Носочки-колготочки

Наринэ Абгарян, 2020

Однажды ты находишь в шкафу под грудой белья носочки, величиной с ладонь, и к тебе разом возвращается детство, твоё или твоего ребёнка. Смешное, щемящее, бесконечно ценное. Сборник «Носочки-колготочки» – это рассказы о нашем детстве и о современных малышах, у которых всё другое, другая одежда, игрушки и мультики, но совершенно такие же крошечные носочки и такой же новенький сияющий мир вокруг. В книгу вошли рассказы известных и начинающих авторов о детстве, смешные или грустные, но до краев полные любви.

«Бабай» и другие истории

Юка Лещенко

Бабай

Мама, когда сердилась, всегда говорила так:

— А не будешь слушаться, придёт ужасный бабай и заберёт тебя.

И мальчик понимал, что надо, надо скорей съесть кашу, помыть руки, убрать игрушки, перестать кривляться, не трогать конфеты. У мальчика было очень много трудов в его маленькой жизни. Перед сном мама целовала его в сладкую макушку и говорила:

— Засыпай быстренько, а то бабай придёт.

Когда под закрытой дверью исчезала жёлтая полоска света, мальчик сползал на пол и заглядывал под кровать.

— Пришёл? — спрашивал он.

— Ну, пришёл, — отвечал ужасный бабай шёпотом.

— Поиграем? — спрашивал мальчик.

— Ну, поиграем, — соглашался бабай.

И они так играли, что у торопливо тенькающих часов стрелки залипали на полуночи, и время растягивалось, как июльская сосновая смола, из ковра вырастали горы, и плюшевые медведи бродили по лесам, а в пенном море одеяла поднимался такой шторм, что корабль трещал и шёл на дно, но подушковый кит спасал от верной гибели, высаживал на северном острове, где в полированной пещере гномы прятали в носках несметные сокровища. И мальчик кричал:

— Йо-хо-хо!

А бабай говорил сердито:

— Тише, ты что. А то придёт мама и заберёт тебя.

Заячий пирог

Сижу с компрессом, облепленная ватой, пропитанная спиртом, завёрнутая в целлофан, под носом кружка с горячим, масляной пенкой набухающим чаем, и бабушкины руки пахнут аптекой, на указательном — рыжий йодовый след, на мизинце зелёнка.

— Ну, пей уже.

Я умею выпадать из плохих минут, главное, зажмуриться до звёздочек, скукожиться и вот чтобы носки не кусали пятки. Душно, влажно, пневмония, и по стенам ходит страшное — караморы на длинных лапках, шерстяной пучеглазый бабай, вытянутое лицо фонаря — жёлтое с зелёным, главные цвета болезни.

— Ну, пей, пей, скоро дедушка придёт.

Я знаю, дедушка идёт к нам через лес — в лесу живут морщинистые сосны, белка, чужие дядьки и ягода земляника, потом через поле — летом поле цветёт гречихой и жужжит пчёлами, а зимой там бегают куропатки — такие птицы в крапинку, раньше их ели, теперь едят кур, они всё равно некрасивые.

Дедушка идёт с работы, у него чёрный портфель с блестящей, как будто солёной застёжкой, дедушка никого не боится. Когда дедушка доходит до полянки — от неё три дорожки вверх, одна к нам, — из тучи выползает луна, я знаю, что она не из сыра, но ночью так вкусно прикусить её плавающий в окне краешек — зубам холодно и язык в пупырышках.

Дедушка останавливается возле пенька — под ним живут мурашки, если засунуть к ним палочку, а потом облизать, будет кисло, тоже хорошо. Дедушка говорит в темноту:

— Я тут.

Из-за пенька выходит зайка, ну, заяц — настоящий, только в серой шубе, они летом всегда переодеваются в серое.

— Юленька хорошо себя вела? — спрашивает заяц строго, прямо как бабушка.

— Хорошо, — говорит дедушка, он немножко врёт, но это не страшно.

— И все лекарства выпила? — снова спрашивает заяц и прядает мягким ухом.

— Все, все, — говорит дедушка и складывает указательный и средний крестиком, чтобы враньё не считалось.

— И чай? — удивляется заяц. — Горячий масляный чай? С мёдом?

— Да, — выдыхает дедушка, он настоящий октябрёнок и не сдаётся. — Почти всё, на донышке осталось.

— Ах, какая хорошая девочка! — говорит заяц и улыбается, и лапкой закрывает зубы — просто зайцы боятся стоматологов, прямо как я, и никогда к ним не ходят — ни даже на минуточку просто посидеть в клеёнчатом кресле. — Раз она такая умница, я передам ей что-то секретное, что-то очень вкусное.

— Спасибо, — говорит дедушка и прячет в портфель пакет. — До завтра.

— Ладно, — отвечает заяц, — там видно будет.

Дедушка идёт дальше по тропинке — сосновые иголки поют под ботинками, где-то в папоротнике топает ёж, и звёзды такие чисто вымытые, что прямо поскрипывают…

— Ну, пей, — снова говорит бабушка и смотрит на часы. — Пять минут осталось.

Компресс прилип, караморы смотрят сердито. Я вылущиваюсь из одеяла и в пять огромных, торопливых — в горле щёлкает и ухает, как сова, — глотков выпиваю чай.

— Молодец, — говорит бабушка.

И я слышу шкряб-шкряб-шкряб ключа в замочной скважине, покашливание, шелест пакета.

Дедушка снова прошёл через лес — он протягивает мне крошащийся треугольник пирога, с изюминами, с сахарной корочкой, с прилипшей сосновой иголкой.

— От зайца? — спрашиваю я шёпотом.

— От зайца, — шепчет дедушка. — Только он сказал…

— Он сказал — ещё чая, — киваю я, я знаю правила, я часто болею.

Дедушка дует на лампу — и та гаснет. Когда-нибудь я тоже так научусь. А пока у меня есть заячий волшебный пирог. Самое удивительное, что бабушка печёт такой же — но у заячьего совсем другой вкус.

Дизель до Африки

Они встречаются на занозистой скамейке — вокруг трава, июль, щекотный стрекот кузнечиков, сзади улица с мелкими, заборами забранными домами, впереди рельсы, нагретые солнцем, горячие серебряные ручейки, окуни палец — пройдет насквозь, слева — переезд с усатой теткой, машущей прощально флажком каждому поезду, справа — соседские козы Маня и Саня, пёстрые и бодучие поедательницы васильков, ромашек, промасленных газетных обрывков, сверху — небо, синее синего, внизу — земля, щебёнка, подорожник, четыре болтающиеся сандалии, муравьиная дорожка, надкушенная груша и бутылочные осколки.

— Ты своим сказала?

— Ещё чего. А ты своим?

— Я записку написала.

— Ну и дурища. Ей-божечки, дурища! И зачем я с тобой связалась?

— Сама дурища. Я её спрятала в шубу, в карман.

За рельсами оплывает — как кремовая башенка на торте — здание вокзала. Там в буфете тёплый «Буратино» и набитые белым холодом вафельные стаканчики, липкие перила, очереди в кассы с недостижимо высокими окошками, хлопающие двери, бесхозная собака Шнырик, и кто-то обязательно ест пупырчатую куриную ногу, а кто-то спит, страшно смяв лицо в сгибе руки.

— У тебя сколько?

— Рубль двадцать пять. А у тебя?

— Целых два.

— Думаешь, нам хватит?

— Ну что ты дёргаешься? Испугалась — так и скажи.

— И ничего не испугалась. А вдруг там контролёр?

— А мы скажем — родители пошли в соседний вагон к знакомым.

— А вдруг там милиционер?

— Ну и что, мы же не пьяницы и не воры какие-нибудь.

— А вдруг там… Вдруг там цыганы с мешком?

— Цыганы днём не заберут, что они, придурошные?

— А вдруг там хулиганы?

— Хулиганы в дизелях не ездят.

Проползает длинный товарняк, погромыхивая цистернами с чем-то опасным, гудя, проезжает дрезина. Семафоры смаргивают с жёлтого на красный. Прибывает мариупольский, потом — минский, в окнах скучные лица, плещутся занавески, стоянка десять минут, дядьки в шлёпках бегут за пивом, им командуют вслед — семачек купи, мужчина; местные старушки в цветастых халатах продают пирожки, бумажные, в красных и чёрных подтеках кульки с паречкой и черникой, молодую картошку, пучеглазых чебурашек с шерстяными влажными ушами и духи «Ароматы полей». Отбывает минский, прибывает сочинский.

— А скажи ещё раз, как мы поедем.

— Я сто раз говорила уже — дизелем!

— И что?

— И всё. Сначала до Будо-Кошелёва, потом до Гомеля, а потом уже Африка.

— А дедушка говорил, они только до Гомеля идут.

— Это обычные — до Гомеля. А наш — до Африки. Главное, его не пропустить.

Сочинский отбывает, тяжело виляя хвостом. На переезде поднимается шлагбаум, и усатая тётка уходит в свою будку пить чай, не выпуская из рук жёлтый флажок. Небо бледнеет — как будто его штрихуют белым мягким карандашом. На колено садится божья коровка. С улицы, где за заборами пионы, помидоры, брезентовый гамак и фантиком от ириски заложенная книжка, кому-то кричат: «Юлька, обедать, суп стынет!»

— Твоя бабушка.

— Да слышу я!

— Ну, так что, пойдём?

— Пойдём.

Они отлепляются от скамейки, обходят опасных коз, крапиву и канаву с остатками вчерашнего ливня.

— Не реви! Подумаешь — не успели. Завтра уедем.

— Честное октябрятское?

— Да чтоб мне не сойти с этого места!

У кромки асфальтовой дороги они оборачиваются. Красный дизель, перестукивая, медленно уходит на мост — через Днепр, через овраги, деревни, кукурузные поля, перелески и дальше, дальше — до самой Африки.

Секретная рыба

Рано утром вставать неохота. Под одеялом тепло, ухо прижимается к подушке, там немного щекотно и колко от вылезшего пера, сон внутри висит на ниточке, специальный июльский сон, тревожный и сладкий, но дедушка дует в другое ухо и говорит — пора, вставай, проспишь свою рыбу.

Юлька брыкается, сонная ниточка рвется, какие-то мягкие мятные шары улетают и лопаются в висках, она открывает глаза, вокруг серенько, зябко. Майка и шорты шершавые, кеды влажные, бутерброд невкусный. По утрам, целых пятнадцать минут, Юлька не любит дедушку.

Они долго идут. Сначала по дороге — и Юлька старательно переступает трещины в асфальте, потому что если наступить, это знают все, случится страшное, — потом через луг, мокрый, тяжелый, и ноги по колено в мурашках, дальше березы, высоченные, до самого неба, а внизу уже мутно-синяя, вся в тумане, река.

Дедушка знает тайное место — там не топко, желтый песок и три больших камня у самой воды.

— Сегодня тебе повезет, — говорит дедушка. — Помнишь, что самое главное?

— Тишина, — шепотом отвечает Юлька.

Она достает из железной банки дождевого червяка, плюет на него — это тоже дедушкин секрет, — насаживает на крючок, замахивается гибкой бамбуковой удочкой, леска блестит, червяк шлепается в воду, расходятся медленные круги, Юлька замирает, не отрывая взгляда от красно-белого поплавка, дедушкин красно-синий покачивается рядом.

Сначала она ненавидела эти ранние подъемы и то, что надо было сидеть тихо. Хотелось бегать, хотелось зарываться в песок и строить замок, спрашивать дедушку про то и про это, рассказывать про школу, про противную училку и хорошую училку, про подругу Соню и как они хотели уехать в Африку, про то, что все мальчишки дураки и зря их принимают в октябрята, про то, что мама работает не покладая ног и ключ от квартиры надо носить на шее, чтобы не потерялся, потому что Юлька же растяпа, все теряет, даже голову, мама постоянно говорит: «Юля, ну где твоя голова!», а она вроде бы на месте, но иногда нет, потому что в ней бывают такие звон и пустота…

Но дедушка сказал, что рыба любит тишину. Хотя какая рыбе разница — у нее под водой и так тихо, может, рыбе, наоборот, хочется вынырнуть из воды и посмотреть, кто там сидит на берегу, какие там стрекозы летают и чайки.

Еще дедушка сказал, что есть одна секретная рыба, про которую никто не знает.

И Юлька заранее обиделась. Подумала, что сейчас дедушка расскажет скучную сказку про золотую рыбку. Ладно, Дед Мороз, Юлька сама его видела однажды ночью, когда проснулась. Худой, маленький, бородатый, в красной хламиде, прятал под елкой блестящую коробку. Юлька тогда зажмурилась, чтобы не спугнуть, и нечаянно заснула. А утром нашла под елкой кукольный сервиз, о котором мечтала, и мама даже пила с ней чай из крошечных пластмассовых чашек, сидела в своем красном халате, улыбалась, и все было по-настоящему.

Или Пиковая Дама! Они с Соней вызывали ее по всем правилам, в темной ванной, поставили перед зеркалом свечу, налили духи в рюмку, положили карту с портретом Дамы и смотрели, смотрели в зеркало. Было очень страшно, и Соня вдруг пискнула, как мышь, свеча погасла, но перед этим, одну секунду, они видели в зеркале чье-то строгое лицо, честное октябрятское. Мама потом, правда, так рассердилась, что даже не ругалась, а только плакала и говорила: «Юля, где твоя голова, это же были “Клима”!» Взрослые постоянно огорчаются из-за всякой ерунды.

А в золотую рыбку не верят даже лопоухие детсадовцы!

Но дедушка сказал другое.

— Есть такая рыба, называется зеркальный карп. И если в него посмотреть, можно увидеть всё, что захочешь. И прошлое, и будущее, всё-всё.

— А ты сам в него когда-нибудь смотрел? — недоверчиво спросила Юлька.

— Нет, — признался дедушка. — А ты думаешь, почему я хожу на рыбалку?

И Юлька поверила в зеркального карпа. Каждое утро шла с дедушкой на камни ловить свою секретную рыбу. Но им ни разу не повезло. Были караси, окуни, какая-то блестящая мелочь, которую бабушка жарила на раскаленной сковороде целиком, до хрустящей корочки. А зеркального карпа не было.

Когда Юлька уезжала обратно в город, дедушка сказал:

— Ничего, следующим летом обязательно его поймаем.

Сначала Юлька ужасно ждала лето. Зеркальный карп приплывал в ее сны, большой, гладкий, серебристый. Потом вокруг все стало меняться так быстро, что она не успевала ничего понять и запомнить, дни пролистывались, как скучный учебник, и голова терялась постоянно. А перед каникулами мама сказала, что Юлька больше не будет ездить к тем дедушке и бабушке.

— Почему? — спросила Юлька.

— Потому что так сложились обстоятельства, — сказала мама. — И пожалуйста, не задавай никаких вопросов, хорошо?

— Почему? — спросила Юлька.

Мама хлопнула дверью, до вечера сидела на кухне, курила, и глаза у нее были красные и сердитые.

А лето было хорошее. Они вместе летали на море — и Юлька все высматривала в соленой теплой воде своего зеркального карпа, но видела только медуз и чужие пятки и локти. Бамбуковые удочки, камни, стрекозы, дедушка в смешной газетной шапке-кораблике, бабушкины ладони, пахнущие клубникой, — все потихоньку выцветало, как выцвел за лето синий нарядный сарафан.

Однажды зимой Юлька вернулась из школы. Мама в последнее время снова стала веселой, куда-то уходила по вечерам, целовала Юльку в макушку, говорила: «Делай уроки, ужинай и ложись спать, ладно? Ты же у меня взрослая, правда?» Юлька кивала и думала, что, когда тебе говорят о взрослости, ничем хорошим это никогда не кончается.

— Юлька, — сказала мама, — вымой руки на кухне. Там в ванне рыба плавает, не пугайся. Представляешь, сто лет не видела в магазине живых карпов, а тут так повезло. Два часа стояла в очереди, думала, не хватит. Приготовлю на ужин. И знаешь, к нам сегодня один человек придет, мой друг, давай договоримся, что ты будешь себя вести как взрослый человек. Юля! Ну, где твоя голова, я же с тобой разговариваю.

— У нас в ванне карп? — спросила Юлька.

— Ну да, зеркальный карп, я же говорю, повезло, они страшно дефицитные!

Юля прошла мимо мамы — мама что-то говорила про ужин и что надо будет найти ту красивую скатерть, — включила свет, закрыла дверь и села на краешек ванны. Карп еле заметно шевелил плавниками. Он был большой, гладкий, сонный. И ничего волшебного в нем не было. Никаких серебряных чешуек.

Юлька опустила руки в воду, потрогала скользкую спину.

— Все неправда, — сказала она. — Ты просто глупая рыба, обыкновенная глупая рыба.

Юлька вытерла руки и вышла в коридор, где мама сердилась и опять спрашивала, что происходит, и говорила, что сегодня у нее важный вечер и не надо все портить.

Юлька прошла мимо в свою комнату, забралась под одеяло, прижалась ухом к подушке — от вылезшего пера было щекотно и колко, — зажмурилась, и скоро в ее сон приплыл настоящий зеркальный карп, тот, секретный, которого не смог поймать дедушка, но она, Юлька, обязательно поймает. И тогда узнает всё, что захочет, хоть про прошлое, хоть про будущее, всё-всё.

Хорошее слово

После ужина самое плохое время. Сначала толстое и медленное, как та мохнатая гусеница, которую видел в траве и хотел раздавить, но испугался, не испугался, а было противно от слов, которые про нее подумал — толстая, медленная, как время после ужина, самое плохое. Тарелки уже убрали, а крошки еще лежат на столе, приходит большая с тряпкой вытирать стол, говорит — что ты все сидишь, иди умывайся, спать пора. А ты говоришь — не пора, пожалуйста, не пора. А она говорит — ну вот опять ты, ну что ты каждый раз так, посмотри за окно, там темно, а когда темно, всегда пора спать. Всегда — очень плохое слово.

Когда уже умылся и в пижаме, можно постоять в дверях, тут свет и там свет, справа желтый и мягкий, тут спальня, слева белый и твердый, там коридор. По коридору приходит большая, говорит — давай ложись, все-все уже спят, зайчик спит, и мышка спит, и тебе пора спать. А ты говоришь — не пора, пожалуйста, не пора. А она говорит — ну вот ты опять, ну сколько можно, ложись, я оставлю ночник, не ходи в темноту, спи уже. Темнота — тоже плохое слово.

До кровати семь шагов и еще половина. Раньше они были большие, теперь маленькие. Главное, не ошибиться — семь и еще половина. На кровати все правильно. Тут одеяло, там подушка, на стене зверь волк бежит с Иван-царевичем, за стеной поезда, сначала один скорый, стоянка пять минут, потом один товарный, он гудит, потом снова скорый, стоянка три минуты. Ту-тук, ту-тук, говорят рельсы.

Надо не шевелиться, не закрывать глаза, не смотреть на дверь, за дверью темнота, там спит большая, спят зайчик и мышка, гусеница, медленное толстое время, крошки, все-все спят, спят навсегда, до самого утра. Утро — хорошее слово.