке. Иначе она может скатиться в прежнее эмоциональное состояние.

Когда Петрович вошел в комнату, которая занимала Бжозовская, двоих в штатском там уже не было. Вместо них в помещении находились двое его подчиненных. На кровати сидела серенькая, невзрачная женщина.

— Елизавета Федоровна? Вас сейчас сопроводят в управление для первого допроса, там же будет принято решение о необходимости вашего дальнейшего задержания.

Петрович на автомате перечислял все необходимые в таких случаях формальности, с удивлением разглядывая сидевшую перед ним хозяйку особняка. Он кем угодно мог представить себе эту женщину, но женой пусть не молодого, но импозантного Боголюбова он ее представить никак не мог. Серые блеклые глаза, бледная бесцветная кожа, выкрашенное в белый цвет каре из реденьких волос — даже серая мышь смертельно оскорбилась бы, если бы узнала, что ее сравнивают с этой дамой. И ко всему прочему, на лице Бжозовской читалась чванливая надменность, которая часто присутствует в женщинах не бедных и не умных.

Низкорослая и коротконогая Елизавета Федоровна молча подчинилась всем указаниям оперативников и, когда увозившая ее машина скрылась за воротами, Петрович дал Семенову последние распоряжения:

— Значит, так, остаешься здесь «за главного». Приусадебную территорию прочесать несколько раз, орудие убийства, судя по всему, где-то в саду. Как только найдете его, доложите немедленно. Встречаемся в управлении.

Машину предусмотрительный Семенов подогнал к черному входу особняка, скрытому от назойливых журналистов вспомогательными пристройками.

Петрович остановился на уличных ступенях, втянул в себя сырой мартовский воздух, наполненный оголтелым воробьиным щебетом, и сразу же почувствовал, как жизнь наваливается на него своим тяжелым телом и подчиняет его мысли своим желаниям. Он улыбнулся, сам не зная чему, взглянул на свое отражение в луже около ступеней и, довольный собой, направился к машине.

Комендант общежития встретил Петровича неприветливым взглядом, но промолчал.

Поднимаясь к себе на этаж, Петрович думал только о том, как схватит за шкирку бродячего пса и выкинет его туда, откуда он взялся в его доме. Нервно провернув ключ в замке, он с грохотом распахнул дверь и здесь же получил в грудь толчок от Бонькиных лап. Псу хватило роста, чтобы дотянуться до подбородка Петровича и лизнуть его несколько раз.

— Ты что творишь? — злобно спросил Петрович.

Бонька со всех лап помчался на кухню. Вернулся. Гавкнул, приглашая Петровича идти за собой, и снова умчался.

На кухне пес подбежал к миске и передней лапой ударил по ее краю. В миске было пусто.

— Я забыл налить тебе воды… прости, дружище, — почувствовав свою вину, Петрович смягчился.

Бонька пил жадно, не забывая при этом вилять хвостом. Напившись, подскочил к Петровичу и уткнулся ему в ладонь мокрой мордой.

— Я и пожрать-то тебе ничего не купил. Какой из меня хозяин? — Но Бонька с ним не согласился, еще сильнее прижавшись к руке.

Вытряхнув из холодильника все, что, по мнению Петровича, можно было скормить собаке, он сел на табурет и стал наблюдать, как его обед и ужин исчезает в собачьей пасти.

— Ладно, поедем в управление через магазин, а там разберемся, что с тобой делать.

Около управления Петрович замешкался. У Боньки не было ни ошейника, ни намордника, ни поводка. А то как он бросится на кого-нибудь из задержанных? Свои-то поймут, а эти жалобу напишут.

— Рядом! — вспомнил Петрович когда-то слышанную команду. К удивлению, Бонька правильно обошел его по часовой стрелке и сел с левой стороны. — Молодец! Вперед, и не на шаг от меня.

В управлении было суетно.

— Это вещдок, — коротко объяснил Петрович прилипшему к стеклу, чтобы лучше рассмотреть Боньку, дежурному.

В подразделении Петровича вовсю кипела бумажная работа. Вернувшийся с места преступления Семенов подскочил для доклада, но, увидев Боньку, переключился на него:

— Кто это? — Семенов присел на корточки и стал гладить пса по холке.

— Зверь домашний, беспородный, — попытался отшутиться Петрович. — Подобрал его на свою голову… сам не знаю — зачем.

— Вижу, а звать-то его как?

— Бонифаций, — для солидности приврал Петрович.

— Бонифаций, дай лапу! — Пес сунул переднюю лапу в ладонь Семенова.

После этого началось настоящее представление по командам Семенова. Бонька вставал, ложился, падал набок и умирал, приносил названные предметы и возвращал их на место, и делал он все это с задором и удовольствием.

— Как это у тебя все получается, Семенов? — удивлялся Петрович.

— Это не у меня, эту у него «все получается», — весело отвечал Семенов, заставляя Боньку проползать под стульями. — Классная дрессура, с детства мечтал воспитать такую собаку, но терпения не хватало. Я же заядлый собачник.

В дверях толпились зрители из соседних отделов.

— Может, заберешь его к себе? — так, чтобы никто не услышал, неуверенно поинтересовался Петрович.

— Не могу, Иннокентий Петрович. Жена недавно родила, и жилплощадь маленькая. А вы зря от Бонифация отказываетесь, такие собаки на дороге не валяются. Вы не смотрите на то, что он беспородный. Дворняги — самые умные.

— Этот умный пес всю общагу сегодня днем на уши поставил, — пожаловался Петрович, скрыв от Семенова, что оставил Бонифация без капли воды.

— Так это потому, что он был первый день один, в незнакомом месте. Ну, сами подумайте, откуда ему было знать, что вы снова вернетесь? Ведь кто-то его уже однажды бросил и не вернулся. Видно же, что у собаки был владелец. А потом, посмотрите Бонифацию в глаза, он вас в хозяева выбрал.

Петрович посмотрел на пса, тот приветливо махнул хвостом.

— Ты как это определил?

— Очень просто, — продолжил Семенов. — Я когда ему команды давал, он всегда на вас оборачивался, а это значит, что он спрашивал у своего хозяина, можно ему выполнять чужие команды или нет. Вы в любой момент могли бы прервать это действо, и — только вы.

— Это как?

— Просто: «фу», «рядом», «ко мне».

— Ко мне, — скомандовал Петрович.

Бонька выплюнул чей-то погон, выданный ему для демонстрации трюков, и со всех лап бросился к своему избраннику.

— Воспитанная собака вас никогда не подведет, Иннокентий Петрович, ни вас, ни окружающих.

— Ну, все, товарищи, представление окончено, — объявил Петрович. — А то мы так до утра не управимся.

Петрович с гордостью прошествовал мимо сослуживцев, ощущая, какую весомость придает ему в глазах окружающих выбор Бонифация. Все пытались дотронуться до пса, в особенности девчонки-криминалисты.

Уже в коридоре, по дороге к кабинету, Петрович обратился к собаке:

— Ну что, партнер? По итогу выходит: ты — суперпес, а я — супердурак. Выражаясь словами итальянской мафии: никогда не совершай резких движений, пока не узнаешь, кто перед тобой стоит, — и, рассмеявшись, потрепал пса за ухом. — Пойдем, растерзаем на двоих добычу, пойманную в супермаркете.

Бонифаций не возражал, — из свертка в руках Петровича пахло свежей ветчиной и сыром.