Кукла в чужих руках

Наталия Алексеева, 2021

Софии шестнадцать. Она живет в коммунальной квартире, гуляет по крышам и верит только в реальность. Всюду ее сопровождает преданный друг детства Кирилл. Однажды им в руки попадает старинный клад. Эта случайная находка запускает цепочку опасных, жестоких и сверхъестественных событий. И только тогда Соня понимает, чего стоит настоящая любовь и дружба. Но не слишком ли поздно?

Глава 2. Томатный сок

Кирюха упал с моста в реку Карповку в ночь на первое сентября. Отплевываясь, короткими гребками он доплыл до ступеней набережной и выбрался из воды. До нашего дома совсем недалеко, однако ночи стояли холодные, и, пока мы шли, он совсем продрог. А наутро у него поднялась температура.

Для него это был выпускной класс, для меня десятый.

Пришлось тащиться на торжественную линейку в одиночестве. Но когда я вернулась из школы, Кирюхи в квартире не оказалось! Никого не было вообще! На всякий пожарный я дернула соседскую дверь. Как всегда — не заперто. Это моя мать требует, уходя, закрывать дверь на замок, у тети Наташи так не заведено. Она нам безраздельно доверяет, ну, или просто по безалаберности и алкогольной безбашенности ничего не боится.

— Ки-ир! Ау! — Я просунула голову в щель, но ответа не последовало.

В эркере за занавеской виднелась его постель. Одеяло живописно свешивалось на пол. Кровать пуста. Я пожала плечами: куда Кирюху унесло с температурой? Но редкое счастье побыть одной в квартире!

Я врубила телевизор на полную громкость. На музыкальном канале парнишка речитативил о мокрых кроссовках и любви. Я переоделась в свободную футболку и короткие джинсовые шорты, которые еще прошлым летом купила. Как здорово, что они мне до сих пор по размеру! Юлька вот постоянно жалуется на свою задницу, а моей хоть бы что! Хоть пирожные ешь, хоть коробку конфет зараз. Но я не люблю сладкое. Изображая твёрк, я повертела пятой точкой перед зеркалом. А потом, пританцовывая, отправилась на кухню.

Плюхнулась на диван и, черпая ложкой йогурт, пролистала ленту ВКонтакте. На фотографиях для человека непосвященного все выглядело стандартно: ученики старших классов стоят на линейке. Все одеты в одинаковую школьную форму, кто-то держит цветы, кто-то улыбается. Но наметанный глаз сразу замечает, что классы неоднородны.

Вот компания девушек, словно сошедших с глянцевых рекламных проспектов. Блестящие волосы, неброские украшения и маникюр. Под форменными жакетами — шелковые блузки, букеты дороже, чем мои кроссовки. Рядом с ними парни: модельные стрижки и закатанные рукава. Вот им-то — этим людям — и посвящалось мое граффити-послание.

Между элитной группой и остальными всегда сохраняется расстояние. Оно — что-то вроде разделительной полосы, за которую трудно проникнуть. Многие пытались, но мало у кого получилось.

На нескольких кадрах мелькнуло незнакомое лицо. Новенький. Стоит особняком, и сразу не поймешь, к кому он примкнет в дальнейшем. Русые волосы и прямой, но несколько растерянный взгляд. Еще не разобрался, куда попал. Новый коллектив легко может оказаться террариумом, дурдомом, тоталитарным государством или просто сборищем совершенно равнодушных друг к другу людей. Я мысленно пожелала ему удачи и выключила телефон.

За уроки браться не хотелось. А в художку мне только на следующей неделе.

Мне не терпелось увидеть Кирюху. Прикинув, где бы он мог находиться с температурой под сорок и больным горлом, я выключила телик и открыла окошко. Рамы у нас старые, но мать считает, что они в «очень приличном состоянии». С усилием дергая одну из них, я случайно ударила себя по запястью. На пол посыпались сухие клочки белой краски. Чертыхнувшись, я высунулась наружу. В свой короткий свист я вложила злость и призыв. И в ответ услышала почти такой же, а следом надсадный кашель. Кирюха, как я и думала, на крыше. Ну где же еще? Он с этой крыши все лето не слезал. И из обычного бледного привидения превратился в смуглого пуэрториканца.

Позабыв все мамины указания насчет ключа, я выскочила на лестничную площадку, поднялась на несколько ступеней и влезла по железным перекладинам под самый потолок. Дверь там обита дерматином, из которого торчит грязно-серый, как ноябрьские тучи, утеплитель, и она всегда заперта. Но если очень захотеть, то можно открыть любой замок. И мы с Кирюхой знали, как открывается этот.

Миновав чердак с его пыльным полумраком и уютной воркотней голубей, я осторожно вылезла на крышу и маленькими шажками направилась в обход дверного выступа. Железный лист тут же заходил ходуном, и под подошвами завибрировало. Кирюха оказался совсем близко, за печной трубой. Он лежал на клетчатом красно-синем пледе и курил. Я плюхнулась рядом.

— Смотри, — я вытащила телефон и сунула ему под нос.

— Танкер сильно бесилась? — ухмыльнулся он.

— Ага. Вон, гляди, — я перелистнула фотку, — всё плакатами завесили, только кончик пальца торчит!

— Значит, никто ничего не видел?

— Кому надо, увидели! Машка наверняка раньше всех приперлась, она ж ведущая, — я скорчила презрительную гримасу и вдруг вспомнила: — А! Еще у вас новенький в параллельном!

— Да насрать! Меня и старенькие-то не слишком волнуют. — Кир затянулся и надсадно закашлялся.

Ему пришлось сесть. Я тоже поднялась и постучала его по обтянутой белой футболкой спине. Формально она была белая, но Кирюхино пренебрежение к бренному бытию сделало ее вполне живописной: кое-где виднелись черные полосы, а сзади красовалась лично мною нарисованная граффити-надпись из трех букв. Кирюха шутил, что, когда я стану всемирно известной художницей, он продаст эту футболку за бешеные деньги. Но я не верила, что он так сделает, — слишком дорого ему собственное имя, написанное моей рукой.

— Прекрати! — он передернул плечами. — Хватит меня колотить, я ж не подавился!

— Мне нравится причинять тебе боль, мальчик! — голосом киношного маньяка проскрежетала я.

— Это уж точно! — Кирюха засмеялся и опять закашлялся.

Потом он растянулся на пледе, закинув руки за голову.

— А ко мне Муся вернулась, — не открывая глаз, похвастался он.

— Поздравляю!

— Беременная.

Я прыснула:

— Ну да, кошки, они ведь лучше девушек?

— Кошка никогда не притворяется, — серьезно согласился Кирюха. — Если ты ей нравишься, она трется о твои ноги и прыгает на колени.

— Ты хочешь, чтобы девушки сами прыгали тебе на колени?

— Глупая ты, Сонька! Кошек я готов опекать всех, с девушками иначе.

— Ты бредишь, Кир! Какая у тебя температура? — Я ощупала его лоб.

Выхватила у него изо рта сигарету и щелчком отправила за пределы крыши.

— При твоей астме курить — смерть!

— Софико, какая ты не в меру заботливая, — проворчал он и нехотя поднялся. — Эта была последняя! Сходи купи, а? — Он остановился, прижал плед к груди и состроил трогательно-щенячьи глаза.

Я не повелась, а начала осторожно спускаться к выходу. Медленно ступая, сосредоточенно сопела и не сводила глаз со своих кроссовок. И вдруг Кирюха возник передо мной. Внезапно, как черт из табакерки!

— У! — Он сделал вид, что толкнет меня. Но мне было не до шуток.

— Придурок! — заорала я, выпрямилась и замахала руками. Мне казалось, что сейчас я кувырком полечу вниз, в серый прямоугольник двора.

— Чем больше боишься, тем выше шанс грохнуться! Расслабься, — изрек Кирюха и удержал меня за руку. — Что это? — переключился он, увидев свежий фиолетово-багровый синяк, который я заработала, открывая тугую раму.

— Иди лесом, Кир! — снова заорала я в бешенстве, но руку не отобрала — пусть Кирюха и ненадежная, но все-таки опора. — Сам расслабься!

— Пожалуйста, — ухмыльнулся он, разжал пальцы и, весело насвистывая, направился к краю.

Он бодро прошлепал по гулкому скату и остановился, прижимая к себе красно-синий плед. Потом театрально отбросил его в сторону и пошел вдоль водосточного желоба. Слева от него была я и спасительная площадка перед трубой, справа — солнце над крышами и макушка Исаакиевского собора в прозрачной синеве. Затаив дыхание, я смотрела, как грязно-белые подошвы его кед ступают по краю, по очереди упираются пяткой в носок. Мне казалось, это я иду по трепещущему железу, это я вижу бесконечную череду крыш под собой, это меня бьет и толкает ветер.

— Прекрати! Кирилл! — крикнула я, но он лишь ухмыльнулся. — Идиот! Вернись немедленно!

В ответ Кирюха раскинул руки, наклонился и вытянул ногу, изображая ласточку. Я поняла, что идиот делает это нарочно — хочет меня выбесить. И у него получается.

— Ты специально?! Назло?! — проорала я.

В ответ он опять мерзко ухмыльнулся и продолжил свои гимнастические упражнения.

К горлу подкатила тошнота, и я отчетливо представила, как он опускает ногу, оступается и исчезает за краем крыши. Этого я вынести не могла. Раз ему так хочется, пусть все это произойдет не у меня на глазах. Я развернулась и в два прыжка, уже не замечая мелкого дрожания крыши, достигла выхода. Забираясь в дом, я не закрыла за собой дверь, а оглянулась и облегченно вздохнула — Кирюха спокойно подбирал плед, стоя в метре от смертельной опасности.

Но все время, пока мы возвращались домой, я ругала его на чем свет стоит. А Кирюха молча плелся за мной.

— Чего это ты не отбрехиваешься? — Я вошла в квартиру, повернулась к нему и от удивления забыла закрыть рот.

Кирюха медленно сползал по стенке, а плед красно-синим комом лежал возле его ног.

— Кир, ты чего?

С трудом поднявшись, он навалился на мое плечо, и мы вместе почапали в его комнату.

— Где лекарства? — спросила я. — Чем ты лечишься?

— Твоими молитвами, — пробормотал Кирюха, заваливаясь на кровать. Он не разделся, сбросил только кеды. И те сцепились шнурками (как будто дети взялись за руки) и забились в угол.

— Сейчас принесу, — пообещала я и отправилась на поиски медикаментов.

К сожалению, в моей семье с лекарствами оказалось так же туго, как и в Кирюхиной. Тогда я накинула куртку, обулась и, стоя на пороге, крикнула умирающему, что ухожу в аптеку. Он тут же нарисовался в дверях.

— Купи мне курить!

— Так, значит, с тобой все окей? — нахмурилась я. — Притворялся?

— Нет. Мне без сигарет хреново! Купи, Сонька!

— И не подумаю. Тебе вредно!

— Пожа-а-а-луйста. — Он закусил губу и вздернул темные брови. На скулах его горели красные пятна, в глазах — лихорадка.

— Мне не продадут.

— Попроси кого-нибудь. Ты же можешь, я знаю!

— Иди лесом, Кира! — Я захлопнула дверь и, пока спускалась по лестнице, убеждала себя, что поступаю правильно.

Внизу на проспекте ветер дул не так сильно, как на крыше, и можно было даже расстегнуть куртку. Запах осенних листьев навевал грустные мысли, солнечные лучи возвращали воспоминания о беззаботном лете.

Тетка-аптекарша подозрительно уставилась на меня, когда я остановилась возле витрины. Я разглядывала разноцветные коробочки с заковыристыми названиями, а она разглядывала меня, будто не знала: подозревать ли меня в желании приобрести тест на беременность или пару плиток гематогена.

— Здравствуйте, мне нужно лекарство, только я не знаю, как называется, — пролепетала я и скромно потупилась.

— Какое? — Голос ее приобрел отеческую интонацию.

— От температуры, — чуть слышно прошептала я. — Только, пожалуйста, недорогое.

— Возраст больного?

Подавив желание отомстить Кирюхе за его выходку на крыше и попросить ректальные свечи для младенцев, я вскинула на тетку глаза и захлопала ресницами:

— Брату моему двенадцать.

— Возьми парацетамол, — предложила она, совсем размякнув. — Сорок рублей.

Я выложила четыре десятки и, пока она пробивала чек, незаметно стянула с открытой витрины пачку витаминных леденцов.

Бросив конфеты в карман, я направилась в ближайший «Дикси». Возле стеллажа с пачками соков народу не было, и я походя, небрежным жестом, схватила большую литровую. Люблю свою старую потрепанную куртку за ее глубокие карманы.

Впервые я стащила в магазине, когда мне было десять. Тогда я в очередной раз осталась одна. Шли уже пятые сутки, как мама уехала устраивать личную жизнь. Рано наступившая в том году весна совсем снесла ей крышу солнечными бликами в стеклах и воркованием влюбленных голубей на чердаке.

Я исправно ходила в школу, делала уроки и готовила еду из того, что лежало в холодильнике. Но к концу недели все закончилось. Мамин мобильник отвечал, что она вне зоны или просто не помнит, что у нее есть дочь. Такое с ней иногда случалось.

Сейчас, в свои шестнадцать, я благодарна ей за то, что она оставляла меня одну, а не приводила в дом тех, с кем надеялась обрести счастье. Но тогда я люто ненавидела ее отсутствие. Не помогал даже постоянно работающий телевизор.

Я сидела и тупо таращилась в экран, не понимая, что там показывают. Слезы стояли высоко в горле и щекотали нос. Еще пара печальных мыслей о своей судьбе, и я бы разревелась. Но тут в дверь постучали и, не дожидаясь разрешения, ввалился Кирюха. Он тогда был совсем другой: тощий и мелкий, хотя и на целый год старше меня.

— Опа! Мадагаскар!

Кирюха сбросил тапки и примостился рядом со мной на диване. На экране король лемуров в полуобморочном состоянии разгуливал по оголенным электрическим проводам. Кирюха захохотал и толкнул меня в бок. Его веселость подкосила меня, и слезы брызнули из глаз.

— Это ты так за Джулиана переживаешь или случилось что-то?

И после того, как я выплакалась ему о том, что мамы нет, я голодная, а по ночам боюсь спать, потому что в печи кто-то воет, он решительно сдернул меня с дивана.

В холодильнике у тети Наташи нашлись только холодные вареные макароны, но Кирюха залил их взбитым яйцом и приготовил отличную яичницу. Ее вкус я помню до сих пор: размазанный по макарошкам желток и поджаристая корочка.

— Тебе вредно много есть, а то станешь как бегемотиха Глория. — Кирюха отхватил себе половину. Покончил с ней за несколько секунд и предложил: — Пойдем на площадку?

Площадкой мы называли не детскую, с качелями-лазалками, а скейтерскую — с горками и трамплинами в соседнем парке. Кирюха как раз приобрел свой первый скейт и мастерство оттачивал практически ежедневно.

И мы отправились на улицу. Теплый ветер приносил запахи бензина и еды из ближайшего «Макдоналдса», но запах влажной, только-только скинувшей с себя снег земли перекрывал все даже несмотря на то, что в нашем дворе-колодце земли не было вовсе.

Мы с Кирюхой протопали из подъезда к чугунным воротам, в которых оставалась открытая на оживленную проезжую часть калитка-дверь. Но тут выход нам перегородила компания. Всем лет по двенадцать — четырнадцать, все в расстегнутых куртках. Человек пять. Мне они показались очень взрослыми и высокими. И одного из них я знала в лицо — крепкого темноволосого подростка по имени Рафик, с раскосыми глазами и темным пушком над верхней губой. Он жил в соседнем дворе и чувствовал себя на улице лучше, чем дома.

Прижатые к чугунной решетке, мы оказались заперты в полукольце.

— Чё как, малышня?

— Норм, — нашелся Кирюха, — сам как? — И настойчиво подтолкнул меня к выходу.

Рафик рассмеялся:

— Чё, уже уходите?

Кирюха кивнул и снова подтолкнул меня к калитке.

— А выход платный!

— Денег нет, — обреченно сказал Кирюха. Он-то знал, чем закончится эта торговля, а вот я недоуменно вглядывалась в окружившие нас лица.

— А если найду?

Но вопрос был явно риторический, потому что, намереваясь начать обыск, Рафик протянул свою лапищу и схватил меня за полу куртки. От страха у меня потемнело в глазах. Тут Кирюха вскинул голову и, глядя за спины наших противников, бодрым голосом изрек:

— Здравствуйте, Сергей Иваныч!

Я невольно потянулась взглядом туда, где должен был появиться спасительный Сергей Иванович — наш участковый полицейский, но там никого не было. Компания мальчишек тоже синхронно оглянулась. И тут Кирюха вырвал мою куртку из лап Рафика и вытолкнул меня со двора. Однако, получив увесистую затрещину, сам выскочить не успел. Он впечатался в чугунную решетку и схватился за лицо. А когда отстранил руку, то, увидев кровавую лужицу в ладони, побледнел и медленно осел на асфальт. Не дожидаясь реакции гопников, я метнулась обратно. Отпихнув изумленного Рафика, склонилась над распростертым телом, пощупала пульс на шее и оглянулась на обидчика.

— Ты его убил, — округлив глаза, трагическим голосом заявила я.

— Чё ты трындишь?! — отбрехнулся Рафик, но опасливо попятился.

И тогда я закричала. Как «Шепот смерти» из мультика про ночную фурию. Всех пятерых сдуло моим визгом за мгновение, а Кирюха приоткрыл глаз и пробормотал:

— Софико, чего ты орешь?

Он поднял ладонь, посмотрел на нее и только собрался снова закатить глаза, как я строго предупредила:

— Даже не думай!

Тогда я узнала, что Кирюха не выносит вида крови, а его самого во дворе прозвали Жмуриком.

Пришлось вернуться, отмыться и переодеться. И пока мы все это проделывали, снова захотелось есть.

— Сейчас научу тебя, как выживать в городе, — заявил Кирюха, и мы пошли в ближайший «Дикси».

Возле магазина он всучил мне в руки свой скейт, шершавый, как наждак, с одной стороны и весь облепленный наклейками с другой.

— У тебя ничего нет, — безапелляционно заявил он, — и ты никому не нужна.

— А мама? — робко возразила я.

— Да? А где она? — Кирюха театрально огляделся, и я заткнулась. — У тебя есть только ты, а денег нет. Но при твоих кукольных глазах ни один охранник тебя не остановит. Мне вот гораздо хуже, меня подозревают, как только я появляюсь. Смотри и учись!

И мы зашли в магазин. И вышли из него через несколько минут с парой честно купленных чупа-чупсов и неправедно забранной пачкой чипсов. До сих пор помню ощущение вспотевших ладоней и бьющегося в горле сердца. Никогда в жизни я так не волновалась! А Кирюхе все нипочем — запрыгнул на скейт и покатил, а мне пришлось бежать рядом.

Потом мы сидели на одной из горок, таскали из пачки хрустящие золотые ломтики, и нам было хорошо.

Домой мы отправились, когда солнце цеплялось за верхушки берез. В этот день я поняла, что Кирюха меня обманул — он говорил, что никому я не нужна. Это была неправда. Я была нужна ему, а он мне.

И сейчас для облегчения его страданий требовалось кое-что купить. Я взяла молоко, расплатилась и сгребла сдачу. Но как только направилась на выход, позади раздался окрик:

— Эй, принцесса! Постой-ка!

Именно за это я ненавижу свою внешность. Я научилась ею пользоваться, но принять так и не смогла. Все потому, что внутри очень сильно отличаюсь от куклы-милашки, которую видят окружающие.

Ко мне спешил мужик в черной форме охранника. Явно не для того, чтобы всучить рекламные буклеты или халявную пачку печенья. Я ускорилась, но он подоспел раньше, чем я достигла выхода, и схватил меня за руку.

— Покажи-ка карманы!

— Я ничего не сделала! — Я с невинным видом захлопала ресницами.

— Карманы покажи!

Автоматические двери с чуть слышным гудением раскрылись. Поняв, что мои кукольные уловки не сработали, я попыталась вырваться, но он крепко сжимал мое запястье.

— Отпусти! — прошипела я. — Отпусти! Мне тринадцать, ты меня лапаешь! Извращенец! Вон, синяк на руке поставил! Отпусти! Или я закричу!

Мужик ошарашенно уставился на фиолетовую отметину на моем запястье, а я, воспользовавшись его замешательством, выдернула руку и выскочила на улицу. Сквозь шум проезжающих мимо машин я услышала за своей спиной его возмущенный вопль:

— Вот дрянь мелкая!

Гадкий осадок от этой стычки я заглушила апельсиновым аптечным леденцом.

Вернувшись домой, я сразу же сунулась в соседскую комнату. Кирюха лежал в кровати, его бил озноб. Не помогали даже пара шерстяных свитеров, которые он напялил.

Он послушно проглотил таблетку парацетамола. Клацнул зубами о край чашки, которую я заботливо поднесла к его сухим губам. Некоторое время я сидела рядом, а когда его дыхание стало ровным, поняла, что он заснул, и отправилась к себе.

От увлекательнейшей главы из учебника физики меня отвлек кашель из-за двери. Он оказался прекрасным поводом, чтобы прервать мое знакомство с электрическим зарядом. Я высунулась в коридор.

— Сонька, ты мне сигарет купила? — Кирюха уже расстался со своими свитерами и выглядел намного лучше: щеки его больше не горели, а в карих глазах не плясали лихорадочные огоньки.

— Нет, — я помотала головой, — у меня есть кое-что получше! Ща, погоди!

Я метнулась к вешалке и вытащила из кармана куртки злополучную пачку сока.

— На, пей! Больным пить полезно.

— Томатный? Серьезно? Софи, кто покупает томатный сок?

— Я не покупала.

Я сунула зелено-пунцовую пачку ему в руки.

— Тем более!

Он всучил мне ее обратно.

— Ой, кто бы говорил, — скривилась я и снова сунула ему пачку.

— Глупая ты, Сонька. Хочешь в обезьяннике чилить?!

— Иди лесом, Кира! С риском для жизни я добываю ему полезные продукты, а он еще и кривляется! — разозлилась я и выхватила сок. — Дай сюда, на днюхе моей пригодится, «кровавую Мэри» сделаю!

Он посмотрел отсутствующим взглядом и, словно вспомнив что-то важное, двинулся к вешалке. Напялил свой видавший виды черный бомбер — рукава куртки ему стали коротки еще прошлой весной. Он подтянул их так, что стала видна маленькая ласточка на левом запястье.

— Ты куда?

— За сигаретами! — отрезал он и ушел.

А я стояла, сжимая в руках картонную пачку с соком. Честно купленную пачку молока мне тоже пришлось оставить себе.