Книга песочницы. Рассказы и повести

Мурат Тюлеев

В сборник «Книга песочницы» вошли приключенческие повести «Восьмиклинка» и «Крокута байконурус», а также циклы миниатюр «Реальная жизнь Федора Пухова», «Таинственные разговоры тех» и «Муха в профиль».

Таинственные разговоры тех

Морковка — не телефон

Шли, как ни странно, молча. А когда утомились и уселись на лавочку, оно сказало:

— Да, муха это не слон. И даже далеко не слон.

— Почему же, — вяло возразил он, особенно не желая вступать в полемику.

— Ибо ног не топчет, потому и не слон, — агрессивно выпалило оно и от злобы даже закашлялось.

— Вам не топчет, — горько усмехнулся он.

— Это мне—то не топчет? — взвилось оно и приподняло со скамейки подобие зада. — Как раз мне-то и топчет, да еще как!

— Как же? — саркастически скривился он.

— Сильно! — выдохнуло оно, рухнуло обратно на скамью и в бессилии зарыдало. Черепичные уши вздрагивали, поршневой нос заклинивал и хрюкал, пальцы ног нервно вгрызались в грунт.

— Муха — это слон, — злорадствуя, повторил он. Ему не было жаль оппонента. Наоборот, он желал растоптать собеседника, раздавить и размазать по асфальту: вот так, вот так!

— Муха — не слон, — безразлично произнесло оно, обронив на траву скипидарную каплю. Капля повисла в воздухе, а потом вдруг вскрикнула и умерла. Мимо грустно прошагали тараканы.

— Вы продолжаете настаивать на том, что муха это не слон? — наклонил лицо к собеседнику румяный от наслаждения он. — Вы продолжаете утверждать…

— Не-ет! — из последних сил взвизгнуло оно. — Муха это слон! И слон это муха! Всё! Отстаньте от меня!

— Как бы не так, — оскалил зубы он. — Муха не только слон, но и стрекоза.

— Что—что? — округлило глаза оно. — Что вы сказали?

— Я говорю, что муха это не только слон, — свою фразу он произнес нараспев, как бы любуясь собой со стороны, — муха это еще и кенгуру.

— А—а! — страшно закричало оно. — Люди, люди, помогите! Убивают истину!

Но людей вокруг не было. На мгновение к скамейке подбежали два лихуса и, не получив ожидаемого корма, тут же отпрянули и скрылись в зарослях маргарина.

Несколько минут оба спорщика молчали. Затем раздался далекий взрыв селёдки, и первым молчание нарушил он:

— Сепаратор это не чайник, — предложил он новую, как ему казалось, интересную тему.

— Как же это? — весьма усомнившись, устало пролепетало оно. — Как же не чайник, если сепаратор не пригоден для ловли рыбы и производства рисовых котлет?

— А потому, — поднял он кверху перепачканный нос, — потому что индейки, когда несутся, разбивают свои яйца не справа налево, а только после чего-нибудь рядышком.

— Рядышком? — попыталось проанализировать верность свежего тезиса оно. — Почему же рядышком? Неужто чуть дальше стёклышко?

— Ситечко, — победоносно задрал подбородок он.

— Черт те что, — пробормотало оно и упало навзничь. К его недвижному телу подбежал доверчивый лихус и юркнул в ноздрю. По дороге, подозрительно косясь, проскакала бездомная антилопа.

— Ситечко, — еще раз, вкусно чмокая губами, произнес он.

Через полчаса оно очнулось, протерло почку и, спотыкаясь, пошло. Он, усмехаясь и, сверяя часы с настроением, отправился следом и скоро поравнялся со своим спутником, не заглядывая тому в документы.

Шагреневый муж

— Ты слишком доверчив, — это была первая фраза, которой она огорошила его спозаранку. — Ночью ты спал и не следил за моими действиями. А ведь я могла бы уйти черт те знает куда, и делать там всякие разные пакости, а ты спал бы… И откуда в таком тщедушном теле столько силы для сна?

— Я читал где—то, — потягиваясь и отпивая из коленной чашки бром с кремом для бутс, отвечал он, — что чем человек ничтожнее, тем величественнее его сон. И наоборот. Очевидцы утверждали, что Александр спал, скукожившись в букашку и завернувшись в промокашку, и однажды приближенный перепутал его с предметом личной гигиены, и отдал старьевщику в обмен на лапу гиены.

— Значит, ты ничтожество, — заключила она, слишком рано торжествуя, — потому что во сне ты был настолько величественен, что я не решаюсь уйти от тебя к нему и изменить нашей бессмертной любви, ибо кары неизбежной пугаюсь, ибо скоры на расправу фигурирующие в анналах.

— В чем же выражается это мое ночное величие? — он уже встал и хотел было надеть брюки, как тут же выпал из рейтуз и затерялся где—то под каблуком ночной туфли. — Ой, где это я?

— Здесь, — сказал она, и пнула нехитрую обувку, — нашелся? Молодец. Так вот, во сне ты вырастаешь до невиданных размеров и становишься похож на мою резиночку для венепункций, только у тебя есть еще глазки.

— Моя мама так и говорила, — вдруг вспомнил он. — Сынок, ты будешь истинной находкой для своей потерянной жены.

— Что имела в виду старая ведьма?

— Мои колоссальные ночные размеры и мое дневное ничтожество. Ты ведь заметила, что в темноте я как-то шершав на ощупь, а днем гладок, как лебединый клык? Ты заметила? Скажи, что не заметила.

— Я скажу: заметила! И еще раз: заметила!

— Энтузиазм такой откуда?

— От ботокуда! Вставай на табуретку, я защелкну твой шейный позвонок.

— Он болезнен!

— Надо, надо, а то твоя голова напоминает капюшон!

— На улице осадки в виде мокрого с неба и дождя?

— Просто ветер! Опять придется привязать тебя к шнуркам, чтобы ты не уехал на подметках нашей пока просто соседки!

— Как ты думаешь, не сделать ли мне ее не просто соседкой?

— Я тебе дам! Дам, дам, дам!

Они собрались и вышли на улицу. Через пару минут его смел добросовестный дворник, а она пошла к пока просто другу, и стала жаловаться на жизнь и пенять на судьбу.

Вечером его занес знакомый почтальон и отдал вместо вечерней газеты. К счастью, внесенный был в курсе всех последних новостей. Зато у нее было плохое настроение, и она гонялась за ним с мухобойкой, после чего он выплюнул свою печень и упал в наперсток. Она не обнаружила его ни в супнице, ни верхом на мухе, поэтому всплакнула и легла спать одна. Утром у них состоялся неприятный разговор.

— Если ты будешь продолжать уменьшаться, — гремела она, — я поддамся на развод, уяснил? Нет, ты понял меня, микроб? Кстати, где ты, постучи по ближайшей вилке.

— Я отсужу себе половину мебели, — нагло заявил он, выглядывая из-за стакана, — и полный снеди холодильник. Мне на жизнь хватит!

— Ты не приносишь домой ни копейки! — зарыдала она, размешивая в рюмке его выходные ботинки.

— Я же не виноват, что страна выпускает такие тяжелые денежные знаки! — съязвил он, и от злости пнул спичку. — Ой, я, кажется, вывихнул палец!

— Погоди! — вскрикнула она испуганно, — я принесу йод!

— Не надо! — взвизгнул он, но она уже умчалась в зеленую даль гостиной. Оттуда донесся ее крик:

— Минуточку!

— Еще минуту поживу, — вздохнул он и запихал в рот крупинку сахара.

Она вбежала в кухню с пипеткой и долго шарила по столу:

— Ты где? Где ты?

— Тут, — буркнул он, не в силах разжевать сладкий кусок.

Она заметила движущуюся точку на узоре клеенки и прыснула из пипетки.

Но поздно: он уже дематериализовался.

Первый и второй

Первый, черноротый крепыш невысокого мнения о себе, медленно и стараясь не поколебать собственной уверенности в совершаемом, лез по кривой, позеленевшей от добросовестной эксплуатации антенне и, уже почти было долез до самого верха, чтобы там свинтить директор согласно инструкции, как вдруг сделал неловкое движение ногой и сорвался вниз.

Второй, помощник первого, юный и кривой от чрезмерного заглядывания вглубь собственной головы, вскрикнул и вытянул вверх обе руки, будто хотел поймать падающего, но первый зацепился штаниной за директор и повис вниз головой.

— Ой! — крикнули оба синхронно.

— Вот тебе и ой, — раздался вдруг таинственный голос.

Второй оглянулся, но никого не увидел. Первый висел высоко и поэтому ничего не слышал, но второй все озирался и напрягал слух, потому что посторонний голос не был слуховой галлюцинацией.

— Чего стоишь, беги за веревкой, — просипел первый и сделал бесполезные движения руками, словно старался ухватиться за воздух.

— А куда бежать? — чуть не плача, крикнул второй и опять оглянулся.

— Да не верти башкой! — закричал первый. — Вот слезу, оторву тебе ее, будешь знать!

— А ведь и вправду оторвет, — вновь раздался тот же таинственный голос, который уже точно не мог быть галлюцинацией. Реальным было даже произношение: московское, акающее и потому «атарвет» прозвучало особенно зловеще.

— Что же делать? — пожал плечами второй и тут же спросил себя: а зачем я плечами пожимаю? Может, у этого голоса и глаз-то нет, чтобы видеть, как я жестикулирую. Хотя нет, он видит. Ушей ведь у него не видно, а слышит.

— Беги за отверткой! — вновь выкрикнул первый, уже побагровевший от висения вниз головой. — У меня голова кровью налилась, ты чуешь?

— Он тобой понукает, — хихикнул невидимый очевидец. — Скажи ему что-нибудь, чего молчишь? Он, этот первый, из породы тех, кто вечно сеет зло и вечно пожинает благо. Вот, гляди, у тебя и жены-то еще нет, а он уже ее совратил.

— Почем знаешь? — дрожащим голосом спросил второй и махнул рукой, словно хотел поймать муху.

— Чего ты бормочешь, придурок! — заорал первый, чье лицо приняло уже синюшный цвет. — Я тебе приказываю: бегом за книжками! Ученье — свет, а неученье — сплошное удовольствие! Повиси с моё, я тебе говорю, сосунок!..

Конец ознакомительного фрагмента.