Москва инноваций – 2050

Коллектив авторов, 2020

Ко Дню города Цифровое деловое пространство и издательская платформа «ЛитРес: Самиздат» совместно с писателями-фантастами запустили проект «Москва инноваций – 2050». Местом действия фантастических рассказов стали 20 достопримечательностей столицы. Рассказы о том, как инновации и технологии изменят город, написаны писателями-фантастами и блогерами, в том числе Ником Перумовым и Олегом Роем. Местом действия фантастических рассказов выступили 20 достопримечательностей столицы, среди которых Красная площадь, Третьяковская галерея, Цифровое деловое пространство, Новинский бульвар, Патриаршие пруды, здание МГУ, Большой театр, Останкинская телебашня, Библиотека им. Ленина, Воробьевы горы, «Москва-Сити», Московский планетарий, музей-заповедник «Царицыно», ВДНХ, Московский зоопарк, станция метро «Красные ворота», Государственный музей им. А.С. Пушкина, Российский университет транспорта (МИИТ), парк развлечений «Остров мечты», Центральный московский ипподром и дом-корабль на Тульской.

Ник Перумов. Патриаршие пруды

Когда тебе восемьдесят семь, каждый день — всё равно что праздник. А в праздник надо радоваться и радовать. Себя и других.

Я прихожу сюда, на Патриаршие, к единственному оставшемуся тут пруду. Можно было бы восстановить и остальные, но этого решили не делать, не разрушать зря.

Поневоле медленно я иду аллеей вдоль длинной стороны пруда. Август месяц тёпел, зелен, и осень словно не наступит никогда. Так ощущаешь себя в молодости, когда впереди вечность, а потом — р-раз, и тебе уже восемьдесят семь, и ты медленно шествуешь над тихим прудом, а вокруг тебя кипит жизнь, тебе уже и не очень понятная.

На углах аллеи теперь голографические кубы — Патриаршие пруды через века. Начиная от самых первых строений, Патриаршая Слобода, церкви, девятнадцатый век, советское время, постсоветское… Я видел эти кубы множество раз, но всё равно останавливаюсь. Красиво, черт побери. В моей молодости, увы, подобное отсутствовало.

Тут мне положено усесться на любимую лавочку, извлечь из кармана старомодную читалку без функций визуализации, и погрузиться в чтение, снисходительно поглядывая на резвящуюся молодежь, на всех их гуделки и жужжалки, скутеры, унициклы и прочие средства передвижения. А чего ж и нет, с нынешними-то батареями…

Я и впрямь сажусь на лавочку, смотрю на проносящиеся мимо транспортные средства, на девчонок в разлетайках, или как там зовётся их нынешняя мода, но читалку не достаю. Я смотрю на гладкую поверхность пруда, он давно уже зарыблен, и вода в нём чистая, но сейчас мне кажется, что над нею медленно поднимается лёгкий туман, наползая на зелёный берег.

Вот промчалась очередная скутеристка, и дорожка пустеет. Я жду. Я знаю, что теперь будет.

— Здравствуй, здравствуй, дорогой!

Она всегда приходит первой. В старомодной шляпке с вуалеткой, в тонких летних перчатках, бордовом лёгком пальто. Седые волосы тщательно завиты, блестят золочёные дужки.

— Здравствуй, тётя Соня.

Она оглядывается. Бормочет себе под нос:

— Ну надо же. Чего понастроили!.. А вот этого не помню, совсем. Тут же раньше домина стояла!..

— Стояла, тёть, стояла. Вид портила. Снесли её, слава Богу. Восстановили, как было.

— Совсем как у меня на Пятницкой…

Ближайший куб мигает, в нём появляется отрывок чёрно-белого старинного мультфильма «Шпионские страсти», тот самый, где вражья подлодка всплывает не где-то, а именно в Патриарших прудах, тогда называвшихся Пионерскими.

Тетя Соня оглядывается. Ей никто не мешает — уже какое-то время мимо нашей лавочки не пронеслось ни одного скейтбордиста или унициклиста.

Да, Патриаршие изменились. Параллелепипеды безликих строений исчезли, уступив место двух — и трёхэтажным особнячкам, словно тут вновь девятнадцатый век. А что, можно — молодым-то простор подавай.

— Сейчас и остальные придут, — говорит она. — Спасибо, дорогой, что позвал.

— Да о чём ты, тётя…

— Зря дома сносили, — заявляет она вдруг непреклонно. — Уж какие были, а тоже история. А теперь это… новое всё. Не знаю. Надо ли было…

В кубе вновь сменилось изображение. Теперь там появляются те самые «незнакомцы», не разговаривать с которыми призывал Михаил Афанасьевич Булгаков.

— Ну, впрочем, хватит обо мне, дорогой, — решительно говорит тётя Соня. — Сейчас Нонна с Ёлочкой придут, тоже удивятся, небось… Про себя расскажи. Давно ведь не виделись!

А что же тебе рассказать? Что жизнь в восемьдесят семь, конечно, не мёд и не сахар, но при должной смазке даже не очень скрипишь, и даже песок не очень сыплется — ну, если за собой следить? Москва нынче — город молодых. Им всё интересно. Они никогда не станут старыми; им, во всяком случае, так кажется. Вот голограммы теперь в моде. Как пальцами печатать, все уже, по-моему, забыли. Суета сует и всяческая суета…

— Рассказывай! — торопит меня тётя.

И я начинаю говорить. О том, как почти каждый день прихожу сюда, на Патриаршие, как хожу вокруг них, как из игры солнечных бликов рождаются образы, и как я переношу их на бумагу. То есть, конечно, в ноосферу. Сейчас в моде визуалки, короткие скетчи, анимированные программой, но старый добрый текст, представьте себе, до конца так и не умер.

— Конечно, — перебивает меня тётя Соня. — Некоторые вещи только прочесть и можно. Уж я-то знаю!.. О, а вот и они! Пожаловали наконец-то!

Тётя Нонна и тётя Елена, среди домашних — по-прежнему Ёлочка, останавливаются перед нами.

— Насилу прошли, — они тяжело дышат.

— Почему? Что такое? — пугается тётя Соня.

Новоприбывшие смотрят на меня. А потом — на вереницы новых, чистеньких, уютных, истинно «московских» особнячков, кои так тщательно восстанавливали, по крупицам собирая чудом уцелевшие чертежи и планы.

— Душно тут у них, — тётя Нонна поправляет шарфик. — Душно, не продохнуть с новья этого…

— Да уж, — поддерживает сестру Ёлочка. — Со старыми домами лучше было! А теперь — еле дошли! Вот как теперь будем?

— А что же случилось? — я начинаю тревожиться.

— Да вот понаставили всего этого самого! — сердится тётя Нонна. — Новое, чистое, дышать просто нечем!

— Будет вам, сестрички, — отмахивается тётя Соня. — Прошли и ещё пройдём. Спасибо тебе, дорогой, — она оглядывается, встаёт. — Пойдёмте, до павильона дойдём?

Мы идём, все вчетвером. Голокубы мигают нам вслед, тёти всматриваются в них, я стараюсь пояснить. Кое-что, однако, они знают лучше меня…

— Мы ж сюда на каток зимой ходили, — говорит Ёлочка, поправляя шляпку. — Там ещё был такой молодой человек, в свитере с ромбом, ах!..

Остальные хохочут.

— Надо же! Ты и это помнишь?

— Как же не помнить?.. Ой, а это что?..

Мимо нас проезжает скутер. Медленно, непонятно как не падая. На скутере — девица с косичками, выкрашенными в ярко-малиновый цвет. Чёлка полыхает золотым. Девица очень внимательно смотрит на нас. Нехорошо так смотрит. Скутер её, украшенный всяческими жужжалками и свиристелками, почти останавливается. Над коммуникатором в ладошке — голограмма. Что-то вроде трёхмерной карты местности. Странно — заблудиться на Патриарших невозможно.

— Что вам, милочка? — своим самым сварливым голосом выдает тётя Нонна. — Что вы так на меня глядите? На мне, бесценная моя, узоров нет.

Я поспешно бросаюсь меж ними.

— Всё хорошо, — говорю я девице. — Всё в порядке. Не надо только приглядываться. Это, мадемуазель, неприлично, в конце концов!..

Девица ничего не отвечает, морщит лоб. Над ладошкой поворачивается схема — ага, ближайшие к Патриаршим дворы.

— Идёмте, — быстро говорю я.

В конце аллеи появляется дрон-мороженщик. Могут меняться века и эпохи, но московское мороженое пребудет всегда.

Мы идём всё быстрее, почти бежим. Ну, насколько я могу «почти бежать».

Девица отъехала на сколько-то метров, глядит нам вслед.

— Дорогой, — тётя Соня озабочена. — Дорогой, это не опасно?

Куб прямо перед нами показывает реконструкцию подворья патриарха Гермогена. Кресты на куполах.

— Жалко… Я мороженого хотела… — Ёлочка пытается задержаться у дрона с эскимо и пломбирами, но я немилосердно тащу их дальше. Вот послали ж небеса эту напасть в лице многоцветной девицы!

И да, жалко, очень. Пропавшего дня, разговоров, воспоминаний… Я опять буду один. Надолго. Очень. А всё из-за этой девчонки!..

Оборачиваюсь. Ну, конечно, тащится за нами, заподозрила что-то. Ни голокубы её не интересуют, ни мороженое, ни даже молодой человек на уницикле, тщетно пытающийся привлечь её внимание.

Сквозь тёплый августовский день словно тянет струйкой ледяного холода. Я смотрю на игрушечные особнячки вокруг зелени сквера, желтоватый цвет фасадов вкупе с белизной фронтонов и колонн.

Москва прекрасна, она всё вмещает в себя. Но некоторым тут, увы, приходится тесниться.

— Какая храбрая девочка, — поджимает губы тётя Нонна. — Дорогой, нельзя ли…

Они не знают в деталях, но чувствуют — что-то не так.

— Нам что, уже сворачивать? — огорчается тётя Соня. — Эх… Совсем не погуляли в этот раз…

— Мороженого не досталось, — угрюмо соглашается Ёлочка.

Я, как могу, тащу их за собой, в проход между домами, между коваными железными оградками и сверкающими начищенной медью крышами над входами в подвальчики, мимо вывесок, набранных старой орфографией (аутентичность так аутентичность!), мимо всех этих милых, родных примет моих Патриарших, откуда теперь приходится бежать со всех ног.

Кажется, улица опустела. Над прудом по-прежнему поднимается туман; мы одни — мы четверо и девушка на скутере. Кажется, отстала — фух, пронесло, всё-таки оказалась не дурой, поняла, что кое-куда лучше не соваться.

Тётя Соня начинает вдруг рассказывать, как они после войны возвращались в коммуналку, «а все окна побиты, а вся мебель вынесена»; тётя Нонна в ответ вспоминает, как пробирались из Новороссийска домой в Таганрог сквозь кольцо Красных войск после эвакуации Добровольческой армии в Крым осенью 1919-го, и я уже почти начинаю верить, что всё образуется, как эта проклятая девица влетает в проход за нами следом.

Проклятье!.. Ну почему, почему мне не дают поговорить с родными?!

Я не должен злиться. В моем возрасте это вредно, несмотря на все успехи здешней медицины. Несмотря на то, что в году две тысячи пятидесятом молодёжь рассекает на всяких причудливых девайсах, а я, помнящий додревние «Победы» и «Москвичи» на дорогах, помнящий дровяные сараи в городских дворах и телевизоры «КВН», где экран с ладошку — я прихожу на Патриаршие вспомнить. Поговорить с теми, кто дорог. Среди сверкания голограмм, среди новых фасадов — которые «как настоящие», вот только кое-кому дышится меж них тяжело — увидеть тех, кого я только и могу увидать здесь.

Девчонка почти налетает на меня. Скутер резво тормозит, возмущенно верещит сигнал тревоги.

— П-простите… — лепечет вроде как растерянно. — Но я почувствовала… Я увидела…

— Что же вы могли увидеть? Старого человека в обществе трёх пожилых, но элегантных дам?

— Они… они… — слова застревают у неё в горле.

— Сказки, — говорю я, глядя ей прямо в глаза. — Сверхъестественного не бывает. Это вам скажет любой учёный, а я, как-никак, молекулярный биолог. Нет ни упырей, ни зомби, ни вампиров, ни ходячих мертвяков. Ничего этого нет. Зрение нас частенько обманывает, Настенька.

Она вздрагивает.

— О-откуда вы знаете…

— У вас наклейка сбоку скутера, — говорю я небрежно. — И, что бы вам ни показалось, что бы вы ни почувствовали — это именно что «показалось».

— А почему вы думаете, что мне именно «показалось»?

— Потому что я автор. Мы несколько не от мира сего. Когда людям что-то кажется, мы, как правило, замечаем. Ведь может выйти отличный сюжет для визуалки.

— Автор? А что вы визуалите?

— О, дорогая Настя, я ничего не визуалю, я пишу тексты. Такие, знаете ли, старинные, буквами…

— Ну и не нужно надо мной смеяться, — надувает она губки.

— Помилуйте! И совершенно не смеюсь. Однако мне пора. Честь имею, дорогая Настя, да сопутствует вам удача!.. — мы очень мило прощаемся.

Она разворачивает скутер.

— А всё-таки зря не визуалите!.. Просто текст — это уже совсем старомодно!

Поворачивает ручку, скутер срывается с места.

Уф… Уболтал-таки.

Мои дорогие дамы ждут. Кажется, нам таки удастся отведать мороженого. То место, где я бы смог их безопасно отпустить, совсем близко. Девчонка по имени Настя, увы, отняла у нас слишком много времени. Точнее, сил у меня, которые и есть время.

— Молодчина ты у нас, дорогой, — тётя Соня обнимает меня. — «Настя», значит? На наклейке?

— Она и в самом деле Настя, — тихо говорит Ёлочка.

— Да, только на нашлёпке той нарисовано было «Love» с сердечком, а вовсе не имя «Настя», — задорно замечает тётя Нонна. — Интересно, как скоро она догадается?

— Когда догадается, мы уже далеко будем, — машет рукой тётя Соня. — Не догонит. Ну, дорогой, может, успеешь сбегать за мороженым?..

На дворе август две тысячи пятидесятого года. Мне восемьдесят семь лет. Мои дорогие тётушки — вернее, родные сёстры моей бабушки, родившиеся на рубеже XIX и XX веков, — едят мороженое и нахваливают.

Ещё совсем немного времени у нас есть. Пусть порадуются. Следующий раз мы встретимся с ними не скоро, но я постараюсь дотянуть.

Не спрашивайте меня, как я это делаю. Считайте, что мне всё это приснилось тёплым августовским днём на лавочке подле Патриарших прудов.